недавно купила и заставила Данилова повесить, и вернулась  в
кухню.
   - Мне  показалось,  что  у  меня  сотовый  зазвонил,  -  сказала  она
Данилову.
   - Как тебе рыба?
   - Очень вкусно, спасибо. - Данилов не любил рыбу,  но  всегда  считал
своим долгом всех хвалить и благодарить. На столе перед ним лежала пачка
сигарет и одна сигарета - отдельно.
   - Можно я закурю? - спросил Данилов. - Или тебе это неприятно?
   - Мне приятно, - уверила его Марта, - самое большое  счастье  в  моей
жизни, когда ты куришь в моем присутствии.
   - Я только хотел узнать, - пробормотал Данилов, - не вредно  ли  это.
Для ребенка...
   - Полезно! - бодро откликнулась Марта. - Если мы будем его постепенно
приучать, может, он даже родится с бычком во рту.
   Он посмотрел на ее узкую прямую спину. Марта  шуровала  у  плиты,  со
звоном кидала вилки в посудомоечную машину. Чайник уже вовсю посапывал -
когда только она успела его поставить? Данилову было  так  грустно,  что
жить не хотелось. Почему-то ему никогда не приходило в голову, что  рано
или поздно так все и случится - очередной  Петя,  которых  на  глазах  у
Данилова сменился десяток, решит, что "женский фактор" в лице Марты  ему
очень  подходит,  а  Марта  решит,  что  ждать  больше  нечего,  и   все
закончится.
   Она перестанет звонить ему на работу - "просто так".
   "Я звоню просто так", - всегда  говорила  она,  когда  он  спрашивал,
какое  у  нее  к  нему  дело.  Перестанет  заезжать   по   вечерам   без
предупреждения, чего он терпеть не мог. Вернет  ему  ключи,  заберет  со
стойки свои  компакт-диски  с  блюзами,  Леонардом  Козном  и  полоумным
Гариком Сукачевым - Данилов  не  любил  ни  блюзов,  ни  Козна,  что  уж
говорить о Сукачеве! Перестанет  поражать  его  воображение  кулинарными
изысками - "Данилов, это греческий салат, но брынзы не было, и я  сунула
в него пармезан".  Перестанет  задумчиво  клацать  длинными  ногтями  по
клавиатуре его компьютера по субботам - "Данилов,  у  меня  экзамены  на
носу, так что сегодня ты готовишь".  Она  то  и  дело  сдавала  какие-то
экзамены.
   "Чистая дружба", продолжавшаяся пятнадцать лет, закончилась.
   Конечно, некоторое время они будут продолжать  созваниваться,  и  она
станет рассказывать ему об очередных Петиных бизнес-затеях, одна  другой
хуже, потом родится ребенок, похожий  на  папочку,  и  Марта  будет  его
растить,  а  это  дело  небыстрое,  насколько  Данилов  мог  судить,   и
постепенно все исчезнет само собой.
   Изменить ничего нельзя.
   Диалектика, закон природы,  как  формулировал  преподаватель  истории
Ефим Эммануилович по прозвищу Фима Собак.
   - Тебе чай или кофе?
   Он посмотрел на нее. У  него  были  очень  черные,  очень  печальные,
недоумевающие глаза, как у неожиданно заболевшей собаки.
   - Кофе, спасибо. Ты бы присела, Мартышка. Я вполне  в  состоянии  сам
налить себе кофе.
   - А мне? - спросила Марта. - Мне ты в состоянии налить?
   Он называл ее Мартышкой примерно раз в пять лет.
   Он варил кофе, молчал и один  раз  так  громко  вздохнул,  что  Марта
посмотрела на него с удивлением.
   Он был в мягком черном джемпере и  серых  брюках  со  стрелками  -  в
собственной квартире в девять часов  вечера!  Темные  волосы,  синяя  от
дневной щетины щека - Марта видела  только  одну  его  щеку,  -  длинные
ресницы, чистая кожа.
