жат,  как  это  у  них  называется,  "под  наблюдением",
поскольку он с большим  трудом  вспоминает,  кто  он  и  в  каком  времени
находится. Но в общем, дело идет на поправку.
     - Ну что же, теперь мне жаль, что я сразу не сказал вам  о  нем  всей
правды, - произнес Хамид. - Буду с  вами  откровенен,  я  не  был  уверен,
сумеете ли вы в достаточной мере понять, то что я мог бы вам рассказать.
     Он прервал рассерженный отклик Фаррелла.
     - Да-да, я помню, мы оба видели то, что сделала Эйффи, но поймите,  я
видел также, как более сотни вполне разумных людей наотрез отрицали нечто,
совершенное  ею  прямо  у  них  на  глазах.  Так  сказать,   {развоплощая}
содеянное, понимаете? Им пришлось изменить свою  память  о  нем,  о  Мике,
чтобы устранить противоречия  из  своих  представлений  о  случившемся.  Я
видел, как они это делали.  Господи,  ведь  именно  он  помог  основать  и
организовать всю эту чертову Лигу, и  все-таки  через  две,  от  силы  три
недели он у них обратился всего-навсего в  еще  одного  спятившего  негра,
выбыл вследствие самовольной отлучки, переметнулся в туземцы -  ничего  не
поделаешь, с неграми это, к сожалению,  нередко  случается,  -  голос  его
дрожал, дрожала рука, сжимавшая предплечье Фаррелла, и Фаррелл позавидовал
не то чтобы непредвиденной, но все же неожиданной грации, с которой  Хамид
умел выплескивать свои чувства. - Если вам когда-нибудь захочется  увидеть
настоящую колдовскую работу,  понаблюдайте  за  людьми,  защищающими  свои
удобства и верования. Только там вы ее и найдете.
     - Почему же вы-то остались в Лиге? - спросил Фаррелл.
     Ему ответил Хамид, почти уже полностью овладевший собой:
     - Лиге нужен летописец, а мне - материал для летописей. Я  ведь  тоже
должен думать о своих удобствах.
     На углу он отрывисто пожелал  Фарреллу  спокойной  ночи,  повернулся,
чтобы уйти, но, поколебавшись, добавил:
     - Знаете, почему еще я заговорил с вами о Мике -  вы,  я  думаю,  уже
поняли, что, когда случилось то, что случилось,  он  и  Джулия  составляли
какое-то подобие пары, - Фаррелл кивнул, а Хамид продолжал: - В  общем-то,
это было не очень серьезно. Я бы сказал так: кое-что между  ними  осталось
незавершенным.
     - Это их дело, - сказал Фаррелл. - С другой стороны, этот ваш голос -
я о завтрашней смерти - вот это, по-моему, дело наше. Я думаю, нам следует
обратить на него внимание.
     Хамид фыркнул.
     - А он ничего нам больше не скажет, потому что не знает ни  хрена,  -
но глаза его, когда он похлопал Фаррелла по плечу, не улыбались. - Хорошо,
обратим, хоть я и не вижу, что мы тут можем предпринять. Вечная  морока  с
этим внутренним голосом барда - он никогда не дает  указаний,  поддающихся
расшифровке. Ну ладно, до встречи на острове.
     Когда Фаррелл пробрался в дом, Джулия крепко спала. С горечью думая о
том, что она опять до ночи просидела в больнице, рядом с Микой  Виллоузом,
он поставил будильник на три часа.  Все  же,  когда  он  вставал,  Джулия,
мгновенно проснувшись, повернулась и потянулась к нему.
     - Не скучай там, - сказала она. - И при  малейшем  сомнении  сдавайся
безо всяких. Я тебя выкуплю.
     Фаррелл поцеловал ее, одновременно произнося:
     - Я понимаю, все это глупости, детские игры в  войну.  Но  мне  охота
посмотреть, как они выглядят.
