Татьяна УСТИНОВА
    ОДНА ТЕНЬ НА ДВОИХ


Анонс

    Когда  Данилов  приехал  домой,  его  жена  уже  умерла...  Гаишник,
задержавший  Данилова  на  дороге,  "спас"   его   от   тюрьмы,   создав
неопровержимое   алиби.   Однако   несчастья   продолжали   подстерегать
архитектора. Обезображен особняк, который  Данилов  вот-вот  должен  был
сдать богатому заказчику, в  офисе  убит  сотрудник  его  фирмы.  Кто-то
упорно хочет бросить тень на несостоявшегося музыканта,  сына  известных
родителей, который не оправдал  их  надежд,  а  потому  презираем...  Но
Данилов так никогда бы  и  не  принял  этот  вызов,  если  бы  рядом  не
оказалась Марта - женщина, которая любила его всю жизнь. И  теперь  все,
что бы ни случилось у них, - на двоих...

   Посвящается Надежде Гроздовской, прекрасной и  удивительной  во  всех
отношениях.

   Мне день и ночь покоя не дает
   Мой черный человек.
   Александр Пушкин "Моцарт и Сальери"

   Когда Данилов приехал домой, его жена уже умерла.
   Он не понял, что она умерла.
   Он пытался ее оживить.
   Он совал к мертвым сизым губам стакан с водой. Вода лилась по щекам и
закинутой шее, размывала кровавые пятна на очень белой блузке. Почему-то
потом  ему  вспоминались  не  пятна,  а  именно  эта,  очень  белая,  не
правдоподобно белая блузка.
   Он пытался посадить ее, а она заваливалась набок, рука падала ему  на
шею, и он был уверен, что она живая, эта  рука,  мертвая  не  может  так
падать.
   Рука умоляла его - я жива, я здесь, спаси меня.
   Он лупил ее по щекам, чтобы она очнулась. Он по-дилетантски делал  ей
искусственное дыхание - он не умел его делать и все-таки делал. Он  тряс
ее за плечи -  голова  болталась,  как  у  клоуна  Пафнутьича,  которого
маленькому Данилову подарили на день рождения, и он  сразу  оторвал  ему
голову. Спереди из головы торчали белые  нитки,  а  сзади  она  осталась
приделанной к туловищу и с тех пор качалась. Так, как у его жены,  когда
она умерла.
   ПОТОМ он все-таки  понял,  что  она  мертва.  Вернее,  разрешил  себе
понять.
   И тогда он стал звонить по телефону,  по  всем  известным  с  детства
номерам - 03, 02, 01, плохо соображая, что делает, и  надеясь,  что  это
как-то ее спасет.
   Трубка липла к ладони, и он не сразу осознал, что она липнет,  потому
что на его ладони высыхает кровь.
   Кровь его жены.
   Он звонил и держал ее, не давая упасть назад, на диванные подушки. Он
думал, что, если она упадет, будет еще хуже. Хотя куда уж тут хуже!
   Вскоре кто-то приехал. Не зря же он звонил по всесильным номерам.
   Его жену подняли и сунули на носилки, как будто она была вещь. Никому
не нужная, ни к чему больше не  пригодная  сломанная  вещь,  с  которой,
однако, приходится возиться, прежде чем отправить ее на помойку.  И  как
только ее положили на носилки, Данилов сразу понял - то,  что  лежит  на
сером потрескавшемся дерматине, не его жена. Не может  быть  его  женой.
Зря он так старался оживить ее. Нечего было  оживлять.  Осталось  просто
тело, когда-то принадлежавшее его жене, - это он понял очень отчетливо.
   Он не верил ни в загробную жизнь, ни в переселение душ, ни в бога, ни
в  черта.  Он  верил  в  молекулы,  элементарные  частицы  и  химические
процессы.
   То, что жена ушла и  оставила  ему  собственное  тело,  скрюченное  и
залитое кровью, не имело отношения к химическим процессам. Но  это  было
так очевидно, что Данилов долго не мог сообразить, чего  от  него  хотят
приехавшие вслед за "Скорой" усталые мужики в милицейской форме. Им было
наплевать на Данилова, они не понимали, что  от  него  только  что  ушла
жена, и называли ее "потерпевшая", и  рассматривали  кровавые  пятна  на
ослепительно белой блузке, и ползали по ковру, и искали какие-то гильзы,
и мерили расстояние строительной  рулеткой,  и  звали  соседей,  которые
толпились в дверях, жадно глазели и  стыдились  того,  что  глазеют  так
жадно.
