пентаклем, да что же ты делаешь, козел полоумный!
     Таковы были первые слова, которые Фаррелл услышал из уст Эйффи.
     Мужчина ответил не сразу,  и  когда  ответил,  речь  его  уже  начала
изменяться, но смех продолжал рокотать, оттеняя каждое слово.
     - На деле, одного истинного пентакля более чем достаточно.  Это  круг
надлежит очерчивать трижды, но и ему не дано отвадить  ничего  такого,  от
чего не смогли бы умчать деву столь дивные голени.
     Негромкий смешок скользнул мимо Фаррелла на мягких лапках, словно  бы
вознамерясь в дальнейшем зажить в Бартон-парке своей, независимой  жизнью.
Незнакомец продолжал:
     - Так или эдак... о нет, пардон, я, кажется, понял - в любом  случае,
вопрос это спорный, ибо пентакль ограждает тебя лишь от демонов и подобной
им нечисти, а добрый Ник Боннер никак уж не демон. Даже и Виль Шекспир  ни
разу не называл меня так, а уж он-то потратил больше времени, чем  кто  бы
то ни было, тщась изобрести для меня подходящее имя, - поначалу голос  был
сух, словно пламя, теперь же, осваиваясь, он  обретал  краски  и  полноту,
подобно юной бабочке, расправляющейся в ласкающем свете луны.
     Фаррелл, присев на корточки и таясь, бочком подбирался к ним, пока не
увидел Эйффи, глядевшую почти прямо на него из до странного  малой  рощицы
обгорелых мамонтовых деревьев. Некий лесной пожар  пожрал  их,  обратив  в
стоячие головешки, в подобия огромных черных стульев с высокими  спинками,
подтянутых волоком к сколоченному из единого  воздуха  столу.  В  тени  их
спиной к Фарреллу  стоял  мужчина,  и  Фаррелл  скорее  почувствовал,  чем
увидел, что сложением он так же изящен, как Эйффи, и совершенно гол.
     Эйффи уже приходила в себя, так быстро обретая повадку  самоуверенной
гордости, что Фаррелл только дивился.
     - Я начертала пентакль, - сказала она,  -  потому  что  мне  приспела
охота вызвать демона. Если ты не демон, убирайся туда, откуда пришел.  Мне
ты не нужен.
     Она с запинкой добавила несколько слов - латинских, решил Фаррелл.
     Вновь полыхнул смех, и Эйффи отступила на  шаг,  пальцами  коснувшись
лица.
     - Драгоценная белочка, зайчик мой, наидражайшая из куропаточек, чтобы
снова предать  этой  муке  Никласа  Боннера,  потребно  столько  поповских
причитаний, что они и самой великой Невинности не по зубам. С тех пор  как
магистр Джакопо Сальвини сгорел на Аугсбургском костре, надо мною никто не
властен, а то был человек, у коего демоны подметали  полы  и  чистили  его
прекрасных коней, - он негромко присвистнул и издал  новый  смешок.  -  Но
увы, сорок всадников при полном вооружении явились, чтобы предать очищению
его самого, и он не успел даже выспросить у своей  слабоумной  племянницы,
какие такие блага наобещал ей душка Ник в  темном  углу  вблизи  очага.  А
вместе с Магистром покинули сей мир и единственные слова,  имевшие  власть
над моей душой, так что теперь я совершенно  свободен.  Ах,  дитя  мое,  и
заклинания, кои способны сковать самого Люцифера,  не  властны  застегнуть
малую пуговку на вороте Никласа Боннера.
     Даже на таком расстоянии Фаррелл видел, что тоненькая девушка дрожит,
однако ответ ее прозвучал невозмутимо.
     - Ты лжец. Кто-то ведь отослал тебя в лимб или где ты  там  пребывал,
пока я тебя не вызвала. Ты ничтожество, а мне по-прежнему нужен демон.