     - Господи, ну что ты извиняешься,  -  сказала  Джулия.  -  Ты  только
помни, что не все там будут  в  игры  играть.  И  постарайся  особенно  не
высовываться.
     Когда трое вооруженных мужчин постучали у дверей,  Джулия  уже  снова
спала. Фаррелл открыл и увидел Вильяма Сомнительного и еще двоих, с головы
до пят затянутых в плащи, но негромко позвякивающих при  каждом  движении.
Автофургончик, побольше и поновее его,  подрагивая,  стоял  на  подъездной
дорожке. Фаррелл нырнул обратно в дом, сграбастал  лютню  и  металлическую
кольчугу, на которой так настаивала Джулия, и вышел наружу.
     Внутри фургончика сидел  Бен  в  полном  боевом  снаряжении  викинга:
сплошь усеянная  клепками  кожа  и  расписанная  красками  сталь,  тяжелые
браслеты на запястьях и ожерелье из медвежьих клыков. Из  всего  облачения
Фаррелл сразу признал лишь топор на поясе да рогатый шлем. На  миг  он  до
жути перепугался, потому что не был уверен, кто  перед  ним,  но  тут  Бен
ухмыльнулся, приветствовал его  единственным  в  своем  роде  непристойным
жестом, который они переняли у одноклассника-сицилийца, и Фаррелл  сердито
осведомился:
     - А ты тут какого дьявола делаешь? Ты же сказал, что на войну  больше
не ходишь.
     - Не ори, - мирно откликнулся Бен. - Люди спят. Надо же  и  о  других
немного думать.
     - Погоди, а контрольные работы, которые ты должен проверять?  Сколько
из-за них было шуму - чертова уйма контрольных, нет времени, нет  времени,
я еще буду гнуть спину, Джо, когда ты вернешься со своей детской площадки.
Запугал меня к чертовой матери, я даже боялся спросить...
     - Контрольные штука унылая. А война - веселая.  Влезай,  нам  еще  за
двумя рыцарями заезжать.
     Фаррелл, неловко  пристроился  рядом  с  ним  на  сиденьи,  продолжая
распросы:
     - А Симон знает? Он вчера так  распыхтелся  из-за  того,  что  ты  не
пришел. А Зия?
     Бен ответил:
     - Зия меня и послала, присмотреть, чтобы ты не наделал глупостей.  Ну
что, доволен? Заткнись и надень кольчугу, она тебе пригодится.
     Поездка к озеру  Валльехо  заняла  немногим  больше  часа,  небо  уже
светлело, когда фургон остановился у сложенной из бетонных блоков уборной,
и рыцари вылезли из него, чтобы пешком проделать  остаток  пути  к  берегу
озера. Фаррелл увидел с дюжину легковушек  и  пикапов,  оставленных  среди
тополей, и гребную шлюпку с  четверкой  рыцарей  на  борту,  лавировавшую,
направляясь  к  острову,  -  плащи  рыцарей   ослепительно   переливались,
колеблемые рассветным ветерком, доспехи перенимали  краски  у  озера.  Над
ними туго полоскалось желтое знамя с двумя черными лебедями.
     До острова было рукой  подать,  но  шлюпка  трижды  сплавала  туда  и
обратно,  прежде  чем  подошла  очередь  Бена,  Фаррелла,  Вильяма  и   их
спутников. Вследствие этого в фанерной крепости они появились как раз в ту
минуту, когда Симон  Дальнестранник  заканчивал  пылкую  и  гневную  речь,
обращенную им к сонным и приунывшим, судя по виду, войскам. Он оборвал  ее
и первым закричал ура, увидев,  что  Бен,  за  которым  следовал  Фаррелл,
поспешил занять место в рядах мужей, которые в самых разнообразных  шлемах
и  доспехах  группами  стояли  под  стягами   своих   государей.   Фаррелл
присоединился  к  Хамиду,  над  головой  которого  веяло   знамя   некоего
Матгэмгейна из Клиодны, но  Бена  Симон  Дальнестранник,  воспользовавшись
правом капитана, призвал к себе. Бен пошел на зов  со  странной  неохотой,
оглянувшись на Фаррелла, чтобы сказать, совсем как Джулия:
     - Будь осторожен. Слышишь, Джо? Будь очень осторожен.
