Тарасов, - что там у тебя есть?  Права,
паспорт. Давай.
   Данилов медленно полез в нагрудный карман и вытащил толстый  бумажник
с  правами  и  всеми  автомобильными  бумагами.  Ему   показалось,   что
шевельнулась створка окна, ведущего на крышу. Он посмотрел, но ничего не
увидел.
   - Теперь паспорт! Ну! Быстрей, Данилов! И шагай, шагай туда!
   У  каждого  настоящего  горца,  вспомнилось  Данилову,   под   плащом
обязательно должен быть меч.
   Под дубленкой у Данилова был зонт.
   Самый обычный, складной автоматический зонт, забытый осенью в машине.
   Левой рукой Данилов выхватил из-за ремня зонт и нажал кнопку.
   Как в замедленном  кино,  он  увидел  изумленные  глаза  Тарасова,  и
распухающий купол зонта, ударивший ему в лицо, и увидел, как вздрагивает
рука, сжимающая пистолет, и  он  конвульсивно  дергается.  Оглушительный
звук бьет в уши, и Тарасов начинает  падать  назад,  отчаянно  перебирая
ногами, и не может удержаться, и ничего не видит из-за зонта, закрывшего
лицо, и какие-то люди бегут к ним, уже совсем близко, неожиданно близко,
и Данилов смотрит только на Олега, зная, что больше уже ничего не будет.
   Все. Конец истории.
   Данилов шевельнулся,  только  когда  почувствовал,  что  чьи-то  руки
оттаскивают его от края крыши.
   - Андрей Михайлович, с вами все в порядке?
   - Что?
   В руках у него был зонт, который ему очень мешал.  Данилов  посмотрел
на зонт и бросил его на крышу. Зонт  завертелся,  поехал,  наклонился  и
остановился.
   Охранник Дима, который  был  приставлен  к  Данилову  еще  в  прошлую
субботу, когда они  остались  одни  на  разгромленной  даче,  смотрел  с
сочувствием. Леша в кожаном пальто подобрал зонт,  сложил  его,  скользя
башмаками, заглянул вниз и присвистнул.
   - Пошли отсюда, мужики! Нечего тут делать. Можете идти-то, Андрей?
   - Могу,  -  ответил  Данилов.  -  Наверное,  нужно  милицию  вызвать.
Объяснить как-то...
   - Да уж мы сами, - сказал Леша, -  без  вас  объясним.  Пошли,  пошли
отсюда!..
   - Нас Тимофей Ильич вызвал, -  говорил  Дима.  Он  шел  и  все  время
оглядывался, как будто боялся, что Данилов упадет. -  Найдите,  говорит,
Данилова и помогите ему. Мы машину-то сразу нашли, у нас  адрес  был,  а
вот вас не сразу.
   - Да, - согласился Данилов, - найти было трудно.
   - Вы и без нас справились, - сказал Леша, - ничего. Обошлось.
   - Обошлось, - согласился Данилов.
   Он приехал в Кратово под вечер и остановил  машину  возле  деревянных
воротец, почти до половины засыпанных снегом. Чтобы въехать на  участок,
придется разгрести снег, а он только вчера обещал Марте, что не будет ни
косить, ни рыть раненой рукой погреб.
   Все-таки, видимо, придется рыть. Или одну ночь машина  и  за  забором
переночует?
   Он толкнул тяжелую калитку, застрявшую в пазах, толкнул еще и  открыл
только с третьего раза. Окна в доме светились,  прямоугольники  веселого
света лежали на сугробах и дорожках, и Данилов устало подумал, что  там,
внутри, должно быть очень тепло, и ему захотелось поскорее внутрь.
   Однако, вместо того чтобы постучать в дверь, он почему-то  уселся  на
узкое крылечко, подобрал полы дубленки и вернул на место упавший  веник.
Это слово напомнило ему что-то забавное, но он никак не мог вспомнить  -
что. Он долго и старательно шарил в карманах, искал  сигареты.  Карманов
было всего два, но у него на это ушла уйма времени. Когда он  их  нашел,
курить ему  уже  расхотелось,  но  он  все-таки  закурил.  Дым  застывал
прозрачным облаком и медленно растворялся в свете фонаря над крыльцом.
   К низкому штакетнику, разделяющему участки, подбежала большая собака,
посмотрела на Данилова и вопросительно гавкнула.
   - Ты чего, - спросил Данилов, - не узнаешь меня?
