евоженной и  притихшей.  Хамид  без  всякого
выражения произнес:
     - Я не желал его смерти. Я вообще  не  желал  предсказывать  чью-либо
смерть.
     - Он мертв, уверяю вас, - ответил Фаррелл.
     Гарт подвел свое войско к внешней стене и, выступив вперед, крикнул:
     - Будьте столь любезны, отойдите подальше от стен, ибо мы не  желаем,
чтобы кого-нибудь ранило, когда стены падут.
     Фаррелл знал, что использование тарана для проникновения  в  замок  -
дело в Лиге столь же традиционное, сколь и выкупы или  пиршества  в  честь
победы, впрочем никакого тарана он в руках осаждающих не наблюдал. Тем  не
менее, несколько рыцарей спустилось со стен.
     - Всем стоять, - крикнул Симон. - Не  слушайте  его  и  держите  луки
натянутыми.
     Эйффи звучно поцеловала  сначала  одну  свою  ладонь,  потом  другую,
поднесла ладони ко рту и сдула поцелуи  в  сторону  замка,  разведя  руки,
чтобы напутственно помахать им вслед. Внутренние и  внешние  ворота  замка
рухнули, и воины Гарта устремились в поднявшееся облако пыли.
     Симон Дальнестранник и его лучники отчаянно стреляли прямо в облако и
уложили нескольких бойцов, пока те перебирались через обломки ворот. Затем
размахнуться хотя бы моргенштерном стало уже негде да и для судей места не
осталось. Замок бурлил и содрогался,  будто  вагон  подземки  в  час  пик;
сражающиеся рыцари, проскочив один мимо другого,  уже  не  могли  отыскать
былого противника или оказывались в гуще чей-то чужой схватки,  где  шансы
уцелеть были в точности равны шансам пасть от  меча  своего  же  товарища.
Упавшие весьма серьезно рисковали тем, что их затопчут, поэтому Фаррелл  с
Хамидом постарались убраться как  можно  дальше  от  места  сражения.  Они
забились в дальний угол замка, Фаррелл обнял  лютню,  а  Хамид  присел  на
землю, щегольски скрестив  под  собою  ноги  и  все  еще  продолжая  вслух
описывать происходящее. Пыль, серая и оранжевая, элегантно возносилась над
битвой, и застывала, словно пар от дыхания бойца.
     - А вот и они, - мягко сказал Хамид, и Фаррелл, подняв глаза, увидел,
как сквозь рухнувшие ворота входят в замок  пятеро  Эйффиных  новобранцев:
трое рядком впереди и двое сзади, в затылок, вступая  в  гущу  сражения  с
осторожностью кошек, подбирающихся к птичьей купальне. Фаррелла - даже при
том, что он о них знал - поразило их сходство  с  переодетыми  банковскими
управляющими.
     - Все более или менее из одной и той же эпохи, -  произнес  Хамид.  -
Сколько я способен судить,  один  из  них  норманн,  один  -  венецианский
кондотьер, двое из первых крестовых походов, а  вот  про  этого  малого  я
ничего сказать не могу, кроме того, что добра от него ждать не приходится.
     Оба поднялись на ноги, Хамид продолжал задумчиво:
     - Интересно, как ей удалось справиться с  психологическим  шоком.  Уж
больно спокойными они выглядят, особенно если учесть, что у них  наверняка
были совсем другие планы на вечер.
     Фаррелл во все горло выкрикнул первое пришедшее в голову слово:
     {- Настоящие!}
     Хамид прыснул, но больше никто не обратил на крик никакого  внимания.
Фаррелл заорал:
     - Настоящие мечи, у чужаков, осторожнее, у них настоящие мечи!
     Пятеро  рассыпались,  наметив  себе  по  жертве.   Венецианец   начал
подбираться к Симону  Дальнестраннику,  а  тот,  что  убил  Крофа  Гранта,
двинулся прямиком к Фарреллу и Хамиду.
     Хамид сказал:
     - Надо будет как-нибудь выбрать время  и  обсудить,  так  ли  уж  вам
стоило это делать.
     Норманн сбоку рубанул открывшегося Вильяма Сомнительного так, что тот
согнулся пополам, и поднял меч для завершающего удара, который  разнес  бы
шлем Вильяма вдребезги. Что было  дальше,  Фаррелл  не  увидел,  поскольку
убийца Крофа Гранта заслонил от него эту пару. Лицо убийцы выражало  живую
радость, словно он только что встретил в аэропорту милых сердцу друзей.
