глу.
   Временами Ричард сомневался: имеет ли право  настоящий  ученый  тратить
себя на любовь, особенно на несчастную, - в том,  что  у  него  несчастная
любовь, он не сомневался, хотя все обстояло прекрасно, а когда ему удалось
устроить так, чтобы он вместе с Женей поехал на практику к Тулину,  то  он
был и вовсе счастлив.
   Он надеялся, что здесь, в полетах, рядом с Тулиным и Крыловым,  у  Жени
пробудится настоящий интерес к ее специальности. Во всем другом не смея ей
противоречить, боясь поссориться, в этом он не поддавался.  Она  не  имеет
права жить без призвания, без страсти.  Он  стойко  переносил  ее  гнев  и
несколько раз бесстрашно нарушал запрет говорить на эту тему.
   Тулина она терпеть не могла, поэтому Ричард боялся  рассказать  ей  про
свою диссертацию. Дело в том, что, посмотрев у Крылова материалы, он решил
связать диссертацию с возможностями воздействия на грозу по методу Тулина.
Сделать это надо было втайне  от  Голицына,  придется  многое  перекроить,
наверное, в срок не уложиться, но он шел на все. С  Крыловым  договорились
пока что Тулину ничего не сообщать, чтобы не  взваливать  на  него  лишнюю
ответственность.


   В воскресенье с утра Женя уговорила отправиться в горы. Карабкались  по
заброшенной, усеянной камнями  дороге.  Раскаленный  щебень  жег  подошвы.
Внизу,  в  зарослях  ивняка,  шумела  Аянка,  а  дальше,  на  плоскогорье,
открылись  желтенькие  коттеджи  поселка,   бетонные   полосы   аэродрома,
блестящие крестики самолетов и  за  коробочкой  аэровокзала  продолговатый
кирпичный сарай тулинской лаборатории.
   Ричард сказал:
   - Студенты, запомните: изображение этой скромной  постройки  войдет  во
все хрестоматии.
   Катя фыркнула:
   - Тоже мне лаборатория - конюшня!
   - Слушай сюда, - сказал Ричард, - все  великие  открытия  происходят  в
подобных  сараях.  Когда  лаборатория  получает  хорошее  помещение,   она
начинает плохо работать. Чем велик Тулин? Первое...
   - Сколько можно! - сказала Женя. - У нас отрыжка от твоего Тулина.
   Он никак не мог понять ее  раздражения;  словно  назло,  она  принялась
нахваливать Бочкарева, как  будто  каждый  настоящий  ученый  должен  быть
горбатым.
   - Не помогаем мы ему, - сказала она.
   - А чего ему помогать? - спросил Алеша Микулин.
   -  Так  он  же  прикреплен  к  нашей  группе.  С  него  спрашивают   за
воспитательную работу.
   Ричард поддержал ее.
   - Он жаловался, что понятия не имеет, чем вы живете. Хоть бы обращались
к нему, раскрыли разок-другой свои души.
   - Почему преподавателям так хочется знать,  чем  мы  живем?  -  сказала
Катя.
   - Чтобы искоренять ваши пережитки и взгляды.
   - Старики хотят знать, чем мы отличаемся от них, - сказала Женя.
   - Ничего подобного, - сказал Алеша, - они хотят,  чтобы  мы  без  конца
занимались. Все сводится к этому.
   - Все равно будут говорить, что их  поколение  было  в  нашем  возрасте
идейнее, - сказала Женя.
   - А какие у меня взгляды? - спросил Алеша. - Понятия не имею.
   - День прошел - и ладно, вот твои взгляды, - сказала Катя.
   - Симпомпончик ты мой!
   - Убери лапы.
   - А ты не упрощай, - сказал Алеша. - Я стиляга. Я не хочу на периферию.
Я люблю бары. Я циник, и ты должна меня терпеливо воспитывать.
