шу?
   Веник моргнул.
   - Это ты к чему, Данилов?
   - К весне, должно быть, -  ответил  Данилов  и  вышел  из  стеклянной
будочки.
   В машине он сразу включил отопитель, потому что мерз все  сильнее,  и
позвонил секретарше Ире.
   - На работу можете сегодня не приходить, - сказал он, поздоровавшись,
- а завтра я скажу.
   - Андрей Михайлович, я звонила  Сашиной  маме,  и  она  сказала,  что
похороны через три дня, и помощь им никакая  не  нужна,  в  смысле...  в
организации.
   Похороны, подумал Данилов. Черт возьми, будут еще и похороны!..
   - Ира, я понимаю, что вспомнить трудно, но все-таки постарайтесь.
   Накануне убийства я уехал довольно рано, часа в четыре, наверное.
   - Да, я помню.
   - Вы не помните, кто меня спрашивал в  тот  вечер?  Кто  звонил,  что
просил передать?
   - Ой, господи, - пробормотала Ира, как нерадивая  студентка,  которая
наконец поняла, что проваливается на экзамене, - как же  тут  вспомнить,
когда после этого Сашу...  убили!  Тучков  звонил,  -  это  был  прораб,
возводивший апартаменты Знаменской, - из архитектурной  комиссии  звонил
этот... как его...
   - Лобов, - подсказал  Данилов.  Из  решетки  отопителя  несло  ровным
теплом, и он грел над ней руку.
   - Да-да, Лобов, точно! - воскликнула Ира радостно,  и  Данилов  вдруг
пришел в раздражение - зачем ему секретарша, которая не  помнит  никаких
фамилий?! - Еще кто-то звонил, вот только вы ушли, но  я  по  голосу  не
узнала. Я спросила, что передать, а там... ничего.
   - Знакомый голос?
   - Вроде да, - раздумывая, сказала Ира, - вроде  знакомый.  Он  мне  -
начальник на месте? А я ему - портфель на месте, а начальника нет.
   - Что?! - вскрикнул Данилов.
   -  Ничего,  -  испугалась  Ира,  -  портфель,  говорю,  на  месте,  а
начальника нет...
   "Как все  просто,  -  подумал  Данилов.  -  Он  позволил  и  спросил.
Секретарша ему сказала. Вопрос-ответ. Никаких трудностей".
   - Хорошо, - пробормотал Данилов, - до завтра, Ира.
   Мотор урчал, из отопителя все дуло усыпляющим теплом. Данилов  держал
телефон в руке. Сзади посигналили - будешь выезжать или  нет?  -  он  не
обратил внимания.
   "Ты не справишься один", - сказала ему Марта.
   Она права. Один он, пожалуй, не справится.  Нужно  было  сделать  еще
один звонок. Данилов посмотрел на телефон, и, словно отвечая его мыслям,
телефон зазвонил. Данилов помедлил и нажал кнопку.
   - Да.
   - У вас продается славянский шкаф? - доверительно спросила Марта.
   - Где ты?
   - Шкаф уже продан, - сообщила она, - могу  предложить  никелированную
кровать.
   - Где ты?
   - Дома, Данилов. Я уже приехала. Навстречу потоку ехать всегда легко.
А ты где?
   - Марта, - попросил он, - ты мне не  звони...  пока.  Я  сам  позвоню
тебе, как только смогу. Ты меня отвлекаешь, а отвлекаться мне нельзя.
   - Прости, Данилов, - быстро произнесла она, - я не нарочно. Просто  я
хотела сказать, что со мной все в порядке, я  дома.  Сейчас  позвоню  на
работу и сообщу, что не приеду. Не беспокойся за меня.
   - Я постараюсь не беспокоиться, -  ответил  Данилов  и  посмотрел  на
часы.
   Времени у него было мало. А  может,  наоборот,  много.  Он  не  знал,
сколько времени ему оставил тот человек.
   Черт побери, ему сейчас очень пригодился бы  пистолет.  Жаль,  что  у
него нет пистолета. Он никогда не думал, что будет жалеть об этом.
