тицы".>. Я рад, что вы  обратили  на  эту  картину
внимание, это то немногое, чем я могу по праву гордиться.
   - Ладно уж, не скромничай, -  проворчал  упорно  молчавший  до  этого
Герт. - А то у тебя мало хороших работ?
   - Хороших немало, - спокойно кивнул Карчинский, -  но  отличных...  А
эта одна из них, скажу без ложной скромности. А как вам...
   Договорить он не успел, потому  что  в  дверь  настойчиво  постучали.
Художник надменно бросил:
   - Я занят. - И снова повернулся к нам:
   - На чем я остановился?
   Но стук раздался снова, дверь приоткрылась, и тихий вышколенный голос
торопливо позвал:
   - Владимир Иванович.
   - В чем еще дело? - Карчинский раздраженно двинулся к двери.  -  Одну
минуточку.
   В течение нескольких минут мы слышали его барственный голос,  который
распекал нерадивого слугу. Тот, видимо, тихо  оправдывался,  потому  что
хозяин продолжал метать гром и молнии. Наконец начальственная  выволочка
подошла к концу, и  Карчинский,  пылая  праведным  гневом,  появился  на
пороге комнаты.
   -  Прошу  меня  извинить,  -  сказал   он.   -   Возникло   некоторое
недоразумение, и я должен спуститься в  зал,  чтобы  все  уладить.  Черт
возьми! - сорвался он. - На что только я держу этих дармоедов, если  все
вопросы приходится улаживать самому. Поэтому, - добавил он уже  тише,  -
мне придется ненадолго вас покинуть.
   - Нам тоже уже пора. - Я встала. - Приятно было с вами познакомиться,
Владимир Иванович. Надеюсь, что вы не  откажетесь  дать  интервью  нашей
газете?
   - Конечно, конечно, дорогая Леда. - К художнику вернулось его хорошее
настроение. - Оставьте телефон, чтобы мы смогли договориться о  встрече.
И давайте встретимся в ближайшие дни, потому что на следующей  неделе  у
меня открывается выставка в Москве, и я должен буду уехать.
   - Хорошо, - я кивнула и протянула ему листок блокнотика  с  торопливо
нацарапанными телефонами. - Верхний рабочий, - пояснила я,  -  а  нижний
домашний.
   - А звонить вам можно в  любое  время?  -  вкрадчиво  поинтересовался
художник. - Я, бывает, долго не могу уснуть.
   - Даже если я уже буду спать, то непременно проснусь и отвечу вам.  -
Я постаралась ответить скромно, без вызова и издевки.
   Художник, видимо, оценил мои старания. Он спрятал листочек в карман и
распахнул дверь:
   - Прошу.
   Карчинский торопился, но все же не преминул рассказать нам  несколько
забавных историй, случившихся с его знакомыми в стенах галереи.
   Когда мы вошли в зал, то я очень удивилась. По  моим  представлениям,
выставка уже давно должна быть закрыта, но, видимо,  это  обстоятельство
не слишком смущало собравшихся в зале и говоривших на  повышенных  тонах
людей.  Карчинский  сразу  направился  к  многочисленной   группе.   Как
оказалось, заправлял всем невысокий плотный мужчина с коротко стриженной
головой, сидящей на  толстой  шее.  Дорогая  одежда  и  властные  манеры
наводили на мысль, что это криминальный авторитет, но одного взгляда  на
одутловатое лицо с сизыми щеками и набрякшими веками,  которые  скрывали
весьма проницательные глаза, хватило, чтобы узнать самого  известного  в
городе банкира Ивлева,  депутата  городской  Думы  и  закадычного  друга
питерского губернатора.
   Наша  газетная  братия  тоже  немало  чернил  вылила,  рассказывая  о
махинациях банкира во время избирательной кампании, но, как водится,  не
пойман - не вор, и  банкир  все  же  занял  депутатское  кресло.  "Умен,
зараза, - высказался тогда в его адрес Семен  Гузько,  -  всегда  сумеет
вывернуться". А моя коллега Лилька пыталась  подогреть  интерес  публики
историями о его связях то с известной телеведущей (что было правдой), то
с очень известной пианисткой (что правдой не было), то намекнула на  его
увлечение  актрисой  Воронцовой,  которая  блестяще  сыграла  в  местном
мелодраматическом сериале (было у них что-то или нет, так и осталось для
многих  загадкой),  и  наконец  выдала   новость,   что   банкир   решил
покровительствовать дому "North Wind", а за это дом  предоставит  в  его
распоряжение одну из моделей. В это, надо признаться,  вообще  никто  не
поверил.