   И, схватив Женю за руки, принялся победно отплясывать рок.  По  приезде
сюда он первым делом раздобыл летную фуражку, надел  самодельные  шорты  и
стал  разыгрывать  небесного  бродягу.  Ему  нравилось,  что  его  считали
способным, но ленивым, нравилось изображать циника, скептика,  и  обижало,
когда в группе к нему переставали относиться всерьез.
   Разделись.  Со  стоном  опускались   в   ледяную   воду,   выскакивали,
прижимались к горячим валунам.
   Женя закидывала руки,  вода  скатывалась  по  смуглой  спине,  блестели
капли, был виден темный треугольник под мышкой. Ричард  отворачивался.  Он
мучительно завидовал Алеше, который мог шлепать Женю по спине, подмигивать
- чинная деваха? - и Ричард глупо смеялся и никак не мог  решиться  обнять
ее голые плечи. Вместо этого  он  сердился,  доказывая,  что  надо  как-то
помочь Тулину, ругал Агатова, ему хотелось сказать  что-то  умное,  едкое,
необычное, и все время получалось не то.
   Никто из студентов не видел в Агатове ничего плохого. Агатов их  вполне
устраивал. Дает списывать материалы чужих замеров, не  мешает,  выхлопотал
деньги за полеты.
   - А насчет грозы он правильно запрещает, - сказала Катя. -  Кому  охота
грохнуться? Страшно вспомнить, как нас мотало.
   Женя повела глазами на Ричарда.
   - Тебе-то и вовсе нечего выступать против Агатова.
   Ричард заметно смутился и замолчал.
   - Кто их разберет, -  примирительно  сказал  Алеша.  -  Голицын  больше
нашего знает.
   - Почему ты не желаешь вникнуть?  Ты  же  способный  парень!  -  сказал
Ричард.
   Алеша повернулся лицом к солнцу, похлопал себя по животу.
   -  Плевал  я  на  свои  способности.  С  ними  одно  мучение.  Ты   вот
талантливый, вникаешь,  и  что?  Приходится  бороться.  Кому-то  помогать.
Расстраиваешься. Нет, это не для меня.
   Он включил карманный приемник Ричарда, поймал музыку.
   - Станцуем?
   Женя покачала головой.
   - Жарко.
   Она пошла к реке, забралась на косо  торчащую  корягу,  легла  лицом  к
воде, свесив руки в бурливый поток.
   Судорожная музыка джаза странно звучала среди отрогов,  заросших  алыми
кустами шиповника. Шумела каменисто река, задумчиво  смотрели  черно-сизые
горы с белыми обливами ледников.
   Незнакомая красота этого края вызывала у Жени тревогу. Горы непрестанно
менялись,  синие,  голубые,  лиловые,   иногда   они   куда-то   исчезали,
становились плоскими, как нарисованные,  или  старыми,  морщинистыми,  как
складки слоновьей кожи, молочные туманы стекали  по  их  расщелинам,  там,
наверху, шла какая-то жизнь, полная значения, мудрая и справедливая.
   Фигуры Алеши и Кати  дергались  и  сплетались,  подхлестываемые  ритмом
джаза. Что-то нелепое, стыдное показалось  Жене  в  этих  движениях  перед
бесстрастным лицом гор.
   - Бросьте вы, - крикнула она, - нашли место где разлагаться!
   Ричард выключил приемник. Он всегда слушался, когда она говорила  таким
тоном.
   - Я тебя понимаю, - сказал Алеша. - Первобытные условия. Сюда бы горный
бар, коктейль "Блед-Мэри".
   Женя  смотрелась  в  воду.  Зеленые  космы  реки   разрывали,   уносили
отражение, из глубины на нее смотрело, то исчезая, то  появляясь,  зыбкое,
смутно похожее, а еще  ниже,  между  обросшими  камнями,  чуть  вздрагивая
плавниками, застыли рыбы.
