ия, когда отделился  от  земли.
Собственная дерзость удивила его  много  позже,  в  разговоре  с  Тулиным.
Выслушав  скептические  доводы  Тулина  (пропала  твоя  молодость,  первые
результаты получите через много лет, и то в  лучшем  случае),  он  спросил
всего лишь:
   - Почему ж ты не поспоришь с Даном?
   Тулин засмеялся:
   - Когда я неправ, я могу любому доказать, что я прав, но будь я  трижды
прав, Дан убедит меня, что я неправ.
   Аникеева огорчила измена физике радиоактивных частиц. При всем уважении
к Дану, то, чем занимался Аникеев, было, как всегда, единственно  стоящей,
самой обещающей, самой увлекательной из возможных тем, и только чудак  мог
уходить из его лаборатории, да еще накануне пуска новой аппаратуры. Крылов
беспечно помахал ему рукой. Самолет набирал высоту. Оставайтесь на земле с
вашим здравым смыслом, заботами о результатах и прочими благоразумиями.
   Он улетал в страну своего будущего, пронизанную электрическими бурями и
вихрями,  навстречу  полярным  сияниям,   грозам,   шаровым   молниям,   в
непознанный хаос, окружающий Землю. Все эти годы он  просто  путешествовал
среди созвездий, и вдруг он обрел свой  собственный  Млечный  Путь.  Выбор
казался ему почти необъяснимым, как  любовь;  из  тысяч  возможностей  его
пленила единственная, и надолго, может быть навсегда.


   Он умел  разгонять  поток  ионов,  собирать  объемные  заряды,  сводить
электроны в тончайший пучок, заставлять  их  двигаться  по  любой  кривой.
Частицы, из которых состоял он сам, Дан, любой человек, Вселенная,  -  эти
частицы подчинялись ему, он измерял их заряды, массы, скорость, он делал с
ними все, что хотел.
   Но эта власть никак не помогала ему в отношениях с  Леной.  Лена  могла
исчезнуть в любую минуту, и он понимал, что ему  нечем  ее  удержать.  Она
жила в другом измерении, на другой планете,  там  не  действовали  обычные
скрепы. Он мог работать с Даном, он  мог  сделать  любое  открытие,  стать
почетным членом Французской академии наук. "Потрясающе, - сказала бы Лена,
- поехали на концерт Рихтера". Мир его увлечений был каменистой  пустыней,
в которой она не могла пустить корней.
   Тайком от Лены он пробовал  читать  журнал  "Искусство  кино";  овладев
звучными терминами, он пустился в рассуждения.  Вроде  получалось,  однако
Лена прищурилась:
   - Прошу тебя, не нужно. Дай мне хоть здесь отдохнуть от этой  болтовни.
Лучше  рассказывай  про  свои  заряды.  Послушай,  я  выучила  песенку   -
закачаешься.
   - Ты не любишь свою специальность?
   - И да и нет. - Она задумалась. - Вернее люблю, только  от  меня  одной
мало что зависит. Мы ведь связаны веревочкой. Как бы я ни тянула,  хорошей
съемкой картину не спасешь. Вот наш художник,  талантливый  парень,  лихие
макеты сделал. Ну и что? Картина все равно дрянь. Дрянь  сценарий,  слабый
режиссер. И пропали  все  старания  художника.  Все  в  распыл,  в  песок,
впустую... Ты мне как-то толковал про всеобщий закон  сохранения  энергии.
Почему у нас этот закон не действует? Какой же он всеобщий? Куда  девается
наша работа,  когда  картина  паршивая?  Может,  в  пробирках  твой  закон
действует, а для жизни он не подходит.
   Никогда он не видел ее такой серьезной и грустной.
   - Зато когда у вас картина хорошая,  то  все  затраты  окупаются.  Люди
смеются и плачут, вы заставляете миллионы думать над жизнью...
   -  И  что  меняется?  В  школе  мне  казалось,  что  если  люди  прочли
"Дон-Кихота", Чехова, Толстого, то никто больше не может делать гадости...
   Провал своей картины она воспринимала всем сердцем, так что и прошлое и
будущее, все человечество обрекались на безысходную печаль. Он обнял ее  и
сказал решительно и быстро:
   - Я тебя люблю. Ты слышишь?
   Она серьезно кивнула.
   - Лена, давай будем вместе. Почему ты не хочешь, чтобы мы были вместе?
   Еще не кончив,  он  почувствовал,  как  что-то  произошло,  словно  она
выскользнула из-под его руки и очутилась далеко-далеко. С разгона  он  еще
мечтал что-то насчет комнаты,  как  они  поселятся,  купят...  а  она  уже
ласково смотрела на него с другой планеты.