   Аристократ. Белая кость, голубая кровь. Или наоборот, что ли? Голубая
кость и белая кровь?
   Впервые увидев его родителей, Марта  моментально  почувствовала  себя
замарашкой,  с  разгону  влетевшей  в  герцогские  покои  в  погоне   за
поросенком, сбежавшим с кухни.
   "А где вы живете, милая?" - спрашивала его мать, и Марта готова  была
сгореть со стыда. Следовало отвечать, что она живет в Беверли-Хиллз или,
на худой конец, на Монмартре, но так ответить Марта не могла,  поскольку
жила в Кратове и, когда ленилась ехать, оставалась у Данилова  ночевать.
"А где вы служите, милая?" - продолжала мать, и  страдания  Марты  росли
пропорционально изменению тона - с вежливого на холодный, с холодного на
ледяной.
   Марта   никоим   образом   не   подходила   Данилову,   а   объяснить
королеве-матери, что она не претендует, на кронпринца, Марта  не  могла.
Не скажешь же просто так - вы знаете, я иногда живу у  вашего  сына,  но
это не то, что вы думаете. У нас пионерско-братская привязанность друг к
другу, основанная на взаимоуважении, сходном  чувстве  юмора  и  "полном
отсутствии всякого присутствия", как это называла Марта.
   Никакого секса. Никакого кокетства ни с одной, ни с другой стороны.
   Никаких претензий друг к другу. Никаких обязательств и вопросов,  что
делать и кто виноват.
   Когда-то  ей  хотелось,  чтобы  все  сложилось  по-другому,  а  потом
перестало хотеться.
   Он был трудный человек. От одних его правил можно сойти  с  ума.  Его
молчание могло означать все, что  угодно,  а  он  только  и  делал,  что
молчал. В его присутствии хотелось выпрямить спину, немедленно убрать со
стола локти, проверить, чисто ли  вымыты  руки,  и,  проделав  все  это,
моментально смыться.
   Никто не хохотал, не говорил громко, не чавкал, не пел, не болтал, не
стучал вилкой по стакану,  не  задавал  глупых  вопросов,  не  гонял  по
компьютерному полю  супермена,  выкрикивая  "давай-давай!",  не  надувал
пузыри из жвачки, не матерился, не разваливался в кресле, не рассказывал
анекдотов, пока в поле зрения был Данилов.
   Как будто это был не Данилов, а гроб с покойником.
   - Может быть, хочешь чаю? - спросил он, заботливо наклоняясь над ней,
и Марта очнулась. - У меня есть какой-то чай из трав.
   - Не какой-то чай из трав, - поправила она, - а успокоительный  сбор,
Данилов. Я его привезла две недели назад. И я не хочу  чай  из  трав.  Я
хочу кофе.
   - Тебе точно можно?
   - Господи, - в сердцах проговорила Марта, - как это жена жила с тобой
столько лет!
   И перепугалась. Они никогда не вспоминали о его покойной жене.
   - Всего три года, - поправил ее Данилов и улыбнулся,  -  не  пугайся,
пожалуйста. Я не стану бледным и мрачным от одного упоминания о ней и не
стану курить сигареты одну от другой. Я же не герой сериала!
   "Ты не герой сериала, - подумала Марта быстро, -  но  я  видела  твое
лицо, когда ее хоронили".
   Он был совершенно один, хотя толпа была  огромной.  Его  родители  из
Америки прислали соболезнования и элегантный веночек, а друзей у него не
было никогда. Шел снег, такой же, как сейчас, но Данилов  был  в  темных
очках. Он снял очки, когда сел к ней в машину, и Марта увидела его лицо.
   Прошло пять лет, а Марте иногда казалось, что пять дней.
   Когда он женился,  ему  было  тридцать.  Когда  спустя  три  года  ее
хоронили, Данилову стало шестьдесят.
