навыкате,  не
отталкивало то, что после бритья у того рожа в крови, а после каждой  пьянки
он блюет так, что изо рта кишки лезут...
   - О, и ты здесь, - сказал Евлентьев как бы для себя, почти неслышно.
   - Где? - взвился Самохин.
   - А вот, - и Евлентьев ткнул пальцем в маленькую физиономию на самом краю
снимка.
   - Точно, - задохнулся от ужаса Самохин и тут же оторвал этот край.
   - Это же не единственные снимки с той пьянки, - заметил Евлентьев.  -  Не
на этом, так на том ты будешь обязательно присутствовать... Так что  отрывай
не отрывай... Вся ваша компания побывает у следователя.
   - Не надо меня пугать.
   -  Никаких  пуганий...  Предупреждение,  дружеский   совет.   Готовьтесь,
закаляйтесь, согласовывайте подробности, самые мельчайшие, чтобы не  было  в
ваших показаниях разноголосицы... Разноголосица -  это  то,  о  чем  мечтает
каждый следователь.
   - Нам некуда отступать.
   - Позади Москва? - спросил Евлентьев.
   - Да, старик, да! Позади Москва.  Если  он  останется  жив...  Через  два
месяца я буду просить тебя устроить меня колготками торговать.
   - Это будет нелегко... Но помогу, - заверил Евлентьев.
   - Спасибо, старик. Ты очень меня обнадежил, - холодно ответил Самохин.  -
Вопросы есть?
   - Оружие?
   - "Макаров" годится?
   - Не хотелось бы... У тебя осталась связь с домом отдыха под Рузой?
   - Ну?
   - У них там есть небольшая кладовочка... И они заверили меня, что  всегда
готовы выручить хорошего человека.
   - Ну?
   - Когда я уезжал, с отличием закончив курс обучения...
   - Кончай трепаться! Что тебе нужно?
   - У них есть одна штуковина... Проходит под номером семнадцать.  Вот  эту
бы коробочку... В полном комплекте.
   - А что входит в комплект?
   - Глушитель, патроны, ерш  для  чистки  ствола,  бархотка  для  протирки,
машинное масло хорошего качества... Чтобы детали двигались одна относительно
другой четко и надежно, - назидательно произнес Евлентьев.
   - Кончай, старик, - устало проговорил Самохин,  поняв  наконец,  что  его
приятель шутит. - Я запомнил. Семнадцатый комплект.  Это  все?  Больше  тебе
ничего не нужно?
   - Место действия.
   - Завтра с утра на этой машине мы едем знакомиться с местом  действия.  Я
покажу тебе дорогу, подходы, пути отхода...
   - Ты уже подумал о том,  какой  дорогой  я  буду  смываться?  -  удивился
Евлентьев, и что-то сладко заныло, застонало в его груди, он даже  откинулся
на спинку сиденья и закрыл глаза, стараясь подольше  задержать  в  себе  это
новое, незнакомое ему чувство сладостной тревоги.
   - Я обо всем подумал, - ответил Самохин с почти неуловимой  заминкой.  Но
то трепетное состояние, в которое впал Евлентьев, позволило ему эту  заминку
ощутить явственно, четко, как бы на застывшем кадре кинопленки.
   - Он ведь там  живет?  -  спросил  Евлентьев,  чуть  сдвигая  разговор  в
сторону.
   Ему показалось, что  так  и  следует  поступить,  что  нельзя  продолжить
разговор точно в той же тональности.
   - Да... Я покажу тебе его дом, любимый лесок, озерцо, у которого он любит
посидеть, перебирая грибы перед тем, как отправиться домой. Все покажу. И ты
убедишься, что дело мы с тобой затеяли надежное и беспроигрышное. Не стал бы
я тебя толкать на занятие гиблое и беспросветное. Получишь свой  семнадцатый
номер... Знаешь, как с ним нужно поступить после... После всего?
