ПРИКАЗ по каюте No 61 линейного корабля
     Содержание: о  кощунственном отношении  члена каюты  МАНЦЕВА  О.  П.  к
символам и знакам доблестных Военно-Морских Сил и наказании виновного.
     15 марта  с. г. лейтенант  МАНЦЕВ О. П. с  неизвестной целью  проник  в
23.45  по   московскому  времени  в   служебное  помещение   ресторана   при
железнодорожном  вокзале ст. Севастополь. Благодаря  смелости обслуживающего
ресторан персонала  преступные намерения  МАНЦЕВА  О. П.  не  осуществились.
Вынужденный обратиться в бегство, преступник  нашел укрытие у ст. лейтенанта
ВЕКШИНА С. Т., который на  предварительном  следствии показал, что МАНЦЕВ О.
П. осквернил помоями шинель, фуражку и брюки.
     Проступок  лейтенанта  МАНЦЕВА  является  вопиющим  актом  легкомыслия,
который  следует  приравнять  к   диверсионно-террористической  деятельности
классовых врагов Черноморского флота.
     Приказываю: Лейтенанта  МАНЦЕВА О.  П. за надругательство над святынями
ВМС арестовать на две бутылки коньяка и объявить ему  выговор с занесением в
книгу жалоб ресторана.
     Командир каюты ст. лейтенант Векшин.
     Приказ, как и все предыдущие,  составляли втроем.  Втроем  же и сожгли:
Степа  разорвал приказ  на  части, Борис  собрал обрывки,  Олег поднес огонь
зажигалки.
     --  Приказ  обжалованию не  подлежит,  --  забубнил  Гущин,  -- и будет
приведен в исполнение после похода.
     О нем,  походе, и  заговорили. Поход тяжелейший: на флот прибыл адмирал
Немченко  -- главный инспектор боевой  подготовки, кислая жизнь  обеспечена,
командующий эскадрой флаг свой перенесет на линкор.
     Лучшее  лекарство  от всех грядущих бед --  заблаговременный  сон.  Все
полезли под  одеяла.  Олегу не  спалось.  Долго  ворочался,  потом привстал,
поняв, что и Гущин не спит.
     -- Мерзость какая-то на душе,  -- признался он.  -- Что-то нехорошее со
мной происходит. Шинель эта опять же.
     -- Плюнь, -- дал верный совет Гущин. -- Все проходит. Все, к сожалению,
проходит.  Плохо  то, что  ты начал  думать.  Не для этого  дана  голова. Ты
подумай  -- и прекрати думать. -- Думать, чтоб не  думать?..  Порочный круг.
Борис Гущин как-то обреченно  вздохнул. -- Нет, Олежка.  Научиться не думать
-- это то. для чего мы созданы. Поверь мне.
     Три  коротких  тревожных   звонка  предваряют  возникновение  длинного,
надсадного, кажущегося  бесконечным звука, который проникает  во все отсеки,
выгородки,  кубрики и  каюты линкора,  несется взрывной волной по верхним  и
нижним палубам, -- и громадный корабль, начиненный динамиками трансляции, на
весь  рейд  ревет  голосом старшего помощника командира  корабля  капитана 2
ранга Милютина: "Учебная боевая тревога!.. Учебная боевая тревога!.."
     Тысяча  двести  человек  вскакивают  с  коек,  застигнутые  этим ревом,
бросаются к дверям,  горловинам  и люкам, взлетают  по трапам вверх,  падают
вниз,  нажимают  кнопки,  включая  тысячи  механизмов. Сдергивают брезент  с
зенитных автоматов,  кладут  перед  собою  таблицы  и карты,  задраиваются в
отсеках, казематах и постах, и ручейки команд ("Боевой  пост номер два к бою
готов!") стекаются  к  командирам дивизионов  и  начальникам служб.  Доклады
командиров   боевых  частей   сопровождаются  щелчком  секундомера  старшего
помощника.  Капитан  2  ранга Милютин замечает время  последнего  доклада  и
суховато произносит: "Товарищ командир! Корабль к бою готов!"
     Если тысяча двести человек захотели бы вдруг занять свои боевые посты в
кратчайшее  время, добежав до  постов  по кратчайшей  прямой,  то  вслед  за
докладом о  готовности  корабля к  бою,  сделанным с большим  опозданием,  в
боевую  рубку  поступили  бы  сообщения   о  потерях  в  личном  составе,  о
раздавленных  пальцах,  о пробитых черепах. И чтобы тысяча двести человек --
живыми  и здоровыми -- заняли свои  строго определенные  расписанием места в
строго определенной позе,  разработан особо примитивный маршрут бега по всем
тревогам:  в корму --  по левому борту, в нос -- по правому, по правобортным
трапам  --  вверх,  по  левобортным -- вниз.  Достаточно  семистам человекам
последовать этому правилу, как остальные пятьсот будут вынуждены подчиниться
ему, ибо пробки на трапах рассосутся немедленно  -- ударами локтей, пинками,
окриками.
