аняться
именно этим.
   - Похоже на то, - согласился Евлентьев, но неуверенно, без  убежденности,
будто все еще в чем-то сомневался, не до конца  верил.  Это  его  настроение
сразу почувствовал Самохин.
   - Да? - Он остро глянул на Евлентьева. - Тебе что-то непонятно?  Послушай
меня. Жизнь, которой  ты  наслаждался  еще  вчера,  кончилась  и  больше  не
вернется.
   Ты не сможешь торговать в электричках, потому что тебя опознают в  первый
же день. Не сможешь больше шататься по Белорусскому вокзалу,  тебе  придется
подбирать другие станции  метро,  другие  вокзалы,  другие  троллейбусные  и
трамвайные маршруты... Согласен?
   - Похоже на то, - повторил Евлентьев.  Его  не  оставляло  ощущение,  что
Самохин говорит не  главное.  Да,  он  убедительно  обрисовал  положение,  в
котором оказался Евлентьев, все это так... Но лишь в том  случае,  если  тот
мужик действительно умер... И он спросил, ломая течение разговора:
   - А отчего умер тот мужик?
   -  От  удушья.  Когда  ему  в  глотку  хлынула  струя  газа,  он  не  мог
продохнуть...
   Какие-то спазмы наступили.
   - Надо же...
   - И еще, старик... Только два человека знают о том, что случилось.  Ты  и
я.
   Упаси тебя Боже сказать  об  этом  кому-либо.  Даже  во  сне  не  вздумай
проболтаться.
   Все это касается и меня. Лишь в этом случае у нас с тобой есть  небольшая
надежда подзадержаться на свободе. Согласен?
   - Но ведь надо же на что-то жить?
   - Об этом мы с тобой уже договорились. Все остается в силе.  Кстати,  вот
пятьсот тысяч... Это твой вчерашний гонорар.
   Евлентьев помедлил, пытаясь понять, что происходит, нет ли здесь подвоха,
не ставит ли он себя в какое-то странное положение, но, так и не придя ни  к
чему, деньги все-таки взял.
   - Пересчитай, - сказал Самохин.
   - Зачем?
   - Деньги любят, когда их пересчитывают.
   - Да? - удивился Евлентьев и послушно перебрал пятидесятитысячные купюры.
   Их оказалось десять. Повертев в пальцах, он сунул деньги в карман.
   - По правде говоря, я ни фига не понимаю!  Не  понимаю,  что  происходит!
Пакет в почтовом ящике, труп на ступеньках, деньги, которые ты мне  даешь...
Ведь и козлу понятно, что я их не заработал!
   - На то он и козел, - улыбнулся Самохин. -  Послушай,  старик...  А  тебе
понятно положение, когда  человек  месяцами,  годами,  всю  жизнь  ходит  на
работу, ничего не делает, во всяком случае, ничего  полезного,  но  исправно
получает зарплату, премии, выходит на пенсию, по праздникам надевает  ордена
и медали...
   Это тебе понятно?
   - Да, - кивнул Евлентьев. - Это мне понятно.
   - Тогда тебе легче будет смириться и здесь. Сам понимаешь, то, что  вчера
произошло... Это чрезвычайное происшествие. С  таким  же  успехом  тебе  мог
упасть кирпич на голову... Все могло  быть.  Но  случилось  именно  это.  Мы
договорились с тобой, ты будешь оказывать мне некоторые деликатные услуги...
Договорились?
   - Да, - произнес Евлентьев не без внутреннего сопротивления.
   - Ты же ведь не наделал в штаны от того, что я тебе рассказал?
   - Вроде нет.
   -  Все.  Жизнь  продолжается.  Отдыхай,  приходи  в  себя,  дыши   свежим
воздухом...