   - Тебе не нужна помощь? - спросил Данилов, аккуратно глотнув кофе.  -
Я имею в виду деньги;. Или врачи?
   - Я беременная, а не тяжелобольная, - буркнула Марта,  -  а  денег  у
меня своих навалом.
   Это была не правда, но она никогда не брала у  него  деньги,  даже  в
самые трудные времена. Лучшая подруга Инка фыркала и плевалась.
   "Ты просто ненормальная, - говорила  она,  -  с  паршивой  овцы  хоть
шерсти клок. Раз уж он на тебе не женится, пусть деньги дает".
   Природа их "высоких отношений" практичной Инке была недоступна.
   Впрочем, не ей одной.
   - Как хочешь, - сказал Данилов, - просто на всякий случай знай, что я
всегда готов тебе помочь. Чем угодно.
   - Я тебя найму сидеть с ребеночком, - пообещала Марта.
   - Боюсь, что дорого тебе обойдусь. - Он улыбнулся. Вернее, улыбнулись
его губы, а сам Данилов и не думал улыбаться. - Ты все-таки подумай  про
врачей и позвони мне. Хорошо?
   - Хорошо, - согласилась Марта, зная, что ни про каких  врачей  думать
не станет. Ей и без врачей есть о чем подумать. - Ты убираешь посуду,  -
добавила она поспешно, - ты убираешь посуду, а я буду валяться на полу и
смотреть кинематографические фильмы.
   - Там есть немного новых кинематографических фильмов, - он кивнул  на
стойку с кассетами и подтянул кашемировые  рукава,  чтобы  удобнее  было
мыть посуду.
   - Данилов, ты особенно-то не усердствуй, - сказала Марта, - посуду  в
этом доме моет посудомоечная машина. Ты что-нибудь об этом знаешь?
   Она сидела на полу, на круглом тибетском ковре, который отец  подарил
Данилову на день рождения.
   Родители любили дарить ему что-нибудь в этом духе.  Статуэтку  Будды,
искусно вырезанную из слоновой кости. Шелковое покрывало из Кайруана.
   Нефритового  дракона  с  оскаленной  остекленевшей  пастью.  Глиняный
кувшин ручной работы. В год по одному подарку. Раньше было по два -  еще
один на годовщину свадьбы.
   На одном из подарков теперь сидела Марта,  скрестив  длинные  ноги  в
безупречных черных колготках. Платье тоже  было  черным  и  безупречным,
немножко измятым, потому что она заснула в нем, дожидаясь  Данилова.  Он
видел ее спину - прямую и  тонкую,  и  прямые  плечи,  и  сильные  руки,
обтянутые плотными рукавами платья.
   Он давно привык считать все это - своим. Несмотря ни на что. Несмотря
на Петю и его предшественников. Несмотря на пятнадцать  лет,  в  которых
чего только не уместилось. Несмотря на его женитьбу. Несмотря на Лиду.
   Как раз Лиду он никогда не считал своей.
   Марта Черниковская - чужая жена! Мать какого-то непонятного ребенка.
   Она больше не будет спать у него на диване и  клацать  по  клавиатуре
компьютера. Просто ей станет некогда, и в ее жизни появятся вещи гораздо
более важные,  чем  Данилов.  Все  правильно.  Не  могло  же  это  вечно
продолжаться.
   Но он-то думал, что будет продолжаться. Вернее, он об этом вообще  не
думал.
   Загрузив машину, которая тут же бодро загудела,  Данилов  вытер  руки
льняным  полотенчиком  и  бросил   его   в   специальную   корзину   для
полотенчиков. И улыбнулся. Марта поставила  "Звездные  войны",  какой-то
там эпизод. Он купил эти "Войны" специально для нее. Сам он  предпочитал
Гринуэя и Кустурицу.
   Телефон выдал переливчатую руладу, и Марта, не оборачиваясь,  сделала
звук потише.