   - Зачем торопиться? Не связывай себя. Все это тебе только  помешает.  У
тебя сейчас самая трудная пора, ты сам говорил, как тебе нелегко  тянуться
за Даном. Подожди. Разве нам плохо сейчас?
   - Плохо. Мне плохо. Я не могу без тебя.
   - Так я с тобой. Считай, что я твоя жена. Сережечка, ты любишь  компот?
Твоя  Леночка,  твоя  кошечка,  сварит  своему  пупсику  компотик.  -  Она
прыснула, вскочила, побежала на кухню, и опять все стало игрой.


   Вскоре ему дали комнату.  Лена  приходила,  нацепляла  передник,  мыла,
чистила, без конца переставляла кушетку и книжный шкаф, иногда  оставалась
на несколько дней, но переезжать отказывалась.
   Зыбкость их отношений все сильнее мучила Крылова. С  ней  было  весело,
неожиданно  и  пугающе  непрочно.  Никогда  нельзя  было  быть  уверенным,
вернется она назавтра,  через  месяц  или  через  много  лет.  Реальностью
оставался только ее уход. Казалось, она была уверена, что и для него это в
конце концов только веселая  игра,  с  поцелуями,  объятиями,  сумасшедшей
ездой на мотоцикле. Игра, которая могла зайти  как  угодно  далеко  и  все
равно осталась бы лишь игрой.
   Однажды, выведенная из себя его настойчивостью, она вскочила с  постели
и  ушла.  Было  два  часа  ночи.  Крылов  оделся,  схватил  ее  подарок  -
керамиковую вазу с цветами, швырнул в мусоропровод и отправился гулять.
   К рассвету он  твердо  установил  для  себя,  что  любовь  -  слабость,
недостойная мужчины, радость работы выше и чище любых сердечных страданий,
Земля  электризуется  от  внеземных  источников,  у  Лены  толстые   ноги,
отношения  полов  сводятся  к  физиологии,  он  ничтожество,   никому   не
интересен, она абсолютно права, он уедет, и  она  поймет,  кого  потеряла,
женщин надо презирать.


   Все, что было до сих пор, было цветочками.  Только  теперь  он  начинал
постигать, что значит настоящая работа, какие изнуряющие поиски скрыты  за
вроде  бы  беспечным  трепом  теоретиков.  Группа  работала  с  Даном  уже
несколько месяцев, Крылову пришлось догонять. Поспеть за ходом мысли  Дана
было невозможно. Крылов то  и  дело  застревал,  спотыкаясь  о  сжатые  до
предела формулировки, Дан двигался огромными прыжками, и Крылов изнемогал,
пытаясь восстановить связь в его рассуждениях, и со стыдом чувствовал, как
Дан терпеливо поджидает отстающих.
   Время от времени они собирались  в  кабинете  Дана  обсудить  состояние
работ. Полтавский,  молодой  расчетчик,  страшный  формалист  и  при  этом
любящий щегольнуть цинизмом, неистовствовал: Крылов  заставил  его  трижды
пересчитывать результаты,  оказалось,  что  расхождение  получается  из-за
плохой экранизации.
   - А откуда я знал? - огрызался Крылов. - От твоих уравнений можно ждать
чего угодно.
   Полтавский горестно обратился к Дану:
   - Посмотрите на этого параноика. Он не  признает  математики.  Она  для
него не существует. Если  на  то  пошло,  то  я  докажу,  что  он  сам  не
существует.
   - Когда вы  с  этим  справитесь,  подсчитайте  тепловой  баланс  нового
режима, - спокойно сказал Дан.
   Нового режима! Это значит, придется перемонтировать  всю  установку.  С
высоты его Олимпа все старания Крылова над тем, чтобы впаять  какую-нибудь
медную трубку, не охлаждая стекла, - жалкая возня.
   - Сколько можно возиться с этой мурой? -  искренне  недоумевал  Дан.  -
Неужели с самого начала нельзя было как следует заэкранировать приборы?
   Новые экраны не помогли.  Пришлось  поставить  безыскровые  моторы.  Но
затем стало неясно, допустимо ли моделировать явления в  таких  масштабах.
Дан подсчитал условия, при которых модель правомерна.  Модель  потребовала
исследования на устойчивость процесса. Усилитель не  справлялся  с  малыми
сигналами. Заказали специальный усилитель  радиоинституту,  там  попросили
подробных технических условий, разрешения министра и право в любую  минуту
вызывать Дана на консультацию в течение ближайших десяти лет.
