Евлентьев.
   - Это хорошо, это прекрасно, это замечательно, - зачастил Самохин,  думая
о чем-то своем. С ним это бывало - когда он слишком уж отвлекался  мысленно,
то, чтобы не терять нить разговора, несколько раз  повторял  одни  и  те  же
слова. - Я рад, что увидел тебя, что ты смог  наконец  уделить  мне  немного
внимания.
   - Ты сам запретил мне возникать.
   - Пора тебе, старик, возникнуть, пора. Час пробил.
   - Что-нибудь случилось? - спросил Евлентьев без интереса. Спросил  только
для  того,  чтобы  заполнить  паузу.  Он  уже  знал,  что  наверняка  что-то
произошло, если уж Самохин появился, просто так он не появлялся.
   - Как всегда, старик, как всегда... Жизнь  течет,  но  ничего  в  ней  не
меняется. Вертимся, суетимся, дергаемся. И возникает единственное желание  -
чтобы побыстрее все это закончилось.
   - Где загорал? - спросил Евлентьев и  невольно,  без  умысла  дал  понять
Самохину, что стенания его и жалобы нисколько его не трогают, более того, он
их даже не слышит.
   - В теплых местах, в жарких странах...
   - Коммерческая тайна?
   - Да какая тайна, Господи!
   - Но об этом лучше не говорить?
   - Испания, старик, южная Испания, - несмотря  на  некоторую  нервность  в
поведении,  Самохин  действительно  выглядел  отдохнувшим,  загар  его   был
посвежее, потемнее, чем у Евлентьева, еще с бронзовым отливом, из чего можно
было заключить,  что  вернулся  он  из  Испании  совсем  недавно.  -  Я  вот
подумал... Плохо я живу... Очень плохо.
   - Денег не хватает?
   - Денег, старик, у меня пока  хватает,  -  холодно  произнес  Самохин.  -
Иногда даже  с  ближними  делюсь.  Но  наступает  момент,  когда  деньги  не
открывают новые возможности, а закрывают их. Я уже  не  могу  кое-чего  себе
позволить, не могу  кое-где  появиться,  не  могу  тому,  другому,  третьему
позвонить... На каком-то  этапе,  старик,  деньги  превращаются  в  частокол
который держит тебя внутри, и ты уже не смеешь высунуть нос наружу.
   - Похоже, мне здорово повезло, что я не имею столько денег, -  усмехнулся
Евлентьев.
   - Может быть, старик, может быть...  Не  смейся.  Кто  смеется,  тому  не
минется, есть такие мудрые слова.  Кстати,  а  деньги  у  тебя  вообще  есть
какие-нибудь? На жизнь?
   - Трудный вопрос, - опять усмехнулся Евлентьев. - Не  знаю  даже,  что  и
сказать...
   - Скажи - да. Или скажи - нет. Мы с тобой  достаточно  давно,  достаточно
хорошо знаем друг друга, прошли через кое-какие испытания,  выдержали  их...
Мы уже имеем право употреблять эти слова - да и нет. Не все  могут  решиться
на это, не у всех кишка достаточно прочна. Есть у тебя деньги или нет,  меня
это не должно касаться. Я взялся платить тебе миллион в месяц и  обязан  это
делать.
   Прошло три месяца с нашей последней встречи? Вот  тебе  три  миллиона,  -
Самохин вытащил пачку стотысячных купюр, не на колено  положил,  как  обычно
это делал, а протянул Евлентьеву. И тот вынужден был деньги взять. Из рук  в
руки. И почувствовал,  остро  почувствовал,  что  такая  выдача  больше  его
связывает, к большему обязывает не  с  собственной  коленки  подобрал,  взял
деньги, протянутые Самохиным. Поколебавшись, Евлентьев сложил пачку  пополам
и сунул в карман куртки.
   - Где загорал? - спросил Самохин, подводя черту под прежним разговором.
   - Коктебель.
   - Тоже Испания?
   - Крым. Россия.
   - Но Крым - это Украина? - удивился Самохин.
   - Нет, Крым - это Россия.
   - Ну ладно... Не будем вникать в дела, в которых  мы  с  тобой  не  можем
ничего изменить. Вникнем лучше в те дела, где мы можем кое-что  исправить  и
улучшить.
   -  Что-то  намечается?  -  прямо  спросил  Евлентьев,   чтобы   сократить
затянувшуюся вступительную часть разговора.
   - Скорее что-то заканчивается. Начало было давно, радужное многообещающее
начало. Теперь дело идет к концу.
   - Опять будем палить по окнам?
   - С этим покончено. Я  уже  говорил,  чтодальба  по  окнам  стоит  тысячу
долларов...
