ь минут, за  столом  уже  будет  сидеть
Зоя. И только тогда Евлентьев поймет, что выжил, только тогда, не раньше.
   Наверное, все так бы и случилось,  и  Евлентьев  уже  надел  куртку,  уже
напялил на голову вязаную шапочку которая придавала ему вид легкомысленный и
задорный, уже  стоял  у  двери  и,  глядя  в  насмешливые  глаза  Анастасии,
произносил бестолковые и лживые слова о том,  что  ему  нужно  где-то  быть,
кого-то видеть, что-то сделать... Когда Анастасии  надоело  его  откровенное
вранье и она сказала обычное свое  "Катись!",  раздался  телефонный  звонок.
Евлентьев оказался к аппарату ближе и поднял трубку.
   - Слушаю! - сказал он с надеждой  получить  еще  один  повод  слинять  на
вечерок из дома.
   - Жив? - прозвучал незнакомый голос.
   - Да, вроде...
   - Не узнаешь? Вчерашний  твой  собутыльник...  Ну?  Напрягись,  напрягись
немного!
   - Елки-палки! - заорал Евлентьев, узнав Самохина.  -  А  я  не  врубился,
представляешь!
   - Встречаемся через  пятнадцать  минут.  Станция  метро  "Белорусская"  -
радиальная. Рядом табло пригородных поездов. Вот у этого табло.
   Пятнадцати минут тебе хватит, чтобы дойти пешком. Вопросы? Возражения?
   - Да вроде того, что... - начал было Евлентьев, пытаясь  сообразить,  что
ему ответить, но Самохин прервал его.
   - Вот и отлично, - сказал он, и  из  трубки  тут  же  послышались  частые
гудки.
   - Ни  фига  себе,  -  пробормотал  Евлентьев,  опуская  трубку.  -  Через
пятнадцать минут на Белорусском вокзале...
   - Самохин? - спросила Анастасия.
   - Он самый.
   - Пойдешь?
   - Конечно.
   - Ну-ну... Ни пуха ни пера.
   - К черту! - сказал Евлентьев и вышел. Пытаясь закрыть за собой дверь, он
увидел, что ее придерживает Анастасия. Едва ли не впервые за  последние  дни
она смотрела на  него  серьезно,  даже  встревоженно.  -  Ты  что-то  хочешь
сказать? - спросил он.
   - Да... Будь осторожен.
   - Ты, наверное, что-то  предчувствуешь?  -  усмехнулся  он.  Евлентьев  с
радостью отнесся к звонку Самохина, он позволял ему  легко,  без  объяснений
выйти из дома. Настроение Анастасии он не принял и  о  предчувствии  спросил
только для того, чтобы уйти легко и быстро.
   - Тревога, Виталик... Не знаю откуда, но во мне тревога.
   - Опять приметы?
   - Да, Виталик, да.
   - Какие?
   - Дурные. Вчера, когда ты с Самохиным гудел, в окно птица залетела...
   - Да, это серьезно, - кивнул Евлентьев. - А что потом сталось с птичкой?
   - Ты не будешь столько пить?
   - Не смогу, Анастасия!
   - Сможешь... Но не надо этого делать... Оставь мне телефон Самохина.
   - Он просил никому не давать.
   - Правильно, не надо никому сообщать  его  номер,  -  Анастасия  взяла  с
телефонной полки карандаш, сдвинула в сторону плащ на вешалке и,  выбрав  на
обоях  свободный  пятачок,  обернулась  к  Евлентьеву.  -  Это  телефон  для
чрезвычайных случаев... Я не буду звонить каждый раз, когда  ты  задержишься
на час, на два, на три... Понял? Я позвоню, когда тебя не будет сутки, двое,
трое...
   - Думаешь, такое возможно?
   - Да. Казнясь, что-то преодолевая в себе, Евлентьев все-таки  продиктовал
номер телефона Самохина, не смог отказать. Он  уже  хотел  было  сбежать  по
ступенькам, но Анастасия опять остановила его.