     Матгэмгейн из  Клиодны  весьма  обрадовался,  обнаружив  среди  своей
челяди Фаррелла и Хамида ибн Шанфара.
     - Ни единый из лордов Ирландии не  подумал  бы  выйти  на  битву  без
своего барда и своего арфиста, - сказал он. -  А  сможете  ль  вы  сыграть
"Шелка зеленого моря"?
     - Смочь не сможем, а похоже получится, - ответил Хамид.
     Громким голосом Симон Дальнестранник сказал:
     - Один только мерзостный трус с душою зайца убоится ныне этой девицы.
Она вдвойне не вправе - как ведьма и как женщина -  ступить  ныне  на  сей
остров, к тому же ведомо всякому мужу, что сила,  коей  она  обладает,  не
способна перенестись через водную гладь, а потому гоните прочь страх  пред
нею и устремите помыслы ваши к победе. За Богемонда и Святого Кита!
     Фаррелл негромко сказал:
     - Так то текучую воду, а не озерную, - и Хамид кивнул.
     Девиз, который выкликнул Симон, исторг из  рыцарских  глоток  громкое
ура, хотя и не столь победное,  каким  приветствовали  появление  Бена,  а
затем  рыцари  с  некоторой  даже  веселостью  и  бравадой  разбрелись  по
назначенным им постам. Трое из них горланили "Гимн Азенкура", Фаррелл ясно
слышал их сильные, грубые голоса и после того, как они скрылись в ольховых
зарослях.

                {Король наш выступил на Нормандию
                С красою и мощью рыцарства,
                И Господь явил им Свой промысел,
                Дабы впредь восклицала Англия:
                "Deo gracias!"
                Deo gracias Anglia
                Redde pro victoria".
                ["Славьте Господа!"
                Славь Господа, Англия, 
                и возвращайся назад с 
                победой (лат.)]}

     Первые из нападающих появились на другом берегу,  лишь  когда  солнце
взошло уже  довольно  высоко.  Фаррелл  сидел  на  дереве,  наблюдая,  как
вражеские рыцари забираются  в  полудюжину  шлюпок,  и  как  их  босоногие
оруженосцы подталкивают шлюпки  в  сторону  острова.  Солнце,  сиявшее  на
плюмажах и забралах, превращало рыцарей  в  безликих  существ  с  горящими
головами - в огненные  стрелы,  возложенные  на  тетиву.  Фаррелл  крикнул
стоявшему под деревом Хамиду:
     - Я насчитал двадцать шесть, -  и  Хамид  повернулся,  сообщая  число
одному из лейтенантов Матгэмгейна.
     Шлюпки веером разошлись по воде, устремившись попарно  к  каждому  из
доступных для высадки мест. Фаррелл намеревался убраться подальше (как  по
его разумению и приличествовало  безоружному  музыканту),  едва  покажется
армия Гарта, но когда шлюпки приблизились  к  острову,  он  отошел  совсем
недалече, найдя укрытие за первым и самым хлипким барбаканом  -  достающим
ему до плеча фанерным щитом, на живую нитку приколоченным к двум деревьям.
Здесь уже сидели на корточках трое рыцарей, положив шлемы на землю и держа
в  руках  по  длинному  луку.  Фаррелл  заметил,  что  два  лука  из  трех
деревянные, очень хорошей работы, а третий,  с  прицельным  устройством  и
ложбинкой  для  стрелы,  из  фибергласа.  Но  пузыри  жевательной  резинки
вздувались все-таки на губах у рыцаря с деревянным луком.
