та  на  балкон  была  открыта  настежь,  ветер
теребил штору, которая елозила по паркету как привидение. Данилов жил на
последнем этаже, кроме того, не держал дома ни драгоценностей, ни  денег
и очень полагался на Ивана  Иваныча,  бывшего  спецназовца.  Балкон  его
кабинета выходил почти на крышу  соседнего  дома  -  ох  уж  эти  районы
"старой  застройки".  Дом,   в   котором   жил   Данилов,   был   вполне
респектабельным и недавно отремонтированным, а дом напротив только  ждал
своего часа - по вечерам в нем не светилось ни одного окна. Бомжи там не
квартировали, может, только мальчишки забирались иногда, и Данилов часто
оставлял балкон открытым. Все его детство прошло при  открытых  окнах  -
мать очень уважала англичан, ценителей свежего воздуха, - и он привык.
   С крыши соседнего дома до балкона был один шаг.
   На полу что-то белело.
   Данилов откинул штору, нагнулся, от  чего  кровь  из  него,  кажется,
ударила фонтаном, и голова закружилась, и уши  залепило,  как  ватой,  и
потрогал на полу плоскую и твердую лепешку мокрого  снега.  Потом  запер
балкон и вернулся в ванную.
   - Что это значит? - тут же спросила Марта,  как  будто  он  ходил  за
ответом.
   - Я не знаю.
   Это было малодушием, но он за руку вывел ее из ванной и закрыл дверь.
   Он не мог  лечить  себя  перед  зеркалом  с  надписью  "Ты  виноват",
сделанной чем-то розовым.
   Кровь все еще шла, и он заставил себя сосредоточиться на ране.
   Холодной водой из кухонного крана он смыл с живота  то,  что  удалось
смыть. Бурые капли падали на светлый пол, и он морщился  от  отвращения.
Марта куда-то вышла и тут же вернулась с тряпкой в руке.
   - Данилов, встань на тряпку, или тебе придется  перестилать  полы.  И
дай я сама сделаю.
   - Это неприятно.
   - Нормально, Справлюсь.
   Ему очень хотелось, чтобы она ухаживала за ним и жалела его, и стыдно
было, что так хотелось.
   - Знаешь, - сказал он, глядя  ей  в  макушку,  которая  двигалась  на
уровне его груди, - позавчера я нашел на своей кровати старую концертную
рубаху, залитую кровью. А сегодня это.
   - Ты что? С ума сошел?
   - Нет. Я могу тебе показать.  Я  выбросил  ее  в  ведро,  а  потом...
достал.
   - Господи боже мой, - пробормотала Марта. Она сильно прижала холодный
и мокрый бинт к его ране, и он поморщился. - Больно?
   - Нет.
   - Данилов, можешь не демонстрировать мне свое суперменство.  Ты  весь
потный, я же вижу.
   - Дай я сам.
   - Пошел к черту. - Она отняла бинт, посмотрела и поморщилась.  -  Все
еще идет. Последний раз я делала перевязки в школе, на уроке гражданской
обороны. Хочешь повязку-шапочку, Данилов? Только  ее  делают  на  голове
раненого бойца.
   - С головой у меня все в порядке. - Ты уверен?
   Он промолчал. Он  боялся  этого  вопроса,  даже  когда  его  в  шутку
задавала Марта.
   - Ну конечно, - сказала она,  поразмыслив,  -  он  же  написал:  "Это
только начало". Там, в доме. Это и в самом деле было только начало.
   - Да, - согласился Данилов. - А машина? Которая тебя сбила? Из той же
серии?
   - Думаю, что да.
   - Как это я сразу не поняла? Я думала, это пьяные придурки  по  ночам
катаются! И почему ты мне не позвонил, когда нашел эту рубаху, Данилов?!
Я бы приехала.
   - Ты встречала своего Петю, тебе было не до меня.