   - Подожди, - сказала она и прошла куда-то  в  глубь  квартиры.  Вернулась
через минуту и, опасливо осмотрев площадку, убедившись,  что  никого,  кроме
них нет, протянула Евлентьеву что-то небольшое, зажатое в худенький кулачок.
   - Что это?
   - Баллончик.
   - Зачем?
   - На всякий случай. Для поддержки штанов.
   - Откуда он у тебя?
   - Хороший человек подарил. Он любит  меня,  дуру,  заботится  обо  мне  и
делает все, чтобы меня никто не обидел. А я люблю тебя, дурака, и делаю все,
чтобы тебя, дурака, никто не обидел.
   - Ценю.
   - Только это... Осторожней с ним... Это очень сильный газ.
   - Нервно-паралитический? - страшным шепотом спросил Евлентьев.
   - Он самый, - и Анастасия захлопнула дверь. Евлентьев постоял, повертел в
руках  небольшой  черный   баллончик,   украшенный   замысловатыми   желтыми
разводами, и, поколебавшись, сунул его в карман куртки.  Примерился  к  нему
там, в кармане.
   Баллончик плотно улегся в ладони  так,  что  прямо  под  большим  пальцем
оказалась широкая вмятина кнопки, покрытая мелкой насечкой. Зажав  баллончик
в кулаке, Евлентьев повертел им перед глазами, посмотрел на себя как  бы  со
стороны и убедился, что вещицу Анастасия дала совсем неплохую.
   Евлентьев  узнал  Самохина  далеко  не  сразу.  Тот  пришел  в   какой-то
неприметной серой куртке, в синих  джинсах,  на  голове,  естественно,  была
вязаная шапочка. Он стоял у табло расписания поездов, которые отправлялись в
сторону Голицына и Можайска или же приходили с той стороны. Руки в карманах,
поднятый воротник, замызганные туфли... Нет, ничто в нем не напоминало  того
крутого парня, с которым он встречался всего сутки назад. Евлентьев какое-то
время  топтался  в  стороне,   присматриваясь.   Настороженность   Анастасии
передалась ему,  и  он  словно  пытался  увидеть  то,  что  невозможно  было
заметить, стоя лицом к лицу.
   - Привет, - сказал Евлентьев, пристраиваясь сбоку.
   - А, это ты, - не оборачиваясь, произнес Самохин. - Как здоровье?
   - Уже лучше. А ты? - Я еще два дня буду  терпеть,  маяться  и  проклинать
себя за дурость. Три ночи мне нужно  отоспать,  чтобы  окончательно  в  себя
прийти. Прошла только одна...
   Пошли прогуляемся.
   И Самохин, так и не взглянув на  Евлентьева,  направился  в  переход  под
мостом. Выйдя с противоположной стороны, они свернули влево,  по  ступенькам
поднялись на мост, потом спустились уже к Ленинградскому проспекту.  Подойдя
к часовому заводу,  повернули  направо  и  оказались  на  совершенно  пустой
улочке, которая вела к издательству "Правда". Самохин  зябко  поднял  плечи.
Лицо его, такое румяное вчера, было небритым, бледным, почти зеленоватым.
   - Значит,  так,  Виталик...  Я  сегодня  плохой,  придется  тебе  немного
выручить меня... Ничего сложного, небольшая поездка.
   - Куда?
   - В Одинцово.
   - О, так это совсем рядом, - у Евлентьева с души  отлегло,  он  опасался,
что придется нечто грраздо хлопотнее.
   Холодный весенний ветер дул прямо в лицо, и оба шли, наклонившись вперед,
ссутулившись, сунув руки в карманы.
   - Да, полчаса на электричке, - подтвердил Самохин.
   - А что там?
   - Пара пустяков... Значит, так... Ты выходишь из первого вагона, садишься
на автобус номер  два  и  едешь  до  магазина  "Маринка".  Остановка  так  и
называется, "Магазин "Маринка". Это будет улица  Парковая.  Тебе  нужен  дом
четырнадцатый...
