перерыв члены комиссии обходили его стороной.  Он  чувствовал  вокруг
себя полосу отчуждения, хуже всего, что он  сам  не  мог  переступить  ее,
подойти к ним, угощать  яблоками,  как  это  делает  Агатов,  даже  просто
поспорить, быть тем, кем он был для них до сих пор.
   Кто-то толкнул его локтем. Рядом шел Возницын. Паша Возницын, приятель,
замдиректора института, а сейчас член комиссии, Павел Константинович.
   - Скажи Крылову, пусть перестанет упираться, - тихо заговорил Возницын.
- Тему все равно прикроют. И нечего дразнить Лагунова. Ты пойми:  в  таких
условиях комиссия никогда не станет взваливать  на  себя  ответственность.
Продолжать работы - значит продолжать полеты. Зачем это Лагунову?  Кто  на
это пойдет? Безумие. Лагунову  выгоднее  разоблачить,  наказать,  пресечь.
Репутация железной руки, научной  требовательности.  Сейчас  у  тебя  одна
задача: выкарабкаться с наименьшими потерями. Нечего покрывать Крылова, ты
вылезешь, тогда и ему поможешь.
   - Нет, продавать его я не собираюсь.
   - Зачем продавать? - сказал Возницын. - Во  время  пожара  спасают  что
поценнее, а ты диван тащишь. Тактики у тебя нет. Растерялся ты.
   - Это верно, - согласился Тулин. - Но ты  пойми:  одно  к  одному,  как
нарочно. А тут еще... - Он покраснел, ему казалось, что отпечаток  Жениной
руки остался на его щеке. - Господи, как я вас всех  увидел  нынче!  И  ты
хорош. Поучаешь втихаря. А поддержать там, на комиссии, кишка  тонка,  да?
Во всем соглашаешься с начальством. Тебе лишь бы не портить отношений.  Ты
с Лагуновым за что угодно проголосуешь.
   Литые щеки Возницына опали, под глазами повисли морщинистые мешки.
   - Я защищаю интересы института. Если бы я от  себя...  Приходится  быть
выше  личных  отношений.  И  без  того  всему   коллективу   неприятностей
расхлебывать на год хватит. Да и что я могу? Кто я  такой?  Администратор.
Ты кандидат наук. У тебя имя. Ты всюду устроишься. А меня турнут - и куда?
Билеты в  цирк  продавать?  Другой  на  моем  месте  так  бы  тебя...  Эх,
несознательный ты человек!
   - Дрожишь за свое кресло, напуганный. Все вы напуганные.
   - Да, не боец. А кто боец? Покажи мне. С Лагуновым  воевать?  Извините.
Дайте мне расписку, что со мной ничего не сделают, и то подумаю.
   - Ну да, ты еще не самое худшее, - усмехаясь, сказал Тулин. - Ты  готов
стать порядочным, когда обстоятельства позволят.
   - Почему я должен больше других? Я понимаю, мне самому  не  нравится...
Видишь, я с тобой откровенно. Не ценишь. Ты еще не пуганый. Заповедник. Ты
впервые попал в передрягу, а я, брат...
   Тулин молчал.
   - Иногда мне снится, - тихо сказал Возницын, - встаю я на  каком-нибудь
совещании в институте и говорю все, все  как  есть  говорю  -  до  чего  ж
хорошо! - Он мечтательно вздохнул. Лицо его стало большим и добрым.
   - Послушай, Паша... - с надеждой рванулся Тулин, но Возницын  отступил,
снова румяно-упругий, деловитый.
   - Тебе  повезло,  комиссия  исключительно  доброжелательная,  -  быстро
заговорил он. - Даже Лагунов держится пристойно. Ты только не дразни  его.
Все будет хорошо.


   Во время обеда с Тулиным за одним столиком очутился Агатов.  Оказалось,
они оба заказали рассольник и отбивную, и отбивная у обоих была жесткая, и
они ели ее без аппетита. Агатов осторожно вызывал  на  разговор  о  Южине:
почему Южин придирается, подозрителен?