   - Я сама могу решить, когда мне до тебя, а когда нет, - сказала Марта
сердито. - Стой спокойно, или сделаю больно. Или, может, сядешь?
   Данилов решил было мужественно отказаться, но  потом  вдруг  подумал,
что это очень глупо. Подтянул к себе стул и сел. Марта присела перед ним
на корточки, не отнимая мокрый бинт.
   - Зря мы в больницу не поехали.  Там  бы  хоть  зашили.  Данилов,  ты
уверен, что это можно так оставить, не зашивая?
   - Уверен.
   - Но у нее... края, - сказала Марта,  рассматривая  рану.  Мокрый  от
крови бинт она швырнула в ведро. - Я никогда в жизни не видела рану... с
такими краями у тебя будет заражение крови.
   - У меня не будет никакого  заражения  крови,  если  ты  зальешь  все
перекисью водорода и залепишь пластырем. Там есть широкий пластырь.
   - Да что же он к тебе привязался, Данилов? - спросила Марта  странным
голосом.
   А он-то надеялся, что она успокоилась!
   - Кто привязался?
   - Тот, кто испоганил твой дом, разбил голову охраннику, подкинул тебе
рубаху в кровавых пятнах, наехал на тебя машиной и написал  на  зеркале,
что ты виноват! Что ему от нас нужно?! Зачем он все это делает?!
   - Во-первых, может быть, это не он, а она, мы ведь толком  ничего  не
знаем, - сказал Данилов, безмерно удивленный словом "нас".
   "Что ему от нас нужно?" - спросила Марта.
   Нет и не было никаких "нас".
   Данилов был один с тех пор, как появился на свет. Он не сразу  понял,
что - один, он был маленький,  глупый  и  очень  хотел,  чтобы  его  все
любили.
   Когда понял, стало легче  и  проще.  По  крайней  мере,  он  перестал
спрашивать себя, почему его никто не любит.
   Не любят, и все. Не  заслужил.  Не  оправдал.  Подвел.  Нервы  и  все
прочее.
   Марта сказала "нас", и он дрогнул. Хоть и знал, что это невозможно. И
лет ему скоро тридцать девять, не пять все же. И  жизнь  сложилась  так,
как сложилась, и ничего уже нельзя изменить.
   Или можно?
   - Конечно, это он, а не она, -  заявила  Марта  уверенно,  -  женщина
просто подложила бы тебе в котлеты толченого стекла или  крысиного  яда!
И, уж конечно, не  стала  бы  сбивать  тебя  машиной!  Данилов,  как  ты
думаешь, может, мне тебя связать, прежде чем поливать этой штукой?
   В плоском флаконе было чудодейственное немецкое средство "от  порезов
и царапин", приобретенное  Надеждой  Степановной  в  местной  кратовской
аптеке.
   "Андрей, вы должны это взять, - сказала тогда мама Марты. - Я  купила
два флакона. Вчера к нам на забор забралась чья-то чужая кошки  и  очень
мяукала.
   Я хотела дать  ей  молока,  стала  ее  снимать,  и  она  меня  сильно
оцарапала.
   Видите? Я помазала этой жидкостью, и моментально  все  прошло.  Очень
хорошее средство!"
   "Хорошее средство" обожгло, как будто в рану сунули раскаленный прут.
   Глаза вылезли из орбит, и пришлось сильно прижать к ним ладони.
   - Ч-черт!
   - Уже все, - хладнокровно заявила Марта, - самое худшее позади.  Хуже
будет, только когда ты станешь отлеплять пластырь от своей  мужественной
волосатой груди. -Только  под  общим  наркозом,  -  сквозь  зубы  сказал
Данилов.
   Марта сгребла в кучу  обрывки  грязного  бинта  и  обрезки  пластыря,
неожиданно провела ладонью  по  его  голому  предплечью,  наклонилась  и
поцеловала за ухом.
   Данилов замер. Шее стало щекотно и приятно.