   И вот наконец,  когда  все  было  переделано,  отлажено,  измерено,  то
обработка результатов показала, что для  переноса  одного  иона  требуется
усилие примерно семидесяти пяти паровозов, что электрон занимает объем  не
меньше двухэтажного особняка и все живое на земле должно чувствовать  себя
как человек, сунувший пальцы в электрический штепсель.
   И снова они сидят в кабинете  у  Дана,  устало  издеваясь  над  итогами
двухмесячной горячки. Исходные предпосылки неверны. Формулы нелепы. Теория
абсурдна. Налаженная аппаратура - хлам. Все выбросить.  Все  сначала.  Где
начало? Нет ничего, голое  место.  Закон  сохранения  энергии...  Тупик...
Боги... А где гарантия?..
   Дан невозмутимо  рылся  в  таблицах,  расспрашивал,  как  будто  ничего
особенного не произошло. Удрученные,  они  побрели  обедать,  оставив  его
одного, обсуждая дорогой, почему Маяковский застрелился.
   Крылова вызвали из столовой к Дану.
   - Вас к телефону, - сказал Дан.
   Крылов взял трубку.
   - Сережа, ты что, болен? - услыхал он голос Лены.
   - Н-нет.
   - Почему ж ты вторую неделю не звонишь? Не стыдно?
   Невинность ее возмущения не вызывала сомнений. Крылов вспомнил, как она
уходила, треск яростно натягиваемых чулок, голое плечо, блеснувшее у окна,
и вздохнул.
   - Я думал...
   - Ты слишком много думаешь. И все о себе. Все твои слова - вранье.
   - Понимаешь, сейчас...
   - Я хочу тебя видеть.
   - Я тоже.
   - Пошли сегодня в филармонию.
   - Хорошо.
   - Где встретимся?
   Он беспомощно посмотрел на Дана.
   - У входа.
   Дан рассеянно сморщил переносицу, поднялся и пошел из кабинета.
   - Ты что, с ума  сошла!  -  закричал  Крылов.  -  Ты  знаешь,  куда  ты
позвонила?
   - Мне сказали, что ты у Дана. Я ему все объяснила, по-моему, он понял.
   Дан стоял в коридоре и грыз карандаш.  Крылов,  опустив  голову,  хотел
проскочить мимо, но Дан остановил его:
   - Поздравляю!
   - Простите меня...
   - Нет, нет, это же прелестно! Абсурд - вот чего нам не  хватало!  Самое
ценное в исследованиях - это найти абсурд. И мы нашли! Абсурд таит  всегда
принципиально новые вещи.
   Приставив к груди Крылова мокрый конец карандаша, он принялся развивать
способ "ущучивания"  истины.  В  хаосе  полученных  нелепостей  из  тысяч,
миллионов возможностей он учил искать тот единственный,  решающий  вопрос,
который  следовало  поставить  природе.  Следить  за   его   мыслью   было
удовольствие, но изнурительное.
   Ничто  не  могло  отвлечь  его,  заставить  считаться   с   усталостью,
неудачами, людские слабости проходили словно насквозь, не  затрагивая  его
сущности. Он скорее удивлялся им, чем сочувствовал.
   Чего бы не дал Крылов, чтобы стать таким же.


   И все же тайное разочарование, крохотное пятнышко ржавчины появилось  в
его душе.
   Бесспорно, Данкевич гений, и гению разрешено многое, даже  заблуждения,
но в итоге-то у него все должно получаться красиво,  эффектно  и  быстрее,
чем это можно было бы ожидать.
   Савушкин грозился бросить все к чертовой бабушке. Он не может позволить
себе  роскошь  мучиться  два-три  года,   чтобы   получить   отрицательные
результаты. Ему нужно защитить диссертацию. У него семья, дети. Ему  нужна
тема-верняк. Крылов не возражал ему.
   Требовательность  Дана  не  знала  предела.  Поставить   более   тонкий
эксперимент.  Еще  тоньше.  Отделить  влияние  магнитного  поля,   влияние
фотоэффекта, рентгеновского излучения...
   По прошествии двух недель стало ясно, что подготовка методики займет не
месяц, а полгода, затем Дан подбросит дополнительные условия, и тогда срок
отодвинется лет на полтораста. После чего, окончательно установив  ошибку,
Дан преподнесет следующий гениальный вариант.
   Полтавский меланхолично смотрел  в  окно;  на  улице  бушевало  пыльное
городское лето, с мороженым, газированной водой, стуком женских  каблуков.