   - Но ты дал полторы.
   - Впереди было лето, твоя красавица мечтала о море...
   - Она не мечтала о море, - поправил Евлентьев, почувствовав, что  Самохин
начинает напирать, давить и злиться. Он всегда злился, когда его  охватывала
беспомощность.
   - Но оно ей не помешало, -  жестко  сказал  Самохин.  -  Оно  и  тебе  не
помешало.
   Кроме того, как я сказал  еще  весной,  новичков  надо  заинтересовывать,
соблазнять и ублажать. Ты не возражал. И деньги взял. Согласись, в  каком-то
смысле это был аванс.
   - Я прекрасно все понял. Гена. Говори, не тяни кота за хвост... Что там у
тебя приготовлено на сегодня?
   - Хорошо, ты облегчаешь мою задачу...
   - И  делаю  это  сознательно,  -  спокойно,  негромко  сказал  Евлентьев,
неотрывно глядя на астры, стоящие в цинковых ведрах. Чтобы цветы не высыхали
на солнце, торговки кое-где накрывали их влажной марлей. Но и  сквозь  марлю
пробивалось фиолетовое свечение, оно было видно  даже  на  расстоянии,  даже
сквозь запыленное стекло машины.
   -  Значит,  так,  старик...  Не  буду   темнить,   -   произнес   Самохин
необязательные слова, но, похоже, не мог он вот так сразу выложить главное.
   Евлентьев молчал, полагая, что все вступительное произнесено и теперь ему
остается только ждать, когда же наконец Самохин решится.
   - Говори, я слушаю, - обронил он.
   - Надо,  старик,  хлопнуть  одну  сволочь,  -  сказал  Самохин,  опасливо
покосившись на Евлентьева.
   - Хлопнуть - это как?
   - Замочить.
   - То есть убить?
   - Да, старик, да. Убить.
   - Это тот же самый, которому я по окнам палил?
   - Другой.
   - И много их у тебя?
   - Кого много? - не понял Самохин.
   - Много ли у тебя приятелей, которых надо хлопнуть?
   - Мне он не приятель.
   - Враг?
   - Да, можно и так сказать.
   - Отъявленный и давний? - спросил Евлентьев.
   - Это такое дерьмо, такое дерьмо... Свет не видел хуже.
   - Обижает тебя?
   - Он всех обижает! И тебя тоже, кстати!
   - А почему кстати?
   - Ты хочешь знать о нем всю подноготную?
   - Не хочу, Гена, послушай... О  таких  вещах  мы  не  договаривались.  Я,
конечно, понимал,  что  рано  или  поздно  мы  с  тобой  упремся  во  что-то
похожее... Но  так  круто...  Ты  меня  переоцениваешь,  Гена,  -  Евлентьев
повернулся и в упор посмотрел на Самохина. - Я тебя подведу.
   - Его надо хлопнуть, другого выхода просто нет, -  повторил  Самохин  без
выражения, повторил, глядя в пространство, похоже, просто  заполненное  этим
отвратительным типом, которого  он  собирался  убрать,  чтобы  снова  видеть
просторное небо, синеву поднебесья, белизну облаков. - Его надо замочить.  И
я готов тебе сразу отвалить десять тысяч долларов.
   Услышав предложение  Самохина,  Евлентьев  встревожился.  Да,  он  ожидал
чего-то похожего, но такое... До этого он в своих предположениях не доходил.
Он понимал, что отказать Самохину будет тяжело, тот всегда может напомнить о
деньгах. Но, с другой стороны, он сделал все, о чем Самохин его  просил,  он
перед ним чист. А если уж  станет  совсем  невмоготу,  можно  поторговаться,
кое-что вернуть, а можно и просто послать своего старого друга подальше.
   Однако после того, как Самохин назвал цену, Евлентьев немного успокоился,
он даже почувствовал некоторое превосходство. И было еще одно, еле  уловимое
чувство, где-то в  самых  затаенных  уголках  евлентьевской  души  забрезжил
просвет.
   Евлентьев и сам не смог объяснить, что именно в нем возникло, но, не зная
еще сути зарождающегося решения, он понял, что не отвергнет предложения.
   Слова, которые он произнес, были неожиданными и для него самого.
   - Гена. Во-первых, десять тысяч - это  несерьезно.  Я  немного  знаком  с
расценками. В доме отдыха, куда ты  запихнул  меня  однажды,  нам  о  многом
говорили...
   - Сколько ты хочешь?
   - Я о другом... Это известный человек?
   - Он широко известен в узких кругах. Ты никогда о  нем  не  слышал.  Могу
назвать... Назвать?