   Тулин неуступчиво молчал: "грубо работаешь". Тогда Агатов сказал:
   - Это он вас старается выгородить.
   - А чего меня выгораживать? - спросил Тулин.
   - Ну конечно, вы считаете себя ни при чем, - со злостью сказал  Агатов.
- Я видел, как вы на комиссии сидели, когда на меня навалились, как  будто
вы никакого отношения не имеете.
   Хотя бы перед Агатовым он заставил себя стать прежним.
   - К вам? - Он прищурился и протянул: - Не имею.
   Наверное, это было нерасчетливо и неразумно,  но  он  больше  не  хотел
уклоняться; он вложил в  свои  слова  все  накопленное  презрение  к  этой
бездари,  столько  времени  мешавшей  ему.  И  он  был  рад,  что   Агатов
почувствовал это.
   - Так, так. - Агатов перегнулся  через  стол.  -  На  меня  не  удастся
спихнуть. - Он говорил тихо, быстро, глаза у него  побелели.  -  Ричард-то
спросил меня, правда ли, что вы согласились его услать.
   - Ну и что вы ему сказали? - Тулин старался говорить тем же тоном.
   - Правду-матушку, все как было...
   Тулин отрезал кусочек отбивной, помазал горчицей.
   - ...а остальное он сам понял. Визуально. - Агатов засмеялся,  но  лицо
его оставалось напряженным, он просто произнес: ха-ха-ха.
   Тулин положил обратно на тарелку нацепленный на вилку кусок;  Он  знал,
что лучше не спрашивать, и не в силах был сдержаться.
   - Что ж он понял?
   - Помните, как вы приехали к нам в институт? Капаете, капаете... Умеете
вы подшибить человека.  Счастье,  что  я  не  такой  впечатлительный,  как
Ричард...
   Тулин стиснул край столешницы.
   - Чепуха!
   - Южин интересуется, как да  что  произошло.  А  я  так  думаю,  ничего
другого, именно тут-то и зарыта собака. Ричард все понял. Все! В молодости
знаете как болезненно воспринимают!.
   - Так, так, значит, это вы Ричарду наговорили?
   Агатов засмеялся, и Тулин понял, что Агатов был готов к этому вопросу.
   - А ваш друг Крылов, ведь и он разговаривал с Ричардом...
   - Крылова вы мне не трогайте, - сказал Тулин. - Тут у вас не выйдет.
   Он положил на стол трехрублевку и пошел к выходу.


   У Крылова была одна цель - спасти тему. На поддержку Тулина он  уже  не
надеялся. Тулин сидел, опустив плечи, тяжелый, с перегорелыми глазами.
   - Советская наука бесстрашно исследует  космос,  -  говорил  Крылов,  -
забираемся в атмосферу,  запускаем  ракеты  на  Луну.  И  только  какой-то
двадцатикилометровый слой над землей сделан заповедником трусости.
   Он вскарабкивался на патетические  вершины,  угрожал  судом  поколений,
успехами Запада, приводил цитаты, неуклюже заигрывал,  взывал  к  совести.
Если б он умел хитрить, льстить, заниматься демагогией! С надеждой и жаром
он рассказывал о том, чего уже добилась  группа:  близился  решающий  этап
исследований, разумеется, есть еще много спорного...
   - Но я ручаюсь вам, что мы на верном пути.
   Лагунов усмехнулся, выразительно  подмигнул  Голицыну,  и  Крылов  тоже
посмотрел на Голицына. Чесучовый пиджак  свободно  болтался  на  костлявых
плечах старика. Голицын высох, стал  серебристо-легким,  чуть  прозрачным.
Скоро год,  как  они  расстались.  Здесь  никто  понятия  не  имел  об  их
отношениях.
