торые Варламов подбирал, обходя время от времени
ближайшие свалки.
   - Ты как? - спросил Варламов, пылая щечками.  -  Чайку  маханешь?  Махани
чайку-то, махани!
   - Да махану,  -  Евлентьев  тяжело  опустился  на  диван,  тоже  когда-то
подобранный во дворе этого громадного дома. - И не только чайку.
   - А, понял... Перебиты, поломаны крылья, нет  в  моторах  былого  огня...
Так?
   - Примерно, - вяло улыбнулся Евлентьев. - Что Зоя?
   - О! - вскричал Варламов. - Ты не представляешь!  Оказывается,  у  нее  и
раньше были контакты с инопланетянами! Более  того,  они  у  нее  постоянны!
Чем-то она приглянулась высшему разуму!
   - Не может быть! - вымученно удивился Евлентьев.
   -  Точно!   Обещала   даже   познакомить   с   одним,   очень   приличным
инопланетянином.
   - За чем же дело стало?
   - Мы сказали, чтобы этот ее инопланетянин без бутылки не приходил.
   - А он надеялся на это?
   - Именно! - гневно закричал Варламов и тут же благоговейно смолк, увидев,
что Евлентьев уже с хрустом свинчивает крышку и разливает водку в  те  самые
стаканы, из которых он собирался пить чай.
   - Будем живы, Юра, - устало проговорил Евлентьев.
   Полстакана водки он выпил залпом, даже больше,  чем  полстакана,  гораздо
больше. Занюхал корочкой  черного  хлеба,  посидел  нахохлившись  и  наконец
распрямился, улыбнулся.
   - Кажется, выжил, - произнес неуверенно.
   - А мог и не выжить?
   Запросто мог, - бросив взгляд на бутылку, Евлентьев убедился, что  в  ней
еще больше половины, и на душе у него совсем потеплело.
   За окнами полыхали ночными фарами банковские броневики, расхаживали  люди
с короткими автоматами пугливо пробегали прохожие, кралась  неслышной  тенью
вдоль заборов Зоя, ощутив вдруг непреодолимый  мистический  зов,  неожиданно
осознав, что ей срочно надо мчаться в мастерскую Варламова, иначе она  может
опоздать... Шла обычная жизнь на улице Правды.
   Когда Евлентьев  вернулся  домой,  Анастасия  сидела  перед  телевизором,
забравшись в кресло с ногами. Свет в комнате  был  погашен,  и  по  лицу  ее
проносились разноцветные сполохи ночной передачи. Настырные голоса  убеждали
что-то есть, что-то пить, беспрестанно что-то такое  необходимое  для  жизни
жевать. Какие-то ублюдочно-сытые мужики с заморской внешностью действительно
что-то жевали, жевали, жевали, показывая, как они  счастливы  в  этом  своем
бесконечном жевании. Наступили новые времена, Запад щедро делился с  Россией
своими открытиями и достижениями.
   В сумеречном полумраке Евлентьев увидел накрытый стол. Возле тарелок были
разложены вилки, ножи, в центре стола мерцала бутылка, посверкивали  гранями
хрустальные стаканы. Евлентьев включил свет и увидел, что стол к тому же еще
и накрыт льняной скатертью.
   - Каково? - с улыбкой обернулась к нему Анастасия.
   - Ни фига себе! - невольно воскликнул Евлентьев. - По какому поводу?
   - Мужик  вернулся  с  ночных  похождений,  разве  этого  недостаточно?  -
Анастасия внимательно присмотрелась к Евлентьеву.
   - Да, да, да! - произнес он. - Набили морду. Что и требовалось доказать.
   - Совершенно случайно, по-дурацки, но  тем  не  менее...  -  Он  горестно
развел руки в стороны.
   - Оказывается, небезопасную работу предложил тебе приятель?
   - Работа не имеет  никакого  отношения  к  моей  побитой  морде.  Обычное
хулиганье на лестничной площадке.