   - Соображу.
   - Да, - усмехнулся Самохин, - ты ведь куда образованнее меня в этом деле!
Я и забыл!
   Не понравились Евлентьеву последние слова Самохина.
   Он и сам не смог бы объяснить,  что  в  этих  словах  его  зацепило,  что
насторожило, но то, что они выпадали из их разговора, он почувствовал как-то
особенно остро. Наверно, было в них немного превосходства,  нечто  хозяйское
перед нанятым работником, снисходительность состоятельного  человека...  "О,
мне так никогда не суметь!" - воскликнет, к примеру, миллионер,  глядя,  как
плотник ловко ввинчивает шуруп в дверную петлю. Нечто подобное прозвучало  и
в возгласе Самохина.
   И еще прозрачное, мимолетное облачко скользнуло в сознании  Евлентьева  -
ему не хотелось,  чтобы  Самохин  понял  его  настроение,  догадался  о  его
настороженности.  Хотя  до  этого  он  мог  легко  пошутить  над  приятелем,
подзадорить его, а то и осадить, пришло  вдруг  ясное  понимание  того,  что
сейчас этого делать нельзя. Надо выглядеть доверчивым, простоватым,  жадным,
даже трусоватым - и это будет работать на него.
   - Хорошо, - сказал Евлентьев, помолчав. - Пусть будет завтра. С  утра?  -
спросил он и понял, что все произнес удачно. И вопрос получился уместным,  и
погашена легкая напряженность, которая вдруг возникла за последние несколько
минут.
   - Встречаемся здесь, в девять утра, -  сказал  Самохин.  Слова  его  были
спокойны, в них прозвучало  даже  облегчение.  Он  словно  преодолел  зыбкое
пространство и ступил на твердую почву.  -  Форма  одежды  грибная.  Сапоги,
корзинка, нож.
   - Бутерброд? - подсказал Евлентьев.
   - Это я беру на себя.
   - Когда вернемся?
   - Часа через три... Больше времени не понадобится. Вопросы есть?
   - Нет, суду все ясно и понятно.
   - Не понял? - резко повернулся Самохин.
   - Ты  все  перезабыл.  Гена,  -  Евлентьев  успокаивающе  положил  ладонь
Самохину на плечо. - Когда-то мы с тобой бросались такими  словами  легко  и
беззаботно, помнишь?
   - Те времена прошли, старик. И никогда не вернутся. Не надо так шутить.
   Сейчас не надо. Когда-нибудь мы соберемся в ресторанчике города Пафоса на
Кипре  и  вот  там  вспомним  старые  времена.  Вспомним   и   легкость,   и
беззаботность, которые тебе приглянулись, запомнились.
   - Я больше не буду так глупо и  рискованно  шутить!  -  серьезно  заверил
Евлентьев, и,  хотя  это  тоже  была  шутка,  Самохин  воспринял  эти  слова
серьезно, будто ждал их, и они его успокоили.
   - Надеюсь, - и он вышел из машины. Уже по  сложившейся  привычке  помахал
рукой от входа в метро, а Евлентьев ответил светом фар.
   Место будущего  убийства  понравилось  Евлентьеву...  Оставив  машину  на
небольшой площадке у Минского шоссе,  где  низкорослые,  крикливые  кавказцы
торговали сыроватыми жилистыми шашлыками, Евлентьев и Самохин  углубились  в
лес.
   Через некоторое время они пересекли железную дорогу. Невдалеке,  примерно
в километре-полутора, Евлентьев увидел платформу. Все-таки с  электричкой  у
него многое было связано, и такие подробности, как платформа, он  замечал  в
первую очередь.
   - Какая это остановка? - спросил у молчаливо шагавшего Самохина.