   - Данюсик, - позвала из трубки Лида, - это я. Как ты там, без меня?
   Мама передает тебе привет. Это я сразу говорю, чтобы потом не забыть.
   - Спасибо, - сказал Данилов, - ей тоже.
   - Как дела, Данюсик? Слушай, ты не помнишь, кто в этом  году  выиграл
"Ю-ЭС Оупн"?
   - Пит Сампрас.
   - Да. Точно. Я целый день не могла вспомнить. Данилов вежливо молчал.
   - Я звонила, но тебя не было дома. Я думала, ты заедешь.
   - Мы же не договаривались.
   - Ну и что? Я за приятные сюрпризы. Данилов вовсе не был уверен,  что
может быть приятным сюрпризом.
   - Данюсик, а завтра ты что делаешь?
   - Собираюсь съездить в дом, который проектировал. Там  завтра  никого
не будет, мне нужно посмотреть кое-что. Это не надолго, часа на  два.  К
вечеру освобожусь.
   - Тогда пойдем вечером в Кремль! Начинается конкурс бальных танцев.
   Закрытый просмотр, все  будут.  Давай  посмотрим  немножко,  а  потом
поедем куда-нибудь ужинать. Хорошо?
   - Хорошо, - согласился Данилов. Ему,  собственно  было  все  равно  -
танцы так танцы, ресторан так ресторан, "Ю-ЭС Оупн" так "Ю-ЭС Оупн".
   - Я так устала, - пожаловалась Лида, -  мама  меня  опять  таскала  в
"Мариотт". У папы юбилей, ты же знаешь. Мы сто залов пересмотрели.  Маме
больше всего нравится "Мариотт", а мне "Гостиный двор". А тебе?
   Данилов честно попытался поддержать беседу. В конце концов вежливость
- прежде всего.
   - Я никогда ничего не отмечал ни там, ни там, поэтому трудно сказать.
   - Ну вот, тебе даже сказать трудно,  а  я  все  это  пересмотрела!  И
непонятно, зачем. Все равно мама сделает так, как  ей  больше  нравится.
Когда у тебя будет юбилей, я тоже сделаю все, как мне нравится. - И  она
засмеялась.
   - Ну конечно, - согласился Данилов. Почему бы ему не согласиться?
   -  Светлана  Сергеевна  звонила  маме,  -  сообщила  Лида.  Светланой
Сергеевной звали мать Данилова. - Сказала,  что  она  тебя  неделями  не
видит, что ты все время на работе,  а  Михаил  Петрович  опять  какую-то
премию получил в Париже. Ты знаешь?
   - Знаю.
   - А почему ты не был на вручении? Его мать сообщила ее матери, что он
отсутствовал, когда вручали премию его отцу. Данилову стало противно.
   - Меня не приглашали, Лида, - произнес он холодно, - кроме  того,  до
Парижа далеко, а у меня полно работы.
   - Да ладно тебе, Данюсик, что за комплексы, - у нее  был  такой  тон,
что Данилов поморщился, - ты же не маленький. Ты не можешь обижаться  на
то, что твой отец - знаменитость.
   - Лида, прости,  пожалуйста,  -  быстро  сказал  Данилов,  -  у  меня
мобильный звонит. Во сколько завтра нам нужно быть в Кремле?
   Он положил трубку, подумал и вылил остатки вина в чистый стакан.
   - Бальные танцы? - спросила Марта, по-прежнему  не  оборачиваясь.  Он
улыбнулся.
   - Откуда ты знаешь?
   - Весь Интернет в  этих  танцах.  Завтра  в  Кремле  большой  бомонд.
Поедешь?
   - Поеду.
   - Молодец, - непонятно похвалила Марта. - Оказывается, этот  ужасный,
который  сопит  в  шлеме,  отец  того,  который  летает  на  космическом
истребителе.
   Данилов посмотрел на экран и пристроился  рядом  с  Мартой,  подтянув
безупречные складки на брюках.