   - У тебя есть еда? Мясо или что-то в этом роде? Я бы поджарила,  есть
очень хочется.
   - В холодильнике отбивные. Я... сейчас вернусь, только переоденусь.
   Хоть бы еще раз поцеловала или погладила, на худой конец!
   Как он там философствовал относительно того, что жизнь сложилась так,
как сложилась?
   - Переодевайся, - разрешила Марта. Теперь, когда Данилову не угрожала
немедленная смерть от потери крови, ей заметно полегчало,  даже  веселье
какое-то  ударило  в  голову,  может,  от  того,  что  она  так   сильно
перепугалась, когда темная машина бросилась на него и он упал?
   - Ты и  так  нарушил  все  свои  правила,  Данилов!  Пришел  голый  в
гостиную, рубаху кинул в ванну, ботинки так и не снял!
   Он посмотрел на свои ноги в лакированных ботинках. Правда, не снял.
   Грудь под тугой повязкой саднило ужасно.
   - Я сейчас вернусь.
   Нужно было не только переодеться. Нужно было зайти в ванную и еще раз
посмотреть на то, что было написано на зеркале.
   В спальне Данилов, охая и кряхтя, стащил  с  себя  брюки  и  со  всех
сторон критически изучил их. Может,  хорошая  химчистка  еще  сможет  их
спасти. Пиджак придется выбросить, это уж точно. Кое-как нацепив на себя
домашнюю одежду, - Марта  крикнула,  не  помочь  ли,  но  он  решительно
отказался, - пошел в ванную.
   Свет горел, и не было даже предлога, чтобы помедлить перед дверью.
   Бурые потеки  на  чистой  блестящей  поверхности,  попавшие  даже  на
кафель, и надпись розовыми корявыми буквами: "Ты виноват".
   Буквы исходили ненавистью, странно, что от этой жгучей ненависти, как
от высокой температуры, не .треснуло стекло...
   Морщась от отвращения к этой ненависти, которая дышала  ему  прямо  в
лицо, Данилов взял плоскую пластмассовую лопаточку, торчавшую в  стакане
с зубными щетками. Эту лопаточку Марта использовала  в  каких-то  своих,
неведомых Данилову целях. Стараясь  не  дышать  от  отвращения,  Данилов
соскреб с зеркала часть буквы "Т" и посмотрел на свет.
   Какая-то  розовая  субстанция,  собравшаяся  на  лопаточке   неровной
горкой.
   - Что ты делаешь?
   Конечно, она пришла и сунула нос в дверь! Разве она могла не прийти!
   Как он будет жить, когда родится ребенок и ей станет не  до  него?  И
"до него" не будет уже никогда?!
   - Я смотрю, - сказал Данилов недовольно и отодвинулся, чтобы  она  не
касалась его, - и пытаюсь понять, что это такое.
   - Ты эксперт-криминалист?
   - Я не эксперт-криминалист, но, по-моему, это губная помада.
   Марта сунулась еще ближе, почти касаясь носом  его  руки,  в  которой
была зажата лопаточка.
   - Почему? Почему помада?  Он  подцепил  на  палец  крохотный  розовый
сгусток и размазал его.
   - Это точно помада. Она даже пахнет помадой. И блестит. Что добавляют
в помаду, чтобы она блестела?
   - Перламутр. - Марта тоже  осторожно  понюхала.  Пахло  действительно
помадой. Она потрогала пальцем розовые остатки на лопаточке, размазала и
снова понюхала.
   - Что ты там говорила про толченое стекло и крысиный  яд?  -  спросил
Данилов.
   - Женщина не может ударить по голове так,  чтобы  треснули  кости,  -
уверенно  сказала  Марта,  -  если  только  она  не  такая...  как  твоя
Знаменская.
   - Да, - согласился Данилов. - Ты иди, я здесь все  уберу  и  приду  к
тебе.
