ителем. Он научил боготворить  женщину,
но одновременно с этим подчинять ее. И с тех самых пор внук привык  жить
с мыслью об идеале, о единственной женщине, достойной  разделить  с  ним
его существование.
   Он  верил,  что  непременно  найдет   такую.   Это   произошло.   Она
действительно совершенна.
   Покорность. Сейчас он ждет  от  нее  не  столько  понимания,  сколько
покорности. Она станет покорной, он научит ее этому.  И  постарается  не
сломать. Он очень бережно будет относиться к  ней,  словно  она  хрупкая
фарфоровая статуэтка. Он не боится разочароваться в ней. Чаще всего люди
разочаровываются в самих себе, а потом спешат обвинить в этом других. Но
он-то не таков. Нет, он будет терпелив. Сначала он сделает  из  нее  все
то, что захочет, вылепит на свой лад, а затем будет наслаждаться плодами
своего труда.
   Наслаждаться. Какое это счастье - безраздельно  обладать  кем-то!  Он
думает сейчас о ее мягкой податливой плоти,  и  вожделение  захлестывает
его мутной волной. Но он будет терпелив, хотя прямо  сейчас  он  мог  бы
сделать несколько шагов, оказаться рядом и сорвать с нее все  до  нитки.
Она может кричать и сопротивляться, но все будет бесполезно.
   Идеал... Его поиски всегда были трудны, но гораздо сложнее  для  него
было отстаивать свое право  на  обладание  этим  идеалом.  Он  буквально
зверел, когда кто-то пытался очернить его идеал, сбить его с пьедестала,
который воздвиг он сам... На кладбище он чуть было не убил  эту  гнусную
модель,  которая  вздумала  нелестно  отзываться  о  той,   которую   он
боготворил. Для нее, как и для всех подобных личностей, была  невыносима
мысль  о  том,  что  кто-то  превосходит  ее,  кем-то  еще  восхищаются,
поэтому-то она и вызвала его на этот глупый разговор. Вовремя взяв  себя
в руки, он все же не удержался и дал пощечину этой дешевой кукле.
   Удивительно,  как.   можно   возненавидеть   малознакомого   человека
буквально за одну его фразу. Он встал, прошелся по комнате и  отправился
в соседнее  помещение.  Она  лежала  на  боку,  спиной  к  нему,  но  он
почувствовал, что она не спит. Какую первую фразу  она  произнесет?  Она
медленно повернула к нему голову...
   - А, - произнесла я, - это вы.
   - Вы разочарованы, Леда? - спросил Иванов.
   - Нет, - я покачала головой. - Хотя не скажу, что очень удивлена.
   - А почему? - Он перестал улыбаться, подошел ко мне и присел рядом на
диван.
   - В вас всегда было много затаенного,  -  ответила  я.  -  Вы  -  как
шкатулка с  секретом,  в  которой  за  семью  печатями  может  храниться
неизвестно что.
   - И что же во мне хранится? - Он склонился надо мной.
   - Как оказалось, - я старалась говорить  небрежно,  -  скорее  всего,
маньяк, возможно, извращенец и, без всякого сомнения, насильник.
   - Почему вы так думаете? - Он немного напрягся и  нахмурился,  словно
человек, намерения которого были не правильно истолкованы.
   - Я никогда не поверю, что один человек похищает  другого  из  добрых
побуждений. Вы можете привести мне тысячу доводов, но я вам не поверю.
   - Допустим, что вы правы, - он усмехнулся, - но вам  нечего  бояться.
Вам незачем бояться меня.
   - Вы полагаете? - Я тоже усмехнулась. - Допустим,  я  скажу,  что  не
боюсь вас. И вы за это меня отпустите?
   - А вы хотите, чтобы я вас отпустил?
   - Безусловно. Вы что же, сомневаетесь? Все происходящее очень странно
и доставляет мне большой дискомфорт. Или вы считаете это притворством?
   - Хорошо, - сказал он. - Но я и не думал удерживать вас.
   - Ладно. - Я села поудобнее и принялась растирать болевшие запястья и
лодыжки.  -  Очевидно,  вы  похитили  меня   с   исключительно   добрыми
намерениями. - В моем голосе слышался  явный  сарказм.  -  Но  почему  я
здесь? Почему вы приволокли меня сюда?
   - Потому что  это  мой  дом,  -  спокойно  ответил  Иванов,  -  и  он
обязательно должен стать и вашим домом.
   - Прекрасно, - я  начала  злиться.  -  А  у  меня  спрашивать  совсем
необязательно? Или вы тоже из тех, кто считает женщину низшим существом,
лишенным разума, и поэтому обходится с ней как с вещью?  Учтите  только,
что я не вещь и так обходиться с собой не позволю.