     Когда он  начал  вздымать  меч,  Хамид  громко  продекламировал:  "Не
хотелось бы мне поминать твою маму,  такая  была  хорошая  женщина"  -  и,
словно в танце, переместился влево от  Фаррелла.  Меч  невольно  качнулся,
последовав за ним, и Фаррелл ткнул лютней в физиономию убийцы, сбив  набок
стальную каску. Ввнутри у него все  завопило  при  мысли,  что  инструмент
используется вместо оружия, но он вспомнил, как тщеславный,  громогласный,
смешной Кроф Грант встал на его защиту, и изо всей силы  снова  ахнул  его
убийцу лютней по голове. Прекрасная эллиптическая спинка  лютни  вдавилась
вовнутрь, а убийца, покачнувшись, упал на колени.  Фаррелл  успел  ударить
еще раз, прежде чем Хамид уволок его подальше от этого места.
     Битва между тем с размаху въехала в полный хаос  и  покатила  дальше,
пропустив по меньшей мере две станции. Понимала Эйффи или не понимала, что
она не сможет управлять своими  новобранцами  настолько,  чтобы  они  лишь
притворялись, будто того и  гляди  кого-нибудь  убьют  -  что  притворство
отнюдь не по их части - о том, какое впечатление эти пятеро произведут  на
прочих воинов Гарта она определенно не подумала. Некоторые из  его  лучших
бойцов до смерти перепугались, только увидев их, и  возблагодарили  судьбу
за то, что она уже успела вывести их из строя. Другие удивительным образом
осерчали и обратились против своих  ужасных  союзников,  обороняя  рыцарей
Симона Дальнестранника от каких бы то ни было посягательств,  кроме  своих
собственных. В ответ Эйффины новобранцы, не колеблясь, ударили по  ним,  и
настоящие мечи окрасились настоящей кровью, оставляя  воинов  обеих  армий
кого с  негодной  в  дело  правой  рукой,  кого  с  рассеченным  ахилловым
сухожилием, а кого бредущим, пошатываясь, наполовину ослепшим и держащимся
за расскроенный череп. Фаррелл  и  сам  получил  удар  поперек  груди,  от
которого кольчуга Джулии так впечаталась в его тело, что кольчатый узор на
коже был заметен еще две недели спустя, и такое же время дыхание  Фарреллу
давалось с немалым трудом. {Они впятером перебьют нас всех.}
     Позже он и Хамид сошлись во мнении, что  Джон  Эрне  может  гордиться
своими учениками, а  ученики  в  их  черед  обязаны  ему  жизнью,  хотя  в
большинстве своем и  не  подозревают  об  этом.  Какими  бы  неумехами  ни
выглядели они рядом с профессионалами из двенадцатого столетия, движения и
приемы защиты, которым научил их Джон Эрне, спасли их хотя  бы  от  участи
быть зарубленными на месте. Фаррелл видел, как полный юноша с пропитанными
кровью реденькими светлыми усами обманным движением бедер, точным,  словно
у бейсбольного игрока, свалил с  ног  норманна;  он  видел,  как  один  из
крестоносцев обрушил на  голову  ронина  Бенкеи  рубящий  удар,  способный
рассадить и деревянный щит и  укрытое  за  ним  тело  -  но  ронин  Бенкеи
отшагнул вбок и с такой силой двинул вверх свой круглый стальной щит,  что
меч выскочил из  руки  крестоносца  и,  кувыркаясь,  улетел  к  внутренним
воротам. Крестоносец не стал его подбирать и в дальнейшем с большой злобой
орудовал кинжалом. Фаррелл навсегда сохранил уверенность, что меч подобрал
Гарт де Монфокон.
     Тем временем откуда-то заслышался громовый рев - кто-то снова и снова
вколачивал в пыльные сумерки имя:
     {- Эйвиндссон! Эйвиндссон!}
     Вблизи ворот, рыча и вращая над головой  топором  размером  с  добрый
двуручный меч, стоял Бен. Фаррелл уже видел у него однажды  такое  лицо  -
пылающее белым  огнем,  искаженное  яростью,  раздирающей  человека  иного
времени, и упоение этой  яростью,  для  которого  Фаррелл  знал  несколько
мертвых  названий.  Топор  проносился  над   головой   Бена   со   звуком,
напоминающим торопливое дыхание какого-то крупного зверя, а Бен  продолжал
реветь имя, словно томимый смертельной скорбью по себе самому:
     {- Эйвиндссон! Эйвиндссон!}
     Пятеро воинов Эйффи устремились к нему, и он встречал их,  набегавших
попарно и поодиночке, то используя длинное топорище, как кол,  которым  он
пробивал головы и крушил ребра, то вынуждая их отшатываться от  свистящего
полумесяца лопасти, не давая им и мгновения передышки,  которая  позволила
бы собраться с разумением и прибегнуть к привычным для них приемам боя, но
безостановочно молотя их игрушкой, вообще говоря, не способной поранить  и
кожи. Впоследствии Фаррелл сообразил, что всем пятерым явно приходилось  в
их собственном времени сталкиваться со страшным  берсерком  и  именно  это
обстоятельство заставило их обратиться в бегство, а вовсе не то,  что  Бен
одним концом топора ненадолго вышиб дух из  венецианца,  а  другим  заехал
норманну по ребрам, отчего тот выкатился из ворот,  будто  крокетный  шар.