   Но что понадобилось этому человеку здесь и сейчас?
   Интересно. Журналистский рефлекс видеть во всем  сенсацию  подтолкнул
меня к плотной  группе  людей  и  заставил  пробраться  вперед.  Мужчины
расступились,  и  вскоре  я  оказалась  недалеко  от  художника.  Начало
разговора я пропустила и теперь пыталась понять, о чем идет речь.
   - Я готов заплатить любые  деньги,  -  повторил  банкир,  неторопливо
промокая платком шею. - Вы можете назвать любую цену.
   - Я же сказал вам, что ваза не продается, - ответил Карчинский.
   - Но почему? - Ивлев был настойчив. - Я же знаю, что вы продаете свои
работы. Или вы не хотите продать ее именно мне?
   - Отчего же, - Карчинский кривовато ухмыльнулся.  -  Я  действительно
продаю свои работы. В том числе и вазы, но именно вазы мэбен я продавать
не собираюсь. Ни вам, ни кому-то еще. Они не продаются.
   - И даже для меня вы не сделаете исключения? -  раздался  низковатый,
чуть хриплый голос.
   Все разом смолкли и повернулись к диве. Да, было на  что  посмотреть,
когда Диана неторопливо шла к Карчинскому. Высокая, как и любая  модель,
она обладала потрясающей грацией.  Ни  одно  движение  не  было  лишним,
казалось, что она движется под неслышимую музыку, безупречно  подчиняясь
ее ритму.
   - Даже для меня?  -  повторила  она,  и  знаменитая  полуулыбка  чуть
тронула ее губы. - Это я попросила купить вазу.
   Художник хищным взглядом впился в лицо модели, затем прошелся  по  ее
безупречной фигуре. Он раздевал  ее  глазами,  как  незадолго  до  этого
раздевал меня, и, наверное, так поступал со многими женщинами. Но  Диану
нисколько не смутил его взгляд, она оставалась такой  же  безмятежной  и
так же спокойно  улыбалась  ему  и  окружающим.  Так  опытная  шлюха  не
обращает внимания на возбужденного клиента, неторопливо освобождаясь  от
одежды.
   Карчинский снова  перевел  взгляд  на  ее  равнодушно-красивое  лицо,
как-то разом обмяк, но глаза стали наливаться злобой.
   - Даже если бы меня попросил легион таких же прекрасных дев, как  вы,
я все равно не согласился бы продать вазу, - произнес  он  своим  хорошо
поставленным чувственным голосом. - Вы зря тратите время.
   - Но если вам не нужны деньги, то вы можете назвать  другую  цену.  -
Диана сделала шаг и положила тоненькую руку  на  плечо  художника.  -  Я
согласна.
   Кроме меня и Дианы, в зале больше не было женщин,  и  я  чувствовала,
как все мужчины напряглись от этого бесстыдного предложения,  сделанного
при всех. В  воображении  они  уже  сдергивали  с  дивы  тонкое  платье,
прекрасно обрисовывающее ее фигуру, и набрасывались на ее  прелести.  Но
Карчинский,  который  вовсе  не  был  поборником  целомудрия,   все   же
сдержался. Он спокойно снял руку Дианы  со  своего  плеча,  пожал  ее  и
опустил вниз.
   - Нет, моя дорогая, - звучный бархатистый баритон был слышен по всему
залу, - эта ваза гораздо дороже ваших прелестей.
   С этими словами он повернулся к Диане спиной. Дива  была  ошеломлена,
но старалась не подать виду. Надменно кивнув банкиру, она заторопилась к
выходу. Карчинский увидел меня и подошел поближе.
   - Иногда бывает и так, - проговорил он, чуть  ехидно  посмеиваясь.  -
Некоторые дамочки считают, что их прелести  стоят  столько  же,  сколько
произведение искусства. Ничего, - добавил  он,  -  пусть  ей  это  будет
уроком. А знаете, - он оживился, - я  хотел  бы  сделать  вам  небольшой
подарок. Костя! - позвал он.
   Вышколенный помощник через пару секунд оказался возле своего патрона.
   - Костя, принеси для Леды картину "Кошка, охотящаяся за воробьями  на
террасе".
   - Ну что вы, - запротестовала я. - Я не могу принять такой подарок.
   Но Карчинский уже сделал своему помощнику повелительный знак рукой, и
молодой  человек  быстро  удалился.  Я  силилась  понять,   куда   опять
запропастился Герт, и пыталась отказаться от щедрого дара.