   - Вам не идет, когда вы злитесь, -  спокойно  сказал  авангардист.  -
Теперь вам не следует так много думать о себе.
   - Значит, я должна думать о вас?
   - Конечно. - Он серьезно кивнул. - Вам  давно  пора  перестать  самой
решать проблемы  и  предоставить  это  мужчине,  которого  сама  природа
предназначила для этого. Пусть теперь все ваши мысли будут обо мне,  все
ваши желания будут подчинены мне, все ваши заботы будут обо мне.
   -  Бред,  -  устало  вздохнула  я.  -  Мысли  вы  никак   не   можете
контролировать, это вам не удастся. Да и что, кроме ненависти к  вам,  я
могу испытывать в таком положении?
   - Поймите, - он слегка улыбнулся,  -  это  только  сначала.  Пока  вы
обижены, в вас бурлят чувства, но постепенно это пройдет. Вы перестанете
воспринимать меня как ужасного монстра, наоборот, я  буду  казаться  вам
именно тем человеком, который вам необходим.
   - Конечно, конечно, господин суперчеловек, - я  покачала  головой.  -
Поймите... Да ни один человек не способен понять другого. Как вы  можете
за меня решать, что я буду думать и чувствовать? Ну-ка представьте себе,
что вы идете по улице, вас хватает какой-то громила, волочет к  себе,  а
там говорит: "Знаешь, дорогой, ты  мне  очень  понравился.  Сейчас  тебе
будет немного плохо, но потом все уладится, я буду для тебя самым лучшим
человеком". Сомневаюсь, что вас это обрадует.
   - Не сравнивайте одно с другим, -  зло  бросил  художник.  -  Женщине
самой природой велено подчиняться мужчине, так было и так будет.  Сейчас
хватает вздорных теорий о том, что женщина может решать сама за себя.
   Чушь! Плеткой загнать ее в темный чулан, чтобы никто не видел! А  там
пусть подумает о своем  положении.  Мужчине  самой  природой  предписано
подчинять, совершать насилие, если хотите, а женщине, как самке,  только
покоряться.
   - Вы бы так не думали, окажись сами на месте жертвы насильника.
   - Я же предупредил вас, чтобы вы не сравнивали!  -  резко  проговорил
он. - Мужчина и женщина не могут быть равны в этом отношении.
   - Конечно, - я кивнула, -  насилие  может  иметь  разные  формы,  вот
только суть его остается неизменной. А в основе его унижение  человека..
Унизить, растоптать, подчинить личность. И как бы вы меня  ни  убеждали,
униженный человек никогда не будет чувствовать себя хорошо  и  счастливо
рядом с насильником.
   - Вы, наверное, не читаете любовные романы, - сказал он, - а там ведь
в каждой третьей, если не каждой второй книжонке именно об этом. Сначала
ее унижают, но потом она сама жаждет попасть в объятия насильника.
   - Это ложь, - спокойно ответила я. - Понятно, что со временем  плохое
забывается, но мне кажется, что такое  забыть  невозможно.  А  придумать
можно все что угодно, однако это так и останется вымыслом, ложью.
   Я помолчала, а потом вдруг внезапно спросила:
   - В вас говорят кавказские корни? Только дети гор рассуждают подобным
образом.
   Иванов усмехнулся с грустной иронией.
   -  В  последнее  время  жителей   Кавказа   представляют   источником
всевозможных бед. Вы правы, у меня действительно кавказские  корни.  Вам
это неприятно?
   - Не знаю, почему я обязательно должна  как-то  реагировать  на  это.
Скажем так, меня это не интересует.
   - Знаете, что вы сейчас сделали?  -  спросил  он.  -  Вы  только  что
разрушили все мои мечты.
   - Некоторые люди  в  юности  действительно  разбивают  розовые  очки,
другие  носят  их  до  старости.  Осколки  всегда  ранят  очень  больно,
независимо от того, когда это произошло. Однако не нужно вместо  розовых
очков надевать черные. Жизнь все равно лучше, если не  смотреть  на  нее
через разноцветные стекла.
   - Разноцветные, говорите. - Он хрипло засмеялся.  -  Не  верю,  чтобы
серая грязь была лучше...
   - Кроме серой грязи, есть еще зеленая трава и  синее  небо.  Банально
звучит, но это на самом деле так. Мы  часто  проклинаем  себя  за  серую
жизнь, не потому, что жизнь действительно такая, а оттого, что  в  нашей
душе сумерки и мрак.
