и  ночи  в
кафе, рассуждая о философии и  поэзии,  о  том,  как  Мервиль  увлекался  то
живописью, то литературой, то музыкой, о наших ночных прогулках. - Мы все  с
тех пор изменились, - сказал  я.  -  Но  Мервиль  как  был,  так  и  остался
романтиком.
     У нее было совершенно мертвое выражение лица. Она никак не  реагировала
на то, что я говорил, и ни разу даже не улыбнулась, когда  я  рассказывал  о
наших  студенческих  шутках,  и  через  некоторое   время   я   почувствовал
необыкновенную усталость от этого напрасного  монолога.  Затем  она  наконец
спросила:
     - Хотите еще кофе?
     - Нет, благодарю вас.
     Опять наступило долгое молчание. Мне казалось, что я никогда еще не был
в таком глупом положении; она даже не давала себе труда хотя бы сделать вид,
что она меня слушает. Потом она сказала, что не очень хорошо себя чувствует,
что у нее болит голова от мистраля. Это была явная ложь: по ее  глазам  было
видно, что никакой головной боли у нее не было. Я поднялся со своего  кресла
и спросил, когда я могу ей позвонить, чтобы узнать, как ее здоровье? - Когда
хотите, как-нибудь на  днях,  -  сказала  она.  -  Хорошо,  -  сказал  я,  -
постараюсь не слишком часто вас беспокоить.
     И когда я вышел из виллы, мне стало легко и я даже подумал,  что  когда
дует мистраль, то в этом может  быть  несомненная  приятность.  Мервиль  был
неисправим, и никакой  опыт  не  мог  его  предохранить  от  психологических
ошибок: почему бы мадам Сильвестр вдруг почувствовала ко мне такое  доверие,
что я ее мог бы в чем-то убедить или удержать от чего бы то ни было?
     Мервиль позвонил мне по телефону из  Нью-Йорка  на  следующий  вечер  и
спросил, как дела.
     - Ты с ней, наверное, уже говорил, - сказал я, - она тебе  должна  была
рассказать. - Она сказала, что обед прошел очень мило.  -  Тем  лучше.  -  Я
хотел  знать,  какое  впечатление  осталось  у  тебя?  -  Ничего,  все  было
нормально. - Ну, я очень рад. Я тебе позвоню.
     И он повесил трубку.
     Через день он опять вызвал меня. На этот раз он был обеспокоен тем, что
звонил на виллу в разные часы и ответа не было.  -  Это  может  быть  просто
случайность, - сказал я. - Я тебя очень прошу все-таки, узнай; в чем дело. Я
тебе позвоню завтра в это же время.
     Но на мои телефонные вызовы тоже не было ответа. Тогда я поехал туда на
автомобиле. Стоял полуденный зной, узкая улица, на которой находилась вилла,
была ярко освещена солнцем, листья деревьев были  неподвижны.  Ворота  сада,
окружавшего виллу, были заперты. Сквозь железные  прутья  был  виден  дом  с
наглухо затворенными ставнями. Я долго звонил у ворот. но они не отворялись.
Я пожал плечами и уехал.
     Я еще раз вернулся на виллу вечером, когда было темно. Ни в одном  окне
не было света. Я приехал в гостиницу,  поднялся  в  свою  комнату,  и  через
несколько минут после этого зазвонил телефон и голос Мервиля спросил:
     - Ты был там? Что происходит?
     - Я был два раза, там никого нет.
     - Что это может значить?
     - Не знаю. Она, может быть, уехала в Ниццу по своим делам  или  куда-то
надолго отлучилась.
     - Но надо что-то сделать, ты понимаешь?
     - Понимаю.
     - Ты помнишь, я этого боялся, когда уезжал?
     - Я не вижу, что можно сделать. В полицию обращаться, по-моему,  нелепо
и во всяком случае преждевременно.
     - Я завтра вылетаю из Нью-Йорка и приеду прямо к тебе.
     - Хорошо, буду тебя ждать.
     От всего этого у меня был чрезвычайно неприятный осадок, точно я был  в
чем-то виноват или не  поступил  так,  как  должен  был  поступить,  хотя  я
прекрасно отдавал себе отчет в том, что мои возможности в этом  смысле  были
очень ограничены. Кроме того, я не питал к мадам Сильвестр никакого доверия.
