и, что уж совсем плохо,
со склонностью к бутылочке... И-эх, Иван!
     Долгушин  еще  раньше, когда составлял план мероприятий,  отбрасывал от
себя  под руку  лезущие  вопросы, мешающие стройному  течению мыслей,  будто
подмаргивающие,   предостерегающие,  нашептывающие...  И  когда  по  пунктам
излагал план мероприятий, во рту ощущал какую-то  гадость, словно тараканище
в  куске  хлеба  попался. А  от  слов  Барбаша совсем противно  стало.  Иван
Данилович  сплюнул  и  заорал:  "Манцев!"  От  него, зловредного лейтенанта,
вылезла вся эта нечисть- и прохиндей, и дурак Николашин, и Званцев, которого
- слава богу! - на  следующей неделе  вышвырнут  из  Севастополя! Хватит ему
здесь мутить  воду! "Техминимум буфетчика" - его подлых  рук  дело,  это уже
установлено, время  зря  этот  негодяй  в  Симферополе  не  терял,  гадостей
насочинял предостаточно!
     Совсем пав духом, неизвестно за что обругав Барбаша, Иван Данилович сел
на подоконник, уставился на катер брандвахты, куда какой-то бойкий лейтенант
повел  медсестричку  из  санчасти управления  вспомогательных судов  гавани,
принимать  процедуры, конечно, -  под носом  начальника политотдела эскадры!
Иван Данилович сокрушенно подумал, что начальник политотдела  он никудышный.
Не  так надо было работать, не так! Не нахрапом, не наскоками, не вылазками,
а как-то иначе. И на  Манцева не надо было обрушиваться. Мудр,  ох  как мудр
командующий эскадрой! Не хотел тогда, в  салоне, чтоб  фамилия командира 5-й
батареи  прозвучала, не хотел, потому что знал:  пошумят лейтенантики  перед
отбоем, а после подъема станут смирненькими, ибо ни один лейтенант не желает
в этом  звании оставаться,  ни  один!  С  командующего  эскадрой  надо брать
пример, с него. В октябре на эскадре гостили высокие московские товарищи, им
и  преподнес  командующий  в  подарок  пейзаж  Айвазовского,  нашел  пейзажу
настоящего хозяина, а то висел он в кают-компании "Ворошилова" беспризорным,
да  и мало кто знал, что в  рамке - сам Айвазовский. Кое-кто  недоволен  был
тем,  что  корабельное  имущество  ушло  с  корабля.  Член  Военного  Совета
выразился по этому поводу  в стиле  боцмана портового  буксира,  командующий
флотом  недоуменно  промолчал,  начальник  политуправления  процедил  что-то
невнятное, зато московские товарищи  сделали очень многое  - к  большой  для
флота  пользе.  Мудр командующий,  мудр, около  него  и надо было  постоянно
держаться, принимать условия игры, тогда и "меру  поощрения" удалось бы эдак
незаметно  отменить.  И крохотными кусочками  язык начальнику штаба  эскадры
отрезать и отрезать  надо  было, а не  прибауточками,  и чего не добился он,
начальник  политотдела   эскадры,  то  блистательно  получилось  у  старшего
лейтенанта, командира  группы на крейсер" "Нахимов", у  старшего  лейтенанта
нет имени  и  фамилии.  "Тот  Самый"  -  и всем понятно,  о ком  речь  идет;
начальник штаба эскадры вольным русским матом постегал  командира группы, на
виду и на слуху подчиненных его, и "Тот Самый" потребовал извинений, заявил,
что отстраняет  себя  от  командования  группой,  пока  начальник  штаба  не
восстановит  и  не  подтвердит  извинением  авторитет  офицера,  достоинство
которого не только нравственная категория,  но и средство боевой подготовки;
"Того Самого" сунули немедленно на губу, а в обоих штабах начался переполох,
одинаково   нелепыми  представлялись  оба  варианта  -  и  "Тот  Самый",  не
получивший  сатисфакции,  и контр-адмирал, стыдливо  лепечущий  перед строем
матросов  те  словеса,  которые он  привык  расточать  только  дамам.  Но  и
промежуточное решение  откладывалось и откладывалось. А скандал разрастался,
прокурор  флота  зашевелился,  даже на ТОФе стало известно о "Том Самом",  и
всем было ясно, что делу не помогла бы вся феодосийская картинная галерея, и
тем не менее  дело разрешено  было к полному удовлетворению  всех сторон,  в
этот скандал вмазанных; "Тот Самый" не попал даже под суд чести, мирно отбыл
на Балтику, а начальник штаба эскадры сделался тише командующего;
     В дни этой свары Иван Данилович укрепился в мысли, что, в сущности, вся
жизнь, вся служба составлена из вообще-то неразрешимых проблем,  но решаются
они - не так, так эдак, и рассасываются, как кровоподтеки.