     В  офицерской  и  старшинской  кают-компаниях,  где  плавают еще  дымки
папирос   и  лежат  на  столах  неоконченные   партии   домино   и   шахмат,
разворачиваются  операционные; интенданты  и писари, курсанты на  практике и
боцкоманда  закрывают кладовые, камбузы, каюты  и кубрики, присоединяются  к
расчетам  тех  постов,  куда  их  определило  корабельное  расписание.  Люди
случайные -- береговые или с других кораблей -- стараются глубже упрятаться,
чтоб не мешать целеустремленному порыву команды линкора в считанные минуты и
секунды подготовить себя, оружие и механизмы к бою, которого нет  и которого
ждут...
     --  Пятая  батарея  к  бою готова!  --  доложил  Олег Манцев  командиру
дивизиона, зная  уже,  что  сейчас  последует  отбой тревоги,  а затем новая
команда  разнесется  по  линкору:  "Корабль  к  бою  и  походу  изготовить!"
Предстоит  поход,  изнурительный  и  многодневный,  начинаются  общефлотские
учения.
     К бою  и походу на линейном корабле Олега Манцева готовили в Ленинграде
четыре года, по  прошествии которых училищные командиры пришли к выводу, что
Олег  Павлович Манцев  партии Ленина --  Сталина  предан, морально устойчив,
физически  вынослив,  морской  качке  не  подвержен.  Отличными  и  хорошими
отметками  преподаватели удостоверили, что обученный ими  Олег Манцев  знает
физику,  высшую математику,  артиллерийские  установки,  приборы  управления
стрельбой и  прочая, и  прочая,  что  он  умеет  плавать кролем  и  брассом,
управлять артиллерийским  огнем,  определяться в море  по маякам и  звездам.
Общую  мысль  выразил  тот,  кто  прочитал последнюю  автобиографию Манцева,
дыхнул на прямоугольный штамп и оттиснул им: "В политико-моральном отношении
изучен, компрометирующих данных нет".
     Щебечущей  стайкой  прибывают  каждый год на  эскадру  молодые офицеры,
проверенные  на  все  виды  искушений,  и  тем  не  менее   только  немногие
приживаются, отнюдь не те, кому ротные командиры прочили стремительный взлет
или  ровное  восхождение к сверкающим  адмиральским высотам. Однако  и среди
прижившихся не найти ни дураков, ни лентяев, ни болтунов.
     На восьмой день  похода эскадра покинула якорную стоянку у мыса Джубга.
Всю ночь шла она курсом  зюйд-вест. Олег отстоял вахту с нуля  до четырех, а
потом --  по объявленной боевой готовности --  поднялся  к себе,  на  правый
формарс, в командно-дальномерный пост (КДП). Утром его подменили на завтрак,
и Олег  успел забежать  в каюту,  где он не был со  вчерашнего обеда,  взять
пачку  папирос. Вновь рывок по трапам фок-мачты до площадки формарса --  и в
открывшемся   люке  КДП  показался  капитан-лейтенант  Валерьянов,  командир
дивизиона, жестом  разрешил  Манцеву  постоять  на  формарсе,  проветриться,
осмотреться.
     Эсминцы,  всю  ночь  шедшие  справа,  переместились  на  корму.  Линкор
поменялся местами с "Куйбышевым" и шел в кильватер ему. Сзади "Дзержинский",
за  ним  "Ворошилов".  Что  за  "Ворошиловым"  --  это  увидится  позже, при
повороте.   На  сигнальных  фалах   линкора  флаги,   по  эскадре  объявлена
противокатерная   готовность  No  1.  Безбрежная   ширь   моря   открывалась
человеческим  глазам,  но глаза видели главное --  адмиральские  фуражки  на
крыльях флагманского мостика,  и, поглядывая  на золотое шитье фуражек, Олег
Манцев прикидывал.  удастся ли ему к  концу  похода  сохранить  руки,  ноги,
голову и плечи с  офицерскими погонами. Только что в кают-компании объявили:
командир 6-й батареи от  должности  отстранен, и  вся вина его в том, что не
знал  он  какой-то  мелочи,  пустяка,  но  незнание  обнаружено  командующим
эскадрой, не кем иным.  Адмирал, человек тихий и немногословный, поднялся на
ходовой  мостик, постоял рядом  с  лейтенантом,  спросил  о створных  знаках
Новороссийской бухты и правильного ответа не получил. И ничего не сказал. Ни
словечка. И  нет  уже  командира 6-й  батареи, сидит  в каюте на  чемоданах.