   Собака удивилась и ушла, а он остался  сидеть.  Внезапно  за  дверью,
совсем близко, зазвучали шаги, и дверь распахнулась, чуть не стукнув его
по спине.
   - Андрей, - воскликнула Надежда Степановна, - вы с ума сошли!  Почему
вы здесь сидите? Вы замерзнете! Да еще без шапки! Марта, Андрей  приехал
и сидит на крыльце! Марта! Андрей, сейчас же идите в дом!
   - Данилов, ты чего? - спросила  запыхавшаяся  Марта.  -  Что  ты  нас
пугаешь?
   Все в порядке?
   - Да, - сказал Данилов, - мне просто нужно... отдохнуть.
   - Очень холодно, Андрей, -  вступила  Надежда  Степановна,  -  сейчас
зима, а не лето, на крыльце сидеть нельзя!
   - Еще чуть-чуть, - попросил Данилов, - недолго.
   Оттеснив мать, вышла Марта в длинном тулупе  и  валенках.  На  голове
платок.
   - Мам, иди, ты замерзнешь!
   - Марта, пусть он голову тоже покроет платком. Можно  легко  заболеть
менингитом!
   - Мама, он не станет надевать на голову платок!
   - Тогда ты ему надень! Я только час назад смотрела на градусник, было
минус десять! Вот замечательный платочек, пусть он наденет.
   - Мама!!
   Данилов улыбался. Дверь проскрипела,  закрываясь.  Марта  присела  на
корточки перед крыльцом и поцеловала Данилову руку.
   - Ну что?
   - Спроси меня о  чем-нибудь,  -  предложил  он  и  закурил  следующую
сигарету.
   - Кто это?
   - Олег Тарасов.
   - Тарасов! - вскрикнула Марта.
   - Он тогда застрелил мою жену, надеялся, что меня посадят, а меня  не
посадили. Он все это затеял, чтобы представить, будто я  покончил  жизнь
самоубийством из-за того, что Кольцов меня уволил, и я свихнулся.
   - Кольцов тебя не уволил, - сказала Марта.
   - Нет. Но Тарасов был уверен, что уволит.  Не  зря  же  он  старался,
полдома разнес!
   - Он был... любовником твоей жены? Данилов посмотрел на Марту  поверх
ее кулачка, сжимавшего его руку, и усмехнулся.
   - И Лиды тоже. Он сказал, что ему нравилось трахать моих женщин.
   - Он больной, что ли?
   - Не знаю. Но он всю жизнь ненавидел меня, а я даже не догадывался.
   - Почему ненавидел?
   - Потому, что у меня было больше возможностей и больше всего  потому,
что я смог начать все сначала, когда выяснилось,  что  музыкантом  я  не
стану. Его это взбесило. Еще я думаю, что  он  гораздо  больше,  чем  я,
хотел быть сыном моих родителей. Таких... знаменитых и таких всесильных.
Он считал, что, если бы у него были такие родители, он был бы  Паганини.
Не знаю. Может, он и прав. Мать к нему относилась всегда лучше,  чем  ко
мне.
   - Просто она не возлагала на  него  никаких  надежд,  а  он  все-таки
чего-то  добился,  -  пробормотала  Марта,   и   Данилов   удивился   ее
проницательности. - Когда ты узнал, что это он?
   Данилов бросил сигарету, притянул Марту к себе  и  прижал.  Она  была
толстая и неуклюжая от овчинного тулупа.
   -  Знаменская  сказала  -  повторяющийся  элемент.  Во  всех   частях
головоломки присутствовал Тарасов. Было много других людей, но  зато  он
один присутствовал во всех. Я понял, когда стал думать, почему на приеме
все говорили о том, что я плохо выгляжу? Кто-то настойчиво внушал  всем,
что у меня больной вид и я, должно быть, скоро  рехнусь.  Зачем?  Только
затем, чтобы убедить всех, что если со мной что-то случится, то  потому,
что я не в себе. Из тех, кто  входил  в  другие  части  головоломки,  на
вечере  присутствовали  Тарасов,  Грозовский,  Знаменская  и   Лида.   И
Знаменская, и Грозовский, и Лида сообщили мне, что все только и говорили
про то, как я плох. Даже мать сказала. Если бы кто-то из  них  распускал
эти слухи, то не стал бы говорить о них мне. Тот,  кто  говорил,  что  я
спятил, знал, что со мной все в порядке. Значит, остался один Тарасов. И
еще шкатулка.
   - Что шкатулка?
