т.
   С тех пор и все беды. Прицепите его на старое место, и дело с концом!
   Раньше она знала, что при звуке колокола надо бежать к коровнику, там
скажут, что кому делать, а в пять часов работе конец, да еще дадут
кое-каких продуктов в счет оплаты. И ночью спокойно спишь, и радио
послушать время есть.
   - А теперь что?
   Я пожал плечами.
   - Теперь только и думаешь - что завтрато будет. Нервы совсем сдают.
   Но разве из-за меня все сложилось именно так, а не иначе? А
выкладывалось это мне, словно я был главным виновником, словно я срезал
веревку с колокола и спрятал у себя дома в тумбочке.
   И вообще, ведь я обещал только посмотреть, что с мерином.
   - Убирайся же наконец! - опять напустилась на меня соседка. Карлу нужно
выспаться. - Вон оно как повернулось. Зайдя за угол, я фыркнул:
   - Подумаешь! Больно много о себе понимать стала. Как же, своя лошадь
была!


                                     9

   Тут уж сам бог велит напиться. В кухне у меня оставалось еще пол-литра
спирта из винокурни. Однажды мне это помогло-когда Наш-то вылил спирт мне
в глотку. Ох уж этот новоиспеченный землевладелецотважный летун между
небом и землей...
   Я налил стакан почти до краев. Опорожнив его одним духом, нужно было
задержать дыхание, потом откусить кусочек хлеба и, только проглотив его,
можно было, дыша глубоко и часто, как птица, осторожно восстанавливать
связь с окружающим. Но зато из головы тут же начисто вылетает сосед Карл,
подскакивающий по кругу или рыдающий в углу, и ты готов идти к матери и
сообщить ей, что лошади уже ничем не поможешь.
   Ночь была темная и теплая. И кто еще не умер и, значит, был жив, тот
завтра с утра опять впряжется в лямку. Но кто знает, что принесет нам всем
это завтра. Дорогу к дому пастуха я мог найти с закрытыми глазами -мимо
пруда и налево. И, наткнувшись на кого-то в темноте, я сразу, едва
дотронувшись рукой, сообразил: конечно же она, Пышечка. Толстуха Дорле,
что работала на маслобойне. Вернее, уже ушла оттуда. Дорле тоже получила
землю и теперь искала себе мужа. Вот так и искала - просто стоя в темноте.
Ее мать не в пример моей давно уже сдала, так что на ее помощь
рассчитывать не приходилось. Не зря говорится: иная мать спешит все детям
отдать.
   - Мне теперь надежного мужика надо, - поделилась со мной Пышечка.
   - Это в каком же смысле? - уточнил я.
   Она хихикнула. Кроме поля, сказала она, ей выделили еще участок
березняка-это привело ее в полный восторг. Я сразу подумал, только и будет
валяться там в траве дикой кошкой. Тут уж ни один мужчина не рискнет пойти
в лес без законной супруги.
   Но у нее оказалось совсем другое на уме.
   Она вдруг выпалила:
   - Мы хотим организовать молодежь.
   Я ничего не понял. И она пояснила:
   - В Берлине месяц назад основали новую молодежную организацию. - А
узнала, мол, от одного приезжего - их теперь много в замке. Причем
рассказывал ей лично такой "высокий блондин с часами". Молодым блондинам
высокого роста с чем-то металлическим на запястье она верила
безоговорочно. И вообще, среди приезжих, мол, большинство мужчины. Это
звучало почти как угроза.
   - Ну и как же вы собираетесь ее организовать? - спросил я просто так, к
слову.
   - А вот если ты с нами, нас уже трое, и мы создадим ячейку.
   - Ага, хочешь собрать всех своих кобелей до кучи, - понял я.
   Она зажала мне рот своей пухлой лапкой и зашептала, почти повиснув у
меня на шее:
   - Это только для отвода глаз, а по правде... - она еще понизила
голос:-... а по правде, это все политика.
   И она выпучилась на меня с таким важным и таинственным видом, что и я
надулся как индюк. Но насколько я знал Пышечку, все надо было понимать как
раз наоборот: политика-для отвода глаз, а суть совсем в другом. Во всем
новом, что приносила жизнь, она неукоснительно усматривала все тот же,
единственный для нее смысл.
   - Отстань, - сказал я, - не хочу знаться с моими сменщиками.
   Это был удар ниже пояса. Ее аж скрючило и повело в сторону.
   - Говнюк бесстыжий!
   А я просто был пьян в стельку.