     Недвижные  рыцари  взирали,  как  две  нагруженные   воинами   шлюпки
проскользнули через прогал в барьерном рифе Гарта  и  пристали  к  увитому
диким виноградом  берегу.  Фаррелл  услышал  лязг  уключин  и  мучительный
скрежет, с которым днища шлюпок терлись о прибрежное  дно.  Рыцари  начали
выбираться на сушу, двигаясь с опаской и высоко держа перед собою щиты.  У
некоторых виднелись в руках и мечи, но у  большинства  торчали  за  поясом
палицы с приделанными к ним  цепами  -  моргенштерны,  чьи  шипастые  шары
покачивались на цепях и  проволочных  тросах.  Шары  эти  предположительно
изготовлялись из теннисных мячей, с которых снималась  тканевая  оболочка,
резина и кожа, но глазу Фаррелла они  представлялись  похожими  больше  на
заледеневшие снежки с закатанными  внутрь  камнями.  Он  признал  по-лисьи
яркую   шевелюру   военачальника,   Гартова   закадычного   друга   Бриана
Мечтательного,  и  услышал,  как  тот  негромко  отдает   приказы   своему
подплывающему  к  берегу  отряду.  Трое  укрывшихся  рыцарей  вытащили  из
колчанов по стреле.
     Еще до того, как они встали, почти в одно движение наложив  стрелы  и
выстрелив поверх  баррикады,  Бриан,  возможно,  предупрежденный  дроботом
колчанов, откатился в сторону, крикнув своим рыцарям, чтобы те рассыпались
и обошли укрепление с флангов. Тупые стрелы заклацали по деревянным щитам,
зазвякали, попадая в металл. Фаррелл ожидал, что раненными будут объявлены
пятеро из девяти высадившихся на берег, но упал всего один  рыцарь,  коему
первая стрела угодила прямо в латный воротник -  предположительно  пронзив
его - а вторая, пока он падал, в бок.  Еще  один  рыцарь,  поворотившийся,
чтобы помочь товарищу, получил удар по державшей меч руке и,  спасаясь  от
лучников, прыгнул в кусты. Остальные исчезли;  Фаррелл  слышал,  как  они,
звеня доспехами, пропихиваются  сквозь  колючие  заросли,  с  двух  сторон
обходя барбакан. Рыцари, сидевшие  в  засаде,  отложили  луки  и  вытащили
ротанговые мечи, хотя места среди густой поросли едва хватало на то, чтобы
занять  оборонительную  позицию.  Фаррелл,  решив,  что  лорд  Матгэмгейн,
наверное, будет не прочь еще раз послушать "Шелка зеленого моря", ударился
в отступ.
     Тощий молодой человек в черной рубашке  и  черных  брюках  продирался
мимо Фаррелла к рыцарю, так и лежавшему перед барбаканом. Он  нес  в  руке
небольшой пюпитр с зажимом и несколькими листками желтой бумаги  и  громко
выкликал на ходу:
     - Рамон Наваррский - рана в руку; Мак-Рэй - в руку и в  ногу;  Оливье
ле Сетуа - рана в руку; Сфорца Ломбардский - убит.
     Павший рыцарь сел, затем поднялся на ноги. Мужчина  в  черном  сказал
ему:
     - Ступайте к Дубу Глендоувера, знаете,  где  это?  Там  есть  пиво  и
бутерброды, только сначала  скажите,  чтобы  вас  вычеркнули  из  большого
регистра.
     Он живо обернулся на внезапно послышавшийся  из-за  барьера  перестук
мечей и звон, с которым опускались - судя по звуку, на  мусорные  ведра  -
замелькавшие в воздухе цепы. Фаррелл, осмотрительно выбравший  в  зарослях
место погуще, разглядел двух защитников острова, прижавшихся спинами  друг
к другу, на каждого наскакивали по меньшей  мере  двое.  Мимо  проследовал
павший в бою Сфорца Ломбардский, которому до  окончания  войны  предстояло
просидеть на нейтральной территории. Вышагивая, он негромко посвистывал  и
прищелкивал пальцами.