Люди уезжали  на  дачи,  лежали  на  пляже,  покупали  цветы,  целовались,
женились, рожали, и  никому  не  было  дела  до  того,  что  пять  человек
пропадали в лаборатории, не видя света белого.
   - Неблагодарные скоты, - взывал к прохожим Полтавский с высоты третьего
этажа. - Неужто вас не волнует природа электрического поля  Земли?  Мы  же
стараемся для вас, а вы, вместо того чтобы стоять  толпами  у  подъезда  и
ждать результатов, отправляетесь ловить рыбу!
   В конце июля газеты напечатали сообщения о работах  академика  Денисова
по уничтожению грозы. Приводилось описание, как  с  помощью  радиоактивных
излучений управляли грозой.
   Крылов с восторгом прочел заметку вслух.
   - Денисов? - переспросил Полтавский. - Ну-ну.
   - Что значит "ну-ну"?
   - Междометие.
   Крылов обеспокоенно подумал  о  Тулине,  который  занимается  вопросами
активного воздействия на грозу. Но  тут  же  подумал,  что  тревожиться  о
Тулине нечего. Дела Тулина шли блестяще, и иначе они идти не могли.  Тулин
защитил диссертацию.  Профессор  Чистяков  болел,  и  Тулин  в  своем  НИИ
фактически руководил работами  отдела.  Тулин  публиковал  научные  работы
(слишком часто, по мнению Дана); Тулин состоял членом  какой-то  комиссии.
Тулина  любили,  хвалили,  упоминали,  сам  Дан  считал   его   одним   из
интереснейших молодых.
   Посреди июля Дан объявил вместо отпуска неделю благородной  праздности,
и всем скопом они махнули на Рижское взморье. Крылов  уговорил  поехать  с
ними Лену. Они валялись на песке, купались и говорили о чем угодно,  кроме
физики. Дан оказался великолепным резчиком по дереву;  из  старых  корней,
валявшихся на пляже, он вырезал фантастических животных. Лене  он  подарил
взлетающую по ветке лисицу. Вообще они с удивлением  обнаружили,  что  Дан
уважает гуманитарные науки и никак не разделяет их пренебрежения ко всяким
эстетикам, этикам и прочим бесполезностям. Наоборот, он  даже  считал,  им
оставлено слишком малое место в жизни. Происходит то  же,  что  с  лесами:
человечество бездумно вырубает леса,  начинается  эрозия  почвы,  остаются
бесплодные камни, и никто  не  задумывается  над  пагубными  последствиями
насилия  над  природой  только  лишь  потому,  что  последствия   эти   не
оборачиваются против самих нарушителей, страдают потомки.
   - Но я могу быть ученым и порядочным человеком,  не  слушая  музыки,  -
возражал Полтавский.
   - Вы да, а общество нет, - говорил  Дан.  -  Что,  по-вашему,  отличает
людей от животных? Атомная энергия? Телефон? А  по-моему,  нравственность,
фантазия, идеалы. От того, что мы с вами изучим электрическое поле  Земли,
души  людей  не  улучшатся.  Подумаешь,   циклотрон!   Ах,   открыли   еще
элементарную частицу. Еще десять. Мир  не  может  состоять  из  чисел.  Не
путайте бесполезное и  ненужное.  Бесполезные  вещи  часто  самые  нужные.
Слышите, как заливаются эти птахи?
   С ним не боялись спорить, он побивал умом,  логикой,  а  не  властью  и
авторитетом.
   На третий день в  центральной  газете  они  прочли  интервью  Денисова.
Академик заявлял,  что  вопросы  управления  грозой  теоретически  решены,
первые же испытания прошли успешно, остается довести технические детали.
   - Еще один блеф, - сказал Дан. Он заметно расстроился и в тот  же  день
собрался в Ленинград; за ним уехали остальные.
   - Я свое догуляю, - сказал Крылов. - Шут с ним, с Денисовым, нас-то это
не касается. Чего вы заполошились?
   - Ну-ну, - сказал Полтавский. - Жил-был у бабушки серенький козлик.
   Проводив ребят, они с Леной  махнули  автобусом  в  Эстонию.  Утром  на
какой-то остановке Лена вдруг сказала:  "Сойдем,  а?"  Они  выпрыгнули  из
автобуса и очутились в спящем чистеньком  игрушечном  городке  с  башнями,
крепостными стенами, поросшими акацией.  На  древней  ратуше  лениво  били
часы, по сырой,  выложенной  красными  плитками  мостовой  ехали  к  рынку
женщины на велосипедах.