   - Понятия не имею! - резко ответил тот. Странно вел себя в  этой  поездке
Самохин, нервничал, раздражался без всякого повода, в машине сидел на заднем
сиденье, надвинув полотняную  кепку  на  глаза.  Когда  Евлентьев  предложил
перекусить шашлыками, Самохин вообще отказался выходить из  машины.  И  лишь
когда Евлентьев отогнал машину в  дальний  угол  площадки,  Самохин  решился
выйти, но сразу же нырнул в кустарник, так, чтобы никто не смог его увидеть.
   - Ты же бывал здесь, - удивился Евлентьев. - Грибы собирали, водку  пили,
баб щупали...
   - Я не знаю, как называется эта платформа, - па  вторил  Самохин  ледяным
тоном, будто его спрашим ли о чем-то унизительном.
   - Нет так нет, - беззаботно ответил Евлентьев. А знать надо.
   - Зачем?
   - Не ехать же мне сюда на машине.
   - Почему бы и нет? - спросил Самохин.
   - Не знаю. Мне так кажется.
   - Я бы поехал на машине.
   - Да? А кого будут искать, если те смуглые ребята запомнят номер? Если  у
тех смуглых ребят вообще есть привычка записывать номера всех машин, которые
у них останавливаются?
   - С какой стати им заниматься этой дурью?
   - Например, попросили их об этом хорошие  ребята  в  форменных  фуражках.
Если бы у меня была форменная фуражка и я служил на этом участке дороги,  то
я бы обязательно их об этом попросил.
   - Зачем?! - уже не сдерживая раздражения, чуть ли не закричал Самохин.
   - Чтобы знать, кто здесь проезжал,  кто  останавливался,  в  каком  часу,
сколько человек было в машине, какая именно машина...  Иномарка  "Запорожец"
или иномарка "Мерседес", - Евлентьев  все  это  говорил  медленно,  прерывая
себя,  когда  приходилось  наклоняться  к  притаившемуся  в   траве   грибу.
Попадались они очень редко, то ли не пришла еще последняя волна, то  ли  уже
выкосили все ненасытные дачники, то ли слишком близко была платформа и грибы
успели попросту вытоптать.
   - Этому тебя тоже научили в  доме  отдыха?  -  спросил  Самохин  с  явным
желанием укусить приятеля.
   - Нет, Гена, разве всему можно научиться в учебном заведении? Даже такого
высокого класса, как твой дом отдыха...
   - Это не мой дом отдыха!
   - Я о другом... Здравый смысл, жизненный опыт, врожденная смекалка... Вот
что меня держит, вот что спасает меня в этой жизни.
   - Спасает? - усмехнулся Самохин. Почти про себя произнес он это словечко,
но услышал его Евлентьев, быстро, искоса глянул на Самохина,  но  ничего  не
спросил, не ответил, словно бы этого слова он и добивался, а теперь ему  все
стало ясно и дальнейший разговор уже не имел смысла.
   - Послушайте!  -  неожиданно  заорал  Евлентьев  так,  что  Самохин  даже
вздрогнул от неожиданности. Оказывается, тот обращался  к  пожилой  женщине,
которая суковатой палкой шарила в траве. - Как называется эта платформа?
   - Эта? - переспросила женщина. - Часцовская. А в ту сторону - Петелино.
   - Но Часцовская ближе?
   - Гораздо! - заверила женщина. - Вдвое, а то и втрое ближе. Вам  надо  на
Часцовскую.
   - Спасибо! - Евлентьев оглянулся и только сейчас  заметил,  что  Самохина
рядом нет. Он продолжал идти в ту  же  сторону,  прошел  метров  двадцать  и
только тогда  увидел  своего  спутника.  -  Ты  чего  это  рванул  в  кусты?
Приспичило?
   - Не знаю, что подсказывает  твоя  врожденная  смекалка,  -  тихо,  но  с
напором проговорил Самохин, не глядя на Евлентьева, - но  мне  кажется,  что
лучше  не  обращать  на  себя  внимание,  лучше  оставаться   неузнанным   и
неизвестным. Ты так не думаешь?