   Данилова о чем-то спрашивали, он отвечал или не отвечал, он так и  не
мог вспомнить, и, наверное, тут ему и пришел бы конец, потому что мужики
в форме были почему-то уверены, что Данилов сам застрелил свою жену.
   Его спас гаишник.
   Гаишник, которого  Данилов  ненавидел  целых  полчаса.  Он  остановил
Данилова на Садовом кольце  и  долго  вертел  в  толстых  от  коричневых
перчаток пальцах его права, а потом  потребовал  отцепить  от  ветрового
стекла талон техосмотра и его тоже долго вертел.  Потом  велел  Данилову
открыть капот, и светил в  него,  и  елозил  животом  по  грязному  боку
машины, рассматривая что-то внутри капота, и в конце  концов  обнаружил,
что у "девятки"  оторван  правый  брызговик,  и  пошел  в  свою  машину,
унизительно  поманив  Данилова  за  собой,  и  долго  писал  что-то,   и
отказывался от денег, которые Данилов совал ему.
   Данилов замерз, устал, ему очень хотелось домой - снять отсыревшие за
день ледяные ботинки, влезть в ванну и съесть наконец супу, о котором он
мечтал с обеда. Гаишника он ненавидел горячо и  остро,  и  этот  гаишник
спас его.
   Оказалось, что Данилов никак не мог застрелить  жену  именно  потому,
что  валандался  на  Садовом  кольце  с  бдительным  гаишником,  который
подтвердил - да, валандался.
   И все. Все.
   Никого, конечно, не нашли. А может, и не искали.
   Для Данилова это не имело никакого значения.
   "Ты, ты убил ее! - кричала на похоронах мать его  жены  и  плевала  в
него.
   - Ты во всем виноват, убийца, иуда!" Ее оттаскивали  от  Данилова  за
рукава, но она рвалась из шубы и наконец вырвалась, побежала,  ее  снова
перехватили, а она все кидалась, превращая похороны в потасовку.
   Ему было все равно. Он смотрел на снег и думал - куда-то она ушла?
   Вечная ее манера -  пропадать,  исчезать,  заставлять  волноваться  о
себе! Теперь ее искать не надо. Теперь она ушла навсегда.
   С тех пор всегда, когда шел  снег,  Данилов  чувствовал  беспокойство
сродни тому, когда нужно бежать, а куда, зачем - не вспомнить. Снег шел,
а он все вспоминал, нервничал и уговаривал себя  не  нервничать,  потому
что его мозг понимал, что бежать некуда, но в душе была тревога.
   Так было до тех пор, пока однажды Данилов не  получил  длинный  белый
конверт.
   Конверт принесли вместе  с  почтой.  Почта  называлась  утренней,  но
почему-то ее приносили Данилову в середине  дня.  В  конверте  оказалась
четвертушка бумаги с  одним-единственным  предложением:  "Убийца  должен
быть наказан, пощады не будет".
   Данилов прочитал, сморщился, скатал из четвертушки  плотный  шарик  и
метнул его в корзину. Шарик пролетел  мимо  и  неслышно  приземлился  на
ковер.
   Некоторое время Данилов смотрел в окно, потом подобрал шарик и  сунул
его в стол.
   Не переставая шел снег.
   Он открыл дверь в свою квартиру и сразу, еще  не  войдя,  нашарил  на
правой стене выключатель и зажег свет. Сердце колотилось, мешая  дышать,
взмокли ладони и спина.
   Он ненавидел этот момент - когда нужно войти в  квартиру.  Иногда  он
даже курил на лестнице, просто потому, что не мог себя заставить сделать
последний шаг.
   Вставить ключ, повернуть, распахнуть  дверь,  зажечь  свет,  войти  и
оглядеться.
   Прошло много лет. Квартира давно не та, и дверь не та, и жизнь не та,
но худшим моментом в его жизни осталось возвращение домой.  Ничего  хуже
он не мог себе представить.
   Свет зажегся сразу везде. Данилов  специально  сделал  выключатель  у
входной двери так, чтобы свет зажигался сразу во  всей  квартире,  кроме
спальни, которая от входа не видна, но и это не слишком помогало. Он еще
помаялся на пороге, переложил из руки в руку портфель и  наконец  вошел,
сделал этот проклятый последний шаг, И закрыл за собой дверь.
   Что-то не так. Что-то случилось.
   Шее стало тесно в воротнике рубахи от того, что  сердце  метнулось  к
горлу, и замерло в нем, и разбухло так, что воздуху было не  прорваться.
Пот потек по виску.
   Запах. Странный, посторонний.
   В мозгу возникла яркая картина: ослепительно белая ткань и  неровные,
очень красные пятна, как хищные тропические цветы.