   Одна только просьба... Смени  немного  свой  облик.  Купи  новую  куртку,
сейчас хорошие  кожаные  кепочки  продают  в  подземных  переходах,  отпусти
бороду, тебе пойдет небольшая бородка. Весной слишком яркое солнце... Надень
темные очки или почти темные... Это придаст некоторую изысканность.  Две-три
новые рубашки с хорошими свежими воротничками...
   - Думаешь, меня ищут? - Евлентьев, кажется, не услышал ни слова из всего,
что произнес Самохин.
   - Наверняка, Виталий.
   - Может, слинять куда-нибудь?
   - Не надо. Если  ты  сделаешь  все,  что  я  тебе  сказал,  этого  вполне
достаточно. И потом, если ты исчезнешь на время...  Это  уже  само  по  себе
подозрительно. Вот тебе еще один миллион,  -  Самохин  решительно  вынул  из
кармана пачку стотысячных купюр и тут же,  на  колени  Евлентьеву,  отсчитал
десять штук. - Забирай, - сказал он, увидев колебания приятеля. - Деньги  не
любят долго находиться на солнечном свету. Теряют свое достоинство.
   - А это зачем?
   - На обновки. На те обновки, о которых я говорил.
   - Ладно, разберемся, - Евлентьев нашел наконец в себе  силы  сбросить  то
непонятное оцепенение, которое охватило его, когда он  услышал  о  том,  что
убил человека. Все  это  время  он  разговаривал  с  Самохиным  механически,
бездумно, мысли его были там, на лестничном пролете, в Одинцове.
   Он снова и снова прокручивал каждое сказанное там слово,  видел  движения
парней, выражения  их  лиц,  снова  переживал  и  собственный  страх,  и  то
отчаяние, которое охватило его, когда он вырвал из кармана газовый баллончик
и, не раздумывая, окатил газом  всех  парней.  Конечно,  длинному  досталось
больше всех.
   Евлентьев опять увидел его орущий рот и струю газа прямо  в  этот  рот  с
расстояния в десять сантиметров или около  того.  Да,  парень  замолчал,  он
больше не кричал, согнувшись пополам, и рухнул у чьей-то двери. Он мог там и
загнуться, мог, но ведь газ - это не смертельное оружие, это оружие обороны,
а не нападения, оно не должно убивать...
   - Накладка, старик, - назидательно сказал Самохин. - Явная накладка.
   - Ладно, - повторил Евлентьев. - На сегодня хватит.  Мне  надо  прийти  в
себя.
   Не каждый день человека приходится убивать. Отвези меня домой.  Отлежусь,
а там видно будет. Отвезешь?
   - Хорошо, - легко согласился Самохин. - Пусть так. Я позвоню  тебе  через
денек-второй. А? - спросил он, когда Евлентьев промолчал.
   - Позвони, - ответил тот. - Отчего ж не позвонить.
   Самохин  тронул  машину,  быстро  выехал  со  двора  на  улицу,   обогнал
троллейбус и снова оказался  на  площади  Белорусского  вокзала.  Они  долго
стояли у светофора, вокруг них плотно сгрудились машины,  это  была  обычная
московская пробка, которых в  последнее  время  становилось  все  больше.  С
наступлением новых времен резко изменились  транспортные  потоки,  и  заторы
теперь возникали даже там, где раньше вообще не было машин.
   Наконец пробка рассосалась, они  вырвались  на  простор,  машины  как  бы
бросились врассыпную, по нескольким направлениям. Самохин круто взял  влево,
еще влево и выскочил на  мост.  Тверская  здесь  заканчивалась  и  начинался
Ленинградский проспект. Через минуту он свернул на улицу  Правды,  въехал  в
чужой двор и там остановился.
   - Не надо, чтобы из  окон  твоего  дома  нас  видели  вместе,  -  пояснил
Самохин.
   - Неужели я его все-таки убил? - Евлентьев в упор посмотрел на Самохина.
   Тот некоторое время молчал, глядя прямо перед собой  в  ветровое  стекло,
потом медленно проговорил, не поворачивая головы:
   - Другими словами, ты мне не веришь?