   Она присела на корточки, привалилась спиной к ограде парка и заскулила:
   - Не могу одна, не могу одна.
   Такие, как Пышечка, еще не самые худшие. Они на все годятся, почти на
что угодно. Эти не станут разглагольствовать. Скажут, мол, политика, да и
все. А вот таким, как я, обязательно нужно все обмусолить.
   Я присел рядом, поцеловал ее колени, круглые и крепкие, как репки, -
сперва левую, потом правую. Кому она достанется, подумал я, не сладко тому
придется, но и пропасть не даст. Потом выпрямился и пошел прочь; она не
возражала.
   Я добрел до церкви. А там остановился передохнуть, свесившись через
ограду.
   И прямо перед собой, впервые, вдруг увидел могилу Михельмана. Мне бы и
в голову не пришло, что где-то может быть его могила. Как-то не
укладывалось это в моем мозгу. И вот она прямо у меня перед носом. "Спи
спокойно", - золотыми буквами начертано на камне. А ниже: "Пал в бою
3.5.1945".
   Так рождаются мифы.
   И я подумал: если на соседнем надгробье Вальтера Лебузена было написано
"берейтор", то и у Михельмана запросто могли бы вывести "обувщик" или
"спаситель". Не ушел навсегда, лишь отправился поглядеть, что поделывает
бог на небе.
   Раздумывая обо всем этом, я вдруг почувствовал, что рядом кто-то есть.
Кто-то стоял у ограды, как и я, и глядел, как и я, на кладбище. Может, и
думал о том же.
   У меня нюх на такие вещи. Почти как у Швофке. Я сказал:
   - Почему бы тебе не оставить меня в покое?
   - В покое. - отозвалась она.
   Я узнал ее пальто с капюшоном-в нем она была в тот вечер, когда
дожидалась меня за школой. Когда я разоблачил делишки нашего деревенского
боженьки и обнаружил двух его мертвых ангелов. Она тоже стояла у ограды и
тоже лицом к кладбищу, так что даже казалось, будто говорила не со мной, а
с темнотой ночи.
   Я сдернул с ее головы дурацкий капюшон -из-за него она только больше
бросалась в глаза! - и увидел ее лицо: резкие линии, в особенности в углах
рта. Она так была не похожа на прежнюю Амелию, что у меня язык не
повернулся назвать се по имени.
   - Мне нужно с тобой поговорить, - сказала она строго.
   Я бережно взял ее под руку-спиртные пары как раз начали улетучиваться-и
повел мимо почты к маслобойне. Там был сарай для молочных бидонов с
дощатыми скамьями вдоль стен. В сарае, правда, немного сквозило, но можно
было спокойно посидеть и поюворить без помех.
   Она старалась попасть в ногу и шла послушно, не спрашивая куда. Сквозь
ткань пальто я почувствовал, как исхудала ее рука - острый локоть
буквально впивался мне в бок при каждом шаю.
   Я проходила мимо замка, - сообщила она мне. - Во всех комнатах свет.
   - Там будет школа.
   - Школа0
   - Ну да, курсы.
   Она как-то плохо понимала, что вокруг происходит, и замечала лишь
отдельные изменения. А ведь когда-то-мелькнула у меня мысль-именно она
объяснила мне, как открылись у человека глаза.
   На маслобойне было темно и тихо, и только над сараем качался фонарь.
   - Мы не и ответе за свое время, сказала она. И я понял, что она пришла
не просто со мной повидаться.
   - Хочешь сигарету?
   - О да, спасибо.
   ("О да!")
   Я свернул две самокрутки из местного табака, слегка напоминавшего
виргинский.
   Я волновался, поэтому самокрутки вышли не очень удачные, корявые и
неровные. Затягиваясь, Амелия зажимала сигарету у самого основания пальцев
- она проходила как бы сквозь ладонь, - и вся рука казалась изысканно
длинным мундштуком слоновой кости. В этом была вся она, вся ее жизненная
позиция. Куда до нее тому ястребу, который внезапно понял, что никогда не
сможет летать. Она не допускала даже мысли об этом.
   - Под полом, за роялем, остались кое-какие вещи-столовое серебро,
драгоценности. - Она пожала плечами, мол, и она не в ответе за то, что они
там. Мы сейчас в Петбусе, ты, наверное, знаешь.
   - В Петбусе?
   Ведь и Донат, кажется, уехал именно в Петбус. Но она не дала мне
додумать эту мысль до конца:
   - Вскоре мы совсем уедем из этих мест.