   - Только Тарасов знал, как ее открыть, и мог сделать это быстро. Мы в
детстве ее сто раз открывали. Это было так... необыкновенно, шкатулка  с
секретом! Она ему страшно нравилась, даже больше, чем мне. Поэтому он  и
не смог ее сломать. Он всегда любил вещи. Очень любил. Были  еще  всякие
мелочи. Я действительно сунул блюдечко в шкатулку, когда он был у  меня.
Я видел, что у Лиды все время  раскрывается  сумочка  и  что-то  из  нее
падает, а когда я собрался уходить, она осталась с ним, и он вполне  мог
положить помаду себе в карман, если помогал ей подбирать все с  пола.  В
его машине валялась кассета, и он сказал, что это концертная запись,  но
он скорее удавился бы, чем бросил свою запись на пол в машине! Я  только
никак не мог понять - зачем?! Зачем, да еще так сложно!
   - И зачем?
   -  Он  ненавидел  меня.  Очень  сильно.  Видишь,  какую   нагромоздил
конструкцию! Ему мало было просто убить меня, ему нужно было, чтобы  все
вокруг и особенно родители решили, что я ненормальный, истерик,  который
разбивается на машине или, на худой  конец,  прыгает  с  крыши  дома,  в
котором живут его родители!
   - С крыши? - переспросила Марта.
   - Да. С крыши. Он даже  придумал  мне  галлюцинации  -  окровавленную
рубаху, надписи на зеркале! Он был уверен, что  никто  не  поверит  мне,
если я стану рассказывать, ведь и так считается, что я  не  в  себе.  Он
чуть было не добился своего. Когда я увидел эту рубаху, я решил, что мне
пришел конец. - Данилов помолчал и добавил:
   - А кровь была из набора для Хэллоуина!
   Представляешь?
   - А голубая краска? Ты же думал, что это Веник!
   - Веник в субботу утром занимался сексом на троих, - объявил  Данилов
и захохотал, - по объявлению в газете! Он  начал  в  пятницу  вечером  и
утром продолжил.
   Марта посмотрела на него и тоже осторожно засмеялась.
   - Кстати, краска мне помогла. В тот день, когда  у  меня  на  ботинке
появилось пятно, я был только дома у Веника и в машине у Тарасова. Еще у
тебя, но это не в счет. Если Веник ни при чем, значит, Тарасов.
   Они помолчали, и Марта пошевелилась у него в руках.
   - Может, хватит на сегодня,  Данилов?  Ты  победил  всех  врагов,  ты
молодец, ты справился, а сейчас пойдем,  я  буду  тебя  холить,  нежить,
спать укладывать. Пойдем?
   - Как ты думаешь, - спросил Данилов, - родится мальчик или девочка?
   - Ну конечно, девочка, - сказала Марта и  потянула  его  за  руку,  -
мальчики бывают у  сильных,  самоуверенных,  волевых  мужчин.  У  тонких
натур, вроде тебя, бывают только девочки.

***

   Среди ночи Данилов вдруг проснулся, даже  не  проснулся,  а  огромным
усилием воли спихнул с себя тяжелый каменный сон.
   Было темно и так глухо, как может быть только глубокой зимней  ночью.
Он полежал, прислушиваясь и не понимая, от  чего  проснулся.  Прошли  те
времена, когда он мог не спать по целым ночам, курить, думать,  рисовать
экзотичные домики. Они прошли, и Данилов не жалел о них.
   Сон наваливался откуда-то сверху, приятно тяжелый, теплый, похожий на
круглый меховой шар, и Данилов улыбнулся, не открывая глаз,  предвкушая,
как через секунду его закрутит в этот шар - до утра.
   До утра далеко. Можно спать, спать, спать... Шар не долетел  до  него
совсем немного. На этот раз он проснулся потому, что кто-то очень близко
пихал  его,  весьма  ощутимо.  Он  опять  открыл  глаза  и  бессмысленно
уставился в темноту.
   - Поросенок, - невнятно пробормотала рядом сонная Марта, - хрюкает.
   Твоя очередь. Ну конечно. Вот отчего  он  проснулся.  Из  распахнутой
двери послышалась приглушенная  возня,  потом  мышиный  писк  и  наконец
вопль, не слишком громкий, но требовательный.
   -  Сейчас,  сейчас,  -  забормотал  Данилов,  скатываясь  с  кровати.
Спросонья он никак не мог попасть ногами в пижамные штаны, брошенные  на
ковре. Штанины все время закручивались  не  туда,  куда  надо,  путались
между собой, Данилов скакал на  одной  ноге,  напряженно  вслушиваясь  в
темноту.