   - Здесь нет ошибки, Гена?
   - Нет, Виталий. Здесь нет ошибки.
   - Так что... Изменим жизнь к лучшему?
   - Ты уже это сделал, - невесело  усмехнулся  Самохин.  -  Правда,  первая
попытка оказалась не совсем удачной.
   Евлентьев поймал себя на том, что ему не хочется выходить из  машины,  не
хочется оставаться одному. В машине их  было  двое,  обоих  объединяла  одна
тайна, страшная тайна, и только с  Самохиным  можно  было  говорить  о  ней,
сомневаться, спорить или соглашаться, только с ним и больше ни с кем.
   - Нас двое, Виталий, - негромко произнес Самохин, словно  прочитав  мысли
приятеля. - Нас двое. И больше никого. Так будет не всегда, но пока это так.
   Евлентьев не ответил. Слова Самохина и не требовали  ответа.  Шел  теплый
весенний дождь, смывая последние клочья грязного снега. Капли барабанили  по
железной крыше, стекали по ветровому стеклу. По до-"рожке торопились жильцы,
прыгая через лужи, перед самым капотом пробежал мокрый мужик, зажав в кулаке
горлышко поллитровки. Евлентьев механически  отметил,  что  бутылка  полная,
нераспечатанная, значит, мужика где-то поджидали...
   - Не  вздумай  пить,  -  сказал  Самохин,  поймав  взгляд  Евлентьева.  -
Проболтаешься.
   - Отличная идея, - шало улыбнулся Евлентьев и, распахнув  дверцу  машины,
вышел на мокрый асфальт. Он поднял  куцый  воротник  куртки,  сунул  руки  в
карманы и побежал к арке, которая вела к его дому. Спрятавшись от дождя,  он
обернулся - машина  Самохина  стояла  на  месте.  Евлентьев  помахал  рукой,
Самохин в ответ помигал фарами. На том и расстались.
   Два дня Евлентьев ходил из угла в угол, молчал, стоял у окна.  Со  стоном
упав на диван, он так напряженно смотрел в потолок, словно надеялся  увидеть
там нечто обнадеживающее. Анастасия не вмешивалась  в  его  борьбу  с  самим
собой, поскольку знала наверняка, чем все закончится,  -  придет  Евлентьев,
сядет на пол у ее кресла и все расскажет. А она по  такому  случаю  выключит
звук в телевизоре, запустит пальцы в его волосы и будет, кажется, не  только
слушать, но и касаниями своими будет что-то такое-этакое воспринимать.
   Так все и случилось.
   Поднялся Евлентьев с дивана, тяжело поднялся, словно бы даже по частям  -
сначала  одну  ногу  сбросил  на  пол,  потом  вторую,  рукой  ухватился  за
подлокотник и наконец встал на ноги. Медленно подошел к креслу и так же, как
вставал, по частям, опустился  на  серый  затертый  палас,  который  служил,
похоже, не одному поколению.
   Помолчал, глядя пустыми глазами в телевизор - там  опять  что-то  жевали,
глотали, отстирывали, выводили перхоть и прыщи, и опять  возникала  знакомая
надпись: "Почувствуй вкус Америки".
   - Значит, так, - начал Евлентьев и замолчал.
   - Внимательно тебя слушаю,  -  сказала  Анастасия.  И  Евлентьев  все  ей
подробно рассказал. Вплоть до того момента, когда он расстался с  Самохиным,
а тот помигал ему мокрыми фарами, залитыми весенним дождем.
   - Врет! -  сказала  Анастасия  и  включила  звук  телевизора.  На  экране
бесновался  истеричный  мужик.  Подпрыгивая  и  повизгивая,  он  расхваливал
кастрюли, из которых питается вся Европа. И Анастасия снова убрала  звук.  -
Тебя проверяли.
   Но случилась накладка.