   "Я все равно не умею стрелять. Зачем мне пистолет?"
   - Данилов, ты все-таки постарайся, чтобы с тобой ничего не случилось.
   - Постараюсь, - пообещал он и добавил по привычке:
   - Не волнуйся.
   Телефон пискнул, информируя о том, что разговор окончен,  и  Данилова
это огорчило. Не осталось совсем ничего, чтобы еще потянуть время,  хоть
чуть-чуть.
   Ты просто трус. Ты боишься.
   Конечно, боюсь. Только герой боевика не боится, а я боюсь.
   Меня знобит, у меня болит рука, и я боюсь так, как никогда  и  ничего
не боялся, - за себя, за Марту и за мышонка, которого никто не  защитит,
кроме меня. Так получилось, что только я, я один, смогу их защитить  или
хотя бы отвести беду.
   Ну что ж. Надо звонить.
   Он набрал номер, который знал наизусть, и некоторое время ждал,  пока
ответят. Только бы ответили.
   - Да?
   - Катерина?
   - Здравствуйте, Андрей,. - сказала она сердечно, - жаль, что нам  так
и не удалось поговорить на приеме. Как ваши дела?
   - Катерина, мне нужна помощь. Я в двух словах  расскажу  вам,  в  чем
дело и куда я сейчас  поеду,  а  вы...  оцените  ситуацию  и  подумаете,
сможете ли мне помочь.
   - Хорошо, - согласилась она, помедлив, - я слушаю.
   Он говорил недолго.
   - Я не знаю, - ответила она, дослушав,  -  это  несколько  странно  и
неожиданно. Я должна поговорить с мужем.
   - Конечно, - согласился Данилов.
   Уже то, что она сразу не послала его подальше, было большой удачей.
   Жене Тимофея Кольцова не могло быть дела до проблем какого-то бедного
архитектора!
   - Я вам перезвоню, - пообещала она и повесила трубку.
   Вот и все.
   Данилов сунул мобильник в  карман  и  стал  осторожно  выбираться  со
стоянки. Ехать ему было недалеко.
   Он заметил  знакомую  машину  возле  знакомого  дома  на  Кутузовском
проспекте  и  не  стал  разворачиваться,  решив,  что  просто   перейдет
где-нибудь дорогу.
   Все  правильно,  она  была  там,  где  должна  быть,  но  собственная
подтвержденная догадка поразила Данилова.
   Он подошел к машине, темной и грязной, и  усмехнулся,  увидев  свежую
царапину на левом борту. Марта задела ее своей "Нивой", когда неслась  в
лоб.
   Странно, что она вообще успела свернуть.
   Данилов достал из кармана брелок, открывающий его собственную машину,
и нажал кнопку. Фары мигнули и погасли, в дверях сухо щелкнуло  -  замки
открылись.
   Наверное, треть машин открывается одними и теми же кнопками,  подумал
Данилов.
   Если бы она не открылась, он бы просто в нее не полез.
   Зачем? Все и так было ясно и понятно. Он открыл ее просто  для  того,
чтобы еще раз убедиться, что прав.
   Он распахнул пассажирскую дверь и присел  на  корточки,  рассматривая
мокрый резиновый коврик. Стараясь  не  опираться  на  раненую  руку,  он
нагнулся и посмотрел под сиденьем. Там было что-то  довольно  длинное  и
круглое, какой-то баллончик. Данилов сунул руку и  вытащил  баллончик  с
голубой краской. С одного  боку  баллончик  был  сплющен,  должно  быть,
смялся, когда Данилов наступил на него ногой.
   "Это только  начало",  -  было  написано  голубой  краской  на  стене
разгромленного дома, который Данилов так любил.
   Вот уже и конец. Скоро финальные титры.
   - Догадался, - прозвучал за его спиной язвительный голос, -  молодец.
Но очень долго думал.
   - Что ж ты, Олег, - не поворачиваясь, сказал Данилов, - то кассету  в
машине бросил, то баллончик забыл. Ладно я, но дом-то Тимофея  Кольцова.
