читал совершенно не правильно и
только теперь понял это. Вернее, он не понял, ему об этом сказал сдобный
голос из трубки.
   Он мог бы так ничего и не узнать, если бы не  этот  голос,  черт  его
побери!
   - Так что ждем, ждем. Передадите, не забудете?
   - Нет, - сказал Данилов чужим голосом, - не забуду.
   Словно опасаясь за судьбу и этого телефона, он осторожно положил  его
на стол, распахнул дверцу посудомоечной машины, вытащил стакан  и  налил
себе воды из-под крана. Выпил и подумал - какая противная, теплая вода.
   Семнадцать недель, пятый месяц.
   Он замычал, сел за стол и застегнул дубленку на все пуговицы.
   Четыре месяца назад было лето, жара, Ярославль, и  не  было  никакого
Петрысика. Был он, Данилов.
   Они так потом и не поняли, почему оказались в постели,  что  такое  с
ними случилось? Жара виновата или веселое летнее безделье, занесшее их в
Ярославль?
   Волга была под боком, широкая, вольная, пахнущая чистой водой.
   Изумрудные газоны поднимались к ухоженной набережной, оркестр  играл,
визжали дети, прогуливались парочки, пароход  гудел  басом,  здороваясь.
Невозможно было  вернуться  в  Москву,  и  они  не  стали  возвращаться,
прошатавшись весь вечер по волшебному городу, полному вечернего воздуха,
голубей, туристов и как будто речного отблеска. У них был один номер  на
двоих, зато шикарный, двухкомнатный - ничего,  кроме  "апартаментов",  в
гостинице не осталось.  Их  нисколько  это  не  смущало,  они  прекрасно
уживались в "апартаментах" Данилова в Последнем переулке и в  кратовских
"апартаментах" уживались тоже.
   Они ужинали в ресторане,  куда  Марту  поначалу  не  хотели  пускать,
потому что она была в шортах. Пока Данилов выяснял отношения с  охраной,
Марта отошла за угол и повязала на бедра расписной мусульманский платок,
привезенный с  Бахрейна.  Платок  был  громадный,  очень  тонкий,  почти
прозрачный, весь его можно было спрятать в кулак. Марта  его  обожала  и
иногда накручивала на голову - от солнца, как она говорила. Платок очень
шел ей и делал в самом деле похожей  на  мусульманку.  Импровизированная
вечерняя юбка полностью удовлетворила охрану,  и  в  ресторан  они  были
допущены и полвечера хихикали как идиоты над этим платком, повязанным на
бедра, и над тем, как они всех провели.
   В этом ресторане, который чуть было не уплыл из-под  носа,  было  так
вкусно, и они сидели долго, упиваясь вечером, свободой и близостью  друг
друга, что было так приятно и так никого ни к чему не обязывало!..
   Дальше...
   Дальше Данилов ничего не помнил. За своим шикарным ужином они  выпили
только одну бутылку вина, но он все равно ничего не помнил.
   Помнил только, что он ничего не мог с собой поделать. Совсем  ничего.
То ли из-за этого  платка,  сквозь  который  просвечивали  ее  загорелые
сильные ноги, то ли от того, что, когда они сидели  на  набережной,  над
черной водой, кое-где политой светом фонарей, тонкая рука  с  широким  и
странным золотым кольцом лежала у него в руке, то ли от  того,  что  она
смеялась и он видел ее стройную энергичную шею, и белые зубы, и  крепкую
грудь под тонкой майкой.
   Когда они оказались в своих "апартаментах", все произошло само собой.
И это было так легко, так правильно, так не похоже на  "идеальный  секс"
из кино, который хорошо удавался им с Лидой!
   Марта  была   агрессивной   и   требовательной,   сильной   и   очень
соблазнительной. Как-то сразу он понял, что с ней он может не следить за
собой и не думать о том, какое впечатление производит. Она  хотела  его,
именно его, и ей не было дела ни до каких впечатлений.