     И в Мартынову слободу не  надо было соваться,  разгребать грязь - не по
чину ему.  И в Манцева не вникать, и во всю эту муторную манцевщину, которая
всем сдвинула мозги:  люди  дурели или умнели, занимаясь делами Манцева. И в
кафе-кондитерскую  похаживать реже, отнюдь  не серьезно  оценила  его визиты
Алла Дмитриевна.
     Уже стемнело. На эсминцах шла смена вахт, корабельные  огни плясали  по
глади Южной бухты.  Бойкий лейтенант провожал медсестричку, галантно шел  по
сходне впереди  нее,  потом  остановился,  ненасытно  облапил девчонку. Иван
Данилович  раздумывал: открыть окно и заорать?  Сбежать  вниз и дать взбучку
зарвавшемуся хулигану? Притащить обоих сюда, к Барбашу на расправу?
     Зазвонил телефон, трубку взял Долгушин, кто-то испуганно спрашивал, нет
ли Барбаша, и Барбаш слушал долго, сказал: "Понял... Добро!" - и поднялся.
     - Пойдем, Иван, провожу.
     Шли  по Минной, на  "Бурном" крутили  запрещенную  пластинку "Здесь под
небом  чужим", Долгушин кулаком погрозил вахтенному.  "Победа"  командующего
ждала кого-то. Обычный декабрьский вечер.
     - Зайдем ко мне? -  предложил вдруг Барбаш, и  ухмылочка была в голосе:
заходи, мол, не пожалеешь.
     - А что?..
     - А то: Манцева четвертуют.
     - Что?!
     - Под суд чести.
     - Как?
     -- А так. Мы не подготовились -так подготовились Другие.
     - Где?
     - У меня.
     Иван Данилович зашагал решительно и быстро, его снедало любопытство. Он
так  сжился  с  бытом  и  фантазиями  командира  5-й  батареи,  что  не  мог
представить  себе,  на  какую  приманку  клюнул  все же  Манцев,  Барбаш  не
отставал.  Поднялись  на   второй  этаж,  безошибочно  нашли   комнату,  где
четвертовали, самую  большую,  напротив  кабинета  Барбаша,  обычно  в  этой
комнате Илья  Теодорович на очередную накачку собирал помощников командиров.
Три человека  хозяйничали  в ней- адъютант  командующего  эскадрой,  старший
офицер ОКОСа, капитан  2 ранга, и,  тоже  капитан  2 ранга, доверенное  лицо
заместителя командующего флотом по строевой части. Доверенный кратко, дельно
сказал, отвечая  Долгушину,  что  на подпись  готовится  чрезвычайно  важный
приказ   по   эскадре,   текст   приказа   подвергнется   -   в   силу   его
важности-корректировке,   перо   командующего  будет  вносить   изменения  и
дополнения, и если бы командующий находился на "Кутузове",  то они, конечно,
не  заняли бы  самоуправно  эту комнату,  а были бы  там же, на крейсере, но
командующий этот  вечер  проводит  в  домашней  обстановке,  у  командующего
семейный  праздник, с проектом приказа командующего  необходимо  ознакомить,
приказ  должен быть  подписан сегодня же, поскольку эскадра завтра  покидает
базу.
     Адъютант командующего  грудью  навалился на  стол, почитывал газеты  из
подшивки; при появлении Долгушина он привстал и сел, обозначая тем и другим,
что  он,  разумеется,  всего лишь старший лейтенант, но, во-первых, и в этом
звании  он - человек одного  круга  с начальником политотдела, а  во-вторых,
особа,  приближенная  к командующему.  (На  подобные  адъютантские  книксены
Волгин  однажды отреагировал вполне дружелюбно, сказав, что разрешает ему не
только сидеть, но  и  лежать.)  Кадровик обложился  какими-то  разрозненными
документами,  папками,  личными  делами,  руки  его беспрестанно  двигались,
что-то искали, перебирали, пересчитывали, кадровик даже поднял край скатерти
и заглянул под нее. Доверенный расположился на торце  стола, раскрыл пишущую
машинку, заправил ее бумагой. Воротничок кителя грязноват,  волосы  торчком,
неряшливость чудилась во всем, вахлак вахлаком, но начал говорить  - и слова
полетели   знающие,  грамотные,   уверенные,  трибунные,  точки  и   запятые
расставлялись   артистической  интонацией,   повышение  и   понижение   тона
сопровождалось жестами, взглядами. Мелодекламация!