   Меня так и подмывало спросить: а разве вы уже давно не...? Ведь именно
из-за этого меня и таскали в комендатуру, где я выучился виртуозно лузгать
семечки.
   Но она так пристально глядела в одну точку где-то за моим левым ухом,
что я не стал спрашивать. У нее давно уже все решено.
   - Надо же нам хоть что-то для начала, продолжала она. - А кроме этих
вещей, у нас ничего нет.
   Есть люди, которым я верю-во всем и сразу. Я не хочу терять этой веры,
потому что без нее просто не смогу жить. Она нужна мне как воздух.
   Значит, я сижу как сидел и сворачиваю еще по самокрутке.
   Самое время сказать друг другу то главное, что не предназначено для
чужих ушей и говорится только промеж своих. Ведь мы так долго не
виделись...
   Дай-ка руку, - услышал я собственный голос.
   Она вяло подчинилась, мол, пожалуйста, раз тебе хочется. Рука была как
тряпичная.
   Может, виноват во всем был приступ отчаяния, подкосивший соседа. На
поверку выходило, что я тогда и впрямь "прозрел"
   тайну Хоенг„рзе: другим пришлось оторвать от себя все самое лучшее,
чтобы могло возникнуть вот это живое чудо. Но теперьо боже! - все
поворачивалось вспять. Стоило соседу попрыгать в хороводе между жизнью и
смертью и-впервые в жизни! - зарыдать, как Амелия тут же что-то утратила.
У меня на ладони лежала не живая рука, а мертвый протез. В голове
пронеслось: все начали забирать свои доли. И если дальше так пойдет, от
Амелии вскорости ничего не останется...
   Я так затосковал и упал духом, что сама идея проникнуть в замок и там,
скажем, пошуровать под паркетом в столовой представилась мне совершенно
невыполнимой.
   Но за кого она меня тогда сочтет?
   - В чем же наша задача? - спросил я.
   Наконец-то и она испугалась, и в ее взгляде - теперь она смотрела мне
прямо в глаза-была написана только искренняя грусть, ни тени упрека. Она
все еще была прежней Амелией! Да что толку теперь в этом? Что толку?


                                    10

   Кто-то возвращается с неба на землю, очищает слезами душу от грязи,
накипи и обид-а наутро уже расцветают каштаны, и дверь на веранду
оставляют открытой.
   Так приходит весна. Кругом все словно спит. Лишь мошкара клубится под
грязным фонарем.
   Не знаю, почему я здесь, в парке. Не знаю, почему я вчера так и не
попал к матери и теперь, вместо того чтобы идти к ней.
   стою здесь и смотрю на открытую дверь веранды. Но я здесь. И мысль
работает: приезжие, живущие в замке, поздно пообедали и теперь отдыхают и
обдумывают планы на будущее. Теперь многие этим занимаются.
   Стараясь не шуметь, но и не таясь, я поднимаюсь по ступенькам крыльца,
словно и я из их числа-мол, задумавшись, вышел из замка и теперь
возвращаюсь в свою комнату.
   На веранде никого.
   Лишь пустой шезлонг в углу.
   Я подхожу к двери и распахиваю открытые створки пошире всю жизнь так бы
и открывал двери дома, когда запахнет весенним теплом. Я оглядываю комнату
и пытаюсь определить, где то место, и вдруг слышу за своей спиной
неожиданное и незабываемое:
   Ну, что скажешь?
   Конни из правительства земли искренне обрадовался, увидев меня.
Очевидно, он рее это время бродил по парку, занятый своими мыслями.
   Естественно, я тоже обрадовался, а что мне еще оставалось? А вот и он!
И мне уже не надо входить в дом, нужда отпала-ведь Конни оказался сзади!
Верно, верно-пустой шезлонг в углу, мог бы и догадаться.
   Ясно, он был где-то поблизости. А на случай, если удивится, чего я тут
глазею:
   - Я только хотел убедиться...
   Но именно в тот миг. когда я произнес эти слова, до меня наконец дошло,
зачем я на самом-то деле здесь. Я здесь для того.
   чтобы найти в столовой то место.
   - Пора, пора. давненько тебя не видно, - сказал Конни.
   В деревне о нем говорили: мол, краше в гроб кладут, а везде свой нос
сует, даже ходит с наклоном-вроде ищет чего.
   - Давай присядем тут на крылечке.
   Я кивнул.
   Садясь, он поддернул штаиы на коленях, что я счел совершенно излишним.