   Не было неловкости первых минут и отчаяния последних. Пламя гудело  -
ровно, сильно, долго, и оно поглотило все. "Неужели мы с  тобой  столько
лет знакомы?" - вдруг спросила она с изумлением. Ее  нога  скользила  по
его ноге, а локти упирались в грудь. Руками он держал ее спину,  влажную
и подвижную, как у молодой лошади.  Она  взяла  его  за  волосы,  сильно
оттянула его голову назад и впилась в шею, как будто  укусила.  Он  тоже
делал с ней все, что хотел, и утром, рассматривая  красные  отметины  на
бледной коже, гордился и восхищался ими!
   Это была самая долгая ночь  в  его  жизни.  Вернувшись  из  душа,  он
обнаружил  Марту  на  балконе,  все  в  том  же  мусульманском   платке,
завязанном теперь на груди. Ветер теребил и вздувал его,  открывая  все,
что он  только  что  видел,  трогал,  держал  в  руках,  рассматривал  и
присваивал жадно, как голодный.
   Волосы у нее были взлохмачены, щеки горели, странное кольцо сияло  на
тонком пальце, и Данилов решил, что теперь-то он точно умрет.
   Потом он лежал, а она рассматривала его, совершенно голого, и  ничего
не стеснялась, и трогала, и пробовала на вкус, и отступала, и  наступала
снова.
   Данилов вытер ладонью потный лоб и понял, что ему так  жарко  потому,
что  он  сидит  в  дубленке.  Через  некоторое  время  он  догадался  ее
расстегнуть, но почему-то так и не снял.
   Утром они дружно сделали вид, что ничего не произошло.
   Как в детской игре. Словно совсем ничего не было.
   Почему?! Зачем?!
   Он не знал. Потом он убеждал себя, что он очень боялся ее потерять, и
не знал,  смогут  ли  они  быть  такими  же  хорошими  любовниками,  как
друзьями, и, кажется, такой же или подобной глупостью утешалась и Марта,
и все это было не правдой.
   Чего он тогда испугался? От чего отказался?
   Он отказался от Марты - той, которую не знал. Он отказался  от  того,
что она тогда предлагала, - и она отказалась от того, что предлагал  он!
- чтобы не усложнять, не запутывать отношений, не поверить  ненароком  в
то, что все возможно, даже это горячее, страстное, вечное - возможно! Он
не выбрался бы из-под обломков, когда все рухнуло бы, а  не  рухнуть  не
могло, - все, к чему он прикасался,  оборачивалось  против  него,  кроме
любимой работы, которая никогда его не подводила. Куда  безопасней  было
остаться с тем, что у них уже было, пусть не так хорошо, не так  горячо,
зато логично и по правилам, установленным давно, когда он сам посадил ее
в будку с табличкой "старый друг" и прикрутил цепью, чтобы, не дай  бог,
не сбежала.
   Тогда ей было шестнадцать, а ему двадцать три, полжизни прошло с  тех
пор, и единственное, что в ней было постоянным и неизменным, - это  она,
с ее готовностью мчаться к нему, слушать его, жалеть его,  запекать  ему
форель, вникать в его нравоучения, хвастаться  перед  ним  повышением  и
кольцом с Бахрейна.
   Это его ребенок, и уже пятый месяц она врет ему, оставаясь все  такой
же.
   Она врала ему, она заманила его в ловушку, ему не  выбраться  теперь,
он пропал, совсем пропал!..
   Негнущимися пальцами он взял ее  фотографию  -  в  черном  свитере  и
тяжелых ботинках, - за уголок, как будто боялся испачкаться, и  кинул  в
мусорное ведро.
   Фотография спланировала и легла вверх лицом. Данилов не мог  смотреть
на это лицо.
   Он взял ее телефон, портфель, вышел из квартиры и тщательно,  на  все
замки, запер дверь.