Случись такое на офицерской учебе в  кают-компании, капитан 2 ранга  Милютин
врезал  бы незнайке  пять суток  ареста при каюте -- в  худшем случае,  а  в
лучшем посоветовал бы "славному  артиллеристу" пересдать ему лично лоцию. Но
незнание выявлено командующим эскадрой -- н меры воздействия поэтому другие.
И никого не обвинишь ни в жестокости, ни в поспешности. Командующий эскадрой
вообще не знает, какие меры приняты и как наказан офицер, которого  он ночью
и рассмотреть-то  не мог.  И командир  линкора  прав, так сурово  наказывая,
потому  что предупреждал ведь,  учил, намекал, в лейтенантские головы вбивал
те  самые пустячки  и  мелочи,  интересоваться которыми так  любят адмиралы.
Неделю назад, к  примеру, поднялся командир на ют, Манцев подлетел к нему  с
рапортом, а командир оборвал его вопросом: "Инкерманские створные?.." Манцев
радостно заорал: "274,5 -- 94,5 градуса, товарищ командир!" -- "Молодец! "
     С самого начала, текли мысли Олега Манцева, можно было предугадать, что
поход будет тяжелейшим. За три часа до выхода в море на борт линкора один за
другим стали прибывать адмиралы. Все были нервными,  взвинченными -- потому,
наверное, что  главный  инспектор Немченко в  Севастополь  не торопился,  из
Одессы скакнул в Новороссийск,  оттуда  в  Керчь. Первым  на  парадный  трап
линкора ступил начальник штаба эскадры. Взбежав  на палубу, он ткнул пальцем
в  микроскопических  размеров  щепочку  (возможно,  ее  и  не  было  вовсе),
отмахнулся от рапорта командира и разорался: "Это не линкор!..  Это мусорная
баржа!..  Я  не  могу держать  свой флаг  на лесовозе!" Наверное,  командира
впервые  за  шестнадцать  лет  его   офицерской  службы  оскорбляли  не  для
"профилактики",  а просто так, для разминки. Но стерпел командир, ничем себя
не выдал.  Олег  все видел, все  замечал: вахтенный обязан все  видеть и все
замечать!..  Потом прибыл  сам командующий эскадрой, но команда, выстроенная
на шкафуте, продолжала стоять  четырьмя шеренгами. Еще полчаса ожидания -- и
начальник штаба  флота. Затем катер  командующего флотом отвалил от Графской
пристани.  На "Куйбышеве"  сыграли  "захождение",  потом  на "Ворошилове"...
Палуба родного корабля казалась раскаленной сковородкой,  к концу вахты семь
потов сошло, в глазах  от  золота  адмиральских  погон и шитья  фуражек так,
будто на солнце  смотрел, все рябило. Зато  (Олег  утешал  себя,  кто  ж еще
утешит!), зато хорошая школа,  теперь пусть весь Главный штаб  ВМС прибывает
-- вахтенный офицер лейтенант Олег Манцев достойно встретит!
     Открылся  люк   КДП,   на  формарс   ловко  спрыгнул  капитан-лейтенант
Валерьянов,  уступил  Манцеву   законное   место  его  по  всем  тревогам  и
готовностям. Ни слова не  сказал, ограничился кивком в  сторону осиротевшего
КДП 6-й  батареи,  да  и что тут говорить,  и так все ясно:  отныне мотаться
Манцеву  от правого  борта  к левому,  а  до  зачетных  стрельб  далеко еще,
что-нибудь придумается или образуется.
     Только  что заступила первая  боевая  смена.  Матросы выспались, сладко
позевывали,  переговаривались,  умолкали  в  надежде,  что управляющий огнем
вступит  в  разговор и какой-нибудь военно-морской небылицей развеет остатки
сна.
     Но  Олег молчал, притворяясь дремлющим. За немногие  месяцы  службы  он
обжил и полюбил свой командный пост и его оборудование, из-за  простоватости
не попавшее в училищные учебники. Стереотруба управляющего огнем и дальномер
пронизывали  вращающуюся   башенку,  щупальце  визира   центральной  наводки
высовывалось наружу, дуло изо  всех  щелей; ни  печки,  ни грелки -- чтоб не
запотевала  оптика.  Если  ногами  упереться  в  лобовую  стенку  КДП,  тело
расположить на ящике с дальномерными принадлежностями, а голову прислонить к
спинке вращающегося креслица,  то  можно сразу  и спать,  и  бодрствовать, и
дремать, потому что матросы толкнут, предупредят, если на формарсе  появится
начальство или в оптике возникнет что-либо важное и любопытное.