   - Непохоже, - пробормотал Евлентьев с сомнением.
   - Это был мой баллончик?
   - Да.
   - На меня во дворе бросилась собака, и я его испытала.
   - Собака выжила?
   - Да. Но скулила очень жалобно.  Просто  душераздирающе.  Так,  наверное,
скулил и твой мужик.
   - А зачем это Самохину?
   - Чтобы держать тебя в руках.
   - Ты бы его видела... Зеленый, заросший, загнанный...
   - Люди подобного толка в большинстве своем обладают неплохими  актерскими
данными.
   - Какого толка?
   - Криминального.
   - Он банкир, - сказал Евлентьев устало.
   - Согласна. Банкир криминального толка.
   - Мне не показалось.
   - Значит, тем более криминального.
   - Это хорошо или плохо? - усмехнулся Евлентьев.
   - Конечно, хорошо. Он тебя не сдаст.
   - Почему?
   - Ты ему нужен. Скоро он повысит тебе зарплату.
   - Уже повысил, - Евлентьев только сейчас  вспомнил  про  деньги,  которые
Самохин дал ему в машине. На этот раз он поднялся легко, пружинисто,  прошел
в прихожую, нашел на вешалке свою  куртку  и  вернулся  с  деньгами.  -  Что
скажешь?
   - Борода  тебе  пойдет...  Ты  станешь  похож  на  актера...  Есть  такой
светленький актер с армянской фамилией... Как же его,  охламона,  фамилия...
Ну да ладно. У него,  правда,  нет  бороды,  но  это  ничего  не  меняет,  -
Анастасия  как  всегда  говорила  негромко,  с  улыбкой  и   с   бесконечной
уверенностью в своих словах.
   - Значит, так, - она задумалась на секунду, красиво задумалась,  приложив
указательный пальчик к подбородку. Бери сотню и дуй на Белорусский вокзал...
   Хотя нет, отставить... На Белорусский тебе  нельзя.  Дуй  на  Савеловский
вокзал, расстояние почти то же.
   - И что там?
   -  Накупи  побольше  газет...  Вчерашние,   позавчерашние,   сегодняшние,
завтрашние... Газеты, которые печатают уголовную хронику. Будем изучать, что
где случилось, кого убили, за что и каким способом. Может, и  тебя  помянули
незлым тихим словом... Не забудь про "Московский комсомолец"... Там  столько
смертоубийств, столько описано способов, методов, приемов  лишения  человека
жизни, что твое новшество наверняка придется  им  по  вкусу.  Дуй,  Виталик!
Зарос ты достаточно, отощал за эти  дни,  в  глазах  какой-то  потусторонний
блеск... Никто тебя не узнает, можешь мне поверить.
   - Ну, что ж... - и Евлентьев побрел в прихожую одеваться. , -  Куртку  не
вздумай надеть, - крикнула ему вслед Анастасия. - И вязаную шапочку тоже.
   - Может быть, ты  сходишь?  -  жалобно  спросил  Евлентьев,  выглянув  из
прихожей.
   - Я думала об этом... Нет, иди ты.  Тебе  надо  пройтись,  сбросить  этот
страх, которым тебя наделил Самохин... Не  будешь  же  ты  постоянно  сидеть
взаперти...
   Иди-иди... К Варламову загляни, у него  наверняка  новости  накопились...
Узнай, что там у Зои с инопланетянами, как развиваются их отношения. Надо же
с этим когда-то разобраться.
   - И в самом деле, - усмехнулся Евлентьев. Вместо светлой плащевой  куртки
он надел черную кожаную,  не  забыл  и  про  темные  очки,  хотя  Анастасия,
взглянув на него, усмехнулась почти весело.
   - Ну как я? - спросил он.
   - Сойдет. - Анастасия уже сидела в кресле, подтянув под себя ноги.  -  Ты
явно возмужал за последние дни... Только распрямись, перестань сутулиться. И
опусти воротник куртки. А то будто шпиона изображаешь. Не  дрейфь,  Виталик!