   - Подожди, запишу, - Евлентьев сунул  было  руку  в  карман,  но  Самохин
остановил его. -Не надо... Запоминай.
   - Слушай, я чувствую себя Штирлицем! - хохотнул Евлентьев.
   - Чувствуй себя кем угодно... Это твое  дело,  -  проговорил  Самохин,  и
Евлентьев явственно уловил в его голосе  отчужденность.  Жестковато  ответил
Самохин. Он, видимо, сам понял, что слегка перегнул, и,  как  бы  извиняясь,
толкнул Евлентьева плечом. - Ты не  имей  на  меня  зуб,  ладно?  Я  сегодня
плохой, поэтому могу говорить только о деле, да и то с трудом.
   - Понял, - ответил Евлентьев с преувеличенной исполнительностью.
   -  Так  вот...  Улица  Парковая,  дом  четырнадцать,  квартира   двадцать
восьмая...
   - Кого найти?
   - Никого не надо искать.
   - Взорвать квартиру  и  уйти?  -  Евлентьев  никак  не  мог  проникнуться
серьезностью Самохина.
   -  Слушай,  Виталик...  Значит,  так...   Кончай   хохмить.   -   Самохин
остановился, исподлобья посмотрел на приятеля. - Понял?
   - Так точно!
   - Вот и хорошо... Пошли назад. Электричка на Одинцово через десять минут.
   Найдешь почтовый ящик .двадцать восьмой квартиры и сунешь вот этот пакет,
- Самохин  вынул  из  внутреннего  кармана  куртки  плотный  узкий  конверт,
напоминающий свернутую в несколько раз газету. - Сунь в карман подальше.
   - И все?
   - Да, это все. Пока. Задерживаться в подъезде не надо, сразу на станцию и
в обратную дорогу. Не вздумай по дороге продавать что-нибудь. У тебя хороший
еид, - Самохин окинул взглядом Евлентьева.  -  Вроде  ты  есть,  вроде  тебя
нет... Никто не запомнит, не уличит, не опознает.
   - А почему это хорошо? Меня что-то подстерегает?
   - Видишь ли... Есть вещи, которые надо делать так, чтобы этого  никто  не
видел.
   - А если пакет кто-нибудь похитит из ящика? Сейчас это на каждом шагу...
   Газеты  тащат,  письма,  рекламные  плакатики...  Мышей  дохлых  в  ящики
подбрасывают, кошачьи какашки...
   Теперь Самохин и Евлентьев возвращались другим переходом,  который  вывел
их прямо к шестой платформе, к стоящей с распахнутыми дверями электричке.
   - Это твоя, - сказал Самохин. - У тебя есть три минуты,  чтобы  пройти  к
первому вагону.
   - Вижу, - шутить Евлентьеву расхотелось, он понял, что ответной шутки  от
Самохина не услышит. Теперь ветер дул им  в  спину,  и  они  смогли  наконец
распрямиться.
   - Будь здоров, - сказал  Самохин,  протягивая  сухую  ладонь.  -  Вечером
звякну.
   Похлопав  Евлентьева  по  руке,  он  повернулся   и   вошел   в   здание.
Полуподвальный  проход  выходил  прямо  на  площадь  Белорусского   вокзала.
"Видимо, на стоянке Самохина поджидал "Мерседес", - подумал Евлентьев и,  не
медля,  зашагал  к  красному  светофору,  который  горел  у  самого   начала
платформы, отражаясь в  мокрых  зеленых  вагонах.  Уже  горел  свет,  сквозь
открытые двери  слышался  сипловатый,  невнятный  голос  диктора.  Суматошно
вбегали запоздавшие пассажиры,  стараясь  успеть  захватить  место  у  окна,
вжаться в угол и подремать, пока состав будет тащиться до нужной станции.