   - Это еще не все, - сказал он, - на  самом  деле  он  не  ужасный,  а
добрый и хороший. Светлая сторона силы возьмет верх.
   - Ясное дело, - согласилась Марта и хлебнула  из  его  стакана.  -  А
когда выяснится, что он хороший?
   - В самом конце.
   - Он совершит героический поступок и соберет килограмм макулатуры?
   Данилов засмеялся и допил вино.
   - Ну конечно.
   - Ты что, смотрел без меня?
   - Смотрел, - признался Данилов,  -  мне  нечем  было  заняться,  и  я
посмотрел.
   - Ты вполне можешь не оправдываться, - сказала Марта негромко, - этот
фильм смотрит все  население  земного  шара  в  возрасте  от  десяти  до
восьмидесяти.
   - Моему отцу дали какую-то премию, - Данилов посмотрел на  ее  шею  с
завитками оставленных волос. Почему-то ее шея его  успокаивала,  -  а  я
даже не знал. Я сказал Лиде, что знаю, а на самом деле не знал.
   Они помолчали. Данилов молчал просто так, а Марта  сочувственно.  Его
отношений с родителями она никогда не понимала.
   - Данилов, принеси мне мою сумку, - попросила она,  не  отрываясь  от
экрана,   на   котором   эскадра   космических   истребителей    затеяла
галактическую войну, - а еще лучше достань из нее очки.
   Данилов с готовностью поднялся.
   - Где ты ее бросила? Марта махнула рукой:
   - Там где-то. Далеко. У входной двери. Он  вернулся  через  минуту  и
положил что-то на стол.
   - Ну? - спросила Марта нетерпеливо. Эскадра дралась уже из  последних
сил. - Что, не нашел? Сумку? Или дверь?
   Данилов молчал, и она оглянулась. На столе лежали ее очки, а у него в
руках был длинный конверт.
   - Что это такое?
   - Где?
   - Вот. Что это за конверт?
   У него был странный, очень напряженный голос, и Марта встревожилась.
   - Не знаю. Это я сегодня получила. Там какая-то  ерунда  написана.  Я
хотела выбросить и забыла.  А  что?  Данилов  уже  видел  сегодня  такой
конверт. Этот был неаккуратно разорван. Свой Данилов разрезал ножницами.
   Ему не хотелось заглядывать  внутрь,  но  он  заглянул  и,  помедлив,
вытянул четвертушку листа.
   "Убийца должен быть наказан, пощады не будет". - Ну  вот,  -  сказала
Марта поспешно, - это какой-то ненормальный прислал.  Да  что  с  тобой,
Данилов?!
   Он был уверен, что совсем не спал, но  телефон  зазвонил  и  разбудил
его.
   Выходит, все-таки спал.
   Прежде чем взять трубку, он посмотрел на  часы  и  сразу  понял,  кто
звонит.
   - Доброе утро, мама.
   - Доброе утро, - откликнулась мать после паузы. - Откуда  ты  знаешь,
что это я?
   Данилов вежливо промолчал.
   В Москве восемь утра субботы. В Париже - шесть. Мать всегда встает  в
шесть, чтобы до завтрака успеть в тренажерный зал и  вернуться  к  отцу,
который терпеть не может пить кофе в одиночестве. Данилов помнил себя  с
трех лет, и тогда все было точно так же. Кроме Парижа. Парижа  тогда  не
было.
   - Андрей, я хотела  сообщить  тебе,  что  твой  отец  получил  премию
французской литературной академии. Это серьезная награда.
   - Я в этом не сомневаюсь, -  пробормотал  Данилов.  Отец  никогда  не
получал несерьезных наград.
   - Я ставлю тебя в известность, что на будущую среду назначен прием  в
честь отца. Ты должен на нем присутствовать.
   Данилов вдруг осознал, что встал с  кровати  и  даже  успел  нацепить
брюки, как будто мать могла его видеть.