   Голицын молчал. Тогда Лагунов, а за  ним  Возницын  принялись  убеждать
Крылова  в  необходимости  закрыть  тему.  Возницын  намекнул,  чтобы   он
соглашался, и все обойдется, все будет хорошо.
   Всех  бы  устроило  подобное  решение.   Ну   выяснилось,   что   метод
несостоятелен, в науке это дело естественное, с кем не  бывает.  Да,  всем
было бы хорошо, всем, кроме работы. Если ты от нее откажешься, ей  уже  не
подняться. И Тулину тогда придется туго.
   - Вы что же, предлагаете продолжать работы?  -  спросил  Чиркаев.  -  И
летать? Несмотря ни на что?
   От его горестного изумления у Крылова что-то  дрогнуло,  но  он  упрямо
повторял:
   - Да, да, да.
   - Как же вы можете? Погиб человек, и вы хотите, чтобы мы на это  сквозь
пальцы:  ничего,  ребята,  не  расстраивайтесь,  не  обращайте   внимания.
Подумаешь, одна жертва! - Чиркаев наливался краской, Крылов видел  на  его
шее и лице шрамы, плохо прикрытые бородой. - Мы  не  посылали  человека  в
космос, пока не было уверенности в благополучном возвращении.
   И вдруг он увидел себя глазами Чиркаева: бесчеловечное, тупое упорство,
ничем не обоснованное, идущее против фактов. А что, если... Почему это он,
Крылов, один прав, а остальные неправы?..
   Он подтолкнул Тулина: что ты молчишь, помогай, ведь это твоя работа.
   - Не ерепенься, - ответил Тулин. - Нет смысла.
   И потом, когда говорил Голицын, он шепнул Крылову: "Я знаю, что  делаю,
ты только портишь себе..."
   Если сам Тулин молчит, с какой стати они должны  верить  ему,  Крылову,
кто он для Чиркаева или Южина? Перед  ним  снова  возникло  лицо  Ричарда:
"Взрослые так много понимают, что они могут ни во что не верить".
   - Я вам сочувствую, - сказал Южин, - трудно признаться  в  ошибках,  но
что поделаешь, за все надо платить.
   - Чем? - спросил Крылов. - Платить надо. Весь вопрос, чем платить.
   Южин нахмурился.
   - А если снова катастрофа? Снова жертвы? Вы разве можете  поручиться  и
доказать нам, что это невозможно?
   - Нет, то есть, конечно, риск есть... Но это  обычный  риск.  На  любых
производствах бывают травмы. - Он обвел глазами членов  комиссии,  повсюду
натыкаясь на взгляды осуждающие, неприязненные, и только  Голицын  смотрел
задумчиво и грустно. Крылов шагнул к нему, разом припомнив то хорошее, что
связывало его с этим человеком, а  через  него  с  Даном,  и  дальше  -  с
Аникеевым, и дальше - с той ни о чем не подозревающей юностью,  когда  все
так хорошо начиналось.
   - Но как же иначе? Мы рискуем. Но мы готовы... Вы говорите - Гагарин. А
разве Гагарин не рисковал?
   Голицын медленно поднялся, опираясь на стол, шаркая подошвами, вышел на
середину комнаты.
   - Сергей Ильич, не сомневаюсь: вы готовы, так сказать, принести себя  в
жертву.
   Он взглянул на стенографистку, она отложила карандаш.
   - И вы, разумеется, видите в этом геройство!  А  мне  надоели  подобные
жертвы. Слишком много их было, неоправданных и жестоких. С меня хватит. Вы
упрекаете нас, но в данном случае вы олицетворяете старое. Да, раньше  вас
заставили бы продолжать работы, не считаясь ни с какими  жертвами.  Десять
человек погибло, сто, никого это не интересовало...
   - Да, да, у вас, Крылов, культовские позиции,  -  оживленно  подтвердил
Лагунов.