   Привычная картина...
   В Одинцове электричка почти опустела, дальше,  до  Голицына,  она  пойдет
налегке, гулкая и просторная. Евлентьев вышел на  площадь,  зябко  поежился,
все-таки рановато он  перешел  на  облегченную  одежду,  свитер  ему  бы  не
помешал.
   Прождав автобус минут пятнадцать, он  отправился  пешком.  Все,  кого  он
останавливал, прекрасно знали, где магазин  "Маринка",  и  Евлентьев,  шагая
через дворы, срезая дорогу на перекрестках, минут  за  пятнадцать  вышел  на
Парковую.
   Дальше можно было уже  не  спрашивать  дорогу  -  номера  на  домах  были
написаны масляной краской и потому неплохо сохранились, их  не  разбили,  не
содрали, не уничтожили.
   Четырнадцатый дом действительно был недалеко.
   Евлентьев свернул на асфальтированную разбитую  дорожку.  Вначале  прошел
мимо всего дома, не задерживаясь, хотя двадцать восьмая квартира  явно  была
во втором подъезде. Что-то заставило его насторожиться. То  ли  припомнились
предостерегающие слова Анастасии, то ли странное поведение  Самохина,  да  и
само задание было какое-то диковатое по нынешним временам. Что могло быть  в
длинном, узком пакете? Деньги? Вряд ли, не те размеры пакета. Документы? Да,
скорее всего. Но что стоило тому же Самохину проскочить в своем  "Мерседесе"
эти двадцать километров? А если у него дача в Жаворонках, как он сказал,  то
тут вообще по дороге...
   Не заметив возле дома ничего подозрительного, Евлентьев решительно шагнул
во  второй  подъезд.  Едва  поднявшись  на  несколько  ступенек,  он  увидел
приколоченные к стене почтовые ящики. Конечно  же,  все  они  были  пустыми,
прошли времена, когда  люди  выписывали  газеты,  журналы,  когда  писали  и
получали письма, да и от телеграмм ныне многие отказались  полностью.  Разве
что печальная весть придет, не терпящая отлагательства. А радостная...  Нет,
радостями перестали делиться в  новые  счастливые  демократические  времена.
Если что и могло оказаться  в  почтовом  ящике,  то  какой-нибудь  рекламный
листок, расхваливающий залежалый товар,  угроза  из  налогового  управления,
детская или взрослая шалость.
   Почти все ящики были раскрыты, дверцы болтались на искореженных петлях  и
только кое-где еще оставались целыми -  значит,  в  этих  квартирах  еще  на
что-то надеялись,  еще  теплилась  там  какая-то  жизнь.  Ящик  под  номером
двадцать восемь тоже был в  порядке.  Исцарапанный,  видимо,  несколько  раз
горевший, не раз взломанный, но замочек на нем был новенький,  поставленный,
похоже, недавно. А, впрочем, скорее всего его просто  меняли  каждый  месяц,
если не чаще.
   Евлентьев  поднялся  на  один  лестничный  пролет  и  сразу  почувствовал
беспокойство. На площадке стояли несколько парней, молча стояли. Если бы это
были жильцы, то  они  бы  покуривали,  перебрасывались  словечками,  были  в
шлепанцах и в штанах на  резинках...  Если  бы  забрели  старшеклассники  из
ближайшей школы, то  наверняка  хохотали  бы  хрипло  и  надсадно,  стараясь
перекричать друг  друга,  перекурить,  перематерить.  Просыпающиеся  половые
устремления требовали ежеминутного самоутверждения,  утверждались  опять  же
хохотом, куревом, матом.
   А  эти  молчали,  будто  поджидали  кого-то,  может  быть,  Евлентьева  и
поджидали?
   Когда он проходил, никто  не  посторонился,  даже  не  повернулся,  чтобы
пропустить его. Ни один из парней не обернулся, чтобы узнать,  кто  идет.  И
хотя площадка была  достаточно  большая,  протиснулся  Евлентьев  с  трудом.