   - Сами придумали? - Он посмотрел на меня. - Хотя вряд  ли.  В  книжке
какой-нибудь вычитали, а теперь пичкаете меня этим.
   - Нет, - я покачала головой. - Это сказал однажды  один  мой  дружок,
философ и пьяница. Он иногда говорил очень умные  вещи,  но  чаще  всего
молол чушь, как и все остальные. Убежден был в том, что  каждый  человек
имеет право выбрать время и отправиться в свой свободный полет, и  ничто
ему не помеха: ни люди, ни законы. Я  вас  слушала,  а  вспоминала  его.
Что-то общее есть в ваших рассуждениях, хотя он в своей  жизни  мухи  не
обидел. Пацифист всем своим нутром.
   - И где он теперь? - Иванов с интересом смотрел на меня.  -  Где  его
можно найти?
   - Не знаю. - Я пожала плечами. -  Лет  семь  назад  он  отправился  в
Сибирь, то ли в монастырь какой-то, то ли просто так. Я о нем с тех  пор
больше ничего не слышала.
   - Жаль, - произнес художник. - Вот с этим человеком я бы поспорил.  А
что касается вас, то вы, к сожалению, ничего так и не поняли.  Но  я  не
буду просвещать вас, просто не хочу. Уходите лучше. Мне надо подумать, а
потом, возможно, мы встретимся снова.
   Я не заставила себя упрашивать и бросилась к  двери.  Щелкнул  замок,
захлопнулась за мной дверь,  а  я  сделала  два  шага  и  опустилась  на
ступеньки. Ноги не держали. За что?  За  что  мне  выпало  все  это?  Не
успеешь от одной напасти избавиться, как  другая  спешит  навалиться.  В
высшей  степени  странный  человек  этот  Иванов.  Вдруг  он  не  совсем
нормальный? В любом случае можно считать, что мне повезло.
   Я пыталась прийти  в  себя,  но  на  душе  было  муторно.  Я  кое-как
поднялась и заковыляла прочь  из  странного  дома.  Выйдя  из  подъезда,
огляделась. Черт, куда же меня занесло? И как бы  это  узнать?  Подумают
еще, что пьяная  или  сумасшедшая.  Так,  надо  попробовать  расспросить
дорогу до центра, а там уже сориентируюсь. Нет,  постой.  Как  же  я  не
догадалась! Надо было сразу  посмотреть  на  эту  махину.  И  спрашивать
ничего не нужно. Я ведь  на  Гражданке.  Тьфу,  вот  ведь  занесло!  Это
сколько же мне до дома пилить! Так ведь и не до дома. Моя  машина  стоит
возле мастерской Карчинского, а это значит,  придется  делать  еще  один
крюк. Ладно, нечего жаловаться, сама виновата.
   Я прокляла все на свете, пока добралась до мастерской. Не иначе  черт
меня дернул, когда я вчера решила сюда ехать. Сидела бы себе дома. После
разговора с Ивановым у меня остался неприятный осадок, будто я  упустила
что-то важное, возможно, неверно толковала его действия.  Ведь  зачем-то
он меня похитил? Он будто бы что-то пытался сказать, но потом передумал.
Ах, ладно, сейчас мне не до этого.
   У   мастерской   было   людно,   толпился   народ,   переговаривались
возбужденные  женщины,  стоял  милицейский  "газик".  Я  хотела  милицию
вызвать, но ведь не успела. Выходит, это сделал кто-то другой.
   Я подошла к женщинам и  стала  прислушиваться.  Заправляла  всем  уже
известная мне дворничиха. Видимо, она могла без устали повторять одно  и
то же для каждого нового человека. Она покосилась  на  меня,  чем  я  не
замедлила воспользоваться.
   - Здравствуйте, - я протиснулась к ней.  -  Вы  меня  не  помните?  Я
журналистка из газеты, мы в прошлый раз с вами долго беседовали.
   Дворничиха попыталась сосредоточиться, чтобы вспомнить "журналистку",
но ничего из ее потуг не вышло, и она махнула рукой:
   - Не обессудь.
   - Неважно. А я ведь опять к вам за новостями.
   Глаза у нее тут  же  загорелись,  и  она  вцепилась  в  меня  мертвой
хваткой.
   - А новости-то у  нас  какие-е,  -  заголосила  она.  -  Владимира-то
Ивановича убиили!
   - Как убили? - Я постаралась, чтобы удивление выглядело убедительным.
- Кто? Когда?