Вся эта история - ее исчезновение после встречи в поезде,  ее  появление  на
открытии кабаре Эвелины, ее отказ сопровождать - Мервиля в Нью-Йорк,  -  для
всего этого должны были быть причины, о которых ни Мервилю, ни мне ничего не
было известно. Я был к тому же убежден, что  ее  биография,  которую  она  в
нескольких словах рассказала Мервилю, - то,  что  она  родилась  в  Ницце  и
кончила там лицей, что  ее  отец  был  французским  морским  офицером,  -  в
действительности была совершенно другой. Я был уверен,  что  она  американка
или что она выросла в Нью-Йорке и что все, что она о себе рассказывала, было
вымыслом или фальсификацией.
     Я был погружен в эти размышления утром, когда  мне  снизу  позвонили  и
сказали, что  меня  хочет  видеть  полицейский  инспектор.  Это  меня  очень
удивило, и я ответил, что я его жду. Через несколько минут раздался  стук  в
дверь.
     - Войдите, - сказал я.
     Вошел человек в синем костюме с галстуком, несмотря  на  жару.  У  него
было замкнутое выражение лица и серые глаза. Он был высокого роста и широк в
плечах. Он явно не был местным жителем, так как говорил без южного акцента.
     - Садитесь, пожалуйста, - сказал я, - В чем дело?
     - Ваша профессия? - спросил он.
     - Литератор и журналист, - сказал я.
     - Литератор? - переспросил он. - Вы можете это доказать?
     Я снял с полки одну из моих последних книг, вышедшую несколько  месяцев
тому назад, и дал ему ее. Он ее перелистал и вернул мне. Мне показалось, что
мой ответ на его вопрос о профессии был для него неожиданным.
     - Вы живете в Париже?
     - Большую часть времени.
     - Вы снимаете комнату или живете в гостинице?
     - Ни то ни другое, - сказал я. - У меня собственная квартира.
     - И ваше постоянное занятие - это литература?
     - Да.
     - Где вы получили образование?
     - В Парижском университете.
     - Хорошо, - сказал он. Потом без перехода, прямо глядя мне в глаза,  он
спросил:
     - Когда вы были в последний раз в Соединенных Штатах?
     - Восемь лет тому назад.
     - Сколько раз вы там были?
     - Один раз, - сказал я, - я провел там три месяца.
     - У вас там обширные знакомства?
     - Нет, не очень, - сказал я. - Знакомства, ограниченные главным образом
литературными и издательскими кругами.
     - В каком городе вы жили?
     - В Нью-Йорке.
     - Вы не были в Калифорнии?
     - Нет, не успел и очень жалею. А  теперь  можно  вас  спросить  в  свою
очередь - чем вызван ваш интерес к моей биографии?
     - Вопросы задаю я, - сказал он с совершенно безличной интонацией.
     - В таком  случае  разрешите  вам  напомнить,  что  вы  мне  не  можете
предъявить никакого обвинения в чем бы то ни было, что  я  не  нахожусь  под
следствием  и  тот  факт,  что  я  с  вами  веду   разговор,   есть   только
доказательство моей доброй воли. Я бы не хотел, чтобы у вас по этому  поводу
были какие-либо заблуждения.
     - Вы меня не так поняли, - сказал он. - Это не имеет ничего общего ни с
допросом, ни со следствием. Я просто рассчитываю на вашу помощь.
     - Если это так, то вы неправильно подошли к делу, чисто  диалектически,
если хотите, - сказал я. - Надо было действовать иначе.  Я  вам  ответил  на
ваши вопросы, потому что я так же ответил бы кому угодно и  потому  что  мне
нечего скрывать. Но я не вижу смысла в дальнейшем разговоре,  если  не  буду
знать, с какой целью вы меня спрашиваете о разных вещах. Вряд ли  это  может
объясняться с вашей стороны совершенно бескорыстной любознательностью.
     В это время раздался телефонный звонок, и через секунду я услышал голос
Мервиля, который говорил из Нью-Йорка.
     - Что происходит? Есть что-нибудь новое? Я ответил ему по-английски.
     - К сожалению, я тебе ничего сообщить не могу. Я повторяю только, что я
был на твоей вилле, она пуста и там никого нет. Что произошло,  я  не  знаю,
боюсь, что это похоже на ниццкую историю. Когда ты вылетаешь?
     - Почему ты вдруг заговорил по-английски?
     - У меня есть для этого некоторые основания, - сказал я. - Я  тебе  это
потом объясню.
     - Я рассчитываю сегодня вечером тебя увидеть.
     - Очень хорошо. Простите, - сказал я, обращаясь к моему  посетителю,  -
это был звонок из Нью-Йорка, и я не мог сказать, чтобы меня вызвали позже.