Они были ему широки и болтались, образуя под ремнем сборки, казалось даже,
что тела они вообще не касаются.
   - Ясное дело, тебе одному с этим не справиться, - сказал он. Я
неопределенно помотал головой-понятия не имел, насколько он в курсе
последних событий.
   - Верно? -допытывался он.
   - Верно.
   Если уж я пришел сюда, то должен назвать какую-то важную причину.
Пускай будет эта-не могу один с этим справиться;
   а с чем. там видно будет. Нечего вперед заскакивать.
   Так и получаются ловкачи - лишь бы не npoгадать. Я понимал это. Но
промолчал.
   Ведь я этого Конни почти не знал. И ничего от него не хотел. Просто мы
оба играли в такую игру. Игра называлась: "Мне одному с этим не
справиться". Старая игра, кто ее не знает. Сейчас он примется мне
объяснять, что все равно ничего путного бы не вышло-мол, батрак и графская
дочка...
   Но вместо -этого он вдруг заявил, что не видит смысла "ковырять мне
душу". Он, во всяком случае, не собирается.
   - У тебя в голове все вверх ногами, сказал он. Я посмотрел на него, как
бы спрашивая, чем тут можно помочь, и он ответил так уверенно, словно ни о
чем другом и речи быть не могло.
   Выход один-иди на курсы.
   На какие еще курсы?
   Я так перепугался, что мне сразу захотелось домой-полистать томик
Фердинанда Авенариуса, просто чтобы успокоиться и собраться с мыслями.
   - Ну например, на курсы трактористов, - предложил он. - Здесь же, в
замке.
   Я даже руками замахал.
   - Не могу я здесь оставаться, объяснил я. - Тут меня не понимают.
   Но его это ничуть не смутило. Он вытащил из заднего кармана широченных
штанов какую-то бумагу-и каких только курсов там не было! И хормейстеров,
и репортеров, и слесарей-ремонтников, и руководителей самодеятельности, и
сборщиков членских взносов, и...
   - Каких еще членских взносов?
   - А для Союза свободной немецкой молодежи...
   - Ага, знаю.
   - Вон оно как! - Конни довольно ухмыльнулся. Теперь он уже был убежден,
что весть об этом Союзе распространялась неудержимо, как степной пожар. И
сделал вывод: - да мы пошлем тебя в Л„венклау на два месяца.
   Он уже говорил от имени многих - "мы":
   "По поручению всего коллектива мы посылаем тебя" - и так далее. Но я не
хотел иметь с ними со всеми ничего общего.
   А этому только бы отправить тебя хоть к черту на рога: мол, "одному
тебе не справиться".
   - Но мне ведь надо... - начал было я.
   - Знаю, знаю, чего тебе надо.
   - Так ведь вон выбор-то какой, - возразил я. - Сперва мне надо обду...
   - Ничего тебе не надо.
   Тогда я спросил, многих ли он уже убедил ехать на курсы.
   - Меньше, чем хотелось бы. - Он замялся и смущенно покрутил в воздухе
рукой.
   С Дранцем, к сожалению, "все лопнуло".
   С Дранцем? Откуда он знает Вилли Дранпа? Вилли был батраком у богатея
Труша. Его прозвали Сыпняком-за то, что руки и ноги у него покрывались
сыпью, когда он ухаживал за животными-видимо, от их пота и испражнений.
   И хотя, как вскоре выяснилось, не выносил он только коров, Вилли не
решался уже подходить близко и к лошадям: его преследовал страх, что тогда
сыпь выступит и еще кое-где. Поэтому и работал он всегда только в
поле-пахал, мотыжил, ворошил и сгребал сено, разбрасывал навоз. Как это
Конни из правительства земли дознался про Вилли Дранца?
   А вот разговорился с ним как-то по душам и расспросил, как работает да
сколько получает. Ну, получал он, как все батраки: тридцать марок в месяц
плюс харчи и жилье. Так это раньше называлось: жилье. Имелась в виду
каморка в бараке.
   Ну а Конни - "считать- то я всегда был мастак" -докопался, что,Дранцу
недоплачивают по сто марок в месяц, причем чистыми, за вычетом платы за
харч и жилье. Ну и обрадовался же Дранц! И сразу стал прикидывать, как оп
теперь заживет. С ума сойти! И на костюм отложить сможет, и матери кое-что
подкинуть-ну хоть несколько марок. Да только на усадьбе у хозяина вся его
радость улетучилась, а на следующий день он об этой сказке и думать забыл.