   Весь день  в  офисе  пахло  грозой  так  явно,  что  казалось,  будто
потрескивает электричество, переполнившее тесное пространство.  Странно,
что компьютеры не вылетали от перенапряжения.
   Таня, только завидев, что шеф поднимает голову от  бумаг,  немедленно
пряталась за что-нибудь - за открытую дверцу шкафа, за монитор или  даже
за пепельницу. Ира шелестела в телефон едва слышно. Саша  то  и  дело  с
задумчивым видом отбывал в коридор курить.
   Данилов их всех ненавидел.
   Марта не звонила. Он боялся, что она позвонит, и не знал, что  станет
тогда делать.
   В три часа неожиданно явился Веник.
   - Я расплатился,  -  объявил  он,  хотя  Данилов  его  ни  о  чем  не
спрашивал, - мне теперь ничто не угрожает!
   - Веник, ты просто козел, - сказал Данилов равнодушно, и тот едва  не
свалился со стула.
   Андрей Данилов не мог, ну просто не мог  никому  сказать,  что  он  -
козел.
   Он никогда не произносил таких слов. По крайней мере,  Веник  никогда
не слышал.
   - Ты что, - спросил он осторожно, - заболел?
   - Заболел, - согласился Данилов и раскрыл блокнот, где были  записаны
"подозреваемые  и  вещественные  доказательства".  Ему  было  совершенно
наплевать и на подозреваемых, и на доказательства.
   Марта его обманула, вот в чем дело. Марта ни слова не сказала  ему  о
ребенке. Марта заставила его думать, что это  чей-то  чужой  ребенок,  а
ребенок был его, Данилова. Был и остался.
   - Слушай, Данилов, - заговорил Веник, придвигаясь к  нему  вместе  со
стулом. Перчатки лежали у него на колене, как в кино про бизнесменов.  -
Я тут вот что подумал. Ты ведь на бирже не играешь?
   Данилов смотрел на него и молчал.
   - Ну так  вот.  Данилов,  ты  должен  попробовать.  Есть  возможность
выиграть кучу денег. Это я тебе говорю как профессионал. Сто  процентов.
"Газпром" сейчас как раз упал, самое время покупать, и "Телеком" падает,
сейчас  бы  прикупиться  побольше.  Давай,  Данилов,  ты  же   на   этом
миллионером можешь стать!
   - Ты мне лучше скажи, как профессионал профессионалу, - чеканя слова,
произнес Данилов, - когда ты отдашь мне мои деньги?
   - Какие деньги? - перепугался Веник.
   - Американские. Десять тысяч американских Долларов. Ты получил  их  в
понедельник. Когда ты мне их отдашь? Когда твой  "Телеком"  еще  упадет?
Или, наоборот, возрастет? Или что там он сделает?
   - Данилов, я так сказать  не  могу,  -  забормотал  Веник,  -  ты  же
понимаешь... Я еще об этом не думал, потому что мне нужно...  не  сразу,
хотя пока... Рынок падает, но... довольно твердо, я как профессионал...
   Данилов слушал и молчал, и это было очень  странно.  Почему-то  Веник
позабыл закричать на него, что он виноват: сгубил его сестру и  чуть  не
загнал в могилу мать.
   - Где ты  был  утром  в  субботу?  -  спросил  Данилов,  когда  Веник
достаточно набормотался.
   - Нигде, - тут же ответил тот, - я спал дома.
   - Хорошо, - сказал Данилов, - значит, так. Ты говоришь мне,  где  был
утром в субботу, и говоришь так, чтобы я смог это проверить, а я  прощаю
тебе эти американские деньги. Я покупаю у тебя информацию. Не согласен -
отдашь деньги через неделю.
   - Как? - ахнул Веник и даже позеленел немного. - Как через неделю?