     - Ваш собеседник был американец?
     - Ваша профессия приучила вас думать вопросами, по-видимому?  -  сказал
я. - Нет, это мой товарищ по университету, ваш  соотечественник.  Но  я  жду
ваших объяснений.
     Он вынул из своего портфеля большую фотографию, протянул  ее  мне  -  и
тогда я убедился, что мои подозрения не были напрасны. На фотографии, снятой
при ярком  солнечном  свете,  была  мадам  Сильвестр  в  купальном  костюме,
стоявшая рядом с широкоплечим, смеющимся человеком. Внизу была указана  дата
- лето позапрошлого года и место - Лонг-Айленд.
     - Вы знаете эту женщину?
     - Знаю, - сказал я.  -  Ее  зовут  мадам  Сильвестр,  она  француженка,
родилась и выросла в Ницце, была замужем и недавно овдовела.
     - Это то, что вы о ней знаете?
     - Я с ней едва знаком, - сказал я, - более подробных сведений о  ней  у
меня нет, и должен вам сказать, что они меня не очень интересуют.
     - Если бы вы располагали этими сведениями, то вы бы убедились, что  они
заслуживают интереса.
     - Почему?
     - Потому что она не мадам Сильвестр и не француженка.  Она  американка,
родившаяся на сто двадцать третьей  улице  в  Нью-Йорке,  и  ее  разыскивает
американская полиция.
     - По какому поводу?
     - Человек, который снят рядом с ней и с  которым  она  жила,  был  убит
несколькими револьверными выстрелами. По подозрению в убийстве был арестован
один из его товарищей, субъект с уголовным прошлым,  так  же,  впрочем,  как
убитый. На следствии он заявил, что его друга застрелила именно эта женщина,
которая бесследно исчезла. Все это произошло два года тому назад.  Ее  зовут
Луиза Дэвидсон и называют Лу.
     - Маргарита Сильвестр, - сказал я.
     - Луиза Дэвидсон, которая подозревается в убийстве Боба Миллера  -  это
фамилия человека, который снят рядом с ней. Как видите, моя любознательность
объясняется вполне конкретными причинами.
     - Я понимаю, - сказал я. - Я приезжал на виллу, где она жила, несколько
раз. Отсюда тот вывод, что я каким-то образом связан  с  этой  женщиной.  Но
должен вам сказать, что ее исчезновение было для  меня  неожиданностью  и  я
понятия не имею, где она может сейчас быть.
     Он пожал плечами.
     - Вы с ней разговаривали, -  сказал  он,  -  у  нее  нет  американского
акцента?
     - Ни малейшего.
     - По сведениям, которые нам сообщила американская  полиция,  она  может
себя выдавать за француженку или за испанку.
     - За француженку, во всяком случае.
     Он встал, собираясь уходить. Потом он спросил:
     - Мы можем рассчитывать на то, что если вы узнаете,  где  она,  вы  нам
дадите об этом знать?
     - Вы это говорите серьезно?
     - Вполне. Почему?
     - Потому что на это рассчитывать вы не можете, - сказал я, - у меня нет
никаких  полицейских  функций,  и  я  не  хотел  бы  также  вводить  вас   в
заблуждение. Я думаю, однако, что это забота праздная,  -  вряд  ли  у  меня
будут подобные сведения.
     - Откровенно говоря, я тоже так думаю, - сказал он. - Но имейте в виду,
что если бы это произошло и вы бы об этом  не  сообщили,  вы  рискуете  быть
обвиненным в укрывательстве злоумышленницы, а это уж уголовный проступок.
     - Я готов за него отвечать, - сказал я, - но, повторяю, я не думаю, что
это может случиться.
     Я провел день как обычно - был на море, купался,  потом  обедал,  после
обеда читал у себя в комнате. В пять часов дня явился Мервиль, приехавший ко
мне с аэродрома. На нем лица не было.
     - Ты не заезжал на виллу? - спросил я.
     - Нет, я прямо приехал к тебе.
     - Хорошо сделал.
     - Почему?
     - Потому что за твоей виллой следят.
     - Следят? Что с тобой?
     - Садись и слушай, - сказал я. И я подробно  рассказал  ему  обо  всем,
начиная с  того,  как  я  слышал  разговор  г-жи  Сильвестр  с  американским
туристом, и кончая тем, что было утром.