Подойдя к ящику и вынув из кармана пакет, он остро ощутил внимание  к  себе.
Повернув голову, увидел, что все четверо смотрят на него. Не было в их лицах
угрозы, не  было  и  усмешки,  они  просто  смотрели  на  него,  бездумно  и
равнодушно. Именно таких вот взглядов и нужно опасаться больше всего, потому
что за бездумностью может стоять все что угодно - от обшаривания карманов до
ножа в спину.
   - Это он, - донеслись до Евлентьева негромко произнесенные слова.
   - Да, похоже...
   Заталкивая пакет в щель ящика, Евлентьев почувствовал, как  дрогнули  его
пальцы, повлажнела ладонь. Прислушался  -  никто  не  спускался  сверху,  не
поднимался снизу. Сквозь  мутные,  надколотые  стекла  окна,  расположенного
между этажами, он не увидел ни одного прохожего. И только  сейчас  вспомнил,
что, добираясь сюда между домами, прохожих видел очень редко, не всегда даже
удавалось уточнить дорогу, не у кого было спросить.
   Затолкав наконец пакет в узкую щель ящика, он опустил сверху  крышку,  не
столько из аккуратности, сколько  желая  затянуть  время,  но  понимал,  что
никуда ему не деться, выходить из дома придется. И он, стараясь сохранить на
лице выражение спокойное и беспечное, шагнул вниз. "Авось пронесет", - успел
подумать.
   Евлентьев уже ступил ногой на  площадку,  уже  хотел  было  повернуть  на
следующий пролет лестницы, но почувствовал, что не сможет этого сделать - он
просто уперся в грудь длинного парня.
   - Торопишься? - спросил он.
   - Не то чтобы очень... Но надо идти.
   - И словечка не обронишь?  -  Парень  явно  навязывался  на  ссору.  -  И
сигареткой не угостишь?
   - Не курю. У меня другие недостатки.
   - Поддать любишь? - раздался насмешливый голос сзади.
   - С хорошими ребятами  почему  и  не  поддать,  -  усмехнулся  Евлентьев,
пытаясь смягчить разговор, подавить  в  себе  чувство  опасливости,  которое
овладевало им все сильнее. Неожиданно он  обнаружил,  что  стоит  в  плотном
кольце, что двое крепко держат его за руки, один оказался за спиной, а самый
длинный, ткнув кулаком в солнечное сплетение, ощупывает карманы.
   Евлентьев рванулся, присел, чтобы сбросить с  себя  парней,  повисших  на
руках, но тут же получил сильный удар в  лицо.  Следующий  удар  пришелся  в
челюсть, потом под глаз. Сознание дрогнуло, поплыло, скорее всего от удара в
челюсть.
   Евлентьев понял, что его попросту избивают, причем все  четверо.  Длинный
уже не шарил в карманах, видимо, убедившись, что там ничего не найдет.  Руки
Евлентьева оказались свободны, и он, изо всех  сил  ухватившись  за  перила,
попытался вырваться из кольца. Это  ему  удалось,  он  сбежал  на  несколько
ступенек вниз, но там его настиг Длинный.
   Потом уже, вспоминая подробности этой схватки, Евлентьев так  и  не  смог
четко определить, когда же у него в руке оказался газовый баллончик.  Скорее
всего это случилось, когда длинный уже на нижней  площадке  нанес  очередной
удар по голове  -  у  него  в  руке  оказалась  какая-то  железка.  И  тогда
Евлентьев, не колеблясь, брызнул ему в лицо струей газа.  Длинный  замер  на
какое-то время, потом вдруг заорал, широко открыв рот, и Евлентьев  направил
струю прямо в этот рот и нажимал, нажимал  кнопку  баллончика  в  нескольких
сантиметрах от истошно орущего рта. К ним  на  площадку  сбежали  оставшиеся
трое, и Евлентьев, оставив длинного, успел все-таки брызнуть  в  направлении
каждого из них. Парни отшатнулись, прижали руки к глазам, и тогда Евлентьев,
не теряя ни секунды, бросился вниз, в дверь, на улицу.