   - Не надо.
   - Могу дать аванс.
   - Не надо.
   - Если хочешь, вообще расплачусь вперед!
   - Нет, Гена, нет. Скажи... Все это дело затеял ты один?
   Самохин промолчал.
   - Сколько вас? - спросил Евлентьев.
   - Несколько.
   - И все обо мне знают?
   -  О  тебе  не  знает  никто.  Потому  что  я  прекрасно  понимаю  -  это
единственный шанс уцелеть мне самому.
   - А у меня такой шанс есть? - спросил Евлентьев, глядя на астры у входа в
метро.
   - Да.
   - Не понял? - Евлентьев повернулся к Самохину-В каком смысле да?  Если  я
убегу от органов, то я не убегу от тебя, от  твоих  приятелей,  которые  так
обиделись на несчастного... Как там его?
   Самохин долго молчал,  барабанил  пальцами  по  приборной  доске,  сопел,
показывая, как он обижен оскорбительным предположением Евлентьева.
   - Значит, так, старик, - наконец произнес он. - Может быть, это покажется
тебе слишком уж зловещим, но дело в том... Дело в том, что если все кончится
хорошо... Если все кончится хорошо...
   - То ты подберешь мне еще одну сволочь?
   -  Можно  и  так  сказать.  Поэтому  и  я,  и  остальные   ребята   очень
заинтересованы в том, чтобы у тебя все получилось чисто и гладко.  Не  надо,
старик, меня подозревать...  Мы  с  тобой  крепко  завязаны.  Если  начнется
следствие, они в первый же день установят  наше  с  тобой  общее  прошлое...
Соседство, учеба, девочки...
   Даже если они ничего не докажут, я буду замаран и навсегда  вычеркнут  из
нашего списка.
   - Из какого такого списка? -  настороженно  спросил  Евлентьев,  опасливо
покосившись на Самохина.
   - Ну, скажем... Из  списка  банкиров.  Из  списка  людей,  которым  можно
доверять, на которых можно положиться, с кем можно иметь дело. И так  далее.
А эта гнида, это дерьмо собачье... Тебе все грехи  простятся,  если  уберешь
его с лица земли! Видел демонстрации старух, которых ограбили,  лишили  всех
сбережений, послали подальше? Видел? Это он.  Видел  взорванную  машину,  из
которой  людей  по  кускам  вынимали?  Две  недели  назад   по   телевидению
показывали, видел? Это он. А про отравленного в собственном кабинете банкира
читал? Там вместе с ним загнулось еще несколько человек... Это тоже он.
   Евлентьев молча наблюдал жизнь Савеловского вокзала. Подходили и отходили
автобусы, где-то справа, еле видимые в просвете между киосками,  проносились
поезда, бежали люди с сумками то к автобусам,  то  к  электричкам.  У  бабок
покупали астры, понемногу покупали, по несколько штук, и странно, именно эти
скромные покупки почему-то задевали  Евлентьева,  ему  казалось,  что  астры
можно покупать только ведрами, только охапками. Хоть бы один  купил  большой
букет, хоть бы один - для Евлентьева это стало  почему-то  важным,  он  ждал
такого покупателя, как хорошую, счастливую примету. Но его все  не  было,  а
покупки мелкие по три, пять цветков казались ему приметой дурной.
   - А почему бы вам не обратиться к профессиональным ребятам? - спросил  он
у Самохина.
   - Хочу дать тебе хорошо заработать, - усмехнулся Самохин.
   - Нет, Гена... Не надо мне таких заработков... Я серьезно спрашиваю.
   - Хорошо... Видишь ли, Виталик, связываться с профессиональными ребятами,
как  ты  их  назвал...  Опасно.  Это  обоюдоострое  оружие.  Беспредел.  Кто
поручится, что они не пойдут к  этой  сволочи  и  эта  сволочь  попросту  их
перекупит, заплатит вдвое, втрое больше и они хлопнут меня? Ты поручишься?
   - И так, значит, бывает, - обронил Евлентьев озадаченно.
   - Только так и бывает. А если иначе, то только так, как у нас с тобой.
   - А как у нас с тобой?
   - Давняя дружба, назовем это дружбой, если ты не возражаешь...
   - Не возражаю.
   - Давнее знакомство, если уж точнее... У  нас  с  тобой  было  кое-что  в
прошлом... Мы сотрудничаем. Мы завязаны друг на друге. Я не могу  допустить,
что ты пойдешь к этому дерьму торговаться. Ты не тот человек.
   - А какой я человек?
   - Старик, не заставляй меня говорить фальшивых слов.
   - Говори искренние! - рассмеялся Евлентьев.
