хорваты", "боснийцы" абсолютно
ничего не  значат. При  любом  другом сочетании гласных и согласных  в итоге
будет то же самое -- убийство людей.
     Ни  религиозные  --   православие,  католицизм,  мусульманство,  --  ни
этнические  различия ничего не  значат. Они утрачивают значение  при  первом
убийстве (по  крайней  мере,  заповедь "Не убий!" имеет  отношение  к  любой
разновидности  христианской религии).  Что  же  касается мусульманства,  все
люди, исповедующие  его там, относятся к тем, кого мы в наших краях называем
"кавказцами".
     Обращаться к истории в данной ситуации просто нелепо. Каждый раз, когда
кто-то  нажимает курок,  чтобы исправить историческую  ошибку, он  лжет. Ибо
история не делает ошибок, так как  она не ставит никакой  цели перед  собой.
Курок нажимает всегда  тот, кто преследует свой личный интерес, а к  истории
он  обращается, чтобы либо  избежать  ответственности, либо заглушить  укоры
совести.
     Ни  один  человек не способен оправдать свои действия --  в особенности
убийство  --  в  исторической  ретроспективе,  особенно  в импровизированных
категориях, а тем более глава государства.
     К тому  же  кровопролитие  на  Балканах  рассчитано  в  основном  не на
исторический период.  Оно развязано  местными главами государств с  основной
целью  сохранить  власть  в  своих  руках  как  можно  дольше. За  неимением
какой-либо веской причины (экономической или политической) это кровопролитие
идет под знаменем обращенной в прошлое утопии, называемой национализмом.
     Реакционная  концепция ухода  от действительности на  многонациональных
Балканах и в бурлящем  национальном  котле -- будущей  Европы -- национализм
выливается в основном в сведение старых счетов с соседями.
     Его  основная  привлекательность   заключается  в  том,  что  он  почти
полностью  поглощает  (физически  и  духовно),  то  есть  отнимает  время  у
значительной части мужского населения, предоставляет ему занятость.
     Для главы  государства  с разрушенной  экономикой боеспособная  армия с
низким  денежным  содержанием солдат и офицеров просто  дар Божий. Ему нужно
только найти цель для ее применения.
     При численном  и  материальном превосходстве сербских войск над  своими
соседями приходится удивляться, почему  эта цель  не была достигнута год или
два назад.  Ответ прост: потому,  что  это  не в интересах глав  государств,
участвующих в конфликте.
     Обычно кровопролитие  (в  особенности если  оно получает статус военных
действий) ограничено во времени, иными словами, имеет логическое завершение,
к которому вождь нации  или даже группа партизан-бойцов старается прийти как
можно  скорее. Затем начинается восстановление,  проходят  свободные выборы,
организуется законодательный процесс.
     И  именно это  (можно  себе представить) является самым жутким кошмаром
для  глав  этих  государств,  именно  этого  они  стремятся избежать  любыми
возможными средствами.
     Подумайте, что произойдет,  если кровопролитие  прекратится и пороховой
дым рассеется. Что мы увидим  на  месте  прежней  Югославии,  особенно  если
теперешние  ее  руководители  будут  по-прежнему  свободно  функционировать?
Демократическую республику? Монархию? Деспотию? Ничего  подобного. Это будет
груда  развалин, среди  которых  будет бурлить  ненависть, а  наверху  будет
сидеть кучка сильных  личностей, увешанных медалями, но неспособных что-либо
сделать по части глубинных преобразований.
     Поэтому-то кровопролитие идет  медленно, но  верно. Его продолжение  --
залог пребывания у власти этих людей.
     Что следует и что можно, во всяком случае, сделать кроме прямой военной
интервенции в этом регионе, к которой дорогостоящие американские вооруженные
силы, полностью дислоцированные для защиты своей мощи, не имеют склонности?
     Начнем с того, что "следует делать".
     Соединенные Штаты должны немедленно  внести  резолюцию в ООН и ускорить
ее принятие с требованием незамедлительного созданий демилитаризованной зоны
на территории Боснии и введения туда сил ООН для этой цели.
     Далее. Членство  бывшей Югославии в  ООН немедленно приостанавливается.