Он из тебя всю душу вынет.
   - Не вынет,  -  ответил  Тарасов  весело,  -  не  беспокойся.  Пошли,
Данилов.
   Мне некогда. Мне еще чай с твоей матушкой допивать.
   Данилов поднялся с корточек и захлопнул дверь машины, оттягивая  миг,
когда ему придется повернуться и посмотреть в лицо  Олегу  Тарасову.  Он
очень боялся, что вообще не сможет посмотреть ему в  лицо  и  тогда  все
будет кончено.
   Кутузовский проспект ревел машинами. В скверике - несколько  деревьев
вдоль шоссе - бежал малыш в красном комбинезоне, и старик  бросал  палку
собаке.
   Собака вскидывала лапы ему на грудь, припадала к  земле,  вскакивала,
порывалась бежать и отчаянно гавкала от  нетерпения.  Старик  смеялся  и
прятал палку за спину, а потом швырял - далеко.
   "Хорошо быть собакой", - подумал Данилов.
   - Пошли, Данилов, - повторил  Тарасов  настойчивей,  -  мне  некогда.
Болит ручонка-то?
   - Болит, - ответил Данилов и посмотрел наконец ему в лицо. Лицо  было
ясным и радостным, как у человека, который  вот-вот  закончит  надоевшую
работу и освободится.
   - Я тебе кисть хотел прострелить, - сказал Тарасов весело. - Помнишь,
как ты над своими руками трясся? Я  бы  и  прострелил,  мне  твоя  сучка
помешала.
   Ее-то ты зачем втравил? Жила бы дальше, горя не знала. А теперь  все.
Пошли, Данилов, поговорим по дороге. Кстати, я тебя предупреждаю, что  у
меня пистолет.
   Так что ты "мама!" лучше не кричи и "караул!" тоже. Я тебя  на  месте
застрелю, а через  три  часа  я  в  Италию  лечу,  так  что  меня  никто
остановить не успеет, никакие менты.
   - Куда идти? - спросил Данилов.
   - Тут недалеко. И давай поближе ко мне, с той стороны,  где  ручонка.
Кто тебя знает, вдруг ты еще побежишь! Ты же трус, Данилов.
   - Это я раньше был трус, - ответил Данилов холодно,  -  больше  я  не
трус.
   Тарасов засмеялся.
   - Ты просто еще не знаешь, как я намерен поступить с  тобой  и  твоей
сучкой, - нежно проговорил он, - но я тебе расскажу. И  мне  приятно,  и
тебе  полезно.  Что  ж  просто  так  подыхать-то?  Просто  так  подыхать
неинтересно.
   Начался двор, высокий и узкий,  знакомый  с  детства.  Снег  скрипел,
мальчишки кричали, пело радио в какой-то машине.
   - Дальше,  дальше,  -  сказал  Тарасов,  когда  Данилов  взглянул  на
подъездную дверь, в которую входил много лет и которую редко  вспоминал.
Ничего хорошего не  было  за  этой  дверью,  только  трудное,  холодное,
одинокое детство за роялем.
   Лишь когда появилась Марта, кончилось одиночество.
   - Сюда давай, - велел Тарасов  и,  быстро  оглянувшись  по  сторонам,
вдруг толкнул Данилова в раненую руку.
   Данилов чуть не упал от боли, в голове что-то взорвалось, ударило  по
глазам, и в руке,  кажется,  лопнуло.  Тарасов  рванул  его  за  отворот
дубленки, проталкивая в узкий  лаз  заколоченного  черного  хода.  Пахло
старой штукатуркой, сырыми стенами,  промерзшим  бетоном.  Тарасов  лихо
выудил из-за пояса пистолет.
   Сквозь боль в голове Данилов вдруг подумал, что он,  наверное,  очень
гордится собой.
   - На самый верх,  -  скомандовал  Тарасов.  -  Сегодня  ты  научишься
летать.
   А если не научишься, разобьешься.
   - Как ты догадался, что я приеду? - спросил Данилов хрипло.