     Голос ее был голосом лютни, резким и  переменчивым,  в  нем  слышался
звон сыплющихся монет  и  дробный  стук  маленьких  барабанов,  и  свирест
круглой резинки.
     Легко опустившись на корточки, обхватив себя руками  и  раскачиваясь,
Никлас Боннер воскликнул:
     - Отменный выпад, сладчайшая ягодка, утерла  нос  старику!  И  право,
сколь восхитительно остры твои речи.
     Собственные его речи быстро утрачивали  присущую  им  изысканно  злую
музыку; Фаррелл слышал,  как  съеживаются,  подобно  проколотым  воздушным
шарикам, гласные, как протяжные звуки сменяются железобетонными согласными
Седар-Рапидс. Никлас Боннер продолжал:
     - Ну что ж, ты очаровательная глупышка, но не полная дура. Сказать по
правде, последним своим пламенным выдохом магистр Джакопо отправил  своего
доносителя в такую ночь и безмолвие,  что  я  едва  не  рыдал  от  желания
соединиться с ним в его уютном аду. О, он умел отомстить, умел лучше  всех
на свете, и я узнал об этом еще до того, как он испустил дух.
     И во второй раз то же леденящее, безмерное отчаяние просквозило в его
голосе и сгинуло.
     - Значит, если б не я.., -  промолвила  Эйффи.  С  такого  расстояния
Фаррелл не мог разглядеть, что выражает ее лицо, но осанка  девушки  стала
иной, и тяжелую гриву волос  она  отмахнула  назад.  Теперь  она  говорила
медленно. - Выходит, ты мне обязан. Я оказала тебе большую услугу.
     На этот раз Никлас Боннер залился столь безудержным смехом,  что  ему
пришлось опереться на руки, чтобы не пасть на землю.
     - Нет, право же, это стоит того, чтоб  поднатужиться  и  как  следует
растолковать тебе все на местном  наречии,  -  он  откашлялся,  так  и  не
оторвав ладоней от залитой лунным светом  земли,  припадая  к  ней,  будто
золотая лягушка. - Детка, и тем уж, что я не демон, я  оказал  тебе  такую
услугу, какой никто от меня не дождался за целую тысячу лет. Позволь  тебе
заметить, что если бы тебя услышал наисмиреннейший, самый задохлый,  самый
жалкий из демонов, самая что ни  на  есть  малявочка  -  девочка  моя,  да
мельчайший  из  них  вцепился  бы  в  твое  грошовое  заклинание,  как   в
спасательный трос, и сожрал тебя раньше,  чем  ты  успела  бы  написать  в
штанишки. О, мы с тобой более чем квиты, можешь поверить мне на слово.
     - Если бы я верила людям на слово, ты бы здесь не стоял,  -  отвечала
она. - Так что не  надо  обо  мне  беспокоиться,  ладно?  Я  сама  о  себе
позабочусь и сумею справиться с любым существом, какое вызову.
     Тесно вытянув руки вдоль тела, она склонилась к сидящему на корточках
человеку.
     - Я прибегала к этому заклинанию трижды, - сказала она,  -  и  каждый
раз нечто приходило в движение и кто-то являлся ко мне. Не  демон,  ладно,
этого я еще не добилась, но кого-нибудь я обязательно получала.  Я  Эйффи,
слышишь ты, Никлас Боннер, наглый козел? И я обладаю властью над вещами.
     Теперь  Никлас  Боннер  встал.  Голое  тело  его  отбросило  неясную,
извилистую лунную тень - Фаррелл  смотрел,  как  она,  юля  меж  обгорелых
древесных остовов, подползает к нему; когда она ткнулась ему в лодыжку, он
с определенностью ощутил, как  самая  суть  его  и  суть  Никласа  Боннера
сопряглись в единую цепь, подобно двум электродам. Он попытался  отступить
от тени, но та, будто его собственная, передвинулась вместе с ним.