   Выждав, Голицын продолжал:
   - Мне было бы легко, не поступаясь совестью, присоединиться к тем,  кто
требует наказания. Но в таких делах я не помощник. Я знаю, что  у  вас  не
было ни умысла, ни халатности, вы переживаете  больше  нас.  Да  и  потом,
ежели хотите знать, мы все по-разному отвечаем за гибель  Ричарда.  Убитый
один, а убивают всегда многие. Но вот мы принесли в жертву Ричарда, и  что
же мы получили? Необходимость новых жертв? Как будто новый  риск  и  новые
могилы  могут  реабилитировать  идею.  Вы,  Олег  Николаевич,   добивались
проверки указателя в условиях грозы. Ну что ж,  вы  проверили.  Ваша  идея
существовала как привлекательная возможность будущего, но вы сами ненужной
поспешностью надолго скомпрометировали ее.
   - Совершенно верно, - подхватил Лагунов.
   Голицын посмотрел  на  него  с  досадой,  выбросил  из-за  спины  руку,
длинную, тонкую, как шпага.
   - Боюсь, что наша комиссия слишком большое значение придает  формальным
моментам. Я убедился, что и Крылов  и...  -  он  запнулся,  но  проговорил
твердо, - да и Тулин даже в этом исследовании, несмотря  на  свои  ошибки,
показали себя способными людьми. Нельзя, чтобы их зря мытарили.  -  Взгляд
его,  устремленный  на  Лагунова,  похолодел.  -  Это  вам  не  разработка
Денисова. Здесь совсем  иной  уровень.  Нас  тогда  называли  неверующими,
рутинерами. Тогда принял на себя удар  Данкевич.  Слишком  я  стар,  чтобы
забывать такие вещи.
   - Данкевич - замечательный ученый, -  весело  сказал  Лагунов.  -  Ваши
слова, Аркадий Борисович, тронули нас  всех.  -  Лагунов  сидел  во  главе
стола, и большие его очки блестели, как две фары. - Но,  может  быть,  вам
следовало произнести их раньше. Когда Крылов работал у вас и  Гольдин  был
вашим аспирантом. Ваши воспитанники...
   - При чем тут герои, жертвы? - не слушая Лагунова, выкрикнул Крылов.  -
Это ж просто несчастный случай,  и  ничего  больше.  Нет,  вы  давайте  по
существу, про нашу тему. - Потный, взбудораженный, он, не обращая внимания
на боль в ноге, прихрамывая, бродил вдоль стола, нелепо размахивал палкой,
наскакивая на Голицына. Он вызывал на бой,  уверенный,  что  противник  не
имеет  ничего,  кроме  власти.  Облупленный  нос  его  заносчиво  блестел.
Администраторы! Чинуши!
   Голицын  с  трудом  сдерживался,  чувствуя   нарастающее   ожесточение.
Нравственная сторона дела, видимо, никак не трогала Крылова, он  оставался
единственным здесь, на кого речь Голицына не произвела впечатления. И  все
поведение Голицына, его рыцарское  великодушие  не  действовали  на  него.
Больше всего Голицына обидела ссылка на Ломоносова, который  не  испугался
после гибели  Рихмана  и  призывал  продолжать  исследования  атмосферного
электричества.
   - Мы, конечно, не Ломоносовы, - сказал Голицын. - Тем не менее, раз  вы
требуете, осмелюсь по существу...
   Бесстрастно, как на экзаменах, он задавал вопрос  за  вопросом.  Нет...
Неверно... Где доказательства?.. А мог ли  указатель  работать  при  таких
режимах?.. А при таких?.. Но это ниоткуда не следует... Логика  его  была,
как всегда, безукоризненна. Он загонял Крылова в тупик, ибо  это  были  те
самые вопросы, которые сам Крылов ставил перед  Тулиным.  Как  мог  Крылов
объяснить ему сейчас верхние точки кривых, если он сам упрекал  Тулина  за
их необоснованность?