   - Да кто же знает их, супостатов, убили, и  все.  Нет,  постой-ка,  я
тебе сейчас обскажу, как все было. Я ведь утром вышла на работу,  а  тут
пьяный какой-то мотыляется. Увидел меня и сразу ко мне. Там, мол,  мужик
голый валяется. Я не поверила, а он вцепился в меня и тянет за собой.  В
проулок за нашим двором приволок, а  он  там  и  валяется  в  кустах.  Я
сначала, грешным делом, подумала, что тоже пьянчужка какой-то.  Пропился
весь, до дому не дошел, или бомж какой. А он весь избитый-преизбитый. Но
я присмотрелась потом, а это наш Владимир Иванович. Ну я сразу  побежала
в милицию звонить, они приехали, его забрали,  квартиру  опечатали.  Вот
так все и было.
   Я не нашлась,  что  ей  сказать.  Ведь  если  бы  мне  вчера  удалось
дозвониться в милицию, то Карчинский был бы жив. Вне  всякого  сомнения.
Это ведь  поработал  парень  из  Москвы,  который  говорил  с  восточным
акцентом.  Человек,  которого  послал  Пак.  Я  знаю,  что   большинство
предпочтет с ментами  не  связываться,  но  человека  убили,  мне  нужно
объяснить им ситуацию, отдать письмо и пленку. Пусть разбираются,  пусть
найдут убийцу.
   Пока мой порыв не угас, я поблагодарила дворничиху  и  отправилась  к
зданию. Тут же навстречу выскочил совсем молодой человек.
   - Сюда нельзя, гражданочка.
   - Я по поводу убийства Карчинского. У меня есть некоторые сведения.
   - Минутку. - Он заинтересованно посмотрел на меня. - Я  сейчас.  -  И
чуть не бегом скрылся в здании.
   Теперь  я  начала  сомневаться,  правильно  ли  я  поступаю.  Но   по
ступенькам уже кто-то спускался.
   - Вот, Константин Сергеевич, - говорил возбужденно молодой человек, -
сама пришла.
   - Капитан Воронцов, - представился опер. Я замерла на месте.  Капитан
Воронцов. Фантастика!  Это  ведь  тот  самый  Костя,  который  постоянно
находился  при  Карчинском,  его  помощник.  Хорош  гусь!  Шефа-то   его
ухлопали, а он в это время неизвестно где находился. А теперь  является,
да еще и в форме сотрудника милиции. Нет, у меня просто дар  вляпываться
в неприятные истории. Капитан Воронцов. Константин  Сергеевич.  Стоп!  Я
смотрела на капитана и произнесла первое, что мне пришло в голову:
   - Вы сын дяди Сережи, правильно?
   - А вы Лидия Стародубцева? - ответил  он  мне  в  тон.  -  Нам  нужно
побеседовать. Пройдемте со мной.
   Я сдалась,  спорить  было  бесполезно.  Я  пыталась  собрать  в  кучу
разрозненные впечатления, но они  рассыпались  разноцветными  осколками.
Интересно, сколько еще сюрпризов меня  ожидает?  Вообще-то  с  меня  уже
хватит. Я этими сюрпризами сыта по горло.  Сидела  бы  себе  спокойно  в
редакции, писала бы про разных старушек,  у  которых  вдруг  открывается
тяга к творчеству. А ведь какие персонажи были у  меня  раньше...  Какие
чудесные чистые люди! Душой чистые... Но  стоило  мне  послушать  нашего
главного, пойти против себя, связаться с этой... моделью, как все  пошло
наперекосяк, словно свыше кто-то определил, что простого и легкого  пути
у меня в жизни уже не будет. А останутся только  препятствия  да  разные
поганые сюрпризы.
   Так оно и вышло. За это время я успела столько всякой гадости узнать,
что мне на десять лет вперед хватит. Довольно! Расскажу сейчас Воронцову
все как есть, это его работа, пусть разбирается. Воронцову...  Но  он-то
знает, где дядя Сережа. Интересно, а почему тот никогда не рассказывал о
своем сыне? О старшем говорил, а про Костю даже и не заикался. Нет! Я не
права. Он о нем упоминал, когда рассказывал о смерти старшего сына.
   - Приехали, - сказал шофер, останавливаясь перед отделением милиции.
   Я вылезла из "газика".
   - Прошу, - Воронцов указал на дверь. - Заходите, не бойтесь.
   - А я не боюсь, -  ответила  я,  действительно  оставаясь  совершенно
спокойной. - Мне бояться нечего.
   Он взглянул на меня, но промолчал. Мы прошли мимо дежурного,  который
козырнул капитану, затем по  длинному  коридору  со  множеством  дверей,
поднялись на второй  этаж  и  оказались  в  маленьком  закутке  с  тремя
дверями. Воронцов распахнул передо мной одну из них, я немного помедлила
и шагнула внутрь.