     - Я должен установить, - сказал я, - что г-жа  Сильвестр,  -  будем  ее
называть так, хотя ты знаешь теперь, что это  не  ее  настоящая  фамилия,  -
по-видимому, с самого начала почувствовала мое недоверие  к  ней,  -  именно
почувствовала, а не поняла. В этом случае интуиция ее не обманула.
     - Ты хочешь сказать, что ты к ней относишься враждебно?
     - Нет, никакой враждебности у меня не было и нет.
     Он внимательно на меня посмотрел.
     - Подожди, дай мне подумать, - сказал он, - у меня голова идет  кругом.
Считаешь ли ты, что на основании  некоторых  фактов,  даже  если  эти  факты
действительно были, можно себе составить совершенно правильное представление
о ком-либо?
     - Далеко не всегда, мне кажется. Это зависит от того, какие факты. Если
это донос, шантаж или анонимные письма, тогда ты знаешь, что имеешь  дело  с
мерзавцем. Но в других случаях... Вот тебе два примера, два  человека.  Один
из них был вор, другой убийца. Не смотри на меня с таким удивлением.  Первый
находился одно время в крайне бедственном положении, ему нечего было есть. У
него была жена и двухлетняя девочка -  и  он  воровал  для  них  картошку  в
продовольственных магазинах до тех пор,  пока  не  получил  наконец  работу.
Второй был мой товарищ, которого я знал  всю  жизнь.  Во  время  гражданской
войны в России его отряд - он был в кавалерии - занял  небольшое  село,  где
жили главным образом евреи. Он увидел, что один солдат, который  вообще  был
профессиональным    бандитом,    насиловал     еврейскую     девочку     лет
десяти-двенадцати. У нее было посиневшее лицо, и она даже не могла  кричать.
Мой товарищ слез с лошади и из  револьвера  убил  этого  солдата.  Потом  он
оттолкнул ногой его труп, взял девочку на руки и внес ее в ближайший дом.  И
ты знаешь, что он мне сказал? - Если бы я должен был еще раз это сделать,  я
бы не колеблясь убил его как собаку, и это один из поступков,  о  которых  я
никогда не жалел. Вот тебе,  мой  милый,  совершенно  неопровержимые  факты:
воровство и убийство. Какой прокурор мог бы осудить этих людей?
     - Мне иногда кажется, что ты  похож  на  машину,  которая  регистрирует
события и потом из них получаются какие-то  архивы  воспоминаний,  -  сказал
Мервиль. - Но вернемся к г-же Сильвестр. Я отказываюсь верить  в  подозрения
американской полиции. Я знаю ее лучше, чем кто-либо другой, я знаю, что  она
не способна на убийство. Надо сделать все, чтобы оградить ее  от  опасности,
которая ей угрожает.
     - Откуда ты знаешь, на что она способна иль не способна? - сказал я.  -
Как ты можешь об этом судить? Ты мог подумать, что она американка?
     - Нет, но это неважно.
     - Я не говорю, что это имеет какое-нибудь значение,  я  только  говорю,
что ты не можешь судить о некоторых вещах. Я знаю о ней немного, но то,  что
я знаю, позволяет все-таки сделать известные выводы.
     - Ах, опять твои выводы!
     - Но, милый мой, согласись, что если  ты  хочешь  что-либо  понять,  то
выводы необходимы.
     - Самое смешное - это то, что если я найду  г-жу  Сильвестр  и  попрошу
тебя помочь ее спрятать, то я уверен, что ты это сделаешь, несмотря  на  всю
твою логику.
     - Одно другого не исключает, - сказал я. - Она  производит  впечатление
очень холодной и сдержанной женщины, несмотря на  свой  южный  тип.  Но  это
впечатление обманчиво, мне кажется - ее поведение во время первой встречи  с
тобой  доказывает,  что  ни  холодности,   ни   сдержанности   в   известных
обстоятельствах у нее нет. Я не берусь судить о ее нравственном  облике.  Но
что при некоторых условиях или, выражаясь юридически,  в  состоянии  аффекта
она способна на крайности, это, я думаю, вполне допустимое предположение.
     - Но что это за история в Америке?
     - Может быть, тебе дадут более обстоятельные сведения об этом, чем мне,
- сказал я, - потому что тебе, по всей  вероятности,  предстоит  полицейский
допрос. Как только ты появишься на вилле, это сразу станет известно  и  тебе
придется иметь дело с тем же  мужчиной,  который  приходил  ко  мне  сегодня
утром. Не забывай, что он прекрасно знает, что вилла принадлежит тебе и  что
г-жа Сильвестр жила у тебя.