Тут-то и наступил настоящий конец  Войны  Ведьмы,  ибо  остальные  четверо
просто-напросто последовали за норманном - профессионалы,  отступившие  во
избежание ненужных потерь. Эйффи с криком побежала за  ними,  но  они  уже
далеко ушли в темнеющем воздухе,  явно  отыскивая  место,  в  котором  их,
вырванных  из  разумно  устроенного  мира,  вышвырнуло  в  этот.  Фарреллу
показалось, что он увидел, как они отыскалии это место, но тут  их  скрыли
деревья.
     Все же они долго не шли у него из  головы,  и  время  от  времени  он
представлял их себе  завязшими,  подобно  Манса  Мусе,  в  его,  Фаррелла,
времени - несчастных кондотьеров, засосанных Парнелл-стрит, по которой они
с безумным ревом носятся среди полубезумцев, притворных безумцев  и  тихих
молодых людей, мечтающих  о  том,  как  они  убьют  кого-то  морально.  {А
впрочем, откуда мне знать, может, и приживутся. Вероятно, такое  случается
гораздо чаще, чем я полагаю. На  худой  конец,  пристроятся  где-нибудь  в
Центральной Америке.} Он никогда их больше не  видел,  да  не  очень-то  и
хотел увидеть, но и поглядывать по сторонам никогда уже не переставал.
     Последняя атака Симона, зажавшая  Гарта  с  его  уцелевшими  рыцарями
между мечом Симона и топором Бена, показалась изрядно скучной всем, кто  в
ней так или иначе участвовал.  Когда  главный  судья  выкрикнул:  {"Солнце
село, крепость стоит!"} - фанерный замок, у которого  рухнули  все  четыре
угла, но еще кое-как  стояли  две  уцелевших  тряских  стены,  остался  за
дюжиной,  примерно,  осевших  наземь  чумазых,  хохочущих  мужчин.  Из  их
пересохших глоток вырвалось слабое, насмешливое ура, и Бен, наконец, утих,
озираясь вокруг с болезненным выражением на вздрагивающем лице  и  опустив
топор, который теперь волочился за ним по земле. Сидевшую на  расщепленном
топорище лопасть  свернуло  набок,  кожаная  обмотка  ее  была  разодрана,
изнутри высыпалась снежно-белая пенопластовая крошка.
     Ощущения  праздника  почему-то  ни  у  кого  не   возникло.   Мертвые
поднимались, отряхиваясь и обмениваясь со  своими  запыхавшимися  убийцами
замечаниями насчет оружия, между тем как два студента-медика, состоящие  в
помощниках лекаря, накладывали томпоны и перевязывали  неподдельные  раны,
становившиеся все более необъяснимыми. Из  густеющего  тумана  появлялись,
чтобы договориться об условиях выкупа, пленные; поле боя  на  скорую  руку
прибрали; было даже выпито некоторое количество положенного по обычаю  эля
и спето несколько победных песен.  Эйффи  и  Никлас  Боннер  с  последними
лучами  солнца  исчезли.  Спустя   какое-то   время,   несколько   человек
отправились на поиски Крофа Гранта.
     На теле его не нашли ни царапины, и никакой крови не  видно  было  на
листьях в том месте, где он лежал. Бен и  Фаррелл  стояли  бок  о  бок  на
обрывистом берегу, следя за  первой  шлюпкой,  уплывавшей  туда,  где  уже
загорелись огни. Неподалеку от них Хамид, как он  делал  из  года  в  год,
выводил плач по всем павшим:
     {- С весельем ушли они в стан богов, соратники нашего утра.}
     На мгновение шафрановая рубаха Гранта  вспыхнула  розовой  искрой,  и
тени поглотили ее.
     Фаррелл сказал:
     - Я все надеялся, что никто из иного времени не  может  по-настоящему
убить человека в этом, - Бен не ответил, и Фаррелл,  почувствовавший,  что
должен продолжать разговор, сказал: - Ну что  же,  выходит,  Зия  все-таки
накликала смерть. Зия и Хамид.