   Вопль повторился - погромче  и  подлиннее.  Данилов  наконец  натянул
штаны и ринулся в соседнюю комнату, бывшую спальню.
   Теперь они с Мартой жили в бывшем кабинете, а бывшую спальню  занимал
восьмимесячный Степан, которого нежные родители именовали поросенком.
   В бывшей спальне горел ночник -  желтый  месяц,  помигивающий  хитрым
глазом,  -  шевелились  и  дрожали  нитки  "дождя"  на  невысокой  елке,
воздушные шары на стенах казались огромными и темными.
   Пахло тальком, кремом и его, Данилова, ребенком.
   Этот самый ребенок лежал поперек кровати - толстые  ножки,  обтянутые
белой пижамой, торчали между прутьями деревянного заборчика. Одеяло было
сбито и возвышалось неровным холмиком. Животом на холмике, головой вниз,
сын Данилова пытался спать.
   - Ты мой хороший, - прошептал Данилов и, подхватив Степана под живот,
привычно выдернул одеяло, - разве так спят?
   Степан  был  увесистый  -  шеи  нет,  руки  и  ноги  в   младенческих
перетяжках, живот вперед.
   Когда Данилов высвободил  из  заборчика  ножки,  уложил  как  следует
толстое тельце и накрыл одеялом,. Степан приподнялся на  локтях  и  стал
тыкаться мордочкой по углам. Глаз  он  не  открывал,  но  хмурил  лоб  и
складывал губы  -  готовился  зареветь.  Данилов  ловко  сунул  соску  в
херувимский ротик и тихонько похлопал Степана по  спине.  Ротик  усердно
заработал, нос засопел, и через две минуты Степан спал надежно и крепко.
   Если повезет, проспит до утра.
   Впрочем,  подумал  Данилов  с  некоторым  удовлетворением,  следующая
очередь вставать - не его. Он свое "вставание" отработал с блеском.
   Данилов еще постоял над Степаном - спать уже хотелось не так остро.
   Какое счастье, что у него сын.
   Еще год назад ничего подобного невозможно было  себе  представить,  а
сейчас  у  него  сын.  Его  собственный  сын  -  четыре   зуба,   восемь
килограммов, толстые ноги,  неловкие  пальцы,  заинтересованная,  совсем
младенческая мордаха, ночной колпак с кисточкой, купленный  Мартой  "для
смеху", первые ботиночки, слюни ручьем, веселые глаза,  так  похожие  на
глаза Марты. Если повезет, встать придется раза два за ночь. Не  повезет
- сколько угодно.
   Елка посверкивала в углу.
   Марта придумала эту елку. В гостиной стояла еще одна, громадная,  под
потолок, "для больших". Для Степана была  куплена  собственная  елка,  и
подарки под ней собирались уже неделю, - как будто он  мог  хоть  что-то
понимать в подарках! - от Грозовского с Таней, от "бабки Знаменской", от
Катерины Солнцевой, от бабушки Нади, от подруги Инки.
   Данилов купил клоуна, похожего на Пафнутьича, который был  у  него  в
детстве и у которого как-то слишком быстро оторвалась голова.  Маленький
Данилов страдал ужасно, но голову так и не пришили - смешно! Кто стал бы
пришивать голову его клоуну? Мать?
   Этого клоуна, предназначенного Степану, Данилов долго  и  старательно
тянул за  голову,  проверяя,  не  оторвется  ли,  и  вызывая  недоумение
продавщиц.
   Голова была пришита надежно. В конце концов, если что и случится, все
можно будет исправить, ведь у Степана есть он, Данилов.
   Данилов так любил своего сына, что ему  было  немножко  стыдно.  Даже
ночью, вставая к нему, - любил.
   Утром он уходил, когда они еще спали, его жена и сын.  Данилову  было
приятно, что они спят.
   В  дверях  он  столкнулся  с  Нинель  Альбертовной,  которая   теперь
приходила каждый день.
   - Доброе утро.
   - Доброе утро, Андрей Михайлович. Как сегодняшняя ночь?
   - Нормально. - Данилов подхватил ее пальто и пристроил на вешалку.  -
Просыпались два раза.
   - Андрей Михайлович, у нас хлеба нет, а я сегодня вряд ли успею...
   - Я привезу.
   Делать на работе было абсолютно нечего - в последние дни перед  Новым
годом никто по традиции не работал, - но Данилов  заставлял  сотрудников
приходить и расчищать накопившиеся  за  год  завалы.  Он  был  нудный  и
требовательный начальник. На пять часов  намечался  "стол",  о  чем  ему
объявила нарядная до нелепости Таня.