   -  Надо  же  узнать  название   платформы,   -   пробормотал   Евлентьев,
почувствовав правоту в словах Самохина.
   Минут через десять  они  вышли  на  большую  поляну,  сплошь  застроенную
кирпичными коттеджами. Это был целый поселок домов добротных, домов,  словно
бы случайно забредших сюда из стран сытых  и  довольных.  Черепичные  крыши,
арочные окна и проемы, башни  с  винтовыми  лестницами,  обзорные  площадки,
гаражи с вертикально поднимающимися воротами - все  это  создавало  ощущение
неприступности.
   Дорожки между домами были из асфальта, по сторонам  посажены  елочки,  но
совсем маленькие,  видно,  поселок  был  благоустроен  и  доведен  до  этого
совершенства совсем недавно.
   - Ни фига себе! - весело сказал Евлентьев. - Признавайся,  Гена,  и  твой
дом здесь?
   - И мой.
   - Какой?
   - Потом покажу.
   - Но хотя бы не самый худший?
   - Далеко не самый, - улыбнулся Самохин, не сумев скрыть  горделивости.  -
Ладно, покажу... Вон тот у леса, с красной крышей/увидишь?
   - Под черепицей?!
   - Это не черепица... Тисненый металл. Финский. Якобы черепица.
   - Крутой ты мужик, Гена! - покрутил головой Евлентьев.  -  А  добираешься
сюда как?
   - Видишь дорожку между домами?
   - Ну?
   - Она выходит на Минское шоссе... Есть там неприметный такой поворотик...
   Кто не знает о нем, не заметит.
   - А где живет эта самая... гнида вонючая?
   - Отсчитывай вправо от моего дома... Раз, два, три... Пять домов.  Шестой
его.
   - С коваными фонарями?
   - Да, это он.
   - Но ты говорил, что дача твоя в Жаворонках?
   - Все правильно, дача в Жаворонках. Дом здесь. А квартира в Москве.
   - Ну, хорошо, вернемся к нашему барану... Как это все будет выглядеть?
   - Ты придешь сюда часам к семи... Раньше он не выходит. Это с  запасом...
Из дома он выйдет около восьми.
   - Один?
   - Не исключено. Может быть, кто-то будет его сопровождать. Направятся они
сюда, вот в эту рощицу, где мы с тобой сейчас находимся. И, конечно, тут  же
разбредутся по лесу.
   Евлентьев и Самохин сидели на осенней, уже пожухлой траве и сквозь желтую
листву берез смотрели на поселок состоятельных людей, которые  за  несколько
лет сумели не только  найти  себе  место  в  новой  жизни,  но  и  преуспеть
настолько, чтобы построить такие вот трех-четырехэтажные дома.
   - Тебе не хочется все это отнять у хозяев и передать  под  детские  сады,
санатории, дома отдыха? - весело спросил Самохин.
   - Нет, не хочется, - Евлентьев  задумчиво  покусывал  травинку,  переводя
взгляд с одного дома на  другой.  -  Нет,  не  хочется,  -  повторил  он.  -
Построили - пусть живут. Соберут под одну крышу детей, внуков,  племянников,
матерей, отцов, сестер... Это хорошо. Нормальная семья - это когда под одной
крышей живут три  поколения...  Деды,  отцы,  внуки...  Я,  напри-wcp,  живу
иначе... И сам видишь, к чему скатился.
   - А к чему ты скатился?
   - Наемным убийцей становлюсь.
   - Как-то ты выражаешься... - опасливо произнес Самохин.
   - Но, с другой стороны, и тебя, как  я  вижу,  этот  дом  не  уберег,  не
уберег, не уберег, - пропел Евлентьев.
   - От чего не уберег? - Лицо Самохина напряглось.
   - Да все от того же, - Евлентьев поднялся, отряхнул джинсы, протянул руку
Самохину, предлагая по мочь встать. Но тот поднялся сам, сделав вид,  что  н
заметил протянутой руки.