   - Ну-у, - протянул "друг детства", - не  настолько  же  ты  тупой!  Я
знал, что в конце концов ты все поймешь, не можешь не  понять!  И  знал,
что поедешь выяснять отношения. Твои родители сегодня вечером улетают  в
Париж. Где еще я могу быть? Конечно, у них! Я  и  машину  поставил  так,
чтобы ты сразу увидел.
   Ловко?
   - Очень, - согласился Данилов. Под ногами хрустел песок и поднималась
многолетняя пыль. На ступеньках кое-где был  навален  мусор,  и  Данилов
переступал через него. - А мои родители? Если ты меня сейчас  убьешь,  у
тебя не будет никакого алиби. Они скажут, что ты как  раз  в  это  время
уходил из квартиры.
   - Да не заботься ты обо мне, - весело заявил Тарасов и  ткнул  его  в
спину пистолетом, - все в порядке с моим алиби! Я все  время  смотрел  в
окно и, когда увидел, что ты подъехал, сказал  Светлане  Сергеевне,  что
пойду за сигаретами. Тебя ведь не сразу опознают.  Документы  я  у  тебя
заберу. Пока проваландаются, родители твои уже  и  в  Париж  отбудут.  А
время я вперед перевел.
   Во всей квартире. Михаил Петрович, сам знаешь,  на  часы  никогда  не
смотрит, а у Светланы Сергеевны я специально  время  спросил,  когда  за
сигаретами пошел. И еще спрошу, когда вернусь.  Потом  я  стрелки  назад
переведу, только и всего.
   Данилов посмотрел вверх. Идти осталось совсем немного. Один пролет  -
и решетка последнего этажа.
   - Направо! И без фокусов, Данилов! Ты ведь уже покойник.  "Отче  наш"
знаешь? Читай.
   За облезлой коричневой дверью с предусмотрительно  снятой  поперечной
балкой было значительно холоднее, и свет здесь был другой.  Не  размытый
серыми  подъездными  стеклами,  а  ясный,  уличный.   Снег   залетал   в
выставленное окно, бесшумно падал на скрещенные доски.
   "Как высоко", - подумал Данилов.
   - Ну что, - все так же весело спросил  Тарасов,.  -  прочел  молитву?
Давай покурим, что ли! Знаешь, мне как-то даже жалко,  все-таки  ты  мой
друг, в один горшок писали! И не верится -  неужели  сейчас  я  от  тебя
освобожусь, а? Навсегда!
   На всю оставшуюся жизнь!  Ты  там  будешь  лежать,  -  и  он  показал
пистолетом вниз, в узкий, как шахта, колодец двора, - мордой в  помойке,
с переломанной спиной, с вывернутой  шеей,  тебя  ведь  и  узнают-то  не
сразу, а я пойду чай допивать и вечером в Рим улечу  и  вздохну  наконец
всей грудью!..
   - Зачем? - спросил Данилов и медленно полез в карман за сигаретами.
   Тарасов следил за ним очень внимательно, даже пистолет у него в  руке
напрягся.
   - Зачем все это было нужно, Олег?
   - Как зачем?! - поразился Тарасов. - Ты так ничего и не понял?!
   - Нет, - сказал Данилов, - не понял. Он снова полез в карман и достал
на этот раз зажигалку. Тарасов должен  увидеть  это  движение.  Увидеть,
запомнить и не бояться его.
   Времени на то, чтобы Тарасов запомнил, было  мало.  Столько,  сколько
горит сигарета.
   - Затем, что я тебя ненавижу,  -  выплюнул  Тарасов  ему  в  лицо,  -
ненавижу! Всегда! Всю жизнь! Вся моя жизнь состоит из ненависти к  тебе!
Кто ты?
   Богатый, тупоумный, ленивый недоносок!  Ты  даже  играть  не  смог  и
заставил всех вокруг скакать перед тобой  на  задних  лапах!  Тебе  было
положено все, а  мне  ничего,  а  я  ведь  в  миллион,  в  миллиард  раз
талантливее тебя! Кому я был нужен со своим талантом?! Никому! У меня не
было родителей  с  фамилией  Даниловы,  ко  мне  профессора  на  дом  не
приезжали, я все должен  был  выгрызать,  выпрашивать,  выклянчивать!  А
ты... ты все бросил, когда не смог играть! Ты бросил и ушел.