   Данилов попытался вздохнуть и не смог.
   - Ну что ты там стоишь? - спросили из комнаты недовольно. -  Ты  что,
умер?
   Сердце в горле еще раз ударило и разорвалось на мелкие клочки.
   Оказалось, что это было никакое не сердце.
   Данилов судорожно вздохнул и вытер висок. На перчатке остался  мокрый
след - след его позорной паники.
   - Я просил тебя звонить, когда ты собираешься приехать, -  сказал  он
чужим от недавней паники голосом. Постоял  и  стал  снимать  ботинки.  -
Почему ты не позвонила?
   Марта показалась в дверях. Она моргала, как будто ослепленная  светом
сова, одна щека у нее была краснее другой, а  сзади  по  полу  волочился
плед.
   - Я звонила. - Она зевнула и прикрыла рот пледом. - Сначала ты уехал,
потом еще не приехал, а  потом  совсем  уехал.  Это  терминология  твоей
секретарши.
   По-моему, ее нужно уволить.
   - Уволю, - пообещал Данилов, - пойдешь на ее место?
   - Что я, с ума сошла? - спросила Марта обиженно.  -  Кстати,  у  моей
подруги дочка университет закончила, возьми ее на  работу.  А,  Данилов?
Она девочка сообразительная, хорошенькая, по-английски понимает.
   - Как собачка, - уточнил  Данилов,  еще  не  отошедший  от  давешнего
потрясения, - все понимает, только сказать не может?
   Марта подошла к нему, подобрав плед, как английская королева шлейф во
время парада гвардейцев перед Букингемским дворцом.  Неизвестно  почему,
Марта часто напоминала Данилову английскую королеву.
   - Ну прости, - сказала она, рассматривая его лицо, - я не хотела тебя
пугать. Я ждала, ждала, ужин  приготовила,  а  потом  уснула.  Что-то  я
устала сегодня.
   - Ничего, - вежливо ответил Данилов, - все в порядке.
   Он всегда старался быть вежливым. Мать считала, что самое  главное  -
это умение себя вести, что бы ни происходило в жизни.
   Умение себя вести и самоконтроль. Ежеминутный. Жесточайший. И  так  с
трех лет.
   Он улыбнулся Марте, подобрал с пола портфель и пошел в спальню.
   - Ты будешь ужинать? - в спину ему спросила Марта.
   - А если бы я с Лидой приехал? - Он оглянулся от двери в спальню.
   Хоть бы раз, подумала Марта, хоть бы раз он снял пиджак по дороге,  а
не за закрытой дверью. Или галстук развязал, что ли. Нет, никогда.
   - Объяснил бы ей, что я  твоя  сестра,  о  существовании  которой  ты
ничего не знал. Как в сериале. Она смотрит сериалы?
   - Наверное, смотрит, - подумав, ответил Данилов. - Извини, мне  нужно
переодеться.
   - Какой Версаль, - пробормотала Марта. Швырнула свой плед в ближайшее
кресло и побрела на кухню.
   Данилов  всегда  так  разговаривал,  и  время  от  времени   ее   это
раздражало.
   Сегодня особенно, потому что она нервничала и не  знала,  как  скажет
ему об этом.
   Как?!
   Он  приехал  такой  усталый,  такой  обыкновенный,  такой  всегдашний
Данилов, которого она знала уже  пятнадцать  лет,  и  вся  ее  решимость
лопнула как мыльный пузырь.
   Может, не говорить?
   Она думала всю ночь и еще весь день, сидя на работе и  сосредоточенно
глядя в компьютер.
   "Работаете?  -  игриво  поинтересовался  шеф,  проходя  мимо.  -  Это
правильно. Работайте много, и вам воздается".
   Ему самому давно "воздалось" - "БМВ" был самой  последней  модели,  и
жена со чадами и домочадцами проживала в мирном городе Лондоне, не мешая
отцу и супругу в его многотрудном  деле  добычи  денег.  Марта  работала
много, но ей почему-то до "БМВ" и города Лондона  было  далеко.  Видимо,
все-таки не всем воздается одинаково.
   Или сказать?
   Хуже  всего  то,  что  она  даже  представить  себе  не  могла,   как
отреагирует Данилов  на  ее  сногсшибательное  сообщение.  Скорее  всего
скажет в своей обычной манере "Очень хорошо", и ей придется после  этого
повеситься.
   Повздыхав, Марта зачем-то передвинула кастрюли  на  сверкающей  эмали
плиты. У Данилова было две кастрюли  -  красная  и  белая.  Когда  Марте
приходило в голову  поразить  его  воображение  каким-нибудь  кулинарным
шедевром, приходилось изобретать совершенно дикие технологии. Технологии
- это было его слово.