   - Вопросы есть?
   - Нет, пошли к машине.
   За всю дорогу им не попалось ни одного гриба. Единственный валуй оказался
пустотелым, изъеденным изнутри  какой-то  коричневой  плесенью.  Повертев  в
руках, Евлентьев запустил гриб в кусты.
   Задержались они только раз, выйдя к лесному озерцу. Оно  было  небольшим,
метров тридцать в  самом  широком  месте,  но  стоявшие  по  берегам  березы
придавали озерцу какую-то значительность, глубину. Темная вода была  покрыта
россыпью желтых листьев, и осенний ветер гнал по поверхности мелкую рябь.
   - Неплохое местечко, - пробормотал Евлентьев.
   - А на плохое мы бы и не согласились.
   - Знаешь, что меня больше всего утешает?
   - Скажи.
   - Меня утешает то обстоятельство, что я не один.
   - Не понял.
   - Нас ведь пятеро, правда?
   - Да... О том, что должно случиться, знают  пять  человек.  Даже...  Хотя
нет, только пятеро. Нас четверо и ты.
   Вроде и подтвердил Самохин предположение Евлентьева, но  в  то  же  время
внес существенную поправку. И Евлентьев остро это почувствовал. Нет,  сказал
ему Самохин, ты, старик, все-таки один. И не надо остальных впутывать в  то,
что ты обязан сделать в одиночку. И еще одно понял Евлентьев - их не пятеро,
их больше.
   Может  быть,  Самохин  занизил   число   заказчиков,   чтобы   сэкономить
десять-двадцать-тридцать тысяч долларов, а может быть, все гораздо хуже.
   - Здесь, в этом лесу, мы тебе не помощники, - добавил Самохин.
   - Я понимаю, у каждого из нас в этом деле своя роль,  -  Евлентьев  опять
бросил камень в душу Самохина, дескать, едины  мы  в  замысле,  одним  миром
мазаны, и хотя роли разные, а дело-то одно, одно дело, и никуда от этого  не
уйти.
   - Ладно, как скажешь, - махнул рукой Самохин. -  Не  в  словах,  в  конце
концов, суть, - пробормотал он,  сдерживая  раздражение.  Да,  пошло,  пошло
раздражение. И у  Евлентьева  не  всегда  срывались  словечки  сдержанные  и
обдуманные,  не  всегда.  Сознательно  он  ронял  такие,  которые  обостряли
разговор.  В  этом  был  свой  расчет  -  Самохин,  сам  того  не   замечая,
проговаривался, выдавая намечающийся разлад. Даже не разлад, а нечто  такое,
что пробегало еле заметной искоркой, еле заметной трещинкой в их  разговоре,
в их меняющихся отношениях. - Скажи мне лучше  вот  что...  Как  ты  намерен
вести себя? Где засядешь, где его поджидать будешь?
   - Прекрасная погода, не правда ли? - ответил Евлентьев. -  Смотри,  какая
чистая, какая темная вода в этом озере! Честно говоря, я не подозревал даже,
что такие озера могут  встретиться  в  нашем  вытоптанном  Подмосковье.  Это
благодаря тебе. Гена, ты меня сюда затащил.
   Это была пощечина, и Самохин прекрасно все понял.
   - Я спросил что-то не то?
   - Скажи, пожалуйста... Вот твой банк... Из чего складываются его доходы и
как тебе удается выворачиваться из этих кошмарных  налогов?  -  с  интересом
спросил Евлентьев.
   - Извини, старик, я полез не в свои ворота. Больше не буду.
   К площадке, где кавказцы жарили шашлыки, они вернулись молча.  Машина  их
стояла там, где они ее и оставили  -  в  самом  конце  стоянки.  Покупателей
шашлыков не было, и только один заблудший мужик, оставив свою  машину  прямо
на дороге, на  противоположной  стороне,  самоотверженно  сражался  с  сырым
жилистым шашлыком.