     Этих офицеров Иван Данилович знал в лицо, но общаться с ними брезговал,
потому что офицеры эти были приставными людьми, всегда  при ком-то,  сами же
ничего  не  значили.  Об  адъютанте,   очень  красивом  черноволосом  юноше,
говорили, что с командующим  он -  "на дружеской ноге", потому  что адъютант
этот  на  флагманском  мостике  только   тем  занимался,  что   распечатывал
командующему сигареты "Друг". Кадровика прозвали за что-то "Дыроколом", а  о
доверенном отзывались с полупрезрительным смешком: "Интеллигент!", признавая
смешком некоторые все же заслуги по части краснобайства.
     Обозрев этих офицеров,  Иван  Данилович молча  скинул шинель, показывая
этим, что устраивается надолго. Сел  напротив  кадровика, стал просматривать
документы, касавшиеся Манцева,  прислушиваясь к тому, о чем переговаривались
подготовившиеся  - в укор ему и Барбашу  -товарищи. Кадровик как бы вразброс
подавал  предложения  и варианты, адъютант соглашался  или не  соглашался, а
доверенный  человек  находил  самое нужное. Одно слово  они утвердили сразу,
немедленно:  "самоустранился", и  словом  этим, многомерным  и емким, решено
было    инкриминировать    Манцеву    проступки,    подтверждаемые   актами,
освидетельствованиями,  показаниями,  рапортами  и  докладными.   Суть  дела
заключалась в том, что 11  ноября  старший  лейтенант Манцев, сопровождавший
демобилизованных   матросов,   от   наведения  должного  уставного   порядка
демонстративно  уклонился,  нарукавную  повязку не  носил,  в  частности,  и
отсутствие  дисциплины  привело к гибели  матроса  Камолдина М. Г.,  который
выбросился из вагона и скончался в белгородском госпитале 15 ноября.
     Барбаш не  прикоснулся ни  к одной бумажке, сел за свой стол, распахнул
дверь,  слышал  все  через  коридорчик,  а  Иван  Данилович  ревниво  изучал
документы,  точности   термина   "самоустранение"  не   признать   не   мог.
Действительно,  власти  не использовал, повязку  не носил,  предупреждений в
пути следования не делал, дисциплину ослабил - это все  Манцев. "Халатность"
и  "нарушение уставных правил внутренней службы" попахивают тюрьмой, это уже
Уголовный   кодекс,   военный   прокурор,   следствие,  дознание.   Впрочем,
командующий   может   распорядиться   о  начале   дознания,  следов   такого
распоряжения пока нет.
     Отпечатанный текст  вручили  адъютанту,  и тот  на поджидавшей "Победе"
повез его командующему.  Иван  Данилович  растерянно копался  в  документах.
Странным казалось, почему  Камолдин скончался в белгородском госпитале, а не
в  Харькове.  Как  он мог попасть  туда?  Неужели Манцев скрыл  чрезвычайное
происшествие, но  как  он мог  вообще скрыть? И чтоб Манцев не  вмешался, не
пресек  драку?  Да  быть того  не может! Что угодно можно приписать Манцеву,
сейчас откуда-то возникли невероятные слухи о нем, но уж одно непреложно: не
трус, ответственности не боится.
     Долгушин  спустился на  первый  этаж, там  в коридоре висели расписания
поездов  и теплоходов, там и карта железнодорожных сообщений. ЧП случилось в
десяти километрах от ст.  Долбино,  и Долгушин нашел  на карте  этот  город,
населенный  пункт на территории  Белгородской области, за Харьковом, а не до
Харькова,    а    севастопольская    комендатура    обеспечивала    доставку
демобилизованных только до Харькова, об  этом  говорилось на совещаниях, это
было известно всему штабу всем тем кто в октябре и ноябре на севастопольском
перроне под  музыку  оркестра  произносил напутственные  речи  Значит, после
Харькова,  не при  Манцеве, вот почему нет ни  одной подписи Манцева  ни под
одной бумажкой. "
     Вот  оно  что!  Тогда ясно,  что "самоустранение"  - достаточный повод,
единственный даже повод к наказанию. Следствие, конечно,  ведется, показания
снимаются, но  не Севастополем,  а Белгородом, поскольку ни  к драке,  ни  к
гибели Камолдина М. Г.  представитель севастопольской  комендатуры Манцев О.
