перекресток" по праздникам, разговоры по телефону сначала раз в три дня,
потом раз в неделю, а потом - на каждый Новый год. Все  хорошее  позади.
Все хорошее кончилось.
   На дачу Тимофея Кольцова Данилов приехал с Мартой, чего  тот  человек
не мог предугадать. Данилов пригласил Марту в  самый  последний  момент,
утром.
   Накануне он даже не знал, что она опять собирается ночевать  у  него.
Она часто приезжала без предупреждения, чего он терпеть не мог.
   Пусть бы лучше приезжала без предупреждения, чем  без  предупреждения
забеременела непонятно от кого! От орангутанга, который говорит "женский
фактор" и еще "ихнее дело".
   "Ну, это ихнее дело, не наше!" - так обычно комментировал  орангутанг
выступление по  телевизору  какого-нибудь  иностранца  по  какому-нибудь
иностранному вопросу.
   - Не наше, - вслух сказал Данилов.
   Звонить было еще рано, зря Данилов сказал Марте,  что  должен  срочно
позвонить. Даже когда он допил свой чай из  китайской  кружки  и  догрыз
холодную и жесткую пластинку хлебца - знать бы, зачем  он  держит  их  в
холодильнике?! - звонить было все еще рано.
   Данилов поставил в посудомоечную машину свою кружку,  тарелку  из-под
сыра и положил ложку. Весь набор в машине выглядел как-то неубедительно,
и Данилов задвинул хромированную панель, решив, что помоет посуду  после
обеда, всю сразу. Ему даже в голову не приходило  ополоснуть  тарелку  и
кружку под краном.
   Есть правила, им нужно следовать. По правилам его жизни  посуду  моет
машина.
   Готовясь  к  разговору  с  собственной  секретаршей,  Данилов  достал
записную книжку и ручку - чтобы ничего не упустить. Почему-то он  думал,
что  она  непременно  продиктует  ему  целый  список   имен   тех,   кто
интересовался, как Андрей Данилов собирается провести субботнее утро.
   Будет список, и методом дедукции Данилов вычислит необходимое.
   Имен оказалось три.
   Переполошившаяся секретарша, застигнутая Даниловым в разгар  утренних
воскресных баталий с ребенком и мужем, долго  и  мучительно  соображала,
чего от нее  хочет  шеф,  шикала  в  сторону  на  ребенка  и  руководила
действиями мужа - "сними, сними сковородку!" - и, вернувшись к трубке, в
которой  молчал  Данилов,  так  же  мучительно  вспоминала,  кто  именно
интересовался им в пятницу вечером.
   - Знаменская звонила, - наконец выдала  она  с  неизбывной  тоской  в
голосе, - а больше вроде никто...
   - Вроде или никто? - холодно переспросил Данилов.
   Знаменская не могла совершить налет на  дачу  Тимофея  Кольцова.  Она
была тучной, очкастой,  одышливой  дамой  -  то  ли  академиком,  то  ли
членом-корреспондентом. Проводив детей в благополучное заокеанье, она на
свободе перестраивала квартиру на Ленинском проспекте и звонила Данилову
в офис по четыре раза в день - сообщала все новые идеи,  почерпнутые  из
журналов.
   Говорила  она  прокуренным   баритоном,   виртуозно   управлялась   с
неформальной лексикой, на чем свет стоит поносила  коммунистов  вкупе  с
демократами,  а  заодно  и  академическое   начальство.   Данилову   она
нравилась.  Идеи  из  журналов  он  выслушивал,  непременно  одобрял   и
продолжал делать все по-своему.
   "Как это вы ее не боитесь? - спрашивал  у  него  нервный,  замученный
бригадир строителей. - Она же танк. Как наедет, так и раздавит".
   Данилов был совершенно уверен, что на него Знаменская не наедет.
   - Кто еще звонил, Ира?
   Опять  какое-то  активное  шевеление,   означающее,   очевидно,   что
сковородка до сих пор не снята.
   - Лидия Сергеевна звонила! - наконец радостно выпалила секретарша.  -
Она звонила, когда вы уже уехали, и спрашивала, будете ли вы  завтра  на
работе!
   Я сказала, что вы с утра собирались на Рижское шоссе! Точно, да!
   Это тоже Данилову не подходило.
   - Больше точно никто не звонил?
   - Да нет вроде... Или кто-то... Да, Андрей Михайлович! Еще звонил ваш
родственник.
   Данилов вдруг подумал, что отец. Это была странная мысль, потому  что
отец никогда ему не звонил, тем более на работу. Для отца  он  тоже  был
неудачным проектом, ошибкой, о которой следовало забыть,  но  которая  -
как все постыдные ошибки - то и дело напоминала о себе.