   - Послушайте, согласился бы кто  из  вас  увидеть  свою  смерть?  -  не
поднимая головы, неожиданно спросила она.
   - Фу, я бы ни за что! - сказала Катя. - После этого нет смысла жить.
   - Жизнь и так не имеет смысла, - небрежно изрек Алеша.
   - А смерть тем более, - сказал Ричард. - Не знаю ничего глупее смерти.
   - Я думаю, что если бы люди могли видеть свою смерть, - сказала Женя, -
они бы ничего не боялись. Они стали бы лучше. Они говорили бы правду.
   Алеша растянулся на камнях, шумно зевнул.
   - Кому нужна твоя правда? От нее одни неприятности.
   - Надо и без этого сметь говорить правду, - сказал Ричард.
   Катя засмеялась.
   - Попробуй.
   И Алеша тоже засмеялся.
   - В самом деле, почему б тебе не попробовать?
   - Начни с Тулина, - сказала Женя. - Скажи ему,  что  он  трус.  Струсил
перед Агатовым, когда мы попали в грозу.
   - Оставь Тулина в покое, - сказал Ричард.
   - Ага, видишь, ты даже слушать правду не хочешь! - сказала Женя.  -  Ты
влюблен в Тулина. Ребята, посмотрите, он стал причесываться под Тулина.
   - Давай клади его, Жека, на лопатки.
   Несмотря на дружбу, они относились друг к другу  безжалостно,  презирая
сантименты, нежности и прочие пережитки далекого детства. Таков был стиль.
Так было принято. Лучше  злиться,  чем  страдать,  лучше  высмеивать,  чем
злиться.
   В лаборатории Ричард сам был таким, но с ними он невольно становился  в
позу старшего. Его  раздражал  их  дешевый  цинизм,  дешевый  потому,  что
зубоскалить было легче легкого, он умел это получше их, однако  жизнь,  он
убедился, гораздо более  сложный  процесс;  сначала  ее  воспринимаешь  по
законам арифметики, а потом...
   Они быстро усвоили, что от правды одни  неприятности.  Но  есть  другой
счет, другая система измерений, и там  правда  -  высшее  удовольствие.  И
необходимость. И так уже накопилось слишком много  брехни.  Придет  время,
когда правда станет для человека необходимостью, а не огорчением.  Который
раз он клялся себе, что отныне и во веки веков  он  будет  врезать  правду
всем и каждому. Не уклоняться, не молчать, а пользоваться каждым  случаем,
чтобы выложить всю правду. Пусть обижаются. Пусть неприятности - он  готов
на все.
   - Ну, чего ты изгиляешься? - сказал он Алеше. -  Старо.  Хотя  бы  свое
что-нибудь придумал.
   - Лень. Жира! _Жиирра_! - блаженно пропел Алеша.
   - А вообще чего ты добиваешься!
   - Понятия не имею.
   - Эх ты, пищеварительный тракт! Какая  твоя  позитивная  программа?  По
субботам, выпросив у отца  трешку,  стоять  в  очереди  в  кафе-мороженое?
Девочки. Стиль. Шпаргалки. Волейбол. Кино. Анекдоты.  Липси...  Ничего  не
забыл?
   Алеша сплюнул.
   - Напиши статью в "Юность": прав ли Алеша Микулин? А  как  думаете  вы,
дорогие друзья? И двадцать тысяч пенсионеров меня осудят.
   - Он тебя разоблачил, Алеша, - сказала Катя. - А вот Женю слабо.
   Алеша  сделал  мостик,  демонстрируя  свою  тренированную   мускулатуру
спортсмена.
   - "Разоблачил"! А что он может предложить? Да,  кафе-мороженое.  Чихать
мне на твою грозу, и на твою молнию, и прочие загадки природы. Посмотри на
своего Тулина и Крылова. Что они имеют с этих великих  проблем?  Ишачат  в
этой дыре. Докажут сотне стариков, что заряды  распределяются  не  так,  а
этак! И вся хохма!