Жизнь продолжается, и я с тобой.
   - Это уже кое-что, - пробормотал Евлентьев, выходя на площадку.
   Вначале он решил и в самом деле заглянуть к Варламову,  не  мог  вот  так
сразу, после нескольких дней  сидения  дома,  выйти  на  большую  улицу,  на
площадь, к вокзалу.
   Когда Евлентьев вошел в мастерскую, как раз шел перекрестный допрос. Миша
с  пристрастием  выпытывал  самые  интимные  подробности   общения   Зои   с
инопланетянами, и та не запиралась, поскольку одна бутылка  уже  стояла  под
столом,  а  вторая,  едва  початая,  украшала  стол.  За  время   отсутствия
Евлентьева  выяснились  новые  подробности  взаимоотношений  Зои  с   высшим
разумом.
   - Ну,  раздвинулась  занавеска  дальше?  -  вопрошал  Миша  настойчиво  и
целеустремленно, даже какая-то  следовательская  цепкость  слышалась  в  его
голосе.
   - Плохо было видно, - кололась  Зоя.  -  Лунный  свет  падал  сбоку...  А
уличный дождь давал двойное изображение...
   - Так у тебя двоилось? - обрадовался Миша.
   - Не то чтобы двоилось, как бы плыло, превращалось...
   - А занавеска? - подключился Евлентьев.
   - Я же говорю - колыхнулась, - Зоя  надула  губки  и  пересела  с  общего
дивана на отдельный стул.
   - И все? - Миша даже грудью к столу приник, ожидая чего-то невероятного.
   - Колыхнулась и пошла в сторону... И тут я услышала этот звук,  явственно
так, совсем рядом...
   - Звон стакана о бутылку? - подсказал Евлентьев.
   - А ты откуда знаешь? - удивилась Зоя.
   - Так это я и был.
   Все, кто был в мастерской, покатились  со  смеху,  а  Зоя,  оказавшись  в
центре внимания, была счастлива, РДела и показывала язык, который  когда-то,
лет двадцать назад,  действительно  мог  выглядеть  довольно  соблазнительно
где-нибудь в лесу, у костра, в слабом свете гаснущего пламени. И чтобы речка
плескалась рядом, луна чтобы в ней отражалась, лунная  дорожка  вела  бы  от
самого костра и куда-то вдаль, в жизнь счастливую и  тревожную,  наполненную
пространством и временем...
   Не получилось, не состоялось, не сбылось...
   Евлентьев вздохнул и вышел, махнув всем на прощание уже от самой двери.
   - А ты чайку-то махани, махани чайку-то! - закричал Варламов,  огорченный
столь скорым уходом.
   - Потом, Юра, потом.
   - А что так?
   - Сам знаешь... Перебиты, поломаны крылья...
   - И нет в моторах былого огня? - радостно подхватил Варламов.
   - Не то что былого, никакого огня, Юра,  нету.  Стоял  теплый  апрельский
день, светило яркое  солнце,  пахло  корой  оттаявших  деревьев,  и  девушки
сверкали потрясающими своими коленками, которые всю  долгую  зиму  вынуждены
были прятать от глаз людских.
   Евлентьев с облегчением перевел дух. Как ни бестолково было в  мастерской
Варламова, но ему стало лучше, дышалось свободнее, появилась даже чуть ли не
уверенность, что все обойдется, уляжется и снова наступит беззаботное время.
   Пусть оно будет нищим, суетным, но пусть оно будет,  и  он  снова  сможет
зайти  в  мастерскую,  никого  не  опасаясь,  принять  посильное  участие  в
перекрестных  допросах  Зои  о  ее   тайнах,   связанных   с   инопланетными
перемещениями, а у нее случались  и  такие,  особенно  после  зарплаты.  Да,
бывало,  совершенно  неожиданно  оказывалась  она  в  дальних   городах,   в
незнакомых деревнях, в странных светелках с  раздвигающимися  занавесками  и
острожным звоном питейной посуды...