   -  Как  ты  думаешь,  может,  нужно  эту...   помаду   оставить   для
экспертизы?
   - Для какой экспертизы, Марта?
   - Данилов, я считаю, что нужно обратиться в милицию, - сказала  Марта
твердо. Он усмехнулся.
   - Давай обратимся, - согласился он любезно. - Что мы там скажем?
   - Что разгромили дом Тимофея Ильича Кольцова, и ударили по голове его
охранника, и написали на стене странную надпись голубой краской,  что  в
постель тебе подкинули окровавленную рубаху - кстати, непонятно, чья там
кровь, - а потом на зеркале...
   - А Тимофей Ильич, и даже не он сам, а кто-нибудь  из  его  окружения
скажет, что у меня бред и никакой дом не громили. Он сразу  не  позволил
вызвать милицию. Охранник  упал  с  лестницы  и  ударился  головой.  Все
остальное .чистой воды бред. Окровавленная рубаха в спальне, на  зеркале
написано "Ты виноват" - ну и что? Никого не убили и даже не  покалечили.
Никакого, - Данилов поискал слово, - состава преступления нет;
   - А машина? Которая хотела тебя сбить?
   - Мало ли пьяных гоняет по вечерам!
   - То есть в милицию мы не пойдем, - подытожила Марта злобно.
   - Нет. Не пойдем.
   - Ну и черт с тобой.
   Оставшись в одиночестве, Данилов аккуратно соскоблил  с  зеркала  все
розовое, что там было, и сунул  лопаточку  в  коробку  из-под  туалетной
воды. Он и  сам  не  знал,  что  будет  делать  с  этими  "вещественными
доказательствами". Потом тщательно - три раза подряд - вымыл  зеркало  и
стену и побрызгал какой-то химией из плоской бутылки.  На  бутылке  было
написано, что она "возвращает блеск".
   Потом, стараясь не смотреть, вытащил из ванны свою бывшую  рубашку  и
вместе с пиджаком запихал в пакет. Пакет  придется  вынести  до  прихода
Нинель Альбертовны. Ее расспросов Данилов бы не вынес.
   - Я подумал,  -  сказал  он,  вернувшись  в  гостиную,  где  Марта  в
одиночестве с мстительным видом поедала огромный ломоть жареного мяса, -
почему рубаху, ту,  концертную,  мне  подложили  в  спальню,  а  зеркало
раскрасили именно в ванной?
   - И почему?
   - Я однажды слышал, что человек больше всего пугается,  если  находит
паука под своим одеялом. Если сидишь на траве, а паук ползет  по  твоему
ботинку, пугаешься куда меньше.
   Марта перестала жевать.
   - И что?
   - Ты боишься, если что-то гадкое оказывается рядом с тобой, когда  ты
особенно  беззащитен.  Спальня  и  ванная  -  это  такое  очень   личное
пространство.
   То, что там был кто-то чужой  да  еще  делал  что-то  отвратительное,
выбивает  из  колеи  куда  сильнее,  чем...  чем,  если  бы   на   кухне
переколотили всю посуду.
   Марта смотрела на него с внимательным и напряженным сочувствием.
   Данилов встал и принес из кармана дубленки сигареты.
   - Когда я нашел ту рубаху, то решил, что спятил, - сказал он твердо и
взглянул Марте в глаза. - Я боюсь спятить с шестнадцати лет.  Я  не  мог
выступать, мне казалось, что у рояля сейчас упадет крышка и отрежет  мне
пальцы.
   Я боялся не только зала, но и рояля. До сих пор вижу во сне, что  мне
отрывает пальцы и затягивает внутрь, в рояль. Полночи я был уверен,  что
сошел с ума, а потом все-таки понял, что еще  нет.  Если  бы  я  сегодня
приехал один, да еще с дыркой в груди, и увидел эту  надпись,  не  знаю,
что со мной было бы. Ты нормально переносишь табачный дым?