   Евлентьев бросил на него скользящий взгляд и уже шагнул было к машине, но
почему-то захотелось обернуться. Он остановился, пошарил в  карманах,  чтобы
как-то объяснить свою неожиданную остановку, вынул права, посмотрел, все  ли
бумажки на месте, и лишь тогда оглянулся.
   И снова наткнулся на пристальный взгляд мужика у высокого столика.
   Возникло ощущение, что шашлык его не только не  раздражал,  а  вообще  не
интересовал. Это был взгляд человека, который попросту не замечает, чем он в
данный момент занят - ковыряется в  носу,  чешет  под  мышкой  или  пытается
разжевать кусок плохого мяса.
   - Странный какой-то тип, - пробормотал Евлентьев.
   - Да ну, странный!  Брось!  -  успокоил  его  Самохин.  -  Забудь.  Мужик
изголодался и пожирает, наверное, не первый шашлык в этой забегаловке.
   Что-то опять шевельнулось в сознании Евлентьева. Не  все  слова  Самохина
ему понравились, не все  они  были  безобидны  и  просты.  Уже  удаляясь  от
столиков, он попытался прокрутить сказанное  Самохиным,  вспомнить  все  его
слова, но ни одно из них его не цепляло. И наконец всплыло слово, которое от
всех остальных как бы отваливалось, оно было из  другого  ряда,  из  другого
дня. Это было слово "забудь".
   "Что забыть? - спросил себя Евлентьев. - О чем забыть? Кого забыть? Уж не
этого ли типа в клетчатой кепке, который все  еще  жевал,  глядя  им  вслед?
Почему я должен его забыть? Почему Самохин решил, что я буду его помнить?"
   "Ладно,  -  отбросил  сомнения  Евлентьев.  -  Что-то  я  поплыл,  поплыл
маленько".
   - У настам, кажется, бутерброды есть? - спросил он.
   - Старик, у нас прекрасные бутерброды!  Домашние  котлеты  с  зеленью!  -
обрадовался Самохин, хотя, казалось бы, чего ему радоваться, ведь  он  знал,
что в машине есть бутерброды, он сам их и захватил.
   Евлентьев искоса,  осторожно  взглянул  на  Самохина  опасаясь,  что  тот
поймает его взгляд и догадается о чем-то таком, что знать ему было вовсе  не
обязательно.
   - Да, это здорово, - сказал Евлентьев, но как-то механически.
   На него накатили вялость, замедленность, неуверенность в движениях. Такое
бывало с ним, когда охватывала неожиданная мысль и он  боялся  вспугнуть  ее
резким  движением,  громким  словом,  а  мысль  ускользала,  ускользала,   и
Евлентьев даже закрывал глаза, чтобы ничто не отвлекало его  от  главного  в
этот миг.
   - Старик... Тебе плохо? - спросил Самохин.
   - Да нет, все в порядке.
   - Я смотрю, ты вроде как того... А?
   - Лесного воздуха надышался? -  усмехнулся  Евлентьев.  -  Сейчас  вот  к
выхлопной трубе припаду, подышу немного и отойду... Снова  стану  румяным  и
веселым.
   Они сели в машину и некоторое время молча жевали  действительно  отличные
котлеты, переложенные петрушкой и укропом. Потом Самохин вынул два пакета, и
они  сосредоточенно  тянули  через  соломинки  апельсиновый  сок.  Евлентьев
смотрел прямо перед  собой,  на  Минское  шоссе,  по  которому  беспрерывным
потоком неслись машины.
   Первым покончив со своим соком, он вышел из машины, отнес пакет в  кусты,
где уже была сложена кучка мусора, а возвращаясь, бросил  взгляд  в  сторону
дымящихся мангалов. Мужика в клетчатой кепке за столиком не было. Но машина,
по виду "шестерка",