   Так, как будто имел на это  право.  Так,  как  будто  на  самом  деле
чего-то стоил! А ты ничего не стоил! Ты ни на что не имел никаких  прав!
Ты просто был бесталанный, ленивый ублюдок, а с тобой  носились,  как  с
гением! Ну конечно!
   Данилов! Как же с тобой не носиться!
   - Ну и что? - перебил его Данилов. - Что из этого?  Я  ведь  не  стал
музыкантом. У меня обыкновенная работа и никакой мировой славы. Чему  ты
завидуешь?
   - Я не завидую тебе, ты, жалкий червяк, придурок, мокрица! Я ненавижу
тебя, и я убью тебя прямо сейчас, а вечером в  Риме  буду  пить  вино  и
щупать девчонок! Ты никто! Ты был и остался ничем, и я... победил тебя!!
   - Тебе лечиться нужно, - сказал Данилов равнодушно, - и  чем  скорее,
тем лучше. Может, вместо Италии ты в психбольницу устроишься?
   Тарасов вдруг подскочил к нему, так что Данилов сделал шаг  назад,  к
самому  краю   жестяной   скользкой   крыши,   и   спиной   почувствовал
неотвратимость и заманчивость бездны.
   Из-под его ботинок сыпался снег и беззвучно исчезал в желтой холодной
пропасти.
   - Не-ет, - зашелся в истерике Тарасов и потряс  у  него  перед  носом
пистолетом, - тебе меня не провести. Ты хочешь, чтобы я тебя пристрелил,
да?
   Чтобы ты падал уже мертвый? Нет. Не выйдет. Я стрелять не  стану.  Ты
умрешь, когда будешь падать, от страха,  как  умирают  все  свиньи!  Или
когда ударишься о мусорные баки! Да! -  захохотал  он,  потому  что  эта
мысль понравилась ему. - Последнее, что ты  увидишь  в  своей  дерьмовой
жизни, будут внутренности  помойки,  с  тухлыми  тряпками,  очистками  и
гнилью! Ты влетишь прямо мордой во все это!
   - А зачем так сложно? - спросил Данилов. Сигарета почти кончилась, от
нее осталась только четверть. - Можно было все  сделать  гораздо  проще.
Чего ж ты меня давно с крыши не скинул?
   - Ты же полоумный, Данилов, - сказал Тарасов весело, - все знают, что
ты полоумный! Ты же жену убил! Ты ненормальный, псих, придурок! Ты сам с
крыши кинулся! Конечно, сам! Ты приехал  поближе  к  родителям,  которых
ненавидишь, и кинулся с крыши! А?! Красиво?!
   - Почему сейчас?
   - Потому что  у  тебя  помрачение,  как  у  орангутанга!  Потому  что
какие-то хулиганы разгромили дом, который ты строил,  и  ты  помрачился!
Тебе стали всякие видения мерещиться - кровавые рубахи там,  надписи  на
зеркалах! Да я первый об этом расскажу!  Я  первый!  Как  у  тебя  башку
снесло! Как я  хохотал,  когда  подкладывал  эту  рубаху!!  А  кровь  из
американского набора для Хэллоуина?! Ты небось от страха штаны  намочил,
а кровь была даже не настоящая!! Ты же псих, пси-их!! Тебя твой  Кольцов
уволил, и ты чокнулся окончательно, потому что и так  был  чокнутый!  Ты
даже  учиться  не  смог  от  того,  что  чокнутый!   Это   самоубийство,
самоубийство, понимаешь?! Это ведь ты в припадке ударил по башке  своего
сотрудника и убил его! Ты понимаешь? Это же очевидно! Твои очки...
   - Очки тут ни при чем, - заявил Данилов сухо, я ночевал не один.