   - Ты сказал им что-то обидное?
   - Закурить не дал.
   - Тогда они правильно поступили.
   - Я тоже так думаю, - кивнул Евлентьев. - А как  все-таки  понимать  этот
стол?
   - Гонорар обмываем, Виталик, - улыбнулась Анастасия и спрыгнула с кресла.
- Ты получил деньги за работу опасную  и  рисковую,  цел  и  почти  невредим
вернулся с задания, я встречаю тебя, полная  любви  и  ласки...  Тебе  всего
этого мало? Это все - не повод?
   Прекрасно, прекрасно понимал Евлентьев издевку  в  словах  Анастасии,  но
была в них и искренность. Она предлагала ему выбрать любой из этих смыслов -
можешь обидеться и наорать, а можешь  подойти  ко  мне,  обнять,  поцеловать
куда-нибудь...
   Евлентьев раздумчиво покачал головой из стороны в сторону, склоняя ее  то
к одному плечу, то к другому, подошел и  обнял  Анастасию,  прижал  к  себе,
остро, как никогда, ощутив щуплые плечи, скрытые толстым мохнатым  свитером.
Нет, не ее хотел  он  утешить,  он  сам  нуждался  в  утешении,  потому  что
небольшое происшествие в Одинцове выбило его  из  колеи.  Нечасто  ему  били
морду, он даже не помнил, было ли вообще когда-нибудь подобное в прошлом,  а
что касается газового баллончика, то он воспользовался им впервые в жизни.
   - Да! - воскликнула Анастасия, словно прочитав  его  мысли.  Она  подняла
голову, и Евлентьев содрогнулся внутренне - слишком уж невеселые глаза  были
у Анастасии, где-то на самом дне  в  них  таилась  боль,  может  быть,  даже
обреченность. - Баллончик пригодился?
   - Он спас мне жизнь.
   - Точно?
   - Есть вещи, которыми не шутят, - нарочито сурово  произнес  Евлентьев  и
расхохотался. - Ты бы видела  их  рожи,  ты  бы  видела,  как  их  скрючило,
скукуежило и размазало по стенам! Один вообще, по-моему, не  разогнулся.  Он
орал так, что эхо до сих пор гуляет по этажам.
   - Ну что ж,  -  рассудительно  заметила  Анастасия,  -  Минздрав  не  зря
предупреждает - курение до добра не доводит.
   - А при чем здесь курение?
   - Если бы они не курили, то не попросили бы у тебя сигарет, не  ввязались
бы в  драку,  не  получили  бы  порцию  газа  в  морду.  И  ты  выглядел  бы
симпатичнее. Они знали, что ты пришел туда по заданию? - спросила  Анастасия
нарочито небрежно, и Евлентьев понял, что вопрос  этот  не  так  прост,  как
может показаться.
   - Вряд ли... Просто я был чужаком в этом подъезде.
   - Не думаю, - Анастасия осторожно провела прохладной ладонью по  вспухшей
щеке Евлентьева. - Не думаю, - повторила она и  отошла  к  столу.  -  Видишь
ли...
   Они не были чужими в этом подъезде. Если собирались  там,  значит,  могут
жить в одной из квартир,  или  пришли  к  кому-то  в  гости,  или  частенько
собираются на тех ступеньках... В любом случае их там  знают.  Если  их  там
знают, значит, они не могут вести себя как в глухой подворотне. Согласен?
   - Может быть, ты и права...
   - И ты не мог там быть чужим, Виталик... Ты пришел к кому-то, или  живешь
в этом подъезде, или бываешь по каким-то делам. В подъездах не нападают  вот
так глупо и злобно... Мне так кажется, - добавила  Анастасия,  смягчая  свои
слова.
   -  Хочешь  сказать,  что  меня  там  поджидали?  -  медленно   проговорил
Евлентьев.