   -  Извини,  но  так  уж  сложилось  в  нашей  жизни...  Слова  искренние,
доброжелательные кажутся фальшивыми. А когда матом кого кроешь  -  вроде  от
всей души. Пошлешь кого-то подальше, никто не усомнится в твоей искренности.
А начинаешь что-то хорошее  о  человеке  говорить...  Получается  кавказский
тост.  Но  я  скажу,  раз  уж  ты  этого  хочешь...  В  тебе,  старик,  есть
порядочность. Ты не продажный. Я это очень остро чувствую. Деньги ты у  меня
брал, но не попросил ни пазу. Ты ни разу не сказал,  что  даю  маловато,  не
пожаловался на какие-то свои трудности, а  я  ведь  знаю,  что  без  них  не
бывает. Я банкир, я знаю, зачем люди рвутся ко мне в  кабинет,  за  деньгами
рвутся, за большими деньгами. А тебе и в голову не пришло, что я  могу  дать
тебе денег на киоск, на магазин, чтобы открыть  свое  дело...  Ты  ведь  мог
организовать бригаду разносчиков по  электричкам,  забегаловку  какую-нибудь
открыть... Я все вижу, старик.
   - Магазин? От рэкетиров не отобьешься, - передернул плечами Евлентьев.
   -  Чепуха!  И  крышу  я  смог  бы  обеспечить...  Извини,  но  я  немного
использовал это твое качество. Весной ты крепко меня выручил.
   - Да ладно тебе! Выручил... Стекла побил, и вся недолга!
   - Ни фига, старик! Ни фига! Тот мужик крепко задумался. Он понял, что вся
его  охрана,  вся  сигнализация,  скрытые  камеры,  амбалы   с   автоматами,
бронированные автомобили - все это фигня собачья! Он сделал все, что от него
требовалось.
   Сейчас с ним можно работать.
   - И ты с ним работаешь? - удивился Евлентьев.
   - Охотно, успешно и с большим удовольствием.
   -  А  с  тем  мужиком,  на  которого  меня  выводишь...  С  ним  работать
невозможно?
   - Это не человек, старик! Это монстр!  Убийца!  Вспомни  старух,  которых
показывали...
   - О старухах ты уже говорил, - негромко прервал его Евлентьев.
   - Хорошо, не будем повторяться. Не будем  сегодня  произносить  последних
слов. Я ухожу. А ты думай. Привыкай к мысли. Примеряй себя к этому  делу.  О
Деньгах не беспокойся. Мы просто принимаем твои условия. Ты меня слышишь?
   - Да.
   - И воспринимаешь?
   - Послушай... Сколько вас? Ты говорил,  что  вас  несколько,  что  ты  не
один...
   - Еще трое.
   -  С  каждого  по  этой  сумме,  -  бесстрастно,  без  выражения  ответил
Евлентьев.
   - И меня тоже учти... Итого пятьдесят.
   - Заметано, - ответил Самохин после некоторой заминки.
   - Все деньги вперед.
   -  Я  предлагал  тебе  десять  тысяч  вперед...   Но   пятьдесят   сразу,
наличными...
   Даже для меня это непросто.
   - Вместе справитесь.
   - Вообще-то так не делается, - с сомнением проговорил Самохин.
   - А почему бы не сделать именно так? Ты  же  сам  понимаешь,  это  не  те
деньги, с которыми стоит исчезать навсегда... Никуда я от  тебя  не  денусь.
Гена. Сам говорил, что  человек  я  порядочный,  непродажный...  Не  выполню
работу по каким-то причинам - деньги верну.
   - Но почему?! Ты мне не веришь?!
   -  Это  не  разговор.  Гена...  Я  должен  позаботиться   о   собственной
безопасности. Нас так учили.
   - Кто тебя этому учил? Что ты несешь? - заорал Самохин.
   - Ты, Гена, и учил... Ты  запихнул  меня  в  учебное  заведение,  которое
называется домом отдыха, правильно? Вот что я тебе  скажу,  Гена...  Я  тебе
скажу очень умную мысль, только ты не обижайся... После того, как  это  дело
произойдет.
   Мир изменится. Наш с тобой мир. Изменятся наши отношения...
   - В какую сторону?
   - Не перебивай. Изменятся отношения в  полном  соответствии  с  тем,  что
случится  после  моих  выстрелов.  Как  пойдет  следствие,  какие  документы
обнаружатся в сейфе у твоего монстра, какие следы я оставлю Ну, и так далее.
И в вашей компании тоже произойдут перемены.
   - Почему ты так решил?