   - Я отлично переношу  табачный  дым,  -  уверила  его  Марта  немного
дрожащим  голосом.  Она  даже  не  подозревала,   что   Данилов   боится
сумасшествия.
   Данилов с его уравновешенностью, сдержанностью, рассудочностью, с его
логическим умом и твердым представлением обо всем на свете!
   - Но зачем? - задала она вопрос, на  который  Данилов  никак  не  мог
ответить сам, - зачем?!
   - Не знаю.
   - А машина? Она должна была тебя... убить?
   - Думаю, что нет, - произнес он задумчиво, - убить  машиной  -  очень
ненадежный способ. Можно сильно ударить, покалечить, изуродовать, но нет
никаких гарантий, что человек, которого сбила машина, непременно  умрет.
Мне кажется, что дело вовсе не в моей смерти...
   - Но даже если бы она тебя просто покалечила, -  закричала  Марта,  -
все равно тебя увезли бы в больницу и ты не прочитал бы этого  дурацкого
послания на зеркале!
   - Я думаю, что он - или она - видел, что меня не покалечил.
   Марта замерла перед ним столбиком, как суслик в  свете  автомобильных
фар. И глаза у нее стали круглые, тоже как у суслика.
   - Как... видел?
   - Очень просто. Он заехал за  угол,  припарковал  машину  и  вернулся
посмотреть на плоды трудов своих.
   - Он... видел нас? Видел, как мы там ковырялись? В снегу?!
   - Думаю, что да. А потом он приехал сюда, влез на балкон  и  написал,
что я виноват. Чтобы я получил сполна.
   - Почему ты решил, что он влез после того, как стукнул тебя машиной?
   Зачем было лезть, когда времени совсем не оставалось и ты мог в любой
момент вернуться?!
   - В спальне на полу снег с ботинка. Снег бы растаял,  если  бы  лежал
долго. Он ушел за несколько минут до нас. Снег не успел растаять.
   Марта стиснула кулачки.
   - Данилов, иди в милицию.
   - Хочешь вина, Мартышка? Или тебе нельзя?
   - Ты уже спрашивал. Мне можно.
   Он действительно спрашивал,  только  теперь  ему  казалось,  что  его
вопрос и ее ответ были в другой жизни. Он задавал этот вопрос в  пятницу
вечером. А сегодня вечер среды. Вот как. Полвека прошло.
   - Он тебя изведет, этот придурок! - проговорила Марта, и голос у  нее
опять задрожал. -  Ты  же  сам  сказал,  что  тебе  показалось,  что  ты
сумасшедший!
   Так нельзя. С этим нужно что-то делать.
   - С этим как раз ничего  не  нужно  делать.  Мне  двадцать  пять  лет
кажется, что я сумасшедший.
   - Данилов! - Она, даже ногой топнула.
   - Что?
   - Ничего.
   - Вот именно, - сказал он и улыбнулся.  Если  бы  не  Марта,  сегодня
ночью он бы точно сошел с ума. Она даже не подозревает, как  близко  это
подошло к нему и каким свободным и счастливым - несмотря ни на что -  он
чувствует себя сейчас, просто потому, что это опять прошло мимо. Пока.
   Он глотнул вина и закурил новую сигарету. Марта положила ему мяса.
   - Только оно остыло, наверное. Хочешь, я подогрею?
   - Нет, спасибо.
   - Если на зеркале помада, значит, это женщина. Правильно, Данилов?
   - Нет. Не правильно.
   - Почему?
   Он улыбнулся, сморщив сухие губы. Как обычно -  он  сам  и  не  думал
улыбаться. Улыбнулись только губы.
   - В моей квартире батарея  французских  духов  и  полка  с  кружевным
бельем.
   Это не означает, что я женщина.