     - Да, властью ты обладаешь, - помолчав, произнес Никлас Боннер. Голос
его, окончательно лишившись веселости, звучал задумчиво и осторожно.  -  К
чему отрицать,  ты  и  вправду  владеешь  неким  умением.  Но  как  ты  им
пользуешься, вот в чем вопрос, - как ты им пользуешься?
     Эйффи не отвечала, и он нетерпеливо продолжил:
     - Ну давай же, открой свои  карты,  скажи.  Что  уж  такое  особенное
может, по-твоему, дать тебе демон? Чего тебе хочется?
     Совершенно неожиданно  Эйффи  хихикнула,  пискляво,  точно  древесная
лягушка.
     - Мне хочется кое-кому насолить, -  сказала  она.  -  Просто-напросто
свести с ними счеты и все.
     На этот раз Фаррелл почувствовал и улыбку Никласа  Боннера  -  нежное
тепло потекло по нему, словно вернувшееся из  детства  дразнящее  ощущение
вины, заставив и его улыбнуться. Очень  мягко,  почти  зачарованно  Никлас
Боннер сказал:
     - Те-те-те, какая приятная встреча.
     Он протянул к Эйффи руки и  легкой  походкой  тронулся  к  ней  через
рощицу, и тень, пританцовывая, поскакала за ним.
     На этот раз она не отпрянула, отпрянул  Фаррелл,  избавившийся  и  от
тени, и от какого-либо желания смотреть, что будет  дальше.  Переваливаясь
на карачках,  как  селезень,  он  неуклюже,  задом  заковылял  вон  из-под
деревьев и, добравшись до открытого места, встал, отряхнулся, повернулся и
заморгал, обнаружив прямо перед собой  каштаново-карий  взгляд  и  коротко
подстриженную бородку черного Сарацина.
     - А. Вот вы где, - вежливо произнес Сарацин.
     - Совсем не уверен, - искренне ответил  Фаррелл.  За  его  спиной,  в
рощице мамонтовых деревьев дважды, испуганно и счастливо, хохотнула Эйффи.
Сарацин ее, казалось, не слышал.
     - Благородное общество топочет ножками и  голосит,  желая,  чтобы  вы
сыграли на бис, - сказал он. - Пора открывать второе отделение.
     Фаррелл, нелепо радуясь тому, что видит Сарацина, расплылся  в  такой
улыбке, что у него заныли щеки.
     - А где же ваша замковая тарабарщина?  Вы  не  боитесь,  что  вас  за
подобные разговорчики лишат профсоюзного билета?
     - Я бард, друг мой, - ответил Сарацин. - Мне разрешается. Я поставляю
им полные  циклы  баллад  на  гаельском,  арабском,  валлийском,  датском,
старо-английском  и  англо-норманнском  плюс  большие  куски  из  "Carmina
Burana" [Составленная в XIII в. антология  рифмованных  латинских  стихов,
сочиненных голлиардами.]. Так что приходится давать мне поблажку.
     Смех Эйффи оборвался на резком и одиноком  вскрике,  но  Сарацин  уже
пропустил свою руку под руку Фаррелла и развернул его в  сторону  лужайки,
не прерывая непринужденного и приятного разговора.
     - Да бардам и нельзя их не давать. Загляните как-нибудь на бардовский
фестиваль, и вы сразу поймете, почему я так говорю. Всем  прочим  выходить
из образа негоже, но коли речь зашла о состязаниях бардов, то черт возьми,
за что только нам не приходится браться! Мне однажды выпало  перелагать  в
ямбические терцины всю грандиозную эпопею Кинг-Конга. Битый час я  из  нее
выбирался.
     Пока они продолжали путь, Сарацин продолжал  болтать  все  с  тем  же
изяществом и, не дожидаясь вопросов, сообщил среди прочего, что он -  один
из основателей Лиги Архаических Развлечений.