     Бен повернулся  к  нему,  и  Фаррелл  увидел  лицо  пятнадцатилетнего
мальчика, хрупкое от боли, как яичная скорлупа.
     - Они накликали две разных смерти, - сказал он. - Эгиль умер.
     Фаррелл молча глядел на него. Мальчик с беззащитным лицом добавил:
     - Он умер. Эгиль мертв. Я чувствовал, как он умирает.
     Фаррелл тронул его за плечо, но Бен отстранился.
     - Ты хочешь сказать, что потерял с ним контакт, что связь прервалась?
Так?
     {Ну правильно, Фаррелл, ну молодец. А как  же  иначе?}  Ему  хотелось
обнять Бена, как Бен обнимал Зию, но он не решался.
     - Я хочу сказать, что он умер, - ответил Бен. - В  своем  времени,  в
своем настоящем времени, в возрасте тридцати девяти лет.
     Фаррелл попытался прервать Бена, но тот предупредил его вопрос.
     - Я не знаю, отчего он умер. И никогда уже не узнаю. Люди то  и  дело
умирали в девятом столетии, тридцать девять - это  почтенный  срок.  Но  я
всегда теперь буду думать, что умер он  из-за  меня.  Из-за  того,  что  я
сделал с ним, что  заставлял  его  делать.  Может  быть,  я  измучил  его,
наградил его язвой или  болезнью  сердца,  или  с  ним  случился  удар,  -
внезапно лицо Бена судорожно задергалось, но глаза остались  сухими.  -  Я
почувствовал, что он  умирает,  Джо.  Пытался  закрепить  ворота  и  вдруг
почувствовал.
     - Вот почему ты начал выкрикивать его имя.
     Краем сжатой в кулак ладони Бен яростно тер  рот,  соскребая  с  него
вкус смерти. Фаррелл сказал:
     - Ты же не знаешь точно, что это ты его  убил.  Не  можешь  ты  этого
знать.
     Пятнадцатилетнее лицо снова повернулось к нему, странно  припухшее  и
комковатое в темноте, как будто проглоченное его обладателем горе  вызвало
аллергическую реакцию. Бен слабо улыбнулся.
     - Видишь ли, если я не знаю точно, значит  мне  остается  теряться  в
догадках до конца моих дней. А если я признаюсь себе, что убил  его,  убил
тысячу лет назад, тогда я смогу надеяться, что рано или поздно мне удастся
перестать думать об этом. Не похоже на то, но вдруг?
     - Господи, да заплачь же ты, наконец, - потребовал Фаррелл. -  Ты  же
надорвешься, если не заплачешь.
     Но Бен покачал головой и ушел ко второй  шлюпке,  которой  предстояло
вот-вот отплыть. Фаррелл стоял, глядя на воду, и воображая,  как  Эйффи  с
Никласом Боннером шустро скользят по  воде  на  байдарке,  уютно  сокрытой
между темными волнами. Крупная морская чайка большую часть пути летела  за
шлюпкой, падая на воду, словно  пытаясь  выхватить  последние,  блестящие,
точно селедочьи спинки, осколки  дневного  света  из  оставляемой  шлюпкой
кильватерной струи.




                                   XVII

     Смерть Крофа Гранта отнесли за счет сердечного приступа. У него  и  в
самом  деле  что-то  давно  уже   было   не   в   порядке   с   коронарным
кровообращением, и врачи советовали ему по возможности не перенапрягаться.
История эта вызвала определенный шум, несколько дней  подряд  не  сходя  с
газетных  страниц  по  всему  побережью  Залива,  -   не   столько   из-за
полицейского расследования, отличавшегося как исчерпывающей глубиной,  так
и полным отсутствием воображения, сколько из-за угроз вдовы  Крофа  Гранта
вчинить Лиге  Архаических  Развлечений  иск  на  тридцать  пять  миллионов
долларов. Согласно сообщениям прессы, она ставила Лиге в  вину  не  только
смерть,  но  также  и  немалую  часть  жизни  мужа   -   от   упадка   его
профессиональной репутации до нерегулярных приступов  подагры,  все  более
частых провалов в памяти,  отвергнутых  предложений  занять  где-нибудь  в
другом месте более приметный пост и общего разлада в семейной жизни.
     - Я даже выйти с ним никуда не могла! Он чего-то говорил, говорил,  я
и половины не понимала, а потом  вдруг  вызывал  метрдотеля  на  дуэль  за
симпатии к англичанам. Дети и те  перестали  нас  навещать.  Эти  мерзавцы
превратили образцового мужа и отца в какого-то Владетеля  Баллантре,  черт
бы его побрал!