   Теперь мог бы улыбнуться Ричард. Он добился  своего.  Самое  трудное  -
вызвать их на спор. Но его занимала только Женя. Он говорил,  в  сущности,
для нее, а она молчала. Все, что  происходило  здесь,  происходило  прежде
всего между ними двумя. Не глядя на нее, он чувствовал, как она  лежит  на
коряге, охватив голыми ногами скользкий ствол.
   - У нас редчайшая возможность, - сказал он. - Это же раз в столетие. Вы
можете участвовать в крупнейшем открытии. А  вы?  Курортники!  Агатов  вас
устраивает.  Избавил  от  опасных  полетов.  Какого  же   хрена   вы   тут
кокетничаете: ах, жизнь не имеет  смысла!  Тоже  мне  циники-битники.  Еще
смеете  Тулина  называть  трусом.  Кто  же  трус?  -  Он  уже   разошелся,
освобождаясь от своего жалкого чувства связанности.
   - А вот про Женю слабО, - снова сказала Катя.
   Они засмеялись. "Осторожнее", - сказал он себе.
   - Что ж ты замолчал? - сказала Женя.
   Он понимал, что сейчас решается что-то важное для них  обоих,  особенно
для него, и все зависит от того, осмелится ли он  довести  до  конца  этот
разговор, начатый, по сути, ради нее.
   - А ты тоже прикидываешься, что тебя ничто не трогает. - Он  повернулся
к ней. - Тулина высмеиваешь! Какое ты  имеешь  право?  Что  ты  перед  ним
такое? - "К черту всякую осторожность", - подумал он. - Зачем ты  учишься?
Рассуждаешь про смерть, а боишься заглянуть  в  свое  будущее.  Ты  же  не
любишь  свою  специальность.  Служащая.  За  полчаса  до   звонка   будешь
собираться...
   Она вся сжалась, и ему стало жаль ее, но он знал, что лучше  ничего  не
смягчать. Вместо этих дурацких разговоров взять ее на руки и  понести,  ей
бы это понравилось. Если бы он мог решиться на такое.
   Вдруг она соскользнула с коряги, схватила свое платье, туфли и,  прыгая
с камня на камень, стала перебираться на другой берег.
   На середине реки она поскользнулась и чуть не свалилась в кипящую воду.
Катя вскрикнула.
   - Что ты наделал? - накинулась она на Ричарда.
   - Получил? Правда, правда... - передразнил Алеша. - Это только в спорте
объективная правда. Секунды и метры - и будь здоров.
   На другом берегу Женя оделась и пошла вниз вдоль реки.
   По зеленым отрогам высоко поднимались красноватые  колонны  лиственниц.
Леса  здесь  стояли  чистые,  просторные,  как  парки.  Река   торопилась,
перекатывая на ходу камни, неслась без смысла и цели. Жене показалось, что
когда-то с ней уже было это - река, солнце, горячие камни, - давным-давно,
наверное,  в  детстве,  и  она  ужаснулась,  поняв,  что  детство  -   это
давным-давно. Ей вдруг захотелось в Москву, к маме,  скорее  назад,  в  то
время, когда мама называла ее Жужей, когда ничего не надо  было  решать  и
всегда можно было спросить: почему? Уже не впервые Ричард приставал к  ней
со своими противными вопросами, после которых портится настроение. Все они
- и Ричард, и Крылов, и" этот Тулин, - разумеется, находят удовольствие  в
своей работе, о чем-то спорят, волнуются, как  будто  в  этом  вся  жизнь.
Какая все же разница между ней и Ричардом!  Она  чувствовала  себя  старше
его, могла заставить его делать глупости, а вот есть ведь у него то, в чем
он выше, интереснее ее, и для него это дороже их отношений. Брось она  его
сейчас, все равно у него останется работа. Взять Крылова. Катя пробовала с
ним закрутить - ничего не вышло; молодой,  интересный,  а  живет  в  своих
формулах и вовсе не чувствует себя обиженным.  Говорят,  у  него  какая-то
романтическая история, но дело не в этом,  у  него  жизнь  содержательная.