     - Я, Симон, Пресвитер  Иоанн,  Олаф  и,  может  быть,  еще  с  дюжину
отборных чудаков, помешавшихся на Средних  Веках,  все  мы  молотили  друг
друга на заднем дворе у Гарта. Ни  правил,  ни  организации  -  мы  просто
сходились время от времени и предавались этому занятию. Хотя конечно,  уже
и в те дни находились ребята, которые изготавливали для  нас  моргенштерны
из  крокетных  шаров  и  велосипедных  цепей,   используя   вместо   цепов
автомобильные антенны. Так что в конце концов возникла необходимость  хоть
в каких-то правилах, а тогда уже люди стали  приходить  целыми  семьями  и
пришлось приискать занятие и для женщин.  Без  женщин  мы  бы  никогда  не
создали Лигу.
     - Но главным и поныне остаются поединки, - сказал Фаррелл.
     Сарацин покачал головой.
     - Не в том смысле, какой вы вкладываете в эти слова. Мы -  театр,  мы
предоставляем людям вроде Елизаветы сцену,  на  которой  она  может  стать
развращенной, любострастной, загадочной Кровавой Графиней из Трансильвании
- и поверьте мне, в реальной жизни она очень редко проявляет какие-либо из
этих  качеств.  Или  возьмите  Симона  Дальнестранника.  Симон  -   юрист,
составляет какие-то  контракты  и  ненавидит  свою  работу.  И  себя  тоже
ненавидит за то, что побоялся вовремя объяснить родителям, до чего ему  не
хочется  становиться  юристом,  ненавидит  за  то,  что   боится   бросить
юриспруденцию и начать все заново, основав где-нибудь в  Белизе  небольшую
авиалинию. Здесь же - здесь он кондотьер, вольный капитан, лучший  боец  в
Лиге после Эгиля Эйвиндссона, здесь он ничего не боится. А все, что делаем
мы -  это  предоставляем  ему  место,  в  котором  он  по  уикэндам  может
обращаться в Симона Дальнестранника.
     - А для Никласа Боннера у вас место найдется? - тихо спросил Фаррелл.
     Сарацин  улыбнулся  неуверенно  и  кротко,  как  если  бы  не  вполне
расслышал вопрос,  но  страшился  в  этом  признаться,  однако  рука  его,
обвивавшая руку  Фаррелла,  дрогнула,  а  непринужденная  поступь  немного
ускорилась. Фаррелл спросил:
     - Ну, а вы? Что дает вам эта столь удобная репертуарная труппа?
     Сарацин  погрозил  ему  пальцем  и  нахмурился  с  такой   элегантной
суровостью, что Фаррелл не получил и отдаленного представления, остерегают
ли  его  от  чего-то,  осуждают  или  попросту  весьма  странным   образом
вышучивают.
     - Два совершенно различных вопроса, добрый мой  миннезингер.  Кто  я,
как  не  чернокожий,  оказавшийся  достаточно   глупым,   чтобы   получить
классическое образование - и  заметьте,  здесь,  на  танцах,  присутствует
множество людей, которые и этого вам о  себе  не  расскажут.  Тут  у  нас,
знаете ли, все как во времена Золотой Лихорадки - люди не желают, чтобы  к
ним лезли с вопросами о том, как они прозывались там, в Штатах.  В  именах
кроется магия,  собственно,  никакой  иной  магии  и  не  существует,  это
известно любой культуре. Если у вас хватает здравого смысла,  то  вы  даже
богам не позволите вызнать ваше настоящее имя.
     Внезапно он встал и улыбнулся Фарреллу совершенно  по-новому:  узкой,
как бы припухлой улыбкой существа, способного большую часть жизни питаться
личинками, молодыми побегами и ежевикой - большую, но не всю.
     - И однако же кто я здесь, как не  Хамид  ибн  Шанфара,  поэт  и  сын
поэта-изгнанника, историк, повествователь, Придворный Хранитель  Легенд  и
Архивов. В кое-каких областях на юге Сахары меня могли б называть griot'ом
[В Западной Африке - поэт, музыкант и колдун (фр.)].