     Вроде бы  дремлющий  Манцев  поднял  палец, покрутил  им  -- и  матросы
поняли, развернули КДП так, чтоб ветер не продувал его насквозь, Олег лежал,
думал.  Наверное,  впервые  за  восемь  месяцев думалось  ему  так  грубо  и
правдиво. Ну зачем ему понадобилась эта шинель из адмиральского драпа? Зачем
еще в Ленинграде  купил  он фуражку  с "нахимовским" козырьком? Зачем тратил
теткины деньги, заказывая на Лиговке бостоновые брюки и тужурку?
     Как ни оправдывайся, как ни хули  предписанное уставом  обмундирование,
каким любителем  морского  шика ни  прикидывайся, объяснение  -- со скрипом,
себя  превозмогая, -- одно: страх.  Мелкий, гнусный страх. Страх перед  тем,
что друзья, знакомые и начальство, если их не ослепить бостоновой тужуркой и
драповой шинелью,  могут прозреть,  всмотреться  в Олега  Манцева и увидеть,
какой это гадкий, глупый, болтливый человечишко!
     И женщина та -- зачем она ему? Какого  черта поскакал он к ней? Мерзкая
какая-то  баба,  некрасивая, рыжая,  что-то лживое в ней, и  каким противным
голосом тянула "странно... очень странно"!.. И  если  уж быть честным  перед
собою,  то потащило  его к этой  рыжей  бабенке  то,  что  была она женой не
кого-нибудь там, а подполковника. Да, именно поэтому. Чтоб потом в разговоре
с  друзьями ввернуть эдак небрежненько сообщение  о  том,  где провел  ночь,
сопроводив сообщение вольным толкованием той главы боевого устава, в которой
трактуются взаимоотношения береговой обороны и флота.
     Приступ самобичевания кончился тем, что Олег оттолкнулся от стенки КДП,
выпрямился, застегнул шлемофон,  уселся в  кресле: началась  отработка связи
батареи и центрального артиллерийского  поста. Потом  объявили готовность No
2,  можно было  постоять  на формарсе. КПД пошло влево, люк открылся, Манцев
увидел,  что  на  формарсе  Болдырев, высокомерный,  недоступный, всегда его
чем-то  пугавший  и  привлекавший. Болдырев имеет боевые  ордена  и  медали,
окончил  уже спецкурсы, вскоре повысится в звании. Командный пункт зенитного
дивизиона  --  чуть выше формарса, и Болдырев часто  спускался  сюда, слушал
непроницаемо  безбожный  треп  Олега  Манцева,  изредка  вставляя  меткое  и
полупрезрительное словцо, и Манцев  не обижался, потому что  верил: настанет
время -- и он. капитан-лейтенант Манцев, так же недоступно и  снисходительно
будет посматривать на резвящихся глупышей и неумех в лейтенантском чине.
     Видеть сейчас Болдырева не хотелось. И  все  же Олег спрыгнул, подошел.
Закурил. Эскадра перестраивалась в походный ордер по сигналу на "Куйбышеве",
уже начавшем поворот. Тяжеловесно и величаво линкор миновал точку поворота и
продолжал  идти  прежним  курсом,  со   скоростью,  которая  делала  эскадру
громоздким и ленивым скопищем кораблей. 16 узлов -- максимум того. что могли
дать машины линейного корабля,  сорокалетие которого будет отмечаться в этом
году. А крейсера, освобожденные от пут, дали ход вдвое больше  линкоровского
и пошли на вест. Вдруг Болдырев сказал:
     --  Ты не расстраивайся и не кисни... Его, -- он имел  в виду, конечно,
командира 6-й батареи, -- его давно хотели списать с корабля. Артиллерист он
серенький. И на ходовом мостике всего пугался.