   Раскрыв рукопись,  Голицын  читал  вслух  заключительную  часть  своего
разбора. Существуют ли... Как понять...  Неясно,  что  имелось  в  виду...
Достаточно ли...
   Крылов спохватывался, что-то возражал, пытался как-то  выкрутиться,  но
это  была  агония.  А  Голицын  читал  и  читал,  выдвигая  варианты,   на
опровержение которых потребовались бы десятилетия.
   Для Крылова это еще была его работа, а для Голицына и остальных - труп,
и Голицын производил  вскрытие,  чтобы  убедиться  в  правильности  своего
диагноза.
   Крылов подошел к Олегу - сейчас они  остались  вдвоем  против  всех,  -
потряс его за плечо. Тулин не пошевельнулся. Плечо было ватно  податливым.
Крылов стоял за спинкой его  стула,  сзади  Тулин  был  совсем  прежний  -
заросший затылок, золотистые волосы, стоячий воротничок белой  рубашки.  А
вот с лица он здорово изменился. Изменился или состарился. Может быть, это
одно и то же. Меняются всегда в сторону старости.
   - Нам надо время, чтобы разобраться, - сказал Крылов. -  Мы  подготовим
ответ. Я уверен, что мы...
   - Кто "мы"? - спросил Лагунов.
   - Тулин, я, наша группа.
   - Почему вы беретесь  отвечать  за  всех?  -  сказал  Лагунов.  -  Есть
руководитель группы. Прошу вас, Олег Николаевич.
   Тулин притиснул в пепельнице сигарету.
   - Возражения Аркадия Борисовича серьезны. Кое-что  можно  оспорить,  но
сути это не  изменит.  Надо  иметь  мужество  соглашаться.  -  Он  говорил
небрежно, легким, чистым голосом, как о чем-то побочном, давно ясном.
   - Что ты городишь! - не выдержал Крылов. - В чем соглашаться? Наоборот,
тут надо искать. Это же не только ошибки! - Он бросился к Голицыну. -  Это
противоречия. Мы должны найти объяснения. В них лежит сущность процесса. Я
уверен...
   - Сережа! - Тулин был терпелив - так  отец  извиняется  за  неразумного
ребенка.  -  У  нас  нет  никакого  права  настаивать.  Ни  научного,   ни
морального. Кто скрывает свои ошибки, тот хочет совершать новые.  А  я  не
хочу.
   - Это честно и разумно, - сказал Лагунов почти радостно.  Он  добивался
своего со счастливой убежденностью - то, что он делает, куда более  важное
и нужное, чем все то, чем занимались до сих  пор  Крылов  и  Тулин  и  все
остальные.
   Крылов воспаленно смотрел на его рот, блистающий металлическими зубами.
Сам виноват, думал он. Не сумел  настоять  на  своем,  удержать  Олега  от
погони за результатом, результатом во  что  бы  то  ни  стало.  Надо  было
добиваться того, что ты считал нужным. Во всем виноват ты сам. Любую  беду
можно одолеть, но когда сам виноват, то уж некуда податься.
   Теперь он остался в полном одиночестве. Как  Ричард  там,  в  самолете.
Будь Ричард жив, они стояли б сейчас вдвоем. Но там, где должен был стоять
Ричард, было пусто и дуло холодом.
   - Боюсь, вы преувеличиваете свою роль, - любезно сказал Лагунов. -  Нам
трудно не считаться с мнением Олега Николаевича.
   В   такие   минуты    Лагунов    становился    лириком,    он    ощущал
благожелательность, он был так доволен, что мог утешать, и  сочувствовать,
и говорить самые распрекрасные слова.