   - Как знать, как знать, - пропела Анастасия. Теперь, когда она  высказала
все, что хотела, ей стало легче, она, похоже,  опасалась  гневного  выплеска
Евлентьева.
   - Но о том, что я буду  в  этом  доме,  в  этом  подъезде,  -  проговорил
Евлентьев, опускаясь на стул, - знал только один человек... Самохин. И он же
меня туда послал... Как это понимать?
   - Виталик, я глупая баба... Мне подумалось, я и ляпнула... Обычно в жилых
домах не нападают... Разве что насильники в лифтах... А чтобы  открыто,  без
всякой причины, на мужика, который не угостил сигаретой... Не думаю, что это
Самохин затеял, ему это не нужно... И потом, если он тебе платит,  то  зачем
тебя же и наказывать? Ты  ведь  еще  не  успел  перед  ним  провиниться,  а,
Виталик?
   - Это первое его поручение... И я его выполнил.
   - Ладно, будем считать это недоразумением. Чтобы не  мерзнуть  на  ветру,
какие-то идиоты забрались в  подъезд  и  дожидались  еще  одного  идиота.  И
дождались.
   Вот и все. Хочешь выпить?
   - Да я уже у Варламова побывал...
   - Да? - удивилась Анастасия.
   - Раны зализывал.
   - Или они тебе зализывали? Может, у Зои язычок целебный?
   - Ее не было... Она позже пришла, мы с ней уже в дверях столкнулись.
   - Ну, нюх у бабы! - восторженно воскликнула Анастасия.
   - По нюху она далеко не на  первом  месте,  по  нюху  у  них  там  другая
рекордистка.
   Разговор пошел легкий, необязательный, и постепенно отдалялось,  тускнело
одинцовские  происшествие.  Утихала  боль  в  скуле,  а  после  двух  стопок
Евлентьев  вообще  о  ней  забыл.  Глядя  в  повеселевшие,  хмельные   глаза
Анастасии, он вдруг твердо и ясно понял, что у них  сегодня  будет  хорошая,
долгая ночь и никто им не помешает, никто не ворвется  и  не  испоганит  эту
ночь ни грубым словом, ни  дурацкими  увеселениями  или  неукротимой  жаждой
пьяного общения.
   И в этот момент раздался телефонный звонок.
   Аппарат стоял рядом с Евлентьевым, на расстоянии вытянутой руки, но он не
торопился брать трубку.
   Что-то его останавливало, да и настроение было такое, что  каждая  помеха
казалась излишней, каждый звонок или стук в дверь нес в себе угрозу.
   - Брать? - положив руку на трубку, Евлентьев вопросительно  посмотрел  на
Анастасию.
   - Придется, - она передернула плечами. - Он же  не  остановится  на  этом
звонке... Через несколько минут опять будет ломиться.
   - Кто он?
   - Самохин, - улыбнулась Анастасия. - Ты же ведь знаешь,  что  нам  в  это
время никто не звонит.
   Да, это был Самохин. Голос его  казался  глухим,  но  не  равнодушным,  в
словах приятеля звучала неподдельная тревога.
   - У тебя все в порядке? - спросил он.
   - Вроде, - беззаботно ответил Евлентьев. - Дело сделано.
   - Без накладок?
   - Смотря что иметь в виду...
   - С тобой ничего не случилось? Тебя никто  не  обидел,  не  оскорбил,  не
пытался что-то с тобой сделать?
   - Так... - Евлентьев помялся, помолчал. - Легкая потасовка в  подъезде  и
ничего более.
   - Значит, это был ты, - проговорил Самохин,  и  голос  его  на  этот  раз
показался Евлентьеву каким-то мертвым, не было в нем никакого выражения.
   - Какие-нибудь неприятности? - спросил Евлентьев.
   - Можно и так сказать.
   - А как можно еще сказать?
   - Круче, Виталик, можно выразиться гораздо круче.
   - Неужто смертоубийство? - усмехнулся Евлентьев, он, кажется, нарочно  не
хотел проникаться серьезностью разговора.