   Например, в прошлый раз  она  запекала  мясо  в  керамической  миске,
поскольку обе кастрюли, и белая,  и  красная,  оказались  заняты.  Миска
почему-то не треснула и не сгорела, а мясо  получилось  превосходным,  и
Марта  решила,  что  придумала  совершенно  новый  способ  приготовления
свинины.
   - Данилов, ты ужинать будешь? - крикнула она, задрав вверх голову,  и
прислушалась. Из спальни не долетало ни звука. - А, Данилов?
   - Да, спасибо, - сказал он совсем близко, и Марта  вздрогнула.  -  Ты
остаешься ночевать?
   Она  пожала  плечами,  глядя,  как  разгорается  огонь  под   красной
кастрюлей.
   - Если остаешься, я открою вино.
   - Я вполне могу тяпнуть и поехать.
   - Нет, - сказал Данилов твердо,  -  не  можешь.  Снег,  дороги  очень
плохие.
   - Наплевать на  дороги,  -  пробурчала  Марта.  -  Давай  свое  вино,
Данилов.
   - Значит, остаешься, - подытожил он. - Что у нас? Мясо или рыба?
   К рыбе полагалось белое вино, а к мясу красное. И никогда наоборот.
   Правила есть правила. Запивать шампанским картошку - преступление.
   Локти на столе - ни в  коем  случае,  даже  дома.  Пиво  из  горла  -
отвратительно.
   - У нас рыба, - проинформировала Марта, - я с ней возилась целый час.
   Постарайся выразить что-то вроде восхищения.
   - Постараюсь, - пообещал Данилов. Подумал и добавил:
   - Я всегда очень благодарен тебе за твои усилия. Спасибо.
   - Пожалуйста.
   Он осторожно вытащил пробку и посмотрел на Марту.
   - Что с тобой? Ты чем-то расстроена?
   - Ничем я не расстроена.
   - Работа? Или... Петя? Он в Москве?
   - Улетел, - сообщила Марта, - на три дня. Скоро прибудет.  Просил  не
скучать.
   - А ты скучаешь? - спросил Данилов рассеянно.
   Ну как с ним разговаривать? Как?!
   Марта сердито уселась за стол, немедленно поставила на него  локти  и
залпом выпила полбокала. Вернее, не бокала, а того количества вина,  что
Данилов налил ей.
   Данилов молча смотрел на нее.
   - Я беременна, - выпалила она и допила вино. - Наливай еще.
   Данилов ничего не понял.
   - Ты... что?
   - Я ничего, - ответила Марта злобно, -  со  мной  все  отлично.  Я  в
интересном положении. Жду ребенка. С женщинами время  от  времени  такое
случается.
   Данилов подлил ей вина. И себе подлил тоже.
   - Я поздравляю тебя, -  сказал  он  растерянно,  -  это  хорошо.  Это
хорошо, да?
   Хорошего было мало.
   Ему не нравился ее Петя, не нравился его образ  жизни,  не  нравилось
его отношение к Марте. Ничего не нравилось.
   Петя любил сало, жареную картошку и, подвыпив,  заставлял  всех  петь
хором "на тот большак, за перекресток". Кроме того,  он  писал  стихи  и
декламировал  их  при  каждом  удобном  и  неудобном  случае.  В   особо
патетических местах голос у него дрожал и срывался - "от чувств-с",  как
говорил дед Данилова, когда рассказывал про очередную  защиту  очередной
докторской,  на  которой  ему  приходилось  присутствовать.  Марту  Петя
интимно прижимал к своему боку, слегка  трепал  по  коротким  волосам  и
говорил задушевно, что ему "никогда не везло с женским  фактором  и  вот
наконец-то повезло".
   Впервые увидев Петю, Данилов весь вечер молчал, а на  следующий  день
спросил у Марты, откуда она взяла этого орангутанга.
   Марта раскричалась и разобиделась.
   "Мне надоели аристократы со  следами  вырождения  на  физиономиях,  -
кричала она, - мне надоели игры в высший свет! Я недавно была  на  одной
вечеринке, там все были из "Маккензи" и "Андерсен Консалтинг"! Я думала,
что сдохну от их чванливых постных морд и рассуждений о карьере!  Бизнес
требует, бизнес пошел, бизнес не пошел!.. Сопляки в  дорогих  галстуках,
клерки, а морды, а речи - как  будто  они  воротилы  Уолл-стрита!  Вилки
научились держать и уверены, что лучше всех!"