   - Стрелять в тебя я не буду, - продолжил Данилов монотонно,  -  но  у
меня есть клиент, его зовут Тимофей Ильич Кольцов. Я дружу с его службой
безопасности. Они окажут мне любую услугу, о которой я их  попрошу.  Это
ясно?
   Веник молчал. Зелень заливала его все пуще, уже подступала к вискам.
   - Ясно, - подытожил Данилов, -  когда  созреешь,  позвони,  а  сейчас
прошу прощения. Я занят.
   - Данилов, ты что?!
   Тот не ответил, разглядывая эскиз на экране ноутбука.
   - Так нельзя, ты что, сдурел?!
   - Уходи, - не отрываясь от эскиза, посоветовал Данилов, - сейчас же!
   Веник с силой швырнул что-то на свободный  стол,  на  котором  обычно
лежали чертежи, - Данилов  даже  не  посмотрел  что,  -  подхватил  свои
перчатки  и  бросился  вон.  Сотрудники  проводили   его   скорбными   и
сочувственными взглядами. С шефом творилось нечто.
   Данилов долго смотрел на эскиз, понимая, что  ничего  нового  там  не
высмотрит, и игнорировал телефон,  который  звонил  не  переставая.  Ира
куда-то вышла вслед  за  Веником,  а  Саша  с  Таней  трубку  не  брали,
поскольку они - "не секретарша".  Обычно  трубку  брал  Данилов,  а  тут
решил, что не возьмет ни за что, даже  если  телефон  будет  звонить  до
завтрашнего вечера.
   Он ни с кем не хотел  разговаривать.  Он  боялся,  что  ему  придется
разговаривать с Мартой.
   Первой не выдержала Таня.  Полив  Сашу  презрительным  взглядом,  она
сорвала трубку и сказала несколько громче, чем требовалось:
   - Алло! Я, - проворковала она затем, и это воркование так  отличалось
от ее прежнего тона,  что  Данилов  за  стеклянной  перегородкой  поднял
голову. - Да.
   Нет. Спасибо, хорошо. А вы?
   Данилов, отвлекшись от своих  мрачных  мыслей,  смотрел  и  слушал  с
интересом.
   - С удовольствием. - Щеки у Тани  зажглись,  и  маленькие  уши  стали
похожи на розовые  раковины.  Она  взглянула  на  шефа,  вытянувшего  от
любопытства шею, и отвернулась. - Когда хотите. Во сколько? Хорошо.  Да,
сейчас переключу.
   Данилов успел еще удивиться, что кто-то  из  ее  горячих  поклонников
спрашивает его, как она перевела звонок.
   - Да, - сказал он, глядя, как мигает красная лампочка.
   - Привет, Данилов, - поздоровалась трубка голосом Марка  Грозовского,
- что это ты вчера с торжественного мероприятия смылся?
   Таня    любезничала    с    Грозовским,    проявил    Данилов    чудо
сообразительности.
   Его сотрудница и еще один старый друг. Если у них роман, значит, Таня
могла рассказать Марку все, что угодно. И про Кольцова,  и  про  Рижское
шоссе.
   Грозовский мог разгромить дом, мог подсунуть рубашку, когда  приходил
тем вечером за компьютером, мог ударить его машиной.
   Грозовский, конкурент, умница, молодая акула, подходил на роль злодея
идеально.
   - Марк, что тебе нужно?
   - Ничего, - удивился Грозовский, - я  хотел  сказать,  что  компьютер
могу вернуть. Новый сотрудник мне не подходит.
   - Почему? - Данилову наплевать  было  на  его  сотрудника.  Он  хотел
знать, зачем Марку вообще понадобился компьютер, если через два  дня  он
готов отдать его обратно.
   - Он в первый же день вечером на рабочем месте стал  пиво  кушать,  -
сообщил Марк раздраженно, -  мне  это  не  подходит.  У  меня  работа  с
материальными ценностями,  причем  с  чужими.  Уволил  к  фигам.  Уступи
сотрудника, Данилов.