   - Вот тут ты попал в самую точку, - проговорил Самохин. - Ладно, не  буду
портить настроение на ночь... Встретимся утром. В десять  утра,  на  том  же
месте.
   Годится?
   - Вполне.
   - Не опаздывай, - и не добавив больше ни слова, Самохин положил трубку.
   Евлентьев некоторое время  сидел  молча  с  недоуменной  гримасой,  потом
вопросительно посмотрел на Анастасию, словно она могла что-то пояснить.
   - Что-то случилось?
   - Темнит... Вроде неприятности какие-то...  Похоже,  он  знает,  что  мне
слегка по морде съездили.
   - Что и требовалось доказать, - улыбнулась Анастасия.
   - Знаешь, я начинаю бояться твоих предостережений. И тебя  тоже.  Слишком
большой процент попаданий.
   - Не надо их бояться, и меня бояться не надо... Я же на твоей стороне.  А
вот помнить мои слова... Не помешает. И меня тоже не забывай.
   Анастасия принялась убирать посуду со стола, сваливать ее в мойку,  потом
затеяла эту посуду мыть. Евлентьев тем временем воевал с диваном - это  была
его ежевечерняя работа. То ли конструкция оказалась  паршивой,  то  ли  годы
отразились на характере этого продавленного дивана, но только он ни  за  что
не  хотел  раскладываться  в  тот  самый  момент,  когда  в  нем   возникала
необходимость,  и  его  приходилось  встряхивать,  пинать  ногами,  бить  по
рычагам, пружинам чугунными гантелями. Дело доходило до того, что Евлентьев,
впав в бешенство, попросту приподнимал и снова бросал его на  пол,  а  диван
неизменно оставался изогнутым, как человек,  которого  в  самый  неожиданный
момент настиг радикулит. И когда силы Евдентьева заканчивались  и  он  готов
был улечься на полу, что-то внутри дивана щелкало, он распрямлялся,  делаясь
ровным, гладким и вроде бы даже гостеприимным.
   Утром все происходило в обратном порядке - диван не желал складываться  и
оставался ровным, несмотря на совместные усилия Евлентьева и  Анастасии.  Он
напоминал человека, которого гипнотизер положил на две  спинки  стула  -  на
одну спинку затылком, на вторую лодыжками. И вот он лежит  на  потеху  всему
зрительному залу, неестественно и жутковато...
   Справился Евлентьев с диваном, все-таки победил, преодолел  склочный  его
характер и, переведя дух, отправился в ванную.  А  когда  вернулся,  свет  в
комнате был погашен и только ночник у изголовья тускло светился  в  темноте.
Диван был застелен,  подушки  взбиты  и  уложены,  а  Анастасия  лежала  под
одеялом,    и    ее    лицо    освещенное    ночником,     было     каким-то
встревоженно-значительным - ей  с  Евлентьевым  предстояло  совершить  нечто
важное, необходимое, к чему оба они стремились, но не всегда, не  всегда  их
желания совпадали.
   Сегодня совпали, это они почувствовали оба.
   - Ну, наконец-то, - прошептала Анастасия и приникла к  прохладному  после
душа Евлентьеву. - Я думала, что ты уже никогда не придешь.
   - Пришел и буду приходить впредь.
   - Хорошо бы, - проговорила Анастасия чуть слышно.
   - Ты сомневаешься?
   -  В  тебе,  Виталик,  нет...  Не  сомневаюсь.  Но  я  не  уверена,   что
обстоятельства хорошо к нам относятся.
   - Думаешь, они в нас сомневаются? - Евлентьев нашел в  темноте  небольшую
грудь Анастасии, накрыл ладонью твердый сосок.
   - Проверяют, - прошептала Анастасия.  -  Испытывают.  -  Заведя  руку  за
голову, она выключила ночник. - Лучшая музыка - это тишина... Лучший свет  -
темнота...
   Да?