Toгда Конни послал к Трушу юриста-законника, и тот, пригрозив штрафом в
случае отказа, добился нового тарифа для Дранца.
   "Это была настоящая победа!" Видно было, что Конни принял ее близко к
сердцу. Ведь Дранц был лишь первой ласточкой, примером. Началом целой
кампании. А он вместо этого прибежал в замок злой как черт и ругался на
чем свет стоит. Смысл его проклятий сводился к следующему: еще одна такая
победа, и он весь сыпью покроется.
   Оказалось, что Трут, его хозяин, впрямь выложил на стол сто тридцать
марок новенькими десятками и прибавил от себя пару еще крепких сапог,
после чего послал Дранца в хлев кормить коров - в самую гущу их испарений.
Дранц, естественно, отказался получать высокую зарплату.
   - На что мне такая куча денег?
   И тех десяток не взял.
   Рассказывая об этом, Конни так разволновался, что никак не мог
успокоиться.
   - Как он мог вернуть свои кровные?
   Просто невероя тно! Дранц не понял своей задачи! Он должен был положить
эти десятки в карман, а потом ходить по деревне и показывать их всем и
каждому, - говоря:
   "Гляди-ка - заплатил!"
   - А потом что? - спросил я. - Как насчет сыпи ?
   - А потом мы послали бы его на курсы. - Тут до меня дошло.
   - На курсы сборщиков членских взносов?
   - Нет, на курсы Объединения крестьянской взаимопомощи, там засели одни
богатеи.
   Ну и ну...
   В Винцихе был когда-то доктор, который при всех болезнях вырезал
гланды. Будь то ревматизм, головная боль, сердечная слабость, опухоль в
желудке, ломота в ногax или даже ангина, после тщательного осмотра он
изрекал: "Причина глубже!" И советовал срочно удалить гланды. Такой уж у
него был пунктик. А у Конни пунктиком были курсы. Он так в них верил, что
весь сиял при одном упоминании о них.
   Я не стал спорить. Поиграли-и хватит.
   Я встал и хотел потихоньку уйти. Но он вдру! недоверчиво взглянул на
меня: так чего я тут глазел?
   - Ну, что скажешь?
   Если он сейчас что-нибудь заподозрит, пиши пропало. Я ничем не смогу
помочь Амелии, даже если решусь. И тогда ей конец-погибнет где-нибудь без
гроша в кармане.
   - Тебе ведь хочется выйти в люди? - спросил он грозно.
   - А кому не хочется? - невесело усмехнулся я.
   - Тогда ты должен примкнуть к нам, - заключил он и потащил меня в
контору. Там на столе лежало направление на курсы в Л„венклау-не хватало
только подписи. А рядом-наверно, он просто забыл мне об этом сказать-еще
одно. Оно уже было подписано четким каллиграфическим почерком:
   Герда Лобиг.
   - А эту-то куда понесло?
   - На курсы трактористов, - ответил Конни немного смущенно.
   - Да ей ни в жизнь на трактор не сесть!
   Но Конни неодобрительно покачал головой.
   - Как будто дело в этом.


                                    11

   - Август сдох, зато Наш-то жив.
   Швофке как раз шел кормить Каро. Он получил верного пса в придачу к
пяти гектарам. Ведь лошадей на всех не хватило.
   Мать выскочила на крыльцо и, как всегда не слущая, сама спросила:
   - Есть хочешь?
   - Не до еды мне сейчас. Карл еле-еле живой остался.
   Я так взглянул на Швофке, словно во всем виноват он, затеявший этот
дурацкий раздел. Когда я подробнее рассказал, что случилось, он отвернулся
и молча пошел к собачьей конуре. Мать со страху заплакала. Только руки,
мол, сполоснет и сама пойдет со мной. И не надо больше ничего
рассказывать. Она всегда так лишь бы со мной пойти.
   Швофке присел на корточки возле пса, втянул голову в плечи и молча
смотрел, как тот ест. Совсем как раньше. Бывало, выгоним стадо на нижние
луга, он вот так же скрючится, как заяц в логовище, и думает, думает.
Значит, что-то его точит.
   Совсем как я! Мы оба не умели жить легко, не раздумывая. Я подошел
поближе и окликнул собаку. Каро узнал меня, но продолжал есть. Стоило
Амелии появиться, как меня вновь потянуло к Швофке...
   А он вдруг заговорил, как бы ни к кому не обращаясь:
   - Приковали человека на всю жизнь к постели, внушив ему: "Ты болен!
Ноги не ходят!