   Навсегда запомнилось нежное тепло этого  утра,  базар,  полный  цветов,
скользкие голубоватые пласты холодной простокваши, которую они пили  прямо
из горшка, зеленый холм, откуда открылись  островерхие,  красной  черепицы
крыши городка и дальние мызы, сложенные из дикого камня, и озеро с вышкой,
где на упругой доске высоко подпрыгивала загорелая девушка.
   Для  Лены  незнакомый  город  был  начинен  неожиданностями.  Волнуясь,
загадывала она, что сейчас откроется  за  углом.  Вдруг  они  выходили  на
площадь, и перед ними взметались в небо сталагмиты  огромного  костела  из
багрового кирпича. Внутри костела было холодно,  светили  цветные  витражи
высоких окон, гремел орган так, что вибрировало в груди.
   Поздно вечером они, спохватясь, помчались в  гостиницу.  Там,  конечно,
все было занято. Тогда, не раздумывая, они забрались в  городской  парк  и
подле  памятника  какому-то  местному  ботанику  составили  скамейки.  Они
лежали, подложив друг другу руки под головы,  и  Лена,  глядя  на  звезды,
говорила о том, что лучше, чем сейчас, не будет, а если будет, то тоже  не
страшно, что вот это и есть счастье и не к чему отодвигать его в будущее.
   Имя Денисова Крылов слыхал давно, в связи со многими проблемами, но  на
все расспросы о том, что же  сделано  Денисовым,  никто  не  мог  ответить
ничего внятного.
   Шум нарастал, одна за другой появлялись статьи, восторженные,  деловые,
сенсационные: "Власть над молнией", "Укрощенная стихия", "Подвиг ученого".
   В университете  Денисов  читал  лекцию.  Крылов  поехал  послушать.  На
кафедру поднялся маленький широкоплечий крепыш,  составленный  из  частей,
принадлежащих разным людям. У него был голый желтоватый череп, рыбий рот и
нежно-розовый толстый подбородок. Несмотря  на  излишне  крикливый  голос,
театральные жесты, он  быстро  завоевал  аудиторию  веселой  уверенностью.
Крылов слушал его с удовольствием. У  Денисова  все  получалось  заманчиво
просто, дешево, быстро, и Крылов с тоской  подумал  о  мучительно  нудной,
бесконечной  требовательности  Дана,  лишенной  скорых  надежд   и   ясных
обещаний.
   Несомненно,  Денисов  умел  убеждать  окружающих,  можно  было   понять
появление   очерка   известного   писателя:   "Товарищ   небо".   Писатель
взволнованно делился своим восхищением  перед  всепроникающим  могуществом
человеческого разума, дарующим людям власть над грозой.  Существо  научных
работ его не занимало, зато он  мастерски  нарисовал  картины  бедствий  -
ревущие смерчи огня на нефтяных озерах,  зажженных  молниями,  гибнущие  в
грозе самолеты. Он приводил  древние  гимны  Риг  Веды,  где  Индра  своей
громовой стрелой рассекает тучи,  низводит  на  землю  живительные  потоки
дождя и людям открывается солнечный свет.
   "Извечный источник религиозного дурмана, унизительных страхов, крепость
суеверий, символ человеческой  беспомощности  -  все  рухнуло,  от  былого
могущества останутся развалины -  безобидное  учебное  пособие  школьников
десятых классов. Гроза демонстрируется по заявкам районо".
   Работу Денисова он образно связывал с мечтой народов о мире, о чистом и
добром небе над нашей планетой.
   Очерк возмутил Дана:
   - Это особенно вредно, потому что талантливо.
   Он  решил  выступить  на  совещании,  созываемом  Главным   управлением
совместно с министерствами специально по работам Денисова.
   Накануне совещания в институт приехал Тулин. Впервые Крылов  видел  его
таким мрачным и встревоженным. На все расспросы  о  Денисове  Тулин  цедил
сквозь зубы:
   - Подонок!
   Тулин провел в кабинете Дана час и выскочил оттуда  красный.  Молча  он
сбежал вниз, Крылов еле поспевал за ним. Они неслись по улице, расталкивая
прохожих,  словно  куда-то  опаздывая.  Вдруг  Тулин   остановился   между
трамвайными путями.
   - Я ведь о нем же заботился, и он меня еще упрекает! Лезет на  ветряную
мельницу! Да какой там, лезет на пушку со своим копьем!
   - Чего ты боишься? - осторожно сказал Крылов.  -  Пусть  они  поспорят.
Истина рождается в споре.
   - Еще ты меня будешь учить! - со злостью выкрикнул Т