П. никакого  отношения не имеет.  Долгушин поднялся  к  Барбашу, хотел  было
сказать ему  о том,  где  ст.  Долбино,  но Илья Тео-дорович покачивался  на
стуле, улыбался как-то загадочно.
     Вернулся  адъютант,  привез   огорчительные  известия  Командующий,  не
возражая против принципиальной направленности приказа,  крайне  раздосадован
тем что  в  представленном  проекте  не  учтены  некоторые тонкости Призовая
стрельба   линейного   корабля  (АС  No   24,   главным  калибром)-в  стадии
утверждения,  происшествие в поезде может  в  невыгодном  свете  представить
линкор, поэтому никакого упоминания о том, что Манцев - артиллерист и служил
на  линкоре.  Что  же  касается  меры  взыскания,  то есть  суда  чести,  то
командующий согласится на крайнюю  меру эту только тогда, когда обнаружится,
что ранее объявленные  Манцеву взыскания положительного воздействия  на него
не оказали.
     Из    того,   что    принес    адъютант,   кадровик   выхватил    самое
главное-отсутствие  принципиальных  возражений,  и  выдернул  из  папки  "на
подпись" приказ о назначении Манцева помощником  командира и разорвал его на
части,  предварительно всем  показав. Затем доверенный интеллигент отпечатал
требуемый  вариант,  Иван   Данилович  из-за   плеча  его  глянул,   оценил.
"...Содержание-   о  недостойном  поведении  офицеров,  несущих  службу  вне
корабля... 11 ноября 1953 года  старший  лейтенант  Манцев О.  П.,  командир
подразделения   одного  из  кораблей,  будучи  командирован  в  распоряжение
комендатуры и комендантом назначенный уволенных  в запас матросов и  старшин
срочной службы  сопровождать  -  от несения обязанностей  самоустранился,  в
результате чего произошла драка с серьезными последствиями..."
     Адъютант,  локтями  придавивший  подшивку  и  что-то весьма  любопытное
читавший,  сказал, не отрываясь  от любопытного, что "драка"  -это  излишняя
детализация.  С ним не согласились,  доверенный за машинкой усмехнулся даже.
Затем помусолили абзац:  "...Манцев и  ранее имел  случаи нарушения воинской
дисциплины,  за  что  неоднократно  наказывался. Так, в  июле  сего года..."
Кадровик громко спросил Барбаша, когда сидел на гауптвахте  Манцев, и Барбаш
так  же  громко, через коридор, ответил, что такими  данными не располагает,
чему кадровик не поверил и позвонил на гауптвахту, но и там  не могли найти'
Манцева  в книгах  арестованных.  Из затруднений вышли блистательно, машинка
отстучала:  "За  старшим  лейтенантом  Манцевым и  ранее наблюдались  случаи
грубого нарушения дисциплины".
     Мера наказания осталась  прежней: суд  чести.  Адъютант вложил текст  в
папку "для доклада"  и  умчался на "Победе". Иван Данилович  начинал кое-что
понимать.  Спешат потому, что сегодня-21 декабря, по линкоровским документам
Манцев  еще в  отпуске, но по подсчетам  ОКОСа обязан  вернуться  сегодня до
24.00.  Появление  его   означает:   в  бумаженциях,  собранных  кадровиком,
наметятся расхождения, объяснения  Манцева опровергнут их. На нынешние сутки
Манцев еще офицер  эскадры, завтра  он - в распоряжении штаба  ЧФ, делом его
могут  заняться другие  офицеры,  не  эти  канцеляристы.  Кадровик,  правда,
позвонил на  линкор,  новый  командир и новый  старший  помощник  слыхом  не
слыхивали  о  Манцеве,  приказ,  объявляющий  отпуск,  найден,  по   приказу
возвращение  из  отпуска  31  декабря, 10 суток отпуска добавлены, возможно,
прежним командиром,  который сейчас на Севере принимает  дивизию  крейсеров.
Про арест  мог знать бывший старший помощник, капитан 1 ранга  Милютин, ныне
командир "Дзержинского",  Милютин оказался на  месте,  в каюте, но,  видимо,
понес такую чушь, что кадровик отбросил от себя трубку телефона,  выругался.