   - Можно, Андрей Михайлович?
   Спрашивала она просто так, для соблюдения субординации -  у  них  все
давно было запланировано и готово, его разрешения не требовалось, но он,
подыгрывая ей, все-таки разрешил.
   - Будут какие-нибудь... гости?
   - Марк Анатольевич, - призналась  Таня,  как  будто  в  чем-то  очень
интимном, - и еще Лазарев с Полежаевой. И Кира Лаптева, из банка. -  Эти
интересовали ее гораздо меньше, и Данилов усмехнулся.
   Часа в три он позвонил домой.
   - Данилов, как хорошо, что это ты, - сказала Марта, -  я  только  что
собралась тебе звонить.
   - Как вы там?
   - Мы хорошо. Собираемся спать и бузим немного.  Давай  сдадим  его  в
детдом, чтобы не бузил.
   - Лучше мы тебя сдадим, - отозвался Данилов.
   На заднем плане слышался  какой-то  отдаленный  шум  и  уговаривающий
голос Нинель Альбертовны.
   - Пять минут назад  звонила  твоя  мать.  Они  собираются  к  нам  на
Рождество.
   - На какое Рождество? - перепугался Данилов. - Завтра тридцать первое
число, Рождество прошло!
   -  На  православное,  -  назидательным  тоном  сказала  Марта,  -  на
православное Рождество, то есть седьмого января. Нам угрожает матросский
костюмчик от Армани и набор английских серебряных ложек. Переживем?
   - Переживем, - согласился Данилов. Вдвоем с Мартой он мог бы пережить
что угодно.
   - Ты завтра работаешь?
   - Нет, а что?
   - Мама просила приехать пораньше. Она сказала, что  возьмет  на  себя
Степана, а мы сможем поспать и приготовить стол. Индейку она  купила,  а
за вином мы в "Стокманн" по дороге заедем, ладно? Поедем прямо  с  утра,
а? Они там погуляют по Кратову подольше. Давай?
   - Давай, конечно.
   Из трубки послышалось приблизившееся недовольное кряхтенье,  а  потом
ровный трубный рев.
   - Данилов, я хотела сказать, что у нас хлеба нет! -  перекрывая  рев,
сообщила Марта. - Ты привези, пожалуйста!
   - Привезу! - тоже отчего-то закричал Данилов, и она повесила трубку.
   С сотрудниками Данилов попраздновал минут пятнадцать. Он был махровый
индивидуалист и не любил корпоративных застолий.
   В  супермаркете  на  Лубянке  он  купил  цветы  -  громадные   желтые
хризантемы.
   Марта любила хризантемы. Они пахли  на  весь  салон  странным  зимним
запахом.
   Из-за двери его квартиры слышался приглушенный шум, и он вошел  очень
осторожно, стараясь не спугнуть этот шум. Он кинул в кресло  портфель  и
как был, в пальто и перчатках, подошел к дверям гостиной и распахнул их.
   - Тра-та-та, - пела Марта, лежа спиной на ковре, -  тра-та-та,  вышла
кошка за кота. За кота-котовича, за Иван Петровича!..
   Джинсы задрались, обнажив стройные щиколотки, которые Данилов обожал.
   Каждую ночь он как-то по-новому трогал их, гладил, целовал, дышал  на
них и клал себе на живот, согревая.
   В руках у Марты барахтался Степан Андреич, его сын. Он  был  розовый,
гладкий, толстый, в перепачканном  фартуке.  Марта  то  опускала  его  и
бодала лбом чистый крутой лобик, то поднимала на всю  длину  собственных
рук.
   Вверх!  -  мордочка   становилась   восторженно-испуганной,   кулачки
сжимались. Вниз! - и Степан Андреич заливался счастливым смехом.
   - Вот наш папочка пришел, - не переводя дыхания запела Марта, на  тот
же мотив, что и про кота-котовича, - вот и папочка пришел!..
   Степан Андреич на папочку не обратил никакого внимания.
   - Ты хлеба купил?
   - Нет, - спохватился Данилов.
   - Молодец, - похвалила Марта. - Раздевайся,  не  разводи  тут  у  нас
уличную заразу.
   Данилов еще посмотрел на них, потом вернулся в холл и стал стаскивать
пальто.
   Не было и не могло быть в его жизни  ничего  лучше,  чем  возвращение
домой.