   - Сотрудницу могу, - сказал Данилов осторожно, - хочешь?
   - Хочу, - засмеялся Грозовский, - вот сотрудницу я давно хочу, но она
все что-то никак... У тебя на нее никаких личных видов не имеется? А  то
ты вчера Лиду кинул, смылся, странно даже.
   - Видов не имеется. И Лида тут совсем ни при чем.
   - Ни при че-ем? - протянул Марк. - А кто при чем?
   При чем была одна Марта, которая врала ему так долго и  так  успешно,
что он поверил в то, что с ней ему нечего бояться.
   - Слушай, - продолжал  Грозовский,  становясь  озабоченным,  -  вчера
что-то про тебя разговоров было много, и все говорили, что  ты  какой-то
странный. Что у тебя вид  больной  и  вообще  черт  знает  что  с  тобой
творится. Это из-за чего?
   Из-за того дома, что ли?
   - Марк, откуда ты знаешь про дом?
   - Что?
   - Ты прекрасно все слышишь. Откуда ты знаешь про дом? Про него  никто
и ничего знать не должен. От кого ты узнал?
   - Данилов, это не имеет никакого значения, и если тебе неприятно...
   - Мне приятно. От кого ты узнал про дом?
   - Да не имеет это значения!
   - Для меня имеет.
   - Тогда точно не скажу.
   - От Тани? Марк вздохнул.
   - Ну, конечно. От кого же еще! Мы в понедельник ходили в "Маму  Зою",
она мне и рассказала, что ты мрачный и хмурый, потому  что  у  тебя  дом
разгромили. А дом не простой, а золотой. Тимофею  Кольцову  принадлежит.
Вот и все. Ты ее теперь уволишь?
   "Таня знала про дом, - подумал Данилов быстро. - Откуда  она  узнала,
что его разгромили?" Он никому не говорил.
   - Когда ты ходил с ней в "Маму Зою"? Вечером ты у меня компьютер брал
и про дом уже все знал.
   - Обедали мы там,  -  ответил  Марк,  усмехнувшись,  -  Шерлок  Холмс
хренов.
   Обедали. В два начали, в три закончили. С ужинами  пока  не  идет.  Я
наступаю, она обороняется. Нет, правда,  тебе  наплевать  и  ты  на  нее
личных видов не имеешь?
   - Что это за ерунда, что я плохо выгляжу?
   - Все так говорили. Вроде у тебя с  работой  проблемы,  и  вообще  ты
какой-то странный. Я помалкивал, конечно. Я хоть и конкурент,  но  мы  с
тобой все-таки в одной школе учились. А сейчас решил, что надо тебе  про
это сказать.
   Может, ты отдохнуть куда съездишь... Тарасов вон по три  раза  в  год
отдыхает.
   - Тарасов музыкальный гений.
   - Ни фига он не гений! Мы с тобой такие же гении, как Тарасов.
   - Ты тоже по три раза в год отдыхаешь?
   - Я по одному, - объявил Грозовский весело,  и  все  больше  на  реке
Волхов. Как-то с Волховом у  меня  лучше  получается,  чем  с  Индийским
океаном. Вот ты прославишься, Данилов, возьмешь меня к себе на работу, а
то ведь совсем пропаду.
   Где  он  был  утром  в  субботу,  думал  Данилов,   слушая   болтовню
Грозовского в трубке и чувствуя себя отвратительно от того,  что  думает
об этом. Как узнать, где он был? Как  проверить,  если  он  скажет,  что
мирно  спал  дома?  И  Веник  спал,  и  Грозовский  спал,  и  Знаменская
оперировала в Кардиоцентре, и все это было вранье.
   Жалкое, неуклюжее, глупое вранье. Как Мартино про ребенка.