Тревожный  стыд  испытывал Иван Данилович, перебрался к  Барбашу, сочувствия
или  понимания  искал, что  ли. Илья Теодорович, очень довольный  событиями,
пропел:   "Белоруссия   родная.  Украина   золотая..."-и   достал  из  сейфа
необычайной вкусноты яблоки, крупные, с маленький арбуз, одним


     кусом Барбаш отхватил половину яблока  и рассмеялся, глазами показал на
коридор, издевательски хмыкнул:
     "Тоже  мне -  подготовились..." А тут и адъютант вернулся,  чрезвычайно
озабоченный, Иван Данилович поспешил в комнату  для четвертования,  узнавать
новости. Текст командующего не удовлетворил, разницу между "имелись  случаи"
и "наблюдались случаи" он уловил, по всему абзацу располагался  крупный знак
вопроса, немое порицание.  Затем перо  командующего  абзац с мерою наказания
перенесло в самый низ  листа,  давая в приказе место еще одному  нарушителю.
Адъютант растолковал  перенос  так:  приказ только  о  Манцеве - это слишком
необычно,  чересчур  тенденциозно, это  находится  в  явном  противоречии  с
обширностью власти,  обладаемой  командующим.  Требуется,  короче,  еще один
офицер  -  в  приказ,  офицер  этот  будет  наказан  за  проступок  в  стиле
манцевского нарушения, поскольку содержание приказа все то же, о недостойном
поведении вне корабля.
     Какой проступок и кто его  совершил - этого  не знал пока никто. Барбаш
мстительно захохотал, когда у него попросили подходящую кандидатуру, и выдал
ее. Она  вылетела  из  его кабинета и  шмякнулась на стол перед  кадровиком:
офицер, командированный вместе с матросами в винный  совхоз "Массандра"  для
оказания шефской помощи, матросов отослал на корабль, а сам пятый день пил и
буянил.  Способ самоустранения как нельзя  лучше  соответствовал  содержанию
приказа,  руки  уже  вознеслись  над   клавишами   машинки,   но   испуганно
отдернулись, как только Барбаш сообщил фамилию офицера. Адъютант потянулся к
телефону,  жеманно заговорил с кем-то,  кого он называл Юлой, и попросил Юлу
немедленно связаться  с Москвой, успокоить Дарью Ивановну,  сообщить ей, что
сын  ее  нашелся,  с ним  полный  порядок...  Выручил кадровик,  вспомнил  о
каком-то  Лерникове  или  Ведерникове,  который  что-то  совершил,  будучи в
призывной комиссии Воронежского  горвоенкомата, и не беда, что материалов на
него нет, материалы появятся, как только  грамотно  будет составлен запрос о
недостойном  поведении.  Однако  в  приказ   Лерников-Ведерников  не  пошел,
каким-то  образом на крейсерах  и эсминцах прознали  о  судилище  у Барбаша.
Флагманский   артиллерист   позвонил  из   дому,   предупредил,   что   если
капитан-лейтенанта Черникова включат в приказ, то он  дойдет до  Москвы,  но
невиновность его  докажет, а виновные  в облыжном приказе понесут наказание.
Вслед за  флагартом  стали названивать  командиры  бригад,  отстаивая  своих
офицеров, фамилии которых так и посыпались  на стол из уст  адъютанта, когда
провал с Лерниковым-Ведерниковым стал очевиден.
     И  никто  не  заступался  за  Манцева,  никто  не  просил  о  смягчении
наказания! Он отдан был на заклание, обречен. И Долгушин прозревал все более
и более.  Знает,  знает командующий  о том,  где ст.  Долбино  и что Манцева
губят. Знает  -  и молчит, потому  что он командующий. потому что власть-это
всегда  компромисс, учет  всех  факторов, и  среди этих  факторов и  Манцев,
который  все-таки  артиллерист, а не  "командир  подразделения", и кадровик,
презираемый многими  за усердие в  комплектовании  "королевской бригады",  и
навязанный Москвою адъютант, с которым ни один офицер эскадры словом даже не
перебросился.  Все  учтено  командующим в предвидении обстоятельств, которые
могут так  измениться, что  понадобятся новые жертвы, и тогда-то  троицу эту
обвинят  в  фальсификации данных,  на основе которых ошельмован  был Манцев.
Мудр,  мудр командующий.  И ложную  цель выставил,  второго  нарушителя,  на
защите   которого   продемонстрируют   лучшие   человеческие   качества   те
принципиальные товарищи,  которые  побоялись вступиться за Манцева и которые
могут  затаить  в себе недобрые чувства к командующему. Где-то между пишущей
машинкой  и  типогр