   На Савеловском вокзале было шумно, после  ремонта  и  возведения  второго
этажа  народу  явно  прибавилось,  вокзал  оброс  многочисленными  киосками,
лотками, бабками с цветами и грибами, индусами с бусами, хохлами с  салом  и
кровяной колбасой, белорусами со сметаной и творогом...
   Мимо всего этого изобилия Евлентьев прошел медленно, всматриваясь в товар
и в каждом находя что-то для себя интересное. У газетного  лотка  никого  не
было, и он смог без помех набрать дюжину газет, где надеялся найти уголовную
хронику за последние дни. Чего не бывает, вдруг  его  неожиданная  стычка  в
Одинцове нашла отражение в печати.
   Вернувшись домой, Евлентьев тут же принялся просматривать газеты.  Рядом,
в кресле, расположилась Анастасия.  Надев  на  нос  большие  очки  в  тонкой
оправе, она шумно разворачивала газетные листы, переворачивала их, пробегала
глазами по заголовкам и не складывая, бросала на пол. Через некоторое  время
вокруг нее вырос бумажный ворох, и уже казалось, что сидит она не в  кресле,
а на этих взбитых газетах.
   - Есть! - вскрикнула Анастасия радостно, будто нашла выигрышный  номер  в
лотерее.
   - Что? - побледнев, тихо спросил Евлентьев.
   - Заметка называется так... "Отныне хулиганов будут травить газами".
   Читать?
   - Не надо... Дай, я сам...
   Евлентьев взял дрожащими руками "Московский комсомолец",  развернул  его,
ткнулся в одну страницу, в другую.
   - На первой странице смотри! - подсказала Анастасия. - Внизу.
   И действительно,  глянув  на  нижнюю  часть  газетной  полосы,  Евлентьев
наткнулся  на  заголовок,  который  только  что  зачитала   Анастасия.   Все
правильно,  это  о  нем.  Назывался  адрес  -  Парковая,  дом  четырнадцать,
называлось прошедшее воскресенье,  вечернее  время,  когда  он  был  в  этом
злополучном подъезде.
   "Несчастный задохнулся в ядовитых парах прямо на ступеньках  лестницы,  а
пока его приятели приходили в себя, жертва нападения скрылась в  неизвестном
направлении.
   Впрочем, как утверждают свидетели, жертва вовсе и  не  является  таковой,
нападающей стороной была именно она, жертва. Ведется следствие".
   Переведя дух. Евлентьев осторожно сложил газету, невольно стараясь, чтобы
заметка о нем оказалась внутри, почему-то не  хотелось  ему,  чтобы  на  нее
падал дневной свет.
   - Что скажешь, Виталик? Как дальше жить будем?
   - Что сказать... Изменим жизнь к лучшему, - горько усмехнулся Евлентьев.
   Самохин появился через неделю. Он позвонил ближе к  вечеру,  и  случилось
так, что трубку поднял Евлентьев.
   - Привет, старик! - Голос у Самохина был привычно напорист и уверен.
   Чувствовалось, он уже восстановился после недавних событий и вновь  готов
броситься в жизнь, в схватки и гонки. - Как поживаешь?
   - Все лучше и лучше, - вяло ответил Евлентьев.
   - С каждым днем? - рассмеялся Самохин.
   - Да, все лучше с каждым днем.
   - А здоровье?
   - Тоже ничего.
   - Это прекрасно! - обрадовался Самохин. -  Повидаться  бы,  а?  Там  тебе
кое-что набежало...
   Евлентьев не ответил.
   С одной  стороны,  деньги  ему  бы  не  помешали,  последние  дни  они  с
Анастасией жили если и не впроголодь, то весьма скромно,  опустошая  прежние
зап