   Наверное, поведение Тулина было мудрым,  потому  что  сопротивляться  в
таких условиях было бессмысленно. Крылов это понимал. У него  не  было  ни
доводов, ни фактов, ему нечем было  опровергнуть  Голицына,  и,  продолжая
настаивать  на  своем,  он  выглядел  упрямцем,  он  лишь  усиливал  общее
осуждение. Он заметил это по тому, как на него старались  не  смотреть.  У
Возницына,  Лагунова  глаза  куда-то  исчезли,  остались  безглазые  лица.
Сколько раз Тулин учил  его  маневрировать,  быть  гибким,  выигрывать  на
кривой! Так он ничему и не научился.  Он  мог  уступать,  но  он  не  умел
отступать. Дурацкий механизм без заднего хода.


   Сердце Голицына ныло. Он слишком хорошо  знал,  куда  заводит  подобная
одержимость. Любая идея, самая ложная, находит своих фанатиков. Перед  ним
возник печально знакомый вариант судьбы  Крылова:  хождение  по  приемным,
письма, заявления с нелепой надеждой переубедить,  доказать,  засасывающая
тяжба и постепенная озлобленность неудачника. Сколько  встречал  он  таких
горемычных изобретателей, создателей ложных теорий! Годы  и  годы  убивали
они, пытаясь опровергнуть, обосновать, становясь рабами своих заблуждений,
всюду начиная видеть невежество, интриги, заводя  папки  своей  переписки,
строча под копирку...
   Если б знать, как предостеречь, остановить этого упрямца!
   Занятый своими мыслями, он не заметил, почему  Крылов  вдруг  заговорил
иначе, новым, свежим голосом. Лицо у него просветлело,  он  стал  спокоен,
почти весел, смущая своей уверенностью.
   И все остальные тоже не поняли, что же произошло с Крыловым. Только что
он, осмеянный, ожесточенный, забившись в  угол,  обреченно  листал  записи
Голицына, и было ясно, что выхода нет и он должен сдаться, и Южин  не  без
облегчения подумывал о том, что надолго избавится от новой ответственности
за этих одержимых, и вдруг все переменилось. Как  будто  Крылов  откуда-то
узнал нечто такое, отчего все, что бы здесь ни решалось,  не  будет  иметь
никакого значения.
   - Вы можете закрыть тему. На это сейчас никакой смелости  не  нужно.  Я
только хотел предупредить вас - придет время, когда вам  будет  стыдно  за
ваше решение. - Он мельком взглянул  на  Тулина,  словно  хотел  в  чем-то
удостовериться, и заговорил еще спокойнее: - Мы наделали много  глупостей,
но принцип правилен. Аркадий Борисович, вы нашли ошибки и  полагаете,  что
этим зачеркнули нашу работу. А я считаю,  что  вы  поставили  вопросы,  на
которые нужно ответить. Все равно кому-то придется на них ответить.
   Он был снисходителен и добр. Казалось, он говорил им из  будущего,  где
уже было точно известно, что из всего этого прорастет.  Он  не  чувствовал
себя  одиноким.  Наоборот,  он  был  необходимостью,   а   все   остальное
случайностью. Он чувствовал себя свободным, свободным от Тулина, от боязни
сказать что-то не то, помещать, напортить ему.
   Он видел за окном небо, слепящее знойной белизной, на бульваре  сгорали
молодые тополя, сухая земля гудела под ногами прохожих, как бубен.  А  под
Старой Руссой, писала сестра, поля затопило, гнила картошка и  шли  дожди,
дожди.
   Он остался один, но зато он мог делать то, что хотел.
   Голицын попросил дать Крылову несколько дней. Может  быть,  внимательно
изучив материал на основе работы комиссии, Крылов не будет настаивать.
   -  Мы  обязаны  предоставить  ему  эту  возможность,  -   с   рыцарским
великодушием заключил он.
   Его поддержал Чиркаев. Опросив всех членов  комиссии,  Лагунов  сказал,
что он готов сделать все, если выяснятся какие-то обстоятельства в  пользу
этой работы, но сейчас он, как председатель комиссии, вынужден, считаясь с
большинством, настаивать на прекращении