Ее  флаг развевается у штаб-квартиры  ООН,  как бы подчеркивая  легитимность
утверждения сербского лидера, что он является гарантом целостности Югославии
и что кровопролитие, которое он развязал, представляет собой  борьбу  против
сепаратистов.
     Кроме того, членство  в ООН дает право  Сербии претендовать  на крупные
активы  Югославии за рубежом (примерно шесть миллиардов долларов), которые к
настоящему  времени  в  значительной  степени  потрачены на  военные  усилия
Сербии. Это  стало  возможным благодаря явному  безразличию  или  недосмотру
Соединенных Штатов и их европейских союзников.
     Оставшиеся  активы,  а также имущество  бывшей  Югославии  должны  быть
немедленно  конфискованы.  Ее  посольства,  консульства,   представительства
авиакомпаний и других  административных  учреждений  закрываются, помещения,
которые они занимали, сдаются в аренду, а заработанные  ими средства идут на
программы помощи.
     Дипломатическое признание Сербии и Хорватии,  в  какой  бы форме оно ни
существовало, аннулируется и не восстанавливается до  тех пор, пока нынешние
главы этих государств находятся у власти и пока территориальные приобретения
любой стороны в результате военных действий не будут возвращены.
     Нынешние  главы этих государств -- Слободан Милошевич в Сербии,  Франьо
Туджман  в  Хорватии, а также лидер  боснийских  сербов Радован  Караджич --
немедленно  объявляются   вне  закона  Организацией  Объединенных  Наций,  и
отношение  к  ним  должно быть  соответственное в  течение всей  их жизни, в
особенности после  прекращения военных  действий.  То  есть, им  должно быть
отказано в  праве въезда  в Соединенные Штаты, а также  в страны, с которыми
США поддерживают дипломатические отношения, включая Швейцарию.
     Независимо  от  результатов  военных  действий  Сербия  --  несомненный
агрессор -- должна (по резолюции ООН) нести всю тяжесть репараций.
     Это  не  так  уж много:  просить  умеренно дорогой  госдепартамент  США
проводить в  жизнь  эти  меры,  ибо  они справедливы  и Соединенные Штаты  в
состоянии  им  следовать в одностороннем порядке. Справедливость  не требует
консенсуса, скорее наоборот. Теперь что "можно делать".
     Даже когда  снаряды и  пули летают над головой, правительство США может
застраховать американские промышленные и строительные предприятия от потерь,
если они обеспечат их деятельность в этом регионе  под прикрытием войск ООН.
Цель  подобной  акции  --  ввести  строительные и  промышленные фирмы  с  их
машинами и оборудованием в районы разрушений и объявить  о  наличии  рабочих
мест  за  конвертируемую валюту,  с тем  чтобы  создать  еще  один  временно
действующий источник занятости.
     То  же  самое правительство  США может  предложить европейским странам,
которые  находятся в лучшем положении  для выполнения этого плана и  в свете
(скорее во мраке) проблемы растущей волны беженцев они больше заинтересованы
в  нем. Эта  мера  может  частично  финансироваться  за  счет  использования
оставшихся активов бывшей Югославии в соответствующих европейских странах.
     Основная  идея  заключается  в  том,  чтобы,  когда  улягутся  страсти,
обратиться  к США и  европейским странам  за помощью в восстановлении  этого
региона.  Начав  действовать  здесь  сейчас,  демократический  Запад  сможет
избежать необходимости платить дважды.
     Кроме  того,  вышеупомянутые  активы  можно  будет  перевести  в  форме
наличности  в  банк,  открытый, скажем, в Триесте или  неподалеку  от  него,
сообщив,  что каждый гражданин бывшей Югославии сможет претендовать на сумму
в 2000 долларов.
     А чтобы получить ее, нужно будет только сложить оружие. Это не принесет
слишком  больших  результатов,  но  гораздо  лучше,   чем  любой   документ,
подписанный в Женеве, сможет обеспечить прекращение огня.
     Главная цель  подобной меры -- выкупить  людей у войны,  жадность может
оказаться  лучшим  миротворцем, чем добродетель,  если  бы это было не  так,
европейцы все  еще  были  бы  заняты  сведением  старых счетов между  собой,
которых у них намного больше, чем на Балканах.
     Основная   задача  Запада,  и  в  особенности  Соединенных  Штатов,  не
руководствоваться дурацкой процедурой, установленной головорезами в Белграде
или Загребе, которой следовала  группа  Вэнса-Оуэна. Мы  должны навязать  им
нашу собственную программу. Но для этого мы должны ее иметь.