     - Это меня совершенно не устраивает, - сказал Мервиль, - я  предпочитаю
уехать в Париж, где я буду вне досягаемости.
     - Я думаю, что субъект, который приходил ко мне, вероятно,  приехал  из
Парижа.
     - Может быть, но в Париже его легче нейтрализовать.
     - В конце концов, тебе решительно ничто не угрожает, ты  ни  в  чем  не
виноват.
     - Я хочу быть свободен в своих действиях, ты понимаешь? В Париже я могу
это устроить, здесь это сложнее - да и зачем мне оставаться здесь?
     - Что ты, собственно, собираешься делать?
     - Разыскать ее во что бы то ни стало.
     - Я бы хотел тебе напомнить, что во Франции около сорока пяти миллионов
жителей. И кроме того, американской и французской полиции потребовалось  два
года усилий, чтобы напасть на след г-жи Сильвестр.
     - Ты упускаешь из виду, что  от  полиции  она  скрывалась,  а  от  меня
скрываться не будет.
     - Я знаю, что тебя бесполезно убеждать, - сказал я, - но  мне  кажется,
было бы, может быть, лучше,  чтобы  ты  забыл  о  ее  существовании.  Ты  не
думаешь, что Лу Дэвидсон может продолжать свой жизненный путь,  -  выражаясь
метафорически, - без  тебя?  Нью-Йорк,  этот  район  -  сто  двадцатая,  сто
тридцатая, сто сороковая улицы, ты их помнишь, эти мрачные дома? Эта  жизнь,
с которой у тебя нет ничего общего, - зачем тебе  все  это?  Этот  мир  тебе
совершенно чужд, ее мир, ты понимаешь?
     - Во-первых, нельзя бросать людей в беде.
     - Но ведь не ты ее бросил, а она тебя.
     - Нет, ты прав, ты меня не убедишь. Впрочем, ты сам в этом не уверен.
     - Знаю. Ты опять скажешь - лирический мир.
     - На этот раз единственный и неповторимый, - сказал Мервиль. - Это  мой
последний шанс. Лу Дэвидсон  или  Маргарита  Сильвестрэто  для  меня  только
фонетические сочетания, больше ничего. Нью-Йорк или Ницца - какое это  имеет
значение? Важно то, что ни одна женщина в мире не может  мне  дать  то,  что
может  дать  она,  как  бы  ее  ни  звали.   Я   никогда   не   знал   этого
ощущения-блаженного растворения, чем-то напоминающего сладостную смерть, - и
потом неудержимого возвращения к жизни. И ты хочешь, чтобы я обо  всем  этом
забыл?
     Он встал с кресла и подошел близко ко мне.
     - Даже если она убийца, ты понимаешь? Но я в это не  верю.  я  не  могу
верить, я не должен верить, этого не было и не могло быть, а если это  было,
то этого все равно не было, понимаешь?
     - Черт его знает, может быть, ты и прав, - сказал я.

x x x

     Мервиль уехал в Париж в тот  же  вечер,  не  зайдя  в  свою  виллу.  На
следующий день утром я проснулся и подумал, что следовало бы теперь забыть о
том, что происходило со времени приезда Мервиля и г-жи  Сильвестр,  и  вновь
погрузиться в ту жизнь, которую я вел до этого. Но мои  размышления  прервал
телефонный звонок. Неизвестный мужской  голос  спросил  по-английски,  я  ли
такой-то. После моего утвердительного ответа голос сказал:
     - Мне необходимо вас видеть. Приходите, пожалуйста, - он назвал одну из
больших гостиниц в Каннах, - комната номер четыреста двенадцать, я буду  вас
ждать.
     - Простите, пожалуйста, - сказал я, - кто вы такой и в чем дело?
     - Я действую по поручению американских судебных властей, - сказал он, -
и мне нужны ваши показания. Я вас жду сегодня утром, в одиннадцать часов.  У
меня рассчитано время, я уезжаю сегодня вечером, так что отложить это  я  не
могу.
     - Я очень об этом жалею, - сказал я, - но  сегодня  утром  у  меня  нет
времени и это свидание совершенно не входит в мои планы. Если вы  непременно
хотите меня видеть, то приезжайте сюда - я дал ему мой адрес - часов в  пять
вечера.
     - Нет, это невозможно, - сказал он, - я не могу ждать до этого времени,
я вам уже сказал, что я должен уезжать сегодня вечером.
     - Тогда мне остается пожелать вам прия