   - Какой родственник?
   Ира удивилась, даже пришла в некоторое замешательство.
   - Ковалев Вениамин. Он вам всегда звонит. Он в  пятницу  звонил,  уже
довольно поздно, и ему я тоже сказала...
   Вениамин?! Позавчера вечером ему на работу звонил Вениамин Ковалев  и
секретарша сказала ему,  что  он  с  утра  собирается  на  дачу  Тимофея
Кольцова?!
   - Что-то случилось, Андрей Михайлович? -  Секретарша,  приободрившись
от сознания выполненного долга и собственного  профессионализма,  теперь
надувалась  любопытством,  как  воздушный  шар  гелием.  Того  и  гляди,
полетит.
   - Все в порядке, - уверил ее Данилов холодно,  -  просто  у  меня  не
работает мобильный телефон. Я хотел узнать, не было ли чего-то срочного.
   От такой прозы жизни воздушный шар лопнул, и любопытство  улетучилось
в атмосферу.
   - Срочного ничего не было.
   - Я уже понял, спасибо.
   Итак.
   Академик  Знаменская.  Кажется,  как  раз  в  пятницу  в  Кремле   ее
награждали  орденом  "за  заслуги  перед   медициной   и   в   связи   с
шестидесятилетием". Данилову она звонила скорее всего для того, чтобы  в
тридцать восьмой раз пригласить  на  банкет.  Предыдущие  тридцать  семь
приглашений Данилов отверг вежливо, но твердо.
   Лида. Лидия Сергеевна.  Она  вернулась  с  "просмотра  площадок"  для
предстоящего папочкиного юбилея и искала Данилова, чтобы договориться  о
совместных  бальных  танцах.  Странно  только,  что  она  спрашивала   у
секретарши о его планах на субботу, хотя вполне могла  спросить  у  него
самого, когда вечером позвонила ему домой.
   Вениамин Ковалев.
   Данилов достал из холодильника  бутылку  минеральной  воды,  налил  в
стакан и залпом выпил. Вода была очень  холодной.  Такой  холодной,  что
заломило небо.
   Значит, звонил Веник, и секретарша Ира рассказала ему, где он  сможет
найти Данилова в субботу утром. Отлично.
   Данилов аккуратно поставил запотевший стакан в посудомоечную  машину,
сел к столу и закурил, подвинув приготовленный бесполезный блокнотик.
   Вениамин Ковалев был братом его жены.  Единственный  человек  из  той
жизни, оставшийся в этой. Марта не в счет.  Марта  была,  есть  и  будет
всегда.
   Или не будет?
   Марта придумала это дикое имя - Веник, - и  Данилов  стал  звать  его
Веником. Вениамина это просто приводило в бешенство, но ничего  поделать
уже было нельзя. Он стал Веником на веки вечные. Хуже всего было то, что
это имя ему очень подходило. Гораздо больше, чем Вениамин.
   Семья жены так и не простила Данилова. Но Веник был единственным, кто
его не только не простил, но и не уставал напоминать, как он виноват.
   Конечно, он виноват. Кто же виноват, если не он?
   Данилов посмотрел на свою сигарету. Теперь нужно выяснить,  где  были
все трое подозреваемых в момент совершения преступления -  так  положено
делать по законам жанра.
   Знаменская скорее всего спала после банкета.  Лида  делала  массаж  -
маникюр, педикюр, маску из грязи Мертвого моря, обертывание  водорослями
Красного моря, - или тоже спала. Она не любит рано вставать.
   Женщина может позволить себе все, что угодно, кроме отсутствия  вкуса
или распущенности, так говорила даниловская мать. Проваляться в  кровати
до одиннадцати - это верх распущенности. Интересно, она знает, что  Лида
спит до полудня?
   Данилов с силой вдавил в пепельницу сигарету.
   О чем он думает?!
   Он должен выяснить, у кого  из  них  есть...  как  оно  называется?..
которое обязательно должно быть у каждого уважающего себя преступника из
детектива?..
   Оно должно быть с самого начала, и только в  самом  конце  выяснится,
что оно подстроенное! Да. Вспомнил. Алиби, вот что. Лида и Знаменская ни
при  чем,  конечно.  Даже  если  напрячь  все   имеющееся   у   Данилова
воображение,  невозможно  представить  себе  Лиду,  бьющую   по   голове
здоровенного охранника. Она даже подачу в теннисе взять не может - такая
нежная, хрупкая и слабосильная. Знаменская и вовсе отпадает.