     Отношение к  этой  проблеме американского  правительства,  быть  может,
целесообразное  политически, постыдно с  точки зрения  человеческой  морали.
Люди в Боснии  роют,  как  они  говорят,  "клинтоновские могилы".  Президент
заслуживает это, но его страна -- нет.
     Человек,  руководствующийся моралью, не  нуждается  в  консенсусе своих
союзников для того, чтобы предпринять меры против предосудительных действий.
А США пока еще  теоретически  считаются  страной, руководствующейся моралью,
учитывая, по крайней мере, вердикт, вынесенный федеральным судом  по делу об
избиении Родни Кинга.  То же,  что  происходит  на  Балканах,  намного  хуже
случившегося  с  Кингом,  и  это  продолжается   ежедневно.  Это  называется
убийством, и вы видите это воочию.
     Не  сумев  выдвинуть нашу собственную программу, не сумев  ответить  на
кровопролитие  на  Балканах  либо  эффективным  действием, либо оригинальной
концепцией,  мы,  американцы, по крайней  мере,  не  должны позволять  нашим
мудрецам прикрывать потоки  человеческой крови  хорошо оплаченным  словесным
покрывалом. Когда  дело идет об убийстве, лучше ощущать стыд и бессилие, чем
чувствовать себя просто информированным.
     Во всяком  случае, мы  должны помнить,  что  все  это  не  должно  было
произойти. Но раз так  случилось, это может быть остановлено.  Тот факт, что
это не  было  сделано, означает,  что  продолжение кровопролития кому-то  на
руку.
     Можно  спросить,  кому?  Ведь  несмотря  на  то,  что  мы,  американцы,
руководствуемся моралью, наша страна стоит  на одном из  нижних  ступенек  в
этом отношении.  Если  тот,  кто может остановить  кровопролитие, не  делает
этого, значит, он получает  от этого выгоду. Я называю три имени: Милошевич,
Караджич, Туджман. Вы можете составить свой собственный список.
     Вы  также можете  подумать, не является  ли ложью утверждение, что  США
руководствуются моралью.

             <1990-е гг.?>


Петр Вайль. Поэты с имперских окраин

        (Беседа с И. Бродским о Дереке Уолкоте)

     Когда лауреатом Нобелевской премии по литературе  1992 года  стал Дерек
Уолкот, во всех газетных сообщениях цитировался Иосиф  Бродский: "Это лучший
из пишущих по-английски поэтов". Дело не только  в том, что один нобелевский
лауреат похвалил другого,  но  и в близости  этих имен  и  этих литературных
фигур: в  том, что  Бродский  произнес свои слова десятью годами раньше, что
написал о нем эссе в книге  "Меньше единицы", что они  друзья, что, наконец,
поэтические судьбы их схожи.
     Оба -- осколки империй.
     Иосиф  Бродский  -- уроженец Ленинграда,  житель Нью-Йорка, эмигрант из
СССР,  гражданин США,  русский поэт, американский поэт-лауреат, англоязычный
эссеист.
     Дерек Уолкот --  уроженец Сент-Люсии, британской колонии из  архипелага
Малых  Антильских  островов  в  Карибском  море,  проведший   молодость   на
Тринидаде, живущий в США профессор Бостонского университета.
     Как  только его  остров получил независимость, Уолкот  одним  из первых
сменил подданство  Британской  империи,  в  которой не  заходило  солнце, на
гражданство Сент-Люсии, имеющей двадцать пять миль в длину.
     Поразительно, но этот островок величиной с булавочный укол  на глобусе,
со  ста  пятьюдесятью  тысячами   жителей,  произвел  на  свет  уже  второго
нобелевского  лауреата,  став абсолютным чемпионом  мира  по  числу шведских
премий на душу населения. Первым был экономист Артур  Льюис, и  если учесть,
что благополучие Сент-Люсии  зиждется на одной-единственной статье дохода --
банановом  экспорте,  --  премия  по  экономике  выглядит  иронически.  Зато
поэтичность  Карибских островов никогда не подвергалась сомнению.  "Чудесной
реальностью"  называл  эти места Алехо  Карпентьер, "сюрреалистическими"  --
Андре Бретон (может, это отчасти объясняет премию Льюиса?). Другом молодости
Уолкота был В. С. Найпол -- один из самых блестящих англоязычных прозаиков и
эссеистов нашего времени, родившийся на Тринидаде в семье выходцев из Индии.