   Потрясающе! Идеальный порядок. Кто бы мог подумать!  По  долгу  своей
службы мне с ментами приходилось иметь дело. Вот только не могу сказать,
чтобы  это  доставило  мне   удовольствие.   И   кабинетики   по   своей
неухоженности могли соперничать разве что с городской помойкой.  Кабинет
нашего главного смотрелся по сравнению с ними как хрустальный дворец.
   Я поймала себя на том, что придирчиво  оглядываюсь  вокруг,  стараясь
заметить  что-то  неприятное.  Может,  грязное  пятно   где-нибудь   или
окурки... Но все предметы сияли чистотой, а  на  подоконнике  красовался
маленький деревянный кораблик.
   - Что с дядей Сережей? - спросила я. - Куда он пропал?

Глава 27

- Не беспокойтесь, - ответил Воронцов, - с ним все в порядке.
   - А почему же он пропал? - не сдавалась я. - Ведь он исчез не  просто
так, а после нашего с ним разговора.
   - Я знаю. - Капитан был все  так  же  спокоен.  -  Давайте  это  пока
отложим и поговорим о вас, Леда.
   - Выходит, вы знаете, кто я.
   - Разумеется, - он кивнул.
   - Я вам и слова больше не скажу, если вы мне прямо сейчас не скажете,
куда делся дядя Сережа.
   - Никуда он не делся! - рявкнул Воронцов. - Никуда. Уехал на время, и
все. Вы что же себе воображаете, что он только  из-за  вас  мог  уехать?
Нет! Отец часто задерживался в редакции. И в тот раз задержался тоже.  В
общем, он видел, как кое-кто к вашему главному пришел, видел, как тот на
брюхе перед ним ползал, слизняк.  Отцу  надоело  смотреть,  как  человек
может дерьмо хлебать добровольно, да еще и благодарить при этом. Вот  он
быстренько заявление  написал  и  вашему  главному  на  стол.  Получите,
пожалуйста! А после этого сразу собрался, чтобы  в  редакцию  больше  ни
ногой.
   - И даже с нами не попрощался, - проговорила я. - Жаль.
   Воронцов пропустил мои последние слова мимо ушей.
   Определенно, он был не  похож  на  того  человека,  который  когда-то
помогал Карчинскому. Изменился, словно сбросил маску. Или надел  другую.
И я совсем не уверена, что этому человеку можно доверять. Даже если он и
сын дяди Сережи.
   - Расскажите все по порядку, - Воронцов вышел из-за стола, взял  стул
и уселся напротив меня, - припомните любые детали.  Они  очень  для  нас
важны.
   - Наверное, вы и сами немало знаете, - неприязненно произнесла я.
   - Знаем, -  он  кивнул,  -  но  без  вашего  рассказа  картина  будет
неполной.
   - А с чего же мне начинать?
   - С чего хотите. Но лучше с самого начала.
   - С начала. - Я усмехнулась. - А начало вы знаете  не  хуже  меня.  Я
вместе со своим приятелем попала на выставку Карчинского. Там  он  вдруг
ни с того ни с сего расщедрился и подарил мне картину. Вы сами при  этом
присутствовали. Может, даже знаете, почему он сделал мне такой подарок.
   - Знаю, - кивнул Воронцов. - Он уже тогда решил  использовать  вас  в
качестве курьера. Вы, кстати, идеально для этого подходите.
   - Вы шутите?
   - Вовсе нет. Молодая привлекательная женщина. К тому же  журналистка.
Вы не вызвали бы никаких подозрений.
   - Но ведь он сам... сам собирался везти вазу в Москву...  У  него  же
должна была проходить там выставка.
   - Насчет выставки вы правы, а вот вазу сам везти он и  не  собирался,
напротив, искал  подходящего  человека.  Я  вам  больше  скажу,  он  так
поступал  неоднократно.  Присматривался  на  выставках  к   посетителям,
заводил с ними беседу. Выбирал все больше пожилых интеллигентных  людей.
И картины свои им дарил. А потом как бы невзначай обращался с  просьбой.
Мол, не будете ли вы так любезны помочь мне и отвезти кое-что  в  Москву
моему другу, а то дела и  другие  заботы  требуют  моего  присутствия  в
Петербурге... Человек, конечно же, соглашался. А как же!  Отказать  ведь
неудобно. И везли туда вазы, а обратно деньги или товар.  А  что,  очень
неглупо и, главное, надежно. Такой человек никогда не полезет в сверток,
если его благодарят за подарок