   - Почему же? - удивился Карчинский. - Мне очень хочется, чтобы у  вас
осталась на память моя картина, поэтому даже не  спорьте.  Пойдемте  вон
туда, подпишете бумагу.
   - Бумагу? - Я в полной растерянности уставилась на Карчинского.
   - Конечно. - Он уже взял меня за руку и повел к выходу из  зала,  где
помещалась небольшая конторка. - Если картину покупают,  то  обязательно
выдается соответственный документ. Все  картины,  включенные  в  каталог
выставки, должны быть учтены, иначе могут возникнуть недоразумения.
   - Но... - пытаясь я остановить его.
   - Вы получите документ, что картина вам подарена, вот и все. Быстро и
просто управимся за пару минут.
   Действительно, я быстро поставила четыре подписи и получила новенький
хрустящий сертификат, в котором было указано название картины,  а  также
то, что она подарена мне художником.
   - Мы еще увидимся,  Леда,  -  сказал  на  прощание  Карчинский.  -  Я
обязательно позвоню.
   - Хорошо. - Я кивнула и в сопровождении  молчаливого  Кости,  несшего
упакованную картину, спустилась по лестнице к выходу из галереи.
   Герт, оказывается, уже топтался у  машины,  поджидая  меня  и  мусоля
сигаретку. Костя  пристроил  картину  на  заднем  сиденье,  пожелал  нам
счастливого пути и проворно удалился.
 
Глава 8 
 
   - Ну и гад же ты, Герт, - высказалась я, как только машина  тронулась
с места. - Привез меня сюда, а сам болтался неизвестно  где  весь  вечер
или молчал, когда не надо, и мне пришлось одной  отдуваться,  валандаясь
со всеми этими... художниками.
   -  Художники-то  чем  тебе  насолили,  солнце   мое?   -   миролюбиво
прогундосил Герт. - Люди как люди. Может быть, только немного задвинутые
на своей живописи, а так - нормально.
   - Ничего себе нормально, - я все не могла успокоиться. - Да они  один
подозрительнее другого.  Этот,  как  его,  авангардист,  то  ходил,  как
приклеенный,  за  мной  весь  вечер,  то  пропал  неизвестно   куда.   А
Карчинский... Он почему-то не захотел вазу продавать, а мне картину  вон
какую подарил. Интересно, сколько она на самом деле стоит?
   - Это  надо  по  каталогу  посмотреть,  -  резонно  заметил  Герт.  -
Карчинский -  личность  известная,  так  что  цену  его  шедевров  нужно
смотреть в справочниках. Штук на двадцать та мазня, что он тебе  всучил,
наверное, потянет. "Зеленых", конечно.
   - С ума сошел, - я поперхнулась. - Думай, что говоришь.
   - А чего тут думать, - хохотнул Герт. - Искусство нынче дорого.  А  у
какого-нибудь коллекционера даже больше можешь выбить, если захочешь  ее
вдруг кому сплавить.
   - Скажешь тоже - сплавить. Мне она и самой нравится. Но как  все-таки
я буду у себя дома хранить такую картину? У меня, милый, сейфа нет.
   - А зачем тебе сейф? Никто ведь не знает, что у тебя  такая  картинка
обретается. Повесь ее на стеночку и говори всем, что  это,  мол,  копия,
купленная за полтинник по случаю у одного алкаша на толкучке. Всего-то и
проблем.
   - Тебе хорошо говорить... - начала было я, но замолчала.
   И в самом деле, из чего я делаю проблему? Кто ко мне в  гости  ходит?
Да практически никто.  Мать  наведывается,  подруги-однокурсницы  иногда
заглядывают, но это бывает раз в год. Еще реже меня навещают коллеги.
   И уж совсем редко в последнее  время  бывают  мужчины.  Так  что  мне
действительно особо волноваться нечего. Никуда моя картина не денется, а
будет мирненько висеть рядом с  картиной  Хокусая,  или  псевдо-Хокусая,
если верить  моим  проницательным  коллегам.  И  та  картина,  и  эта  в
восточном стиле, вернее,  даже  дальневосточном,  так  что  никто  особо
присматриваться и не станет. Ну, глянут разок для приличия и забудут тут
же. От этих мыслей я немного повеселела.
   - Что призадумалась, подруга? - спросил Герт, выруливая на  проспект.
- Соображаешь, что бы такое на ужин приготовить? Давай быстрее думай,  а
то я здорово проголодался.
   - Не знаю даже... -  Я  немного  растерялась  от  такой  наглости.  -
Слушай, Герт, ты что, серьезно решил у меня обосноваться?