     Шла  служба, кровью  циркулировавшая  по  всем боевым постам линкора, и
дыхание громадного корабля слышалось в  шлемофоне Олега  Манцева, потому что
один  из  микрофонов ходового  мостика вклинен  был  в  связь  командира 5-й
батареи. Открыв  люк  КДП,  он мог видеть  край флагманского мостика, золото
погон  и фуражек;  с  откровенной  усмешкой  наблюдал он за офицерами штаба,
которые по одному уходили за  флагманскую  рубку,  чтоб  торопливо и скрытно
выкурить папиросу, мало чем  повадками своими отличаясь от матросов  первого
года службы. Олег  давно уже понял, что на флагманском мостике всегда  полно
бездельников. Вот  этот  капитан 1 ранга  вышел в  море и  находится рядом с
командующим потому, что не знает, в какой  день  и  час похода  командующему
потребуется   справка  о   готовности  радиолокационных   средств   дальнего
обнаружения.  Этот вот капитан  2  ранга  на  берегу  всегда  в поле  зрения
командующего  -- и уже поэтому не  может не быть здесь.  К бездельникам надо
причислить  и  тех,   кто  просто   хотел   "проветриться"  и  получить   за
"проветривание"  справку от вахтенного офицера линкора, что  давало право на
надбавку к окладу.
     Но раз уж попал на флагманский мостик --  не бездействуй, и бездельники
не бездействовали.  Никто  из них,  даже командующий флотом,  не имел  права
вмешиваться в действия командира линкора. И тем не менее вмешивались, что-то
уточняли, задавали наивные вопросы.  Отвечал обычно Милютин --  терпеливо, с
едкой внимательностью.  "Образованность  свою показывают!" --  проговорил он
как-то одними губами.
     Застарелая неприязнь хозяев  к  гостям,  вздумавшим  поучать  хозяев...
Командир линкора с мостика  не сходил,  обедал и ужинал  здесь же,  а  не  в
походной  каюте,  в  двух шагах  от  боевой рубки. Каждые  полчаса  вестовой
подавал ему стакан крепчайшего чая, и командир опустошал стакан  несколькими
глотками.  К микрофону  он  подходил только  тогда,  когда раздавался  голос
одного из командующих.
     Олег Манцев,  заступивший на  ходовую вахту в 16.00, понял вскоре,  что
немилосердная лейтенантская судьба вновь бросила его в пекло событий.
     Корабли  "красных"  (бригада  крейсеров)  и   "синих"  (оба  линкора  и
эсминцы),  вели  на контркурсах условный бой,  условными залпами -- все было
условным,  кроме  таблиц, по которым  в  конце  боя  определялось, кто  кого
потопил.  И  названия  кораблей тоже были  условными. Под  линкором  "синих"
подразумевался один из иностранных линкоров, эсминцы изображали крейсера. На
флагманском мостике  позевывали, шушукаться но позволяла  обстановка, водить
же по  горизонту биноклем надоело:  ничего  военно-морского  поблизости нет,
"красные" же находились вне видимости. Но  надо  было  что-то сделать такое,
чтоб  проявить  себя, чтоб  показать командующим,  что и они, офицеры  обоих
штабов, сражаются.  И тут кто-то обратил внимание на  то, что видели все: на
линкоре в направлении условного  противника были  развернуты не четыре башни
главного  калибра,  а  три,  всего  три.  Девять  двенадцатидюймовых  орудий
поднимались  на  задаваемый приборами  угол возвышения,  выпускали  условный
залп, опускались на угол заряжания, вновь поднимались... Девять стволов, три
башни, а не четыре!
     Вот  тогда-то флагманский мостик  безмерно  озабоченно спросил  хриплым
голосом динамика, стоявшего в ногах командира:
     -- Старпом! Почему у вас не стреляет четвертая башня?
     Командир глянул на Милютина, понял, что  тот  разъярен и ответит сейчас
разъяренно.  Опередив старпома, он схватил  свисавший  на шнуре  микрофон  и
тоном учителя, которому надоели расспросы тупиц, отчетливо сказал:
     -- Пора бы  знать  наконец, что  на линкоре, за которого мы играем, три
башни, а не четыре!..
     Щелчок   выключаемого   микрофона    прозвучал   пощечиной,   врезанной
неожиданно, с  размаху... И тишина...  Флагманский мостик  оглох и  ослеп на
несколько часов, онемев к тому же.
     А Манцев  опрометью бросился  в штурманскую рубку, будто хотел уточнить
место корабля, смылся с ходового  мостика,  чтоб не попасть под горячую руку
старпома.
     Сдав  вахту,  он поднялся на  формарс, чуя скорое наступление расплаты.
Оскорбленные  штабы в долгу  не останутся,  какую-нибудь пакость линкору  да
подсунут, как это бывало не раз, и штабы будут возмущены, если их кто-нибудь
упрекнет в пакости. Все делается просто. Командующий флотом обязан проверить
боевую готовность  корабля, на котором держит свой флаг, несколько варианто