   - Между вами будет лежать  труп.  А  в  таких  случаях  люди  ведут  себя
по-разному... Непредсказуемо. Каждый даже о себе не сможет сказать,  во  что
превратится, когда столкнется лицом к лицу с трупом. Понимаешь? И ты тоже не
можешь сказать, каким окажешься... по ту  сторону  события.  Сделаем  так...
Сейчас мы с тобой разойдемся и недельку подумаем. А потом  позвонишь,  и  мы
расставим точки. Согласен?
   Самохин долго молчал, изредка бросая быстрые взгляды на  Евлентьева.  Да,
похоже, тот открылся перед ним с совершенно новой стороны. Это  был  уже  не
тот занюханный  торговец  порчеными  шоколадками,  которого  он  встретил  в
электричке далекой уже весной. Появилась какая-то  пугающая  невозмутимость.
Появилось ощущение, будто Евлентьев что-то знает наперед  и  делиться  этими
знаниями он не собирается, более того, вроде даже уверен, что Самохину они и
не нужны, эти знания.
   Солнце зашло за дома Нижней Масловки, и вся привокзальная  площадь  сразу
погрузилась в вечерние сумерки. Часы на фасаде  вокзала  еще  были  освещены
закатным  солнцем,  и   красноватый   блик   на   круглом   стекле   казался
предупреждающим, останавливающим светофором. Стрелок не было  видно,  только
этот круглый, красный, слепящий солнечный блик.
   "Дурная примета", - подумал Евлентьев.
   - Ладно, старик, - Самохин привычно хлопнул Евяентьева по коленке, но без
прежней удали, без  прежнего  куража.  Вяловатым  получился  этот  дружеский
хлопок, неуверенным каким-то. - Я позвоню тебе через неделю.
   - Позвони, Гена, - отозвался Евлентьев, и в его  голосе  прозвучала  чуть
заметная снисходительность, может быть, даже заботливость. Береги,  дескать,
себя, не рискуй без большой надобности.
   Самохин  услышал  эту.  нотку,  удивленно  поднял  брови,  посмотрел   на
Евлентьева, который сидел неподвижно, высматривая что-то у  входа  в  метро.
Ничего не добавив, Самохин вышел, с силой бросил за собой дверцу. Перед  тем
как сбежать по ступенькам вниз, оглянулся и помахал рукой. Никто не  мог  бы
сказать, кому он машет, кого приветствует, с кем прощается.
   В ответ Евлентьев несколько раз мигнул фарами.
   Что-то произошло в мире, что-то изменилось в московском воздухе.  В  душе
Самохина и в душе Евлентьева тихонько, не переставая, скулило,  попискивало,
постанывало.
   Обычное дело, в подобных случаях так бывает всегда.
   Но ни тот ни другой этого еще не знали. Если им снова придется  оказаться
в таком же положении, они уже не удивятся этому поскуливанию.
   Неделя прошла для Евлентьева в каком-то сумеречном состоянии. Кажется, он
не вполне сознавал, где находится, с кем разговаривает, за чьим столом  пьет
водку. Отвечал невпопад, спрашивал о пустяках, удивлялся  обычному,  но  мог
совершенно не заметить чего-то из ряда вон. То вдруг приникал к телевизору и
внимательно рассматривал жующие морды, которые скалились,  показывая,  какие
необыкновенные зубы им удалось вырастить с помощью жвачки, и  призывали  его
завести такие же. Потом он ловил  себя  на  том,  что  слушает  Анастасию  и
мучительно пытается понять - о  чем  она  говорит.  А  Анастасия  улыбалась,
кивала понимающе и пускала к потолку голубоватые струйки дыма.
   Немного приходил в себя  Евлентьев  только  в  полуподвальной  мастерской
художников. Выпивали теперь меньше, поскольку приближался срок сдачи икон.
   Иногда заглядывал настоятель  храма,  заказавший  иконы.  Он  внимательно
рассматривал лики святых, их позы, во что одеты,  что  держат  в  руках.  Но
Варламов, обложившись толстыми церковными книгами, такие осмотры воспринимал
спокойно, поскольку все каноны выдерживал строго и  неукоснительно.  Но  мог
принять замечание настоятеля, что-то изменить, убрать, добавить, однако  это
была не безграмотность, не невежество, это была просьба  заказчика,  условия
его храма и потому подобные замечания никого не обижали.  'Настоящая  паника
охватывала Варламова, когда он слышал особенный стук в дверь отца  Марка,  а
на столе после выпивки оставались колбаса,  мясо,  сало.  Нарушал,  все-таки
нарушал  Варламов  строгий  пост,  не  мог  он  не  имел  права  предаваться
чревоугодию во время написания иконы. Но признаться  в  этом