   Остался Веник. Один-единственный из всего "списка подозреваемых".
   Если нету денег,  вспомнил  Данилов  незамысловатые  утехи  "Русского
радио", привяжите сзади веник. Бегите и метите.  Наметете  -  приносите.
"Русское радио" всегда слушала Марта. Нужно звонить. Нужно взять себя  в
руки, перестать думать невесть о чем,  снять  трубку  и  набрать  номер.
Нужно сделать это прямо сейчас и не малодушничать.
   Ах, как Данилову не  хотелось  звонить!..  Тимофей  Кольцов  дал  ему
десять дней, чтобы разобраться в ситуации. Сегодня  этих  дней  осталось
уже девять,  а  завтра,  согласно  законам  арифметики,  станет  восемь.
Тимофею Кольцову нет дела до того,  что  Данилов  слабак  и  трус.  Если
Андрей  не  найдет  человека,  который  разгромил  его  дом,  это  будет
означать,  что  виноват  сам  Данилов.  По  крайней  мере,  для  Тимофея
Кольцова.
   Для Данилова это будет означать, что жизнь кончилась, не говоря уж  о
работе.
   Он решительно вытащил трубку из гнезда и набрал номер. Он  знал  этот
номер наизусть. Даже если он больше никогда в жизни его не наберет,  все
равно будет помнить его - через тридцать лет или пятьдесят.
   Гудки уныло возникали из тишины  и  пропадали  в  тишину,  и  Данилов
приободрился. Может, его дома нет, этого чертового Веника?!
   - Да, - разорвав тишину, сказал заспанный голос, - слушаю, але!..
   - Это я.
   - А еще пораньше ты не мог позвонить? Часов в шесть?
   - Доброе утро, - вежливо сказал Данилов.
   - Да пошел ты!
   - Веник, зачем ты звонил мне в пятницу? Мне секретарша только  сейчас
сказала, что ты мне звонил.
   - Ну и дура. Я ей велел, чтобы ты мне сразу перезвонил.
   - Я не вернулся на работу, она ничего не могла мне передать. Зачем ты
меня искал?
   Что-то засопело и завозилось, как будто Веник на  том  конце  пытался
втиснуться в трубку. Данилов ждал.
   - Я... увидеться с тобой хотел, - наконец сказал Веник, - а?
   - Что-то срочное?
   - Срочное, не срочное, а увидеться надо.
   - Веник, что случилось?
   - Мать опять в больнице, - сообщил Веник  довольно  равнодушно,  -  в
четверг увезли.
   - Что нужно? Врачей? Денег? В какой она больнице?
   - Ты же знаешь, - ответил Веник вкрадчиво, - что от тебя  она  ничего
не примет.
   - Знаю, - согласился Данилов.
   -  Тогда  чего  благородство-то  изображать?  А?!  Это  был   вечный,
нескончаемый, опостылевший  Данилову  разговор  -  все  о  том,  что  он
виноват.
   - Я не изображаю благородство. Я спрашиваю, чем могу помочь. Ей  ведь
не обязательно говорить о моем участии.
   Мало того, что он должен был помогать, он еще должен  был  спрашивать
разрешения, договариваться, умолять, чтобы ему позволили помогать.
   - Давай встретимся, - предложил Веник великодушно, - все обсудим.  Ты
подъезжай. Только не сейчас, а так через часок. А то я лежу еще.
   Никто никогда не разговаривал с Даниловым таким тоном. Никто не  смел
ему  сказать  "ты  подъезжай".  Даже  мать,  потеряв  к  нему   интерес,
разговаривала равнодушно, но достаточно сдержанно.
   Данилов осторожно разжал руку и посмотрел на свои пальцы. Пальцы  как
пальцы, ничего особенного.
   - Зачем мне приезжать, Веник? О чем ты хотел со мной поговорить?
   - Ты приезжай, приезжай. Только не спеши, говорю! И  сигарет  привези
мне.
   - Где ты был вчера утром? - спросил Данилов, внимательно рассматривая
свои пальцы.
   - Что за вопрос? - удивился  Веник.  Он  снова  завозился,  утаптывая
место для спячки, и даже как будто зевнул.
   В этот момент Данилов его ненавидел.
   - Веник, что ты делал вчера утром?
   - Не помню, а что? Спал, наверное. Да, точно спал. Мы  в  пятницу  на
работе накатили малость, я и...
   Данилов понятия не имел, врет он или говорит  правду.  И  понятия  не
имел, как это можно проверить. В кино это делают как-то очень  ловко,  а
как это сделать не в кино?