     За спиной Фаррелла Хамид неодобрительно поцокал языком.
     - Сразу видно, что это человек несерьезный. Серьезные весь день лежат
там, где упали.
     Сражение, похоже,  разворачивалось  на  всех  трех  участках  берега.
Рыцари  из  войска  Симона  Дальнестранника  скачками   проносились   мимо
Фаррелла, размахивая мечами и цепляясь плащами за кусты, это они поспешали
на подмогу осажденным  форпостам.  Единственное  подобие  плана  кампании,
какое  имелось  у  Симона,  состояло  в  том,  чтобы  лучники   сдерживали
высадившиеся на остров силы как можно дольше, а затем  медленно  отходили,
закрепляясь в каждом из форпостов, пока им  не  останется  лишь  оборонять
крепость и уповать на закат.
     Хамид ибн Шанфара в белой хламиде и белом тюрбане неустанно сновал по
острову, выводя заунывные боевые напевы мавров и кельтов и  безостановочно
сочиняя уже рифмованные отчеты о событиях, еще происходивших, пока  он  их
воспевал. Фаррелл держался  поближе  к  Матгэмгейну  из  Клиодны,  должным
образом взбадривая ирландского лорда перед  очередной  стычкой,  доставляя
послания от него к его челядинцам  и  обратно  и  -  когда  ему  случалось
пробегать мимо стола с напитками - бросая на  него  все  более  похотливые
взгляды. {Вот где я буду стоять до конца, мой мальчик. Ты  же  зарой  меня
там, где над моею могилой вечной струей будет бить брауншвейгер.}
     Ему казалось, что  он  присутствует  на  нескончаемом  турнире  Лиги,
только без жонглеров и танцев. В  каком-то  смысле,  сражение  подчинялось
неуловимому  ритму,  свойственному  всякой  настоящей  кампании,  смещаясь
взад-вперед  между  форпостами  и  берегом,  но  неизменно  рассыпаясь  на
бесчисленные, несообразные с общей целью и  подчиненные  строгому  ритуалу
единоличные схватки. Едва раздавался крик, что Бриан Мечтательный  сошелся
один на один с Олафом Холмквистом, или что  Рауль  Каркассонский  и  ронин
Бенкеи каждый с мечом в одной руке и дубиной в другой загнали аж  шестерых
рыцарей в поросший сумахом лог и не выпускают наружу, как боевые  действия
повсеместно замирали. Основные же впечатления от них складывались из пыли,
разъедающего кожу пота, давящей скуки,  бесцельной  беготни  и  ныряния  в
заросли, внезапных толчков и  падений,  суеты  одетых  в  черное  судей  и
идиотских воплей вроде "Покорись, малодушный!" или "Ко мне!  Ко  мне!  Дом
Медведя, ко мне!" Тактика Гарта оставалась пока столь же условной, сколь и
тактика  Симона  Дальнестранника,  ни   того,   ни   другого   ничуть   не
интересовало, чья сторона захватывает или теряет тот  или  этот  плацдарм,
главное было - сражаться, и Фаррелл дивился, почему он, собственно говоря,
решил, что все должно происходить как-то иначе.