Им-то хорошо. А что будет с ней, скоро диплом, а дальше?
   Самостоятельность, взрослость - она  так  нетерпеливо  ждала  этого,  а
сейчас хотела  отдалить  их  приближение.  И  самое  страшное  -  что  они
надвигались  неотвратимо  и  ничего  нельзя  было  остановить.   Почему-то
вспомнился огромный, во всю стену, старый буфет, похожий на  замок.  Когда
никого не было дома, она принималась шарить по ящикам, открывать дверцы, и
все полки пахли по-разному: там стояли банки с  вареньем,  книги,  красные
чашки. "Дура, - сказала она себе, - дура",  -  и  вспомнила  презрительный
взгляд Тулина, его голос, и ей стало еще горше.
   Она обернулась на стук камней. Ричард бежал за ней.
   - Я тебя обидел? - спросил он.
   - Вот еще! Мне просто наскучило.
   Он так быстро заглянул ей в глаза, что она не успела спрятать  то,  что
там было. Но, кажется, он ничего не заметил, он был полон раскаяния. Робко
и виновато он обнял ее, поцеловал, и она почувствовала, что снова обретает
власть над ним, стоит ей улыбнуться, - и он просияет, она чувствовала, как
дрожат его губы, и задумчиво смотрела в голубое слепящее небо. Откуда  эта
власть и зачем, что делать с ней?
   Большая серебряная рыбина высоко подскочила над водой. Женя  вскрикнула
от испуга и рассмеялась.  Горы  стали  голубыми,  запели  птицы,  одуряюще
запахло чабрецом.
   Они собирали шишки, искали малахитовые камушки, пели  песни,  и  Ричард
весело и покорно восхищался горами и цветами, хотя он презирал старомодное
восхищение пейзажами. Назад по камням Женя  побоялась  переходить,  и  они
пошли в обход до висячего моста.
   - Я тебе нужна? - спросила Женя.
   - Очень.
   Мост качался под ними, и от высоты у нее кружилась голова.
   - Ты хороший.
   Он посмотрел на ее задумчивое лицо и чуть слышно  вздохнул.  Она  взяла
его руку.
   - Я не могу так сразу, но я... Только не торопи меня.
   - Я не буду торопить.
   - Вот и чудно.
   В поселке они столкнулись лицом к лицу с Тулиным. Женя отстранилась  от
Ричарда, непроизвольное это движение  изумило  ее,  и  она  тут  же  взяла
Ричарда под руку, прижалась к нему так, что Ричард покраснел. Тулин ничего
не заметил, он тащил ящик с приборами, устал, был озабочен  неприятностями
из-за Агатова, начальник  отряда  ужесточил  контроль,  нет  конца  всяким
формальностям и придиркам. Чтобы привернуть кронштейн, надо согласовать  с
Москвой, - он помахал текстом телеграммы.
   - Давайте я сбегаю отправлю, - сказал Ричард.
   Они остались вдвоем на бульваре. Тулин поставил ящик  на  землю,  вытер
лицо.
   - Лучше бы вы Агатова очаровали, - сказал он. -  Захороводили  бы  его,
чтобы не мешал нам. - Говорил, а сам смотрел не на нее, а в сторону почты.
   - И не собираюсь, хватит, что Ричард перед вами  на  задних  лапках!  -
выпалила она, похолодев от своей дерзости, и восхитилась ею же.
   Тулин окинул ее с ног до головы откровенно, по-мужски.
   - Да, пожалуй, Агатова вам не одолеть.
   - Я если захочу, то и вас одолею.
   - Да ну?
   Она  ответила  ему   презрительным   смешком   и   удалилась   походкой
многоопытной женщины.