     В суд на Лигу она, разумеется, не подала,  но  зато  наняла  частного
детектива, очень серьезно отнесшегося к порученному делу. Еще долгое время
после того, как исчезли репортеры, он маячил в поле зрения,  с  терпеливым
тщанием отыскивая и опрашивая почти  каждого,  кто  находился  на  острове
Казадор во время Войны Ведьмы. Строго говоря, он попусту  тратил  время  и
силы, поскольку те несколько человек, которые присутствовали  при  кончине
Крофа Гранта, все, за вычетом Фаррелла,  скорее  всего  вернулись  к  себе
домой, в раннее Средневековье; тем не менее он действовал людям на  нервы,
и люди начали покидать Лигу. Слишком много странных  и  серьезных  ранений
оставила после себя  эта  война,  слишком  многие  просыпались  ночами  от
слишком похожих кошмаров, сквозь которые проносились  кишки  с  зубами,  и
слишком многие, пытаясь завести разговор о  закатном  сражении  и  пятерке
физиономий,  таких  же  безжалостных,  как  закат,  обрывали  эти  попытки
одинаковым пожатием плеч, так что со стороны казалось, будто они  умоляюще
ежатся. У детектива возникли серьезные подозрения,  что  в  деле  замешаны
наркотики, о чем он и сообщил вдове Крофа Гранта. Вдова ответила, что  так
она и знала, и приказала ему вывести этих мерзавцев на чистую воду.
     - Шестьдесят один год, ума не больше, чем у брюквы, так они еще взяли
и прикончили его своими треклятыми наркотиками.  Ну  разумеется,  это  все
объясняет.
     Репортеры  вернулись  еще  раз,  на  похороны,   поскольку   на   них
присутствовала, согласно выраженной в завещании воле Крофа Гранта, большая
официальная делегация Лиги в соотетствующих костюмах. Фаррелл стоял  рядом
с Джулией и парой негромко беседующих коллег Гранта по факультету  изящных
искусств, наблюдая, как в восковом воздухе предназначенной  для  отпевания
усопших часовни вспыхивают, склоняясь у гроба, плюмажи, высокие  конусы  с
вуальками,  капюшоны,  камзолы,  плащи,  гамбизоны,  мантии,   накидки   и
пелерины. В эту неделю Лига приобрела четырнадцать новых членов, более чем
возместив свои потери.
     Обнаружилось также, что во время войны никто, кроме  Фаррелла,  Эйффи
на острове не видел. Люди Гарта решительно отрицали,  будто  она  хоть  на
минуту возглавила их или как-то помогала им колдовством,  к  тому  же  два
свидетеля, не считая ее отца, клялись, что весь конец недели она провела в
Купертино, в гостях у двоюродной  сестры.  Фаррелл  рассказал  Джулии  обо
всем, чему был свидетелем, от тантрического совокупления Эйффи  и  Никласа
Боннера до яростного отчаяния, в  которое  впал  Бен  из-за  смерти  Эгиля
Эйвиндссона, случившейся где-то около 880-го года. Джулия молча  выслушала
его, а когда он закончил, спросила:
     - И что ты намерен делать?
     На похоронах Крофа Гранта она горько  плакала,  удивив  Фаррелла  тем
сильнее, что больше никто не проронил и слезинки.
     - Ну что делать, ну, поговорю с этим типом, которого  она  наняла,  -
ответил  он.  -  Бегать  за  ним  я  не  собираюсь,  но  когда  он  явится
переговорить со мной, я расскажу ему все, что знаю. Это честно?
     Джулию его ответ, казалось, удовлетворил, что обрадовало Фаррелла.  В
приливе чистосердечия он добавил:
     - Вообще-то я надеюсь, что он до меня не доберется, но я попробую все
ему рассказать, - он и вправду намеревался сдержать данное слово.
     Однако детектив до него добрался, пришел прямо на работу, и  в  конце
концов Фаррелл, как и все прочие в Лиге, не сказал ему правды, отделавшись
чашкой кофе и недомолвками.
     - Джевел, ни черта бы не изменилось, расскажи я ему,  как  все  было.
Во-первых, он не поверил бы ни единому слову, не больше, чем  полицейские,
я это сразу почувствовал, а во-вторых... Нет, ты послушай. Во-вторых, если
бы и поверил, тоже ничего бы не изменилось. Того, кто убил  Крофа  Гранта,
все равно в городе нет, удрал за границу  да  еще  и  на  восемь  столетий
назад.