   - А как же. - Герт не отрывал глаз от дороги. - Или ты очень  против?
Тогда только скажи... и я каждый вечер буду торчать под твоими окнами  с
гитарой, терзая небеса  и  уши  твоих  благовоспитанных  соседей  своими
воплями о разбитом  сердце  и  несбыточном  счастье,  -  произнес  он  с
чувством, даже как-то слегка подвывая.
   - Ты совершенно не меняешься, - сказала я,  -  как  был  олухом  царя
небесного, так им и остался.
   - А с возрастом я не только малость поседел, но и изрядно поглупе-ел,
- протянул он. - Учти, хорошая моя.
   - В этом-то я как раз нисколько  не  сомневалась,  -  отрезала  я.  -
Слушай, Герт, а почему все-таки Карчинский наотрез  отказался  продавать
вазу?
   - Опять двадцать пять, - Герт в сердцах плюнул.  -  Далась  тебе  эта
ваза! Ты что, не понимаешь,  что  за  люди  художники?  Захотел  -  тебе
картину подарил, захотел - отказался глиняный черепок продать. Да просто
выпендриться решил, мазила чертов, перед тобой  повоображать,  остальных
на место поставить - вот  и  все!  Может,  блажь  на  него  накатила!  -
распалялся он все больше и вставлял почти через каждое слово  непечатные
выражения. - А скорее всего, потому что в  данный  момент...  таким  был
его... каприз... дурь нашла. А раз не захотел, то никто его... художника
не заставит. Будь ты  хоть...  банкир  с  толстым-претолстым  кошельком,
хоть... высокооплачиваемая... сучка этого самого... банкира. Но тебе-то,
собственно,   какая   разница?Или   покоя   не   дает...   журналистская
гормональная железа? Все время тянет найти где-нибудь... сенсацию?
   - Герт, - я с удивлением уставилась на своего собеседника, - чего  ты
так завелся? Я же просто спросила.
   -  Ладно,  просто.  Знаю  я  тебя,  -   проворчал   Герт,   но   стал
успокаиваться. - Тут можно строить какие угодно предположения, отягощать
свои извилины какими угодно гипотезами,  но  самой  правильной,  вернее,
даже единственно правильной  будет  одна  -  он  так  захотел.  Захотел,
понимаешь. Все остальное - лирика. Извини, - добавил он примирительно, -
сорвался.
   - Понимаю, - я знала, что обижаться на Герта напрасный труд, -  давай
не будем больше об этом.
   - Конечно, не будем, - хохотнул мой дружок, - приехали,  считай.  Так
ты  как,  созрела  насчет  ужина?  Или  мне  ехать  искать  какую-нибудь
отстойную забегаловку, где отвратно воняет прокисшими котлетами и убойно
смердит вчерашними щами?
   - Перестань, Герт.  -  Я  смеялась,  выбираясь  из  машины.  -  Кроме
забегаловок, есть еще и приличные рестораны, где, наоборот, пахнет очень
вкусной едой и обслуживание, кстати сказать, на высшем уровне.
   - Ну и деньжата там тоже немалые рубят за это самое  обслуживание.  И
потом, разве можно  сравнить  какое-то  ресторанное  месиво  с  домашней
стряпней. Конечно, нельзя, - добавил он уверенным тоном.
   - Герт, - я обняла  его  за  талию,  -  ты  же  большую  часть  своей
сознательной жизни питался именно в ресторанах и забегаловках. А  теперь
тебя потянуло на домашнее, с чего бы это?
   - Так я же тебе объяснял - возраст. Никакая ресторанная еда не идет в
сравнение с той, что приготовлена руками любимой женщины. Из твоих  рук,
моя дорогая, я готов есть даже гвозди или солому, - с этими  словами  он
облапил меня и стал звучно чмокать.
   Проходившая мимо соседка, которой мы  загородили  дверь,  проворчала:
"Вот бесстыжая молодежь" - и с треском и шумом исчезла в подъезде.
   - Ну вот, - сказала я, отстраняясь от неугомонного рокера,  -  теперь
здороваться перестанет, а все из-за тебя.
   - Гордись, - он довольно ощутимо шлепнул меня пониже спины, - тебя  в
молодежь записали.
   - Нечем гордиться. - Я сдалась:
   - Ладно, приготовлю сейчас что-нибудь получше гвоздей. И соломы тоже,
- добавила я. - С  твоим  появлением  я  обрекаю  себя  на  унизительный
женский домашний труд. Чего только ради старого друга не сделаешь.
   - Не дави на больную мозоль, - Герт остановился  у  лифта,  -  знаешь
ведь про кризис среднего возраста. У меня, наверное, сейчас именно такой
кризис.