   - Боже, как ты  права...  -  Евлентьев  нащупал  губами  прохладные  губы
Анастасии.
   Едва Евлентьев вышел к назначенному месту  у  Белорусского  вокзала,  его
окликнул Самохин - он сидел в "жигуленке" как раз напротив табло пригородных
поездов.
   - Старик! - крикнул кто-то за спиной, и Евлентьев почему-то сразу  понял,
что обращаются к нему. -  Давай  сюда,  -  Самохин  распахнул  дверцу.  Едва
Евлентьев сел рядом, машина тут  же  рванулась  с  места,  сделала  круг  по
привокзальной  площади  и  устремилась  мимо  цветочного  базара  в  сторону
Тишинских переулков.
   Попетляв по дворам,  Самохин  наконец  пристроился  у  ржавых  гаражей  и
остановился.
   Заглушив мотор, он некоторое время  сидел  молча,  наблюдая,  как  жильцы
убирают мусор, оставшийся после зимы.  Старушки  скребли  не  просохшую  еще
землю,  стараясь  собрать  в  кучу  перемерзшие  листья,  консервные  банки,
пластмассовые бутылки. Одна из старушек пыталась поджечь эту кучу,  подсунув
под них сырую газету, но  мусор  не  загорался,  и  только  жиденький  дымок
поднимался к голым еще деревьям.
   Евлентьев молчал, не  чувствуя  себя  вправе  заговорить  первым,  искоса
поглядывал  на  Самохина.  Наконец  тот  повернулся  к  нему,  коснулся  его
подбородка.
   - Ну-ка, покажи, как тебя отделали... Ничего, узнать можно.
   - Вчера вечером ты узнал бы меня с трудом.
   - Человек, которому ты доставил пакет, позвонил мне  и  сказал...  Все  в
порядке, дело сделано. Правда, в подъезде произошла стычка, остался труп. Он
спросил у меня - не мой ли человек этот труп оставил?
   - Не понял? - отшатнулся Евлентьев. - Какой труп? Чей труп?
   - У тебя есть газовый баллончик? - спросил Самохин,  продолжая  наблюдать
за старушками, безуспешно пытающимися навести порядок во дворе.
   - Есть.
   - Вчера он был с тобой? -Да.
   - А ну-ка покажи!
   Самохин задавал вопросы так быстро, что Евлентьев едва успевал отвечать.
   Невольно включившись в этот быстрый разговор,  он  механически  вынул  из
кармана баллончик. Самохин бегло осмотрел его и вернул Евлентьеву.
   - Все ясно... Нервно-паралитический. Такие баллончики запрещено не только
носить при себе, но  даже  иметь  дома  под  подушкой.  Мужик,  которого  ты
опрыскал, умер там же, на  ступеньках  в  гидъезде.  Ты  еще  не  выехал  из
Одинцова, а он уже был мертв.
   - Так - протянул Евлентьев. - Это что же получается, что ты убийца,  тебя
ищет милиция, ищут дружки этого покойника. Получается, что  появляться  тебе
нельзя не только в самом Одинцове,  но  и  в  районе  Белорусского  вокзала,
потому что там  всегда  полно  жителей  из  этого  городка.  Составлен  твой
словесный портрет... Рост, внешность, возраст...
   - Получается, - продолжал тянуть Евлентьев,  пытаясь  осознать  все,  что
сказал ему Самохин. - Получается, что...
   - Тебе нельзя больше ходить в этой куртке, в этой  шапочке...  Тебе  надо
купить темные очки и сходить в парикмахерскую. Иначе дружки этого  покойника
опознают тебя мгновенно.  Дадут  показания.  И  все  их  слова  будут  иметь
юридическую силу. Ты когда-нибудь привлекался к уголовной ответственности?
   - Что?
   - Тебя судили? Ты сидел?
   - Ты что?!