   Оглянувшись через некоторое время, он  убедился,  что  за  ним  никто  не
гонится, и перешел на шаг. Пересек один двор, углубился во второй, в третий.
Уже стемнело, и найти его после всех метаний уже вряд ли было возможно.
   Идти на станцию побоялся -  его  могли  ждать  на  платформе.  Во  всяком
случае, если парни бросились преследовать его, то прежде всего они  подумали
бы  о  станции.  И  Евлентьев,  выскочив  на   Можайское   шоссе,   принялся
останавливать машины, идущие в сторону Москвы-. Но все проносились мимо, те,
кто промышлял извозом, уже разъехались.
   Наконец остановился потрепанный "жигуленок".
   - В Москву поедем? - спросил Евлентьев, распахивая переднюю дверцу.
   Водитель оказался пожилым, распаренным от жары толстяком.
   - Платить будешь - поедем...
   Не уточняя, сколько надо платить, куда ехать, Евлентьев упал  на  сиденье
рядом с водителем и захлопнул дверцу.
   - Не догнали? - спросил толстяк, трогая машину.
   - С чего это ты взял?! - отшатнулся Евлентьев.
   - Какой-то ты  запыханный,  какой-то  ты...  Чуток  перепуганный.  Или  я
ошибся?
   - Ошибся, батя, крупно ошибся.
   - Виноват, - благодушно согласился водитель; - Куда едем?
   - К Белорусскому вокзалу, - брякнул Евлентьев и тут же  пожалел.  -  Хотя
нет, к Киевскому... Чего это я... Конечно, к Киевскому.
   - За полсотни довезу. Пойдет?
   - Куда деваться...
   - А к Белорусскому доберешься на метро.
   - Да не надо мне к Белорусскому! С чего ты взял?! Не надо так не надо,  -
пожал полными плечами водитель. - Мое дело баранку крутить.
   - Вот и крути!
   - Слушаюсь,  начальник!  -  весело  сказал  водитель.  -  А  за  грубость
десяточку накинешь... Лады?
   - Не обижайся, батя, - Евлентьев похлопал толстяка по массивной коленке.
   К Белорусскому вокзалу Евлентьев добрался,  как  советовал  водитель,  на
метро. Получилось даже быстрее. К тому же  его  охватило  какое-то  странное
чувство - хотелось все время путать следы, сбивать с толку  преследователей,
которые, возможно, все еще идут за  ним,  чтобы  узнать,  где  он  живет,  и
расправиться при удобном  случае.  Поэтому  Евлентьев  даже  проскочил  одну
остановку, вышел на "Новослободской" и тут же, перебежав на  другую  сторону
платформы,  успел  впрыгнуть  в  двери  поезда,  идущего  в  противоположном
направлении. И только после этого вышел на "Белорусской".
   Киоски еще работали, и Евлентьев, не  скупясь,  купил  за  тридцать  пять
тысяч рублей бутылку "Смирновской", настоящей, российской  "Смирновской",  а
не какой-то заокеанской подделки. Слишком много на него  сегодня  навалилось
событий,  чтобы  вот  так  просто  спустить  их,  не  осмыслив,  не  освятив
стопкой-второй.
   Когда он вошел в дверь рядом с булочной, Варламов, едва увидев  его,  тут
же заорал радостно, бросился  ставить  чайник,  смахивать  со  стола  кисти,
краски, крошки. Видимо,  тяжело  давалась  ему  рабочая  усидчивость,  и  он
искренне радовался каждому поводу отложить кисти, перевести дух.
   А Евлентьев молча поставил бутылку на стол, молча разделся, бросив куртку
на ворох бумажных рулонов, подшивок довоенных журналов,  на  обломки  старых
роялей, буфетов, кушеток, ко