   Марта покраснела. Духи и белье принадлежали ей. Она привезла  к  нему
кое-какое свое барахлишко, когда поняла, что, оставаясь у него ночевать,
утром не знает, во что переодеться. Было не только белье.  Были  джинсы,
майки, свитер и даже один офисный костюм, на всякий случай.
   - Все равно ты не носишь в кармане мою губную помаду.
   - Не ношу. Но если бы ты ее уронила или потеряла, я бы подобрал ее  и
положил в карман.
   Что-то промелькнуло у него в голове, связанное с этой помадой.
   Промелькнуло слишком быстро, и он не успел понять, что именно.
   Да. Если бы Марта уронила помаду, он поднял бы ее и положил в карман.
   Данилов замер, пытаясь  вернуть  мелькнувшую  мысль-воспоминание,  но
безуспешно.
   - Данилов, если ты не хочешь идти в милицию, ты должен в конце концов
сесть и подумать серьезно, - сказала она назидательным тоном, как  будто
до этого он думал несерьезно! - У тебя есть враги? Какие-нибудь ужасные,
смертельные враги, как в кино?
   - В кино? - переспросил Данилов.
   - У каждого горца есть свой враг, поэтому каждый уважающий себя горец
носит под подкладкой плаща  двухметровый  меч.  Чтобы  ему  не  отрубили
голову. В конце должен остаться только один.
   - У меня нет двухметрового меча под подкладкой, - признался Данилов с
сожалением, - но у меня есть блокнот и ручка.
   - Какая ручка? - не поняла Марта.
   - "Паркер", - сказал Данилов, - поставь кофе. Из кабинета  он  принес
записную книжку  и  ручку.  Он  привык  записывать  все,  что  ему  было
необходимо для работы и жизни. Даже то, что нужно купить  апельсины,  он
всегда записывал. Это началось еще в школе и продолжалось всю жизнь.
   - Значит, так. Корчагин, Таня Катко и Ирина, это мои сотрудники, - он
строчил в блокноте, - они знали, что я строю дом для Кольцовых, и знали,
что в субботу утром я должен там быть. Лида,  Веник  и  Знаменская  тоже
знали. Они все звонили в пятницу в  офис,  и  Ира  им  сообщила,  что  я
собираюсь на Рижское шоссе.
   Грозовский не звонил и вообще про Кольцова знать не мог, тем не менее
откуда-то знает.
   - Слухом земля полнится, - сказала Марта и подлила Данилову вина.
   - Может, так, а может, и не  так.  Что  за  странные  слухи,  которые
просочились, как  раз  когда  дачу  разгромили?  Почему  они  раньше  не
просочились?
   Почему Марк меня только сейчас спросил?
   Марта пожала плечами.
   - Вот именно.  Знаменскую  в  пятницу  награждали  в  Кремле,  и  она
звонила, чтобы пригласить  меня  на  банкет.  В  воскресенье  она  снова
звонила и почему-то наврала, что в субботу была в Кардиоцентре, а ее там
не было, я проверил. Веник тоже почему-то  наврал.  Если  они  никак  не
связаны... с происшествием, зачем врать?
   - Это на самом деле странно, - сказала Марта, - по идее, тебе  должно
быть совершенно все равно, где Знаменская или твой родственник проводили
утро субботы. Если они не знали про погром, они не  должны  были  врать,
это точно.
   Кофе варить или будем растворимый?
   - Варить.
   - Слушаюсь.
   - Что? - спросил Данилов, отрываясь от своего блокнота.
   - Ничего.
   - Дальше. Голубая краска  на  моем  ботинке.  Есть  две  возможности.
Первая - я наступил в нее в квартире у Веника. У него ремонт, и  голубую
краску он приготовил для ванной. Вторая - я наступил  в  нее  просто  на
улице. Кто-нибудь разлил, и я наступил.
   - Можно подумать, что у нас улицы залиты  голубой  краской!  Особенно
зимой. Кроме того, ты и пешком-то не ходишь, Данилов!
   - Все равно, такую возможность нельзя исключи