   - Виталик, давай договоримся... Я  задаю  вопросы,  а  ты  отвечаешь.  Ты
задаешь - я отвечаю. А лишних слов мы с тобой произносить не будем. Не будем
материться,   вскрикивать,    постанывать,    попукивать...    Договорились?
Единственно, на что хватило Евлентьева, так это на слабый кивок.
   - Отлично. Повторяю - ты сидел?
   - Нет.
   - И не привлекался?
   - Нет. А почему обо всем этом ты спрашиваешь?
   - В этом подъезде на перилах остались отпечатки твоих  пальцев.  Помнишь,
какие там перила? Железные уголки, покрытые  пластмассовой  лентой.  Вот  на
этой ленте все и отпечаталось. Хмыри, которые пристали к тебе, оказались  не
такими уж и дураками - они тут же блокировали  лестничный  пролет,  а  когда
подъехала милиция, снять отпечатки  с  этих  перил  не  составляло  никакого
труда. Теперь тебе нельзя  вести  себя  плохо...  Даже  если  попадешься  на
карманной  краже,  даже  если  украдешь  бутылку  водки  из  киоска  и  тебя
задержат... Твои пальчики тут же скажут следователю, кто ты  есть  на  самом
деле.
   - А кто я есть на самом  деле?  -  спросил  Евлентьев,  даже  не  понимая
собственного вопроса.
   - Убийца, - негромко, без выражения произнес Самохин.
   Евлентьев повернулся к нему и только сейчас заметил, что тот вряд ли спал
в эту ночь. Щетина на подбородке, мешки под глазами,  даже  сама  кожа  лица
выглядела усталой. Руки Самохина тяжело лежали на  руле,  на  Евлентьева  он
почти не смотрел, и казалось, его  больше  интересовал  костер  у  старушек,
который наконец разгорелся, и слабое пламя  принялось  лизать  пластмассовые
бутылки из-под воды, из-под водки, из-под каких-то масел.
   -  А  ну-ка  дай  сюда  свое  оружие!  -  сказал  Самохин.  И,   взяв   у
недоумевающего Евлентьева черный  цилиндрик,  вышел  из  машины.  Подойдя  к
костру, он бросил туда баллончик. Взрыв раздался, когда Самохин уже сидел  в
машине. Старушки вздрогнули, залопотали что-то по-своему, опасливо глядя  на
разбросанный костерок.
   - Зачем? - спросил Евлентьев.
   - Улика... Теперь, старик, тебе  всю  жизнь  придется  заниматься  только
одним - уничтожением улик. Ты будешь всю жизнь уничтожать их дома, на улице,
в магазинах, постоянно и неустанно, постоянно и неустанно.
   - Понял, - кивнул Евлентьев. У него было такое ощущение,  будто  прямо  у
ног вдруг неожиданно разверзлась темная пропасть,  и  он  не  может  сделать
назад даже шага, под ним осыпается земля, летят вниз мелкие камешки,  а  его
ботинки уже скользят, скользят вниз.
   - Не все ты понял, старик, не все... Я ведь тоже подзалетел.
   - А ты почему?
   - Я послал человека, а мой человек совершил убийство. Не за тем ли я  его
и посылал? Что мне отвечать господину, который живет в этом доме?  Не  думай
не отвечай... Эти ребята берут меня за яйца, подвешивают к суку и спрашивают
- кто убил? И  уточняют,  что  висеть  я  буду  долго-долго...  Что  мне  им
ответить, старик?
   - Скажи, что твой человек здесь ни при чем.
   - Правильно. Молодец. Мыслишь здраво. Я так и сказал.
   - А они?
   - Проверим, говорят.
   - Что же делать?
   - Ты помнишь, что мы  отвечали  на  этот  вопрос,  когда  пацанами  были?
Помнишь?
   - Что-то не очень...
   - Когда кто-то спрашивал, что делать, мы отвечали  -  пердеть  и  бегать.
Очень точный ответ. Нам с тобой  в  ближайшее  время  и  предстоит  з