3

   Будь у Крылова возможность, он поселился бы в облаках. Расставил бы там
свои приборы, измерял, наблюдал и сбрасывал  вниз  пленки  для  обработки.
Увы, полеты заканчивались слишком  быстро,  и  приходилось  спускаться  на
землю, где  находились  столовые,  койки  аэродромных  гостиниц,  зарядные
станции.
   Непогода забрасывала их на  маленькие  полевые  аэродромы,  там  стояли
зеленые аэропланы - "кукурузники", лесные "уточки". Крылову нравилась  эта
неустроенная кочевая жизнь: сегодня в Одессе, завтра  Горький,  ночевка  в
каких-то Устриках. Дымные, шумные комнаты диспетчеров, где  запахи  мокрых
унтов мешались с запахами свежих яблок. Кто-то передавал тюльпаны кассирше
Наде в Магадан, встречались  на  несколько  минут  старые  друзья-летчики,
чтобы снова разлететься по своим маршрутам, пока расписание не  сведет  их
опять через месяц, через год то ли в Арктике, то ли во Внукове.
   После  полета  занавешивали  окна  в  одном  из  гостиничных   номеров,
проявляли пленки, в духоте, потные, в одних трусах возились до полуночи. А
утром, чуть свет, - готовить приборы, менять батареи, просматривать рулоны
высохших пленок, яростные споры о программе полета, у  каждого  были  свои
разделы, каждому были нужны свои высоты и условия -  и  снова  в  небо,  в
погоню за облаками.
   Тулин загружал его подсобными расчетами,  всякими  побочными  замерами.
Своей темой Крылов занимался урывками, но не жаловался, он видел, что себя
Тулин также не щадил. С поразительной уверенностью Тулин вел свое огромное
умственное хозяйство: там не сходятся данные, тому отрегулировать  прибор,
определить,  почему  снижается  чувствительность,   в   Краснодаре   сесть
пораньше,  иначе  в  столовой  останется  только   каша.   Стоило   Тулину
присмотреться, и всегда оказывалось,  что  делают  не  так,  можно  что-то
подправить, без него провозились бы еще день, и он подправлял, замечал,  и
все это весело, с шутками.
   Иногда выпадали  свободные  вечера,  и  в  каком-нибудь  городишке  они
являлись всей бандой  на  танцы,  поражая  местных  красавиц  своим  видом
небесных асов. Под водительством Тулина шествовали вразвалочку,  ястребино
выглядывали стоящих вдоль стен девушек, томно-усталые, в кожаных  куртках,
нездешние и заманчивые. И Крылов чувствовал себя тоже гусаром.
   Но  чаще  всего  он  оставался  дома,  обдумывая  полученные  материалы
измерений. И в полетах он вдруг начинал мерить  совсем  не  то,  что  было
предусмотрено... Со своей обычной дотошностью он докапывался до первооснов
и убеждался, что у Тулина слишком многое строится на интуиции и  догадках.
Тулину важен был результат, вся трудность была лишь, как  этого  добиться.
Он пренебрегал  возможностями  исследовать  сам  процесс,  природу  грозы.
"Чтобы переваривать пищу, не обязательно изучать  устройство  желудка",  -
отговаривался  он,  однако  Крылова   успокоить   такими   штучками   было
невозможно. Постройка не имела каркаса.  Не  хватало  балок,  Тулин  хотел
настилать крышу, а Крылов еще укреплял фундамент.
   Ему нужно было выяснить, как в облаке восстанавливаются заряды на  всех
стадиях развития, какова скорость этого восстановления, каков  механизм  и
т.д. Он принялся создавать теоретическую модель облака. Собирал все данные
измерений, накладывал их друг на друга, десятки, сотни, пытаясь установить
что-то среднее, извлечь типичное. Работа эта требовала  сосредоточенности,
а поручения Тулина отв