В  жилах  самого   Дерека   Уолкота  смешались  британская,   голландская  и
негритянская кровь, обе его  бабки  вышли из семей рабов, его первым  языком
был  креольский диалект, английский  же, в котором  он  достиг виртуозности,
Уолкот учил в юности как иностранный. Как не добавить тут, что русский еврей
Бродский   удивляет   многих  американцев  и   англичан  глубиной  понимания
английского поэтического языка.
     Итак, когда  Нобелевскую  премию  по  литературе получил  Дерек Уолкот,
самым  логичным  представлялось   поговорить   о  нем  с  Иосифом  Бродским,
удостоенным нобелевской награды пятью годами раньше.
     -- У вас неплохой обычай -- вместо того, чтобы  дружить с"нобелями", вы
заводите друзей, которые"нобелями" становятся.
     -- Я действительно страшно рад. Рад, что это именно Дерек.
     -- Как вы познакомились?
     -- Это год 76-й или 77-й. Был такой американский поэт, замечательный --
Роберт Лоуэлл. Мы  с ним, можно сказать, дружили. В  один прекрасный день мы
сидели и предавались рассуждениям -- кто чего стоит в поэзии по-английски. И
он мне вдруг показал  стихи Дерека  Уолкота, это было длинное  стихотворение
"Star-Appled Kingdom", что-то вроде "Звездно-яблочного  царства",  такой вот
идиотский перевод. На  меня это произвело  довольно сильное впечатление. А с
другой  стороны,   я   подумал:  ну  замечательное  стихотворение,  но  ведь
замечательные стихи пишут все.
     Через некоторое  время  Лоуэлл умер,  и на  похоронах его мы с  Дереком
впервые встретились. И оказалось, что у нас один и тот же издатель -- Роджер
Страус (нью-йоркское издательство "Фаррар, Страус энд Жиру". -- П. В.). Если
теперь прибавить Дерека, он  выпускал книги  двадцати нобелевских лауреатов.
Так  вот,  в  издательстве я  взял сочинения  Уолкота  и тут  понял,  что то
стихотворение  не было, как  говорят, отдельной  творческой  удачей, не было
исключением.  Особенно  сильно  мне  понравилось длинное,  в  книгу  длиной,
автобиографическое сочинение в стихах -- "Another Life", "Иная жизнь".
     Вы знаете, во  всякой литературе  существуют,  особенно на определенном
этапе, такие основополагающие (на  какой-то период) произведения.  У нас это
"Возмездие"  Блока, или потом  "Лейтенант  Шмидт"  Пастернака,  или  там еще
что-нибудь.  То,  что создает в поэзии как бы новую погоду. Вот "Иная жизнь"
-- такая новая территория.  Не  говоря о том, что территория,  описываемая в
этих стихах, буквально другая -- и психологически, и географически. И методы
описания несколько специфические.
     Потом, году в 78-м или 79-м, мы оба, Уолкот и я, оказались членами жюри
журнала "Международная литература сегодня",  который  издается  в Оклахоме и
раз в два года вручает премию, ее получали  Эудженио Монтале, Элизабет Бишоп
и  другие. Там тринадцать человек  членов  жюри,  и каждый предлагает своего
кандидата. Я  предложил Милоша,  а Уолкот --  Найпола, это его почти земляк.
Между  прочим, слухи  до меня  доносят, что и  в Стокгольме они шли голова в
голову. Выиграл Уолкот, а они довольно большие друзья.
     --  В Карибский  район Нобелевская  премия  теперь попадет не  скоро, а
Найпол хоть и моложе Уолкота на два года, но и ему шестьдесят.
     -- Но  это в скобках. А  в Оклахоме в финале  -- там  такой олимпийский
принцип, навылет, -- оказались Милош и Найпол, и в результате выиграл Милош.
Я понял,  что Уолкот уступил своего кандидата моему, и  спросил его, почему?