   Положив трубку, Данилов подошел к высоченному окну и,  поднявшись  на
цыпочки, открыл форточку. Обрадованный ветер вломился в  комнату,  надул
штору, бросил ее Данилову в лицо. Он отлепил штору от лица  и  посмотрел
вниз.
   Надо же, сколько снега. Еще  только  конец  ноября,  а  снег  завалил
Последний переулок так по-зимнему безнадежно, что казалось, он больше не
растает никогда.
   Неужели весна придет?
   Придет весна, и Данилов будет жарить шашлыки в Кратове, на просторном
запущенном участке, где вдоль замшелого забора растет сирень и бузина, и
важная хитрая ворона расхаживает по крыше, примеривается  утащить  кусок
мяса из  кастрюли,  заблаговременно  вынесенной  на  узкое  крылечко,  -
сколько Данилов помнил себя на этом участке, столько помнил эту  ворону.
Марта сидит на лавочке, болтает ногами, рассказывает о работе и  о  том,
что  начальник  в  последнее  время   совсем   спятил,   и   нетерпеливо
принюхивается и спрашивает, скоро ли будет готово, а Надежда Степановна,
ее мать, говорит с террасы: "Андрей, возьмите рукавицы,  вы  обожжетесь.
Марта, помнишь, как Михал Семеныч привез с охоты какого-то дикого мяса и
варил у нас плов? Воняло ужасно. Потом они с отцом котел  перевернули  и
сильно обожглись".
   Данилов слушает, и солнце  греет  его  ухо,  и  хитрая  ворона  боком
подскакивает все ближе, и так ему хорошо, что ничего лучшего, кажется, и
не надо в жизни.
   Скорее всего этой весной шашлыки на  участке  у  Марты  будет  жарить
Петрысик, а Данилова, может быть, даже и не позовут.
   Он засмеялся над собой и  захлопнул  форточку.  Он  никогда  не  умел
жалеть себя и, если случалось пожалеть,  сильно  этого  стеснялся.  Даже
перед самим собой' стеснялся.
   Значит, нужно ехать к Венику.
   Нужно ехать к Венику, но не слишком быстро, потому что тому охота еще
доспать, а по дороге нужно купить ему сигарет.
   Очень мило.
   Жаль, что нет Марты. Если бы она была, то непременно  разразилась  бы
речью о том, что Веник - козел и Данилов ничуть не лучше, раз  позволяет
какому-то уроду так помыкать собой.  Данилов  слушал  бы  ее,  морщился,
останавливал, но она бы все равно долго и запальчиво поносила  Веника  и
тем самым тешила бы даниловскую душу.
   Марта Веника терпеть не могла и никогда этого не скрывала.
   Как проверить, что делал Веник вчера утром? Как узнать, где он был?
   Самое главное - зачем ему громить дом Тимофея Кольцова, а перед  этим
еще посылать какие-то дикие записки  о  том,  что  "убийца  должен  быть
наказан"?
   Данилов давно и прочно проникся сознанием собственной вины, и  Венику
было об этом известно лучше, чем кому бы то ни было.
   Тут неожиданная мысль поразила  Данилова.  Только  он  уверился,  что
вполне может рассуждать, как заправский детектив, и даже  в  роль  начал
входить, и тут - эта мысль.
   "С чего ты взял, - спросил себя Данилов, - что  погром  на  даче  мог
устроить кто-то из тех, кто звонил в офис в  пятницу?"  Как  это  вообще
связано со звонками в офис? Да,  три  человека  -  академик  Знаменская,
подруга Лида и родственник Веник - знали, что Данилов с утра  в  субботу
собирается на дачу Тимофея Кольцова. Нет, четыре - еще  секретарша  Ира.
Нет, пять - еще Марта.
   А Саша Корчагин? Он  приехал  в  пятницу  после  обеда  и  все  время
оставался на рабочем месте,  следовательно,  мог  слышать,  что  Данилов
собирается делать в субботу утром. А Таня?
   Весь персонал даниловского офиса состоял из четырех человек  -  Саша,
Таня, сам Данилов и секретарша Ира, нанятая потому, что  Таня  с  Сашей,
очень озабоченные  вопросами  собственного  статуса,  каждый  телефонный
звонок, на который они должны были  отвечать,  воспринимали  как  личное
оскорбление.
   "Я не секретарша", - говорила Таня обиженно, когда Данилов просил  ее
напечатать какую-нибудь бумажку.