     Скругление лба его, невысокого и гладкого, в точности отвечало изгибу
свисающей у него с кушака маленькой сабли.
     - Значит и вам от него привет, - сказал  Фаррелл.  -  Какая  приятная
встреча.
     Только в каштановых глазах и мелькнуло нечто в ответ на слова Никласа
Боннера.
     Хамид небрежно продолжал:
     - Обучить же этому невозможно. Наверное, я мог бы где-то  преподавать
все, что узнал в Лиге, но меня никогда не посещало такое желание. Я изучал
это не для того, чтобы учить других. Мне просто хотелось пребывать в  моем
теперешнем качестве, что далеко не всем кажется понятным, - он снова пошел
вперед, искоса поглядывая на Фаррелла. - Это как у вас с лютней, да?
     - Как у меня с лютней, - согласился  Фаррелл.  -  И  как  у  Эйффи  с
магией, да?
     Хамид не отвечал, пока они не подошли почти к  самому  краю  лужайки.
Там уже опять танцевали - бранль, если судить  по  музыке,  звуки  которой
мешались со смехом. В конце концов Хамид произнес:
     - Ну, и это ведь тоже роль,  такая  же,  как  трубадур  или  бард.  В
Гиперборее - знаете, там, в Сакраменто - имеется одна  дама,  занимающаяся
ведовством, или Древними  Верованиями  -  это  можно  назвать  по-разному.
Внешне она вылитый картотечный шкаф, а послушать ее, так колдовство -  это
что-то вроде органического мульчирования. В  Королевстве  Под  Горой  свои
ведуньи, те все больше ауры читают да предсказывают землетрясения. А у нас
Эйффи, - он  немного  замялся  и  отпустил  руку  Фаррелла,  чтобы  заново
перемотать свой индиговый тюрбан. - Так вот, я не знаю, видели ли вы,  чем
она там забавлялась...
     - В том-то и горе, что видел - грустно сказал Фаррелл.
     Теперь Сарацин явно заторопился, они уже приближались к танцующим,  и
Фарреллу приходилось шагать помашистей, чтобы держаться с ним вровень.
     - Хамид, - сказал он, - мы друг  друга  не  знаем,  я  забрел  к  вам
случайно и все это не моя забота. Но вы  здесь  имеете  дело  вовсе  не  с
культурно-антропологическим аутсайдером, который сажает фасоль  непременно
голышом и только при полной луне. То, с чем вы имеете  дело  -  это  самая
настоящая баба-яга.
     Хамид, не взглянув на него, фыркнул.
     - Друг мой, Эйффи для нас - подобие талисмана, она выросла  вместе  с
Лигой. А в колдунью она играет с младых ногтей.
     - По-моему, она заигралась, -  сказал  Фаррелл.  -  Послушайте,  я  с
удовольствием, с самым что ни на есть располнейшим  удовольствием  поверил
бы, что она репетировала со своим ухажером  какую-то  школьную  пьесу  или
даже выполняла некий обряд, имеющий  целью  увеличить  плодородие  здешних
земель. Или что меня одолели  галлюцинации,  или  что  я  все  неправильно
понял.
     Он  ухватил  Хамида  за  полу  белого  полотняного   одеяния,   чтобы
остановить его хоть на минуту.
     - Но на сей раз мне себя  ни  в  чем  таком  убедить  не  удастся.  Я
понимаю, что я увидел.
     Потянутый за подол Хамид резко поворотился  и  ударом  отбросил  руку
Фаррелла,  промолвив  голосом,  в  котором  обнаружилась   вдруг   грозная
ласковость:
     - Барда хватать нельзя, никогда больше не делайте этого.