   - При этом кризисе, - не замедлила я поддеть  его,  -  мужья  бросают
своих жен и ищут понимание у молоденьких  соплюх.  А  ты  у  кого  ищешь
понимания? Не правильный какой-то у тебя кризис.
   - Какой уж есть! - огрызнулся мой дружок. -  Некоторые  мои  знакомые
семьи бросают, а я вот вознамерился снова семью создать, так что,  мать,
унизительный женский домашний труд станет теперь для тебя постоянным. Ты
готова к этому?
   - Не знаю, - честно призналась я. - Как-то, привыкла уже  к  одинокой
жизни, но попробовать можно. В конце  концов,  если  ничего  не  выйдет,
вернусь к своему прежнему состоянию.
   - Сколько пессимизма! Давай не будем о  грустном.  Как  я  понял,  ты
принимаешь мое предложение. Это надо отметить. Поднимайся в  квартиру  и
начинай готовить праздничный ужин, а я двину  в  магазин  за  презренным
пойлом. Предпочитаю прозаическую водяру, но ради такого случая выпьем  с
тобой шампанского. Я побежал.
   - Купи еще торт! - крикнула я ему вдогонку. - Какой же  праздник  без
торта.
   Не  слишком-то  я  надеялась,  что  Герт  воспримет  мои  слова   как
руководство к действию, но услышала только "хорошо",  и  дверь  подъезда
захлопнулась за моим неуемным дружком.
   Сейчас я  быстро  что-нибудь  соображу,  затем  ванна  на  полчаса  и
здоровый сон. А  может,  позвонить  завтра  на  работу  и  сказать,  что
отыскала интересный материал насчет Дианы, поэтому придется задержаться?
Подкинуть Лильке в ее скандальную хронику "Из жизни звезд" связь Дианы с
Ивлевым, а самой пройтись по ее увлечениям искусством, приплести сюда же
и посещение галереи?
   Значит, утром позвонить, а прийти только к обеду.  Можно  будет  хоть
как  следует  отдохнуть.  Если,  конечно,  Герт  даст   мне   отдохнуть.
Интересно, он  всерьез  насчет  семьи  или  это  обычный  треп?  А  мне,
собственно, зачем сильно переживать по этому поводу. Чем скорее  у  него
пройдет "семейное" увлечение,  тем  быстрее  все  вернется  для  меня  в
привычную колею.
   Еще не успев открыть дверь, я услышала  в  квартире  голоса.  Значит,
мать решила сегодня меня навестить. И, как это иной раз водится, даже не
одна. Вот только этого мне не хватало. А так хорошо  все  начиналось!  А
предполагалось как! Спокойный  ужин  в  домашней  обстановке,  спокойное
занятие любовью, ванна, спокойный сон,  чтобы  завтра  встать  бодрой  и
свежей.
   Все псу под хвост! Вечер теперь безнадежно  испорчен.  Я  еще  готова
выслушивать  советы  матери,  но  ее   муженька   -   увольте,   слишком
отвратительный тип. И Герт, как назло, явится со своим пойлом.  Придется
теперь сидеть допоздна, созерцая мать и ее благоверного, который  ни  за
что на свете не откажется от дармовой выпивки. Вот ведь невезуха!
   - Лида, это ты? - раздался голос матери, и она появилась в дверях  со
своей обычной строгой прической, в  строгом,  но  элегантном  платье,  в
новых модных очках.
   При взгляде на нее почему-то кажется,  что  она  учительница.  А  еще
больше она похожа на классную даму, что следила за порядком в  гимназиях
до  революции.  Есть  в  ней  что-то  старорежимное.  Но   ее   муж,   а
соответственно и мой отчим,  -  полная  ей  противоположность.  Толстый,
оплывший, не  слишком  опрятный,  с  вислыми  сизыми  усами  и  плешивой
головой. Маленькие поросячьи  глазки  хитро  смотрят  на  тебя,  буравят
насквозь. Он никогда не удержится, чтобы плоско не пошутить насчет  моей
личной жизни или не сказать откровенную гадость. Но еще больше он  любит
поучать, давать советы о том, как надо жить. Мишке не раз это надоедало,
и он посылал его куда подальше, пока не свалил в Америку,  чтобы  больше
уже ничьих советов не слушать.
   Мать  была  у  Мишки  уже  несколько  раз,  восхищалась  его   домом,
устроенным бытом и сервисом самого высокого класса, но  отчим  оставался
дома. Хоть в этом моему брату повезло. Ока