   Человек, который был у меня, подтвердил, что я не выходил из дома. Не
я убил Сашку. Не было у меня помрачения.
   - Ты врешь, - взвизгнул Тарасов, - врешь, врешь!!  Кто  мог  с  тобой
ночевать?! Твоя сука? Так я убью ее! Так  убью,  что  никто  никогда  не
найдет, а все решат, что ты ее замочил, прежде  чем  с  крыши  сигануть!
Лидка была со мной, значит, с тобой могла быть только твоя сука!
   - Лида вытащила у меня ключи от офиса?
   - Ну конечно! Конечно, Данилов! Я начал спать с ней,  как  только  ты
стал с ней спать! Мне нравится трахать твоих баб, может,  я  и  ту  суку
трахну, прежде чем закопаю!
   - А помада? Тоже Лидина? Она тебе дала или ты украл у нее?
   - Как же! Украл! Она уронила, а я подобрал! У нее вечно все падает, у
идиотки! Знаешь,  как  это  смешно,  готовить  тебе  всякие  сувениры  и
представлять, как ты бледнеешь, стекленеешь, не знаешь, что тебе  делать
и откуда это! Я всем на приеме рассказал, что  ты  окончательно  спятил,
даже мамочке твоей, я всех убедил, всех, всех!! Я и жену твою трахал!  -
вдруг сказал Тарасов и радостно засмеялся. - Почти что в первую  брачную
ночь начал. Ты жил с ней столько же, сколько и я! Она у нас была  общая!
Дура, конечно, но в постели ничего.
   - Зачем ты ее убил? - Данилов слегка переместился от края крыши, так,
чтобы Тарасов не обратил внимания. Он и не обратил.
   - Она стала трещать, что все тебе расскажет, что жить с тобой  больше
не может, а меня одного любит и больше никого не хочет... Дура! -  вдруг
заорал он.
   - Конечно, я  ее  убил!  Что  мне  оставалось  делать?!  Я  же  тогда
надеялся, что тебя расстреляют за убийство, Данилов,  но  ты  отмазался!
Как всегда! Как всегда!
   Он как будто  призывал  Данилова  посочувствовать  ему,  и  тот  даже
кивнул, выражая сочувствие.
   - Я думал, что загоню тебя в карьер!  Я  полдня  строил  декорацию  к
картине твоего самоубийства! Ты притащил с  собой  сучку,  и  ничего  не
вышло! Но ничего. Ничего, - он глубоко вздохнул, как будто утешая  себя,
- сейчас все получится. Сейчас наверняка. Ну...
   - Откуда ты узнал о доме?
   - В один из моих приездов в Москву на одном приеме жена Кольцова  при
мне делилась с подругой восторгами по поводу  дома,  который  им  строит
"талантливый архитектор Данилов", и назвала место. Я не  мог  допустить,
чтобы ты выбрался из дерьма, но ждал, пока работа там почти  закончится.
Чтобы тебе больнее было! О том, что утром  в  субботу  туда  едешь,  мне
сказала Лида.
   - Почему в тот раз тебя пустил охранник? И  откуда  ты  взял  телефон
Катерины Солнцевой?
   - С телефоном проще простого, Данилов! Ты же у нас все-е записываешь,
как недоумок беспамятный! Я заходил к тебе  на  работу,  как  только  ты
получил этот заказ, и телефончик из книжечки списал!.. А пустил  потому,
что я ему, козлу, в переговорное устройство сказал, что ты меня прислал!
По имени-отчеству тебя назвал, позвоните, говорю, ему  на  мобильный  по
такому-то  номеру,  проверьте,  если  хотите!..  Конечно,  он  не   стал
проверять!
   - А янтарь? - спросил Данилов, весь  подобравшись.  -  Зачем  ты  его
утащил?
   - Это не янтарь, - улыбнулся Тарасов, - это...
   - Канифоль, - подсказал Данилов, - у тебя выпала из кармана канифоль,
а у меня  есть  только  один  друг-скрипач.  Ее  обязательно  надо  было
забрать. Все правильно.
   - Давай документы, - приказал