   Так и не спросив про субботнее утро, Данилов попрощался с  Грозовским
и позвонил Лиде. Просто так позвонил, чтобы напакостить Марте и доказать
себе - хоть на три минуты, - что в его жизни ничего не изменилось.
   Лида была вялой, грустной и тоже сообщила ему, что  он  вчера  "плохо
выглядел", - сговорились они, что ли!
   - Меня Олежка домой отвез, - сообщила  она  и  деликатно  зевнула,  -
после того, как ты бросил. С тобой невозможно, Данюсик. Ты стал какой-то
ужасный.
   Раньше ты был не такой. Ты был чу-удный,  до-обрый.  Помнишь,  как  в
Большом театре я уронила кошелек, а ты нашел?
   - Нет, - сказал Данилов. Он и вправду не помнил.
   Что-то туманное опять  проплыло  в  голове,  когда  она  сказала  про
кошелек.
   Она потеряла, а он нашел.
   Марта сказала, что, если бы она уронила помаду, он подобрал бы  ее  и
сунул в карман... Подобрал бы и сунул в карман.
   Нет, ничего не вспоминалось.
   - Пойдем куда-нибудь сегодня?
   - Я не могу пока, - отказался  Данилов  виновато,  -  у  меня  сейчас
работы полно. Я позвоню тебе, как только станет полегче.
   - Когда же? Через неделю? - спросила Лида с мягкой насмешкой.
   - Нет, - заторопился Данилов, - конечно, раньше. Дня через... два.
   Ладно?
   - Ну хорошо, - согласилась  она.  -  Мама  тебе  передает  привет,  а
Светлана Сергеевна вчера сказала, что мечтает о внуках, представляешь?
   Светлана Сергеевна получит  внука  гораздо  раньше,  чем  могла  себе
представить, подумал Данилов мрачно. Она и не знает, что в повестке  дня
вопрос о внуке идет первым номером.
   Вернулся Саша, прятавшийся от шефа и работы  в  коридоре,  и  Данилов
поманил его за свою перегородку.
   - До свидания, Лида. Я позвоню.
   - Пока-а!
   Саша вошел и остановился в некотором отдалении.
   - Вы меня звали, Андрей  Михайлович?  Данилов  смотрел  в  компьютер,
зная, что такая тактика действует лучше  всего.  Шеф  очень  занят.  Шеф
деловой человек.
   Шеф всегда на посту и работает по десять часов  в  сутки.  Всем,  кто
работает меньше и хуже, должно быть "мучительно больно".
   - Саш, по-моему, я еще не переносил наш офис в коридор. Или  вы  сами
его перенесли?
   Саша молчал. Молчал как-то так,  что  становилось  понятно,  что  он,
Данилов,  самодур  и  бурбон  и  привязался  зря,  просто   от   плохого
настроения. В общем, так оно и было.
   - Саш, я не знаю, говорила вам Таня или нет,  но  с  этой  недели  мы
работаем по субботам. Что вы делаете по субботам?
   - Когда что, - ответил Саша осторожно, и Данилову не понравилась  его
осторожность, - по-разному.
   - В прошлую субботу вы что делали?
   - Я не помню, - выпалил Саша поспешно. Так поспешно, что  Данилов  не
поверил тому, что  он  не  помнит,  и  посмотрел  на  сотрудника  поверх
компьютера.
   - У вас склероз? - осведомился Данилов.
   - Да вроде нет...
   - Тогда почему не помните?
   - В субботу? - переспросил Саша. -  В  субботу  выходной  был,  стало
быть, я спал.
   Ну да. Он тоже спал.
   Саше  Корчагину  от  роду  было  двадцать  четыре  года,  и  Данилову
казалось, что он видит его насквозь.
   - В одиночестве спали?
   - Ну... да. А что? Что-то случилось, Андрей Михайлович?
   Данилов понял, что теперь нужно отступить.  Преимущество  внезапности
было использовано и упущено. Саша пришел в себя, и теперь заставить  его