   "А Петя? - спросил Данилов. -  Он  вилку  не  умеет  держать  и  этим
чрезвычайно горд, верно?"
   После этого они не разговаривали, наверное, недели две, что случилось
с ними первый раз  в  жизни.  Потом  Данилов  не  выдержал,  позвонил  и
помирился.
   А теперь вот оказывается, что она беременна.
   Конечная станция. Дальше рельсов нет, господа  пассажиры.  Покорнейше
просим выйти.
   Марты Черниковской в жизни Данилова больше не будет.
   - Когда ты об этом узнала? - спросил он сосредоточенно, как будто это
имело значение.
   - Вчера.
   - А... Петя знает?
   - Петя не знает. Давай я положу тебе рыбу, Данилов.
   - Спасибо.
   Некоторое время они вежливо жевали, стараясь не встречаться глазами.
   Потом Данилов подлил вина и вдруг спохватился:
   - А тебе можно?
   - Что? - спросила Марта и перестала жевать.
   - Вино.
   - Данилов, мне нельзя напиваться в стельку каждый день. Не в  стельку
и не каждый день - можно. Ты что? Теперь станешь обо мне заботиться?
   Данилов пожал плечами:
   - Стану.
   - Ты и так зануда, Данилов, - пробормотала Марта. - А уж если начнешь
проявлять заботу, я от твоего занудства погибну.
   Странное дело. Необыкновенная, купленная в  супермаркете  форель,  на
которую Марта потратила чертову уйму времени, не имела  никакого  вкуса,
как вываренная в супе капуста.
   Может, у нее в организме уже  начались  необратимые  изменения  из-за
беременности? Вчера, когда она не знала об этом,  никаких  изменений  не
наблюдалось.
   Все дело в Данилове. В  его  вежливости,  занудстве,  сдержанности  и
правиле ни о чем не расспрашивать.
   Если бы Марта узнала, что он беременный, она бы от него  не  отстала.
Она бы выведала все, во всех подробностях.
   К несчастью, все было наоборот. Марта фыркнула и закашлялась. Данилов
- ясное дело! - немедленно вскочил, готовый в любую  секунду  прийти  на
помощь.
   - "Скорую" пока не вызывай, - кашляя, попросила Марта, -  может,  еще
рассосется.
   Он сел с той же  готовностью,  с  какой  только  что  вскочил.  Марта
перестала кашлять и посмотрела на него печально.
   За пятнадцать лет дружбы она так и  не  смогла  понять  -  то  ли  он
патологически равнодушен к людям и к  ней  в  том  числе,  то  ли  умеет
слишком хорошо скрывать свои чувства и заметить их со  стороны  вряд  ли
вообще возможно, то ли  трусит  так,  что  строительство  оборонительных
сооружений стало главной целью его жизни.
   Все получилось именно так, как она  и  предполагала,  и,  видимо,  ей
все-таки придется сегодня повеситься.
   Данилов аккуратно положил на  тарелку  приборы,  оценил  и  переложил
как-то еще более аккуратно.
   - Ну и что, - спросил он, - вы теперь поженитесь?
   - Мы - это кто? - уточнила Марта. Данилов посмотрел на нее.  Глаза  у
него были очень черные. Почему-то раньше она была  уверена,  что  черные
глаза  -  это  признак  темперамента,  горячего,   страстного,   южного.
Ошиблась.
   - Вы - это ты и твой Петя.
   - Не знаю, - сказала Марта. Она и вправду не знала. - Вообще-то я уже
большая девочка. Можно и замуж сходить.
   - Сходи, - согласился Данилов.  Вот  это  разговор.  Всем  разговорам
разговор. Пойди сходи - и все тут.
   - И пойду, - ответила Марта упрямо. Теперь ей захотелось плакать. Так
сильно, что она не успела ничего  с  собой  сделать,  чтобы  позорно  не
зареветь.
   Глаза моментально налились слезами. Нельзя,  чтобы  Данилов  заметил.
Никак нельзя.  Она  выскочила  из-за  стола,  оставив  его  недоумевать,
промчалась по коридору и немного постояла  у  входной  двери,  сильно  и
часто моргая.  Ей  было  очень  жалко  себя  и  еще  больше  -  ребенка.
Неизвестно,  почему  ей  было  его  жалко,  вроде   ничего   такого   не
происходило, но тем не менее ей было жалко именно его, такого маленького
и непонятного, о существовании которого она  еще  три  дня  назад  и  не
подозревала.
   Конечно, Данилов не пошел за ней. Он ни за что не поставил  бы  ее  в
неудобное положение.
   Кретин.
   Марта загнала обратно слезы, посмотрелась в  высокое  узкое  зеркало,
которое она