Он говорит -- и это  показывает, что  есть Уолкот  как поэт, -- он  говорит,
видишь ли, я уступил совсем не по той причине, какую можно представить. Дело
не  в  опыте  Восточной Европы, нацизме, Катастрофе  и  так  далее.  То, что
происходило и происходит по сей день у нас  в архипелаге, ничуть не уступает
катастрофе поляков или евреев, в нравственном отношении  особенно. Критерии,
говорит Уолкот,  совсем  другие: мне нравится, когда за тем, что  я читаю --
будь то поэзия или проза,  -- я слышу некий гул. Гул сфер, если угодно.  Так
вот,  у Найпола я этого не чувствую, а у Милоша -- да. И с тех пор  --  не с
этой фразы, а с Оклахомы вообще -- мы очень сильно подружились.
     -- Вы именно  такое слово  употребляете? "Друг" ведь куда  сильнее, чем
"friend".
     -- Вы знаете, это человек поразительного тепла. То есть от него исходит
эманация. Причем это не какие-нибудь кашпировские дела, просто в  самом деле
-- тепловая волна,  да? Когда я с ним, я всегда в этом поле.  Действительно,
как будто он перегрет на солнышке, -- учитывая то, откуда он взялся.
     -- Я однажды был в компании, где находился  Уолкот, и хорошо помню, что
вокруг него все время стоял хохот.
     -- Это правда. Он человек с фантастическим  чувством  юмора. Причем  он
ужасно живой, ему  все время  что-то  приходит в голову.  И вообще, чтобы он
лежал, тьфу-тьфу,  болел, скучал, гнил  --  этого я не  помню.  За последние
двадцать лет это самый близкий мне человек среди англоязычных. Мы с ним были
в самых разнообразных обстоятельствах в этом, да и в том полушарии.
     --  Во  всех  сопутствующих   присуждению  Нобелевской  премии  статьях
цитируются ваши слова: "лучший поэт английского языка"...
     -- Я действительно так считаю. А меня цитировать им  приходится потому,
что я о нем писал, и много. Не то чтобы я этим горжусь... Хотя нет, горжусь,
что это я? Горжусь и могу даже этим хвастать.
     -- В книге "Меньше единицы"  в статье об Уолкоте"The Sound of the Tide"
("Шум прибоя") вы  пишете,  что Уолкот --  вне  школ. А  в  чем  его, как вы
выразились, "основополагающее"  значение? О  каких "новых  территориях" идет
речь?
     -- В этой статейке я перефразирую Мандельштама: "Вот уже четверть века,
как  я  <...> наплываю  на русскую  поэзию".  Уолкот  вот  так  наплывает на
английскую  поэзию  и  теперь  наплыл  полностью.  Чем он  замечателен?  Это
классицистическая манера, которая  не  является альтернативой модернизму,  а
абсорбирует  модернизм.  Уолкот  пишет размером,  чрезвычайно разнообразен в
рифме.  Я  думаю,  что  человека, который по-английски  рифмует  лучше,  чем
Уолкот, -- нет. Далее:  он  очень красочен. Цвет ведь, на самом деле, -- это
духовная  информация. Если говорить о животных, то мимикрия  --  это больше,
чем приспособление, да? Что-то  это означает.  За  всем  этим стоит довольно
длинная  история --  ну  хотя  бы  эволюция,  а  это немало,  между  прочим,
побольше,  чем  история. Дерек  -- поэт  адамический. То  есть он,  в  конце
концов, пришел из того мира, где не все осмыслено и не все поименовано. Этот
мир не так уж давно и  заселен. Не очень  освоен западным человеком. Белыми.
Там  большинство пользуется еще понятиями, которые, в известной степени, еще
не полностью опосредованы опытом и сознанием.
     --  Что-то подобное мы наблюдаем в феномене латиноамериканского романа,
где к мифу ближе, чем в рафинированной Европе или Северной Америке.
     -- Дерек по расе --  негр. У него там, правда, много намешано. Но когда
вы рождаетесь  подданным Британской  империи  и цветным,  то  оказываетесь в
довольно диковинном положении. Если поприще ваше -- культура, то выбор очень
ограничен. Либо погрузиться в ностальгию по каким-то несуществующим  корням,
потому  что традиции нет никакой, за исключением устной. Либо -- отправиться
в поисках  приюта  в  культуру  хозяев. Первое  удобно, потому  что  там н