   "Я не курьер", - объявлял Саша,  когда  Данилов  просил  эту  бумажку
куда-нибудь отвезти, и усаживался  за  свой  компьютер  с  необыкновенно
деловым видом.
   Данилов сам отвечал на звонки и отвозил бумажки, и его эти  несложные
процедуры нисколько не оскорбляли. Он бы и продолжал в том же духе, но в
последнее время ему стало совсем  некогда.  Секретарша  Ира  тоже  имела
совершенно определенные понятия о том, что она должна делать, а чего  не
должна, поэтому кофе Данилов варил себе сам, мыл каждый вечер в  туалете
чашки и пепельницы и после больших проектов ползал по полу,  раскладывая
по серому ковролину бумаги - нужные налево, ненужные направо.
   Значит, еще Саша, Таня и Ира.
   Звонить им? Спрашивать, что они  делали  в  субботу  утром,  и  потом
проверять, правду ли они сказали? Ире, например, он только что звонил и,
кажется, поверг ее в глубокое уныние, не говоря уж о том,  что  семейная
яичница явно сгорела. Во что он повергнет свою бедную  секретаршу,  если
спросит, где она была в субботу и не писала ли записок о том, что шеф  -
убийца и должен быть наказан?
   Да как же, черт побери все на свете, работают ловкие до невозможности
детективы в романах?
   Иногда Данилов читал детективы. Однажды Марта нашла  на  полу  книжку
про убийства и издевалась  ужасно:  поминала  Кастанеду,  толковала  про
литературный мусор и "разруху в головах". Предполагалось, что  тонкий  и
хорошо образованный Данилов "про убийства" читать  не  может,  а  только
исключительно  "про  что-нибудь  высокое",  а  Марта  позволяла  себе  и
детективы, и любовные романы, и Гарика Сукачева, и  сериал  "Друзья"  по
воскресеньям.
   Друзья, друзья... У Данилова нет никаких друзей, кроме  Марты.  Он  и
повез ее на эту чертову дачу потому, что ему больше некому было показать
свою работу, не перед кем похвастаться, и  хотелось  получить  одобрение
именно Марты.
   Пора перестать думать о Марте. Пора подумать о том, что у  него  есть
"из улик", как это называлось все в тех же романах.
   Записка  -  одна,  та,  что  была  прислана  Марте.  Свою  -  Данилов
усмехнулся  -  он  отдал  охраннику   Диме   для   представления   шефу.
Видеокассета "Сони", вставленная в  магнитофон  вместо  кассеты  "BASF".
Следовательно, "BASF" остался у преступника - железная логика.
   Найдите человека с видеокассетой "BASF" в  портфеле,  он-то  и  будет
злодеем.
   Иронизировать легко, но искать-то все равно придется!
   Надпись на стене, сделанная голубой краской:
   "Это только начало". Какое начало? Начало чего? Зачем  это  написали?
Для кого это  написали  -  для  Данилова  или  для  службы  безопасности
Кольцова? Или Для самого Кольцова?
   И еще.
   Данилов сел за стол и притянул к себе плоскую  деревянную  тарелочку,
крошечную, разукрашенную резьбой и узорами, - родительский подарок то ли
к Дню свадьбы, то ли к дню рождения. На желтом  дне  болталась  янтарная
пыль.
   Данилов высыпал ее на стол, получилась небольшая горка.  Он  потрогал
горку пальцем. Откуда на  полу  в  доме  Тимофея  Кольцова  мог  взяться
янтарь? У охранника был брелок с янтарем или это потерял преступник?
   Что за машина выехала им навстречу с заброшенной  дороги?  Имеет  эта
машина отношение к делу или нет?
   Как же это у них получается, у лихих сыщиков из книжек и кино?
   Есть пять подозреваемых. Данилов поморщился и закурил.
   Лида, Знаменская, Веник, Ира, Саша и Таня.
   Лида и Знаменская не в счет. Или... в счет?
   Он очень рассердился на себя, с преувеличенной  осторожностью  ссыпал
крошки обратно на крохотную тарелочку и вернул тарелочку на  полочку.  И
аккуратно потушил сигарету, выбросил окурок и ополоснул пепельницу.
   Все должно быть в порядке. Правила есть правила.  Пора  собираться  и
ехать.
   Данилов  собирался  к  Венику  очень  долго,  старательно  растягивая
ставшее резиновым время. Он долго выбирал  свитер,  долго  надевал  его,
долго рассматривал свою физиономию в зеркале, прикидывая, побриться  ему
или не стоит. По правилам в воскресенье можно было не бриться, но  визит
к Венику требовал соблюдения этикета и нарушения правил.
   Брит