     Эйффи или Никласа Боннера не было ни слуху ни духу, Фаррелл испытывал
по этому поводу едва ли не разочарование. Бен, несмотря на его устрашающую
репутацию, тоже никак себя не проявлял. Пару раз Фаррелл издали видел  его
в задних рядах воинов, осуществляющих  какую-нибудь  фланговую  атаку  или
прочесывающих местность; но  до  сей  поры  он  так  и  не  попал  во  все
разрастающуюся Хамидову хронику Войны  Ведьмы.  Сразу  после  полудня  пал
Матгэмгейн из Клиодны, правда  не  в  битве,  а  от  острого  расстройства
желудка. Следом за ним еще четверо быстро полегли от той же причины и  еще
трое  от  солнечного  удара.   Фаррелл   вспомнил   предсказание   Вильяма
Сомнительного и призадумался было, чем это может кончиться, но  тут  стали
поступать раненные. Двое, судя  по  всему,  провалились  в  глубокие  ямы,
разверзшиеся у них под ногами, из  трех  других  без  малого  вышибли  дух
тяжеленные ветки, павшие с огромных мамонтовых  деревьев.  Хамид,  искусно
перевязывая одну из жертв, глянул поверх нее на Фаррелла и сказал:
     - Вот я себе и думаю.
     - Я тоже, - ответил Фаррелл. Впрочем, он страдал  от  жары  и  жажды,
утратив к этому времени способность всерьез помышлять о чем бы то ни  было
за исключением пива. Оставив воинов Матгэмгейна выбирать  из  своей  среды
нового капитана, он побрел под деревьями и  набрел  на  хорошо  утоптанную
тропу, ведшую, как он решил,  к  Дубу  Глендоувера,  куда  отправлялись  и
убитые, и плененные, и где наверное можно  было  разжиться  чем-то  почище
вязкого и опасного меда Вильяма Сомнительного. Лес здесь  казался  гуще  и
глуше, уходящие вглубь, светящиеся  дорожки  простегивали  его,  и  воздух
отдавал на вкус застарелым безмолвием.  Фаррелл  начал  на  ходу  негромко
наигрывать известную еще Чосеру латинскую  застольную  и  через  некоторое
время остановился, чтобы перестроить лютню на более подходящую  для  песни
тональность. Если бы не эта остановка, он мог и не услышать  прозвучавшего
прямо впереди голоса Эйффи и уж  точно  не  успел  бы  затаиться  рядом  с
тропой, среди древесных корней и высокой травы. Видеть девушку он не мог -
и потому, что плотно прижимался щекой к куску ноздреватой коры, и  потому,
что  крепко-накрепко   зажмурил   глаза.   Сколь   бы   нелепым   это   не
представлялось, но он твердо знал, что стоит ему открыть глаза, как  Эйффи
его обнаружит.
     - Нет, это мое дело, - говорила она. - Это мой триумф и больше ничей.
И чтобы заставить их выглядеть поничтожнее, я с ними сражусь в одиночку  -
без всяких там помощников-рыцарей и без отца, который  хоть  и  прикрывает
меня спереди, но только мешает своими советами. Да кстати сказать,  и  без
никчемного Никласа Боннера, имеющего наглость указывать мне, что я могу, а
чего не должна делать. Только я - только Эйффи, боги и чудо.
     Эйффи пронзительно захихикала, и лютня зазвучала  в  ответ,  так  что
Фарреллу пришлось прижать ее к животу, заглушая тоненький отклик.
     Вкрадчивый старческий смешок ответил ей точь в точь, как лютня.
     - Неужели ты не дозволишь милому старичку Никласу  Боннеру  взлелеять
твою победу? Целое лето ты ходила у меня в подмастерьях, а теперь что же -
меня на покой, а ты  одна  уйдешь  своею  дорогой?  Жадный,  неблагодарный
ребенок, ты ранила старика в самой сердце.
     - Ни в каких дурацких подмастерьях я у  тебя  не  ходила,  -  сердито
ответила Эйффи. - Тебя перенесла в этот мир сила,  которой  я  обладаю,  а
собственной силы у тебя нет никакой, что-что, а это я  знаю  наверняка.  И
если на то пошло, то да, я считаю, что  научилась  почти  всему,  чему  ты
способен меня научить - ну, что ты скажешь на это?
     Голоса уже больше не приближались к  Фарреллу,  и  он  самую  малость
приоткрыл один гла