     Теперь в нем не было  ничего  ни  от  ученого,  ни  от  шута,  ни  от
придворного - Фаррелл увидел перед собой проведшего целую жизнь в пустыне,
похожего на клубок  колючей  проволоки  жреца,  противостоящего  истинному
святотатству.
     - Вы не понимаете, что вы увидели, - прошептал этот жрец. -  Поверьте
мне.
     Музыка заглушала слова, так что Фаррелл едва их расслышал.
     - Она любит пускать пыль в глаза, вот и все, - продолжал Хамид, -  ей
нравится находиться в центре внимания. Что вы хотите, ей только пятнадцать
лет.
     - Настоящие ведьмы и колдуны были, скорее всего, юнцами, -  задумчиво
произнес Фаррелл.  -  Я  никогда  не  жаждал  власти  так  сильно,  как  в
пятнадцать лет.
     Но Хамид уже сгинул, поспешив замешаться в  пылающий  всеми  красками
водоворот танцующих, расплескавшийся за края лужайки, рассыпавшийся вокруг
Фаррелла на отдельные пары запыхавшихся,  шумно  отдувающихся  и  едва  не
валящихся наземь людей. Грациозный, как богомол, и  учтивый,  как  смерть,
крадущейся походкой приблизился Гарт де  Монфокон.  Фаррелл  чуть  заметно
мотнул головой, и Гарт, улыбнувшись - будто застежка-молния  разошлась  на
лице - двинулся туда, откуда пришел Фаррелл.
     Джулия стояла у музыкантского помоста, разговаривая с леди Хризеидой,
но, едва заметив Фаррелла, метнулась к нему и торопливо его обняла.
     - Где ты был? - спросила она. - Я беспокоилась, куда ты подевался?
     - Да так, прогулялся немного, - ответил Фаррелл. - Извини, надо  было
тебе сказать.
     - Я не знала, куда ты пропал, - сказала она. - Исчез вдруг и  все,  и
она тоже - Эйффи - Гарт шнырял тут, как масло по сковородке,  целую  охоту
на нее устроил. Я уже стала бояться, что тебя похитили,  вдруг  кто-нибудь
затеял приносить в жертву детей. Девственников.
     Она рассмелась, но что-то, подобное трепещущей станиоли, звенело в ее
смехе, и выпустить Фаррелла из объятий она никак не решалась.
     - Да и я по большей  части  тоже  охотился,  только  на  Бена,  -  он
колебался, стараясь придумать, как рассказать ей о смехе, слышанном им под
деревьями.
     Леди Хризеида сказала:
     - Если вы ищете викинга Эйвиндссона, поищите  заодно  и  моего  мужа,
Сокольничего. Эти двое - друзья, настолько  близкие,  насколько  Эгиль  то
позволяет.
     У нее был низкий, отчетливый голос  и  осторожная  грация  животного,
охотиться на которого разрешают не круглый год.
     - Хорошо, - кратко ответил Фаррелл,  с  испугом  ощутив,  как  что-то
сжимается у него внутри, будто у школьника, при мысли, что в этом мире Бен
предпочел иметь в  качестве  друга  герцога  Фредерика.  Он  повернулся  к
Джулии:
     - Таникава, Джевел, я должен тебе кое-что рассказать, - но и  Джулия,
и леди Хризеида уже не слышали его - обе слегка  наклонились  вперед  и  с
приоткрытыми ртами глядели куда-то мимо. Фаррелл обернулся, зная, что  ему
предстоит увидеть, и надеясь, что знание это ошибочно.
     Неподалеку от них Эйффи вела за руку  юношу  своего  возраста,  чтобы
встать с ним в ряд танцующих, выстроившийся для новой паваны.  Он  казался
таким же хрупким, как Эйффи и, возможно, был ниже ее на  полголовы,  но  в
поступи его ощущалась самоуверенная ритмичность, оставлявшая  впечатление,
что он смотрит на девушку сверху вниз.  В  мятущемся  свете  волосы  юноши
сияли небывалой жел