   - Мама, я вряд ли смогу прилететь в Париж. У меня много работы,  и  я
ничего не планировал на будущую неделю.
   - Ты и не должен ничего планировать, - почти перебила его мать, что с
ней  случалось  крайне  редко,  -  прием  в   Москве,   в   особняке   в
Воротниковском. Я все время забываю, как он называется.
   Данилов понятия не имел, как называется особняк в  Воротниковском,  и
моментально почувствовал себя тем, кем  был  на  самом  деле,  -  плохим
сыном.
   - Среда на будущей неделе,  -  повторила  мать  медленно,  как  будто
Данилов был недоумком. - Запиши,  пожалуйста,  Андрей.  Мы  прилетим  во
вторник, и я не успею  ничего  проконтролировать,  но  прием  организует
Ольга, потому все должно пройти хорошо.
   - Я постараюсь прийти.
   - Нет. Ты не постараешься, а придешь.  В  конце  концов,  это  просто
неприлично.
   - Что неприлично, мама?
   - Неприлично, что ты так долго и  так  старательно  игнорируешь  свои
обязанности, Андрей. На это уже обращают внимание. - - Кто обращает?
   Мать промолчала. Она отлично  умела  не  слышать  того,  что,  по  ее
мнению, не нужно слышать.
   -  Лиду  я  пригласила,  -  проинформировала  мать,  -  попросила  ее
освободить для нас вечер. Она вчера тебе не говорила?
   Данилову вдруг показалось, что ему не около сорока, а одиннадцать. Он
даже почувствовал запах - тот,  который  окружал  его,  когда  ему  было
одиннадцать: полироли, ковров, дорогих французских духов и синтетической
шерсти многочисленных зверей, которыми была уставлена его  комната.  Ему
все время дарили игрушки, а он в них не играл. Не любил.
   В тот день ему исполнилось  четырнадцать.  Он  вернулся  из  школы  и
обнаружил, что в его комнате больше нет никаких игрушек. Он долго  стоял
посреди огромного почти пустого зала, в который превратилась комната,  и
не понимал, что могло приключиться с его зверями, - и сообразил наконец.
Мать дала ему понять, что детство кончилось.
   Таким образом, Данилов знал совершенно  точно,  когда  кончилось  его
детство - в промежутке между половиной девятого утра и двумя часами дня,
когда ему исполнилось четырнадцать лет.
   - Спасибо, мама, - поблагодарил Данилов, - я  мог  бы  пригласить  ее
сам, но все равно спасибо.
   - Да, - согласилась мать. - Мне так спокойнее.  Я  никогда  не  знаю,
чего от тебя ждать, поэтому мне проще все сделать самой.
   "Например, пригласить мою любовницу проводить меня на светский  раут,
- подумал Данилов, - чтобы мне не пришло в голову потеряться по дороге".
   - И не забудь поздравить отца, -  непререкаемым  тоном,  который  так
хорошо знал  Данилов,  напомнила  мать.  -  Не  обязательно  лишний  раз
демонстрировать ему, что тебя не интересуют его  успехи.  Хорошего  тебе
дня, Андрей.
   - Спасибо. До свидания, мама.
   Кто сказал, что семья - это такое место, где все  друг  друга  любят,
жалеют, утешают и принимают такими, как есть?  Семья  -  это  худшее  из
испытаний, потому что получить по  физиономии  от  чужих  вовсе  не  так
ужасно, как от близких.
   Чужие далеко, а близкие - рядом и точно знают, как ударить больнее, и
занимают самые выгодные  наблюдательные  посты,  чтобы  выискать  слабое
место в обороне близкого и прорвать ее неожиданным стремительным ударом,
после  которого  поверженному  остается  только  хватать  ртом   воздух,
таращить  бессмысленные  глаза,  и  до  трех  часов   ночи   придумывать
"достойные ответы".
   Данилов с