иняв решение, она почувствовала, что у нее гора свалилась с плеч, и
тихонько вернулась в свою спальню.
   Неожиданно погас  свет.  Одри  щелкнула  несколько  раз  выключателем
торшера, но это не помогло. О Боже, подумала она, подходящее же времечко
выбрала эта лампа, чтобы перегореть.
   Сидя  на  постели,  Одри  обняла  руками  колени,  уткнулась  в   них
подбородком и начала покачиваться  из  стороны  в  сторону.  Абсолютная,
кромешная тьма была настолько  сверхъестественно  черной,  что  казалась
осязаемой, мешала дышать. Она колола глаза так же больно, как жгли  мозг
слова приснившегося отца. Все на свете отдала бы сейчас  Одри  за  лучик
света. Она собралась было встать  и  спуститься  в  холл,  где  в  шкафу
хранились запасные лампочки, но это потребовало бы чрезмерного  волевого
усилия. Одна только мысль о передвижении в этой жуткой темноте  -  и  та
уже парализовала Одри.
   Она задержала дыхание  и  подняла  голову.  Действительно  ей  что-то
послышалось, или это отголоски недавнего кошмара? Тьма  и  отец  -  Одри
стало  казаться,  что  они  неразделимы,  что  они   -   единое   целое,
бесформенное, лишенное зримых образов порождение кошмарного сна.
   Ночь - время звуков.
   Так говорил ей отец, когда она была маленькой. Она звала  его,  и  он
приходил в ее  комнату,  садился  на  край  постели.  От  него  исходило
приятное родное тепло, оно навевало  дрему  и  вызывало  воспоминания  о
Рождестве, когда еловые поленья в камине, сочившиеся  слезами  ароматной
смолы, сыпали яркими трескучими искрами, во всем доме было тепло,  уютно
и полно гостинцев.
   - Ночь - это время звуков, Эйди, - шептал ей отец. - Прислушивайся  к
ним, и ты увидишь  сны  об  опоссумах  и  ежах,  вылезающих  из  нор  на
прогулку, о лягушках и саламандрах, плавающих в пруду среди кувшинок,  о
малиновках и дроздах, прикорнувших на ветке. Прислушайся, Эйди, слышишь?
   Но потом, когда она подросла, оказалось, что темнота  таит  множество
страхов. В ночи обычно рыщет дьявол. Вампиры тянутся  к  шеям  беспечных
жертв. Убийцы-маньяки крадутся под окнами, чтобы изувечить, изнасиловать
и в конце концов зарезать...
   - Ox! - Одри вздрогнула. Так можно запугать себя до полусмерти.
   Кошмар из сна продолжал витать  где-то  рядом,  клубился  в  воздухе.
Густой, как болотный  туман,  он  обволакивал  сознание  влажной  липкой
паутиной,  которую  Одри  все  силилась  стряхнуть,  но   как-то   вяло,
нерешительно.
   Темнота стала ее Немезидой. Необходимо победить темноту!
   Медленно выбравшись из постели, Одри, пошатываясь, подошла  к  двери,
открыла ее и спустилась в холл за запасной лампой. Ну вот,  сказала  она
себе, и вовсе даже не страшно.
   Она протянула  руку  к  дверце  шкафчика  и  замерла  как  вкопанная.
Господи! Повернула голову. Да, вот снова! Какой-то посторонний звук.
   С неистово колотящимся сердцем она  стала  подниматься  по  лестнице.
Прислушалась. Господи Иисусе! Внизу кто-то есть!  Она  так  вцепилась  в
перила, что пальцы свело.
   Одри стиснула зубы. Надо успокоиться. Не будь таким младенцем,  Эйди,
сказала она себе, бессознательно прибегая к отцовским оборотам речи. Дом
надежно заперт. Должно быть, у Майкла после их разговора бессонница, вот
он и бродит. Ну конечно, решила Одри, это Майкл.
   Испытав облегчение от мысли, что не  будет  одна,  она  снова  начала
спускаться по ступенькам. Опять услышала шум. Одри была уже почти внизу,
коща поняла, что звуки доносятся из отцовского кабинета. Уже  уверенная,
что это Майкл, она улыбнулась, пересекла гостиную и распахнула дверь.
   - Майкл...
   Ночь - время звуков.
   У нее перехватило дыхание,  во  рту  мгновенно  пересохло,  из  горла
вырвалось гортанное восклицание. Секунда тянулась, как ночь.
   Звук  в  темноте  -   странный   бесплотный   свист,   мелодичный   и
резковато-нежный, почти заунывный. Аккорд смерти.
   И в то же мгновение что-то наискось рассекло ночную рубашку  Одри  от
плеча до бедра. Шелк скользнул по лодыжкам,  и  Одри  осталась  нагой  и
беззащитной.
   Она коротко вскрикнула, сжалась всем телом и попятилась из  кабинета,
но что-то не пускало ее, упираясь в спину. Кошмар внезапно  обратился  в
явь. Силы оставили Одри, ноги ее стали ватными.
   Она долго и неуклюже металась, словно  скаковая  лошадь,  запертая  в
тесном стойле. Наконец ей все-таки удалось повернуться, чтобы  выяснить,
что же ее держит. Боль током пронзила ее локоть - Одри ударилась о  край
двери, которую оставила открытой.
   Но тут кто-то схватил Одри сбоку. Нападавший  был  невероятно  силен,
действовал уверенно и властно. Неужели все-таки Майкл?  -  пришла  ей  в
голову дикая мысль. Его физическая  сила  тоже  была  незаурядной.  Одри
почувствовала, что ее мощно теснят куда-то в сторону от выхода, бездумно
развернулась и изо всех сил толкнула нападавшего в грудь.
   Одри и сама была отнюдь не из слабого десятка, и силы ей тоже было не
занимать. Недаром главой семьи был ее отец. Одри привыкла по три раза  в
неделю посещать гимнастический зал, регулярно тренировалась,  увеличивая
нагрузки, а последние несколько лет даже поднимала тяжести.  Поэтому  ее
отпор получился мощным и неожиданным.
   Высвободившись, она рванулась прочь, но споткнулась о складку ковра и
растянулась  на  полу.  Хотела  закричать,  но  легкие   не   слушались.
Попыталась встать, но тут на нее надвинулась сама темнота.
   Увидев приближающуюся тень, Одри в ужасе втянула голову в  плечи;  ни
нее дохнуло жаром. Блесни в  темноте  глаза,  зубы,  различи  Одри  хоть
какие-нибудь человеческие черты,  она  сумела  бы  справиться  со  своей
паникой. Но перед ней ничего не было. Мгла внутри мрака.
   Два тела сцепились в схватке. Они столь тесно переплелись и прижались
друг другу, что, упади на них немного света,  предстали  бы  многоруким,
многоногим монстром, корчащимся в чудовищных конвульсиях, извивающимся и
ворочающимся с боку на бок.
   Со всех сторон Одри как будто опутали жесткие канаты.  Щеку  обжигало
чужое дыхание. Руководимая неосознаваемым инстинктом самосохранения, она
и сама стала как  можно  теснее  прижиматься  к  врагу.  Видимо,  сейчас
единственный шанс остаться в живых заключался в том,  чтобы  лишить  его
свободы движений.
   Потом, улучив момент, Одри неожиданно ударила врага  коленом  в  пах.
Она услышала мычание, резкий выдох, но в полной мере  ожидаемой  реакции
не  последовало.  На  Одри  снова  накатил  панический  ужас.  Мелькнула
отчетливая мысль: она сражается с чем-то потусторонним.
   Враг  непостижимым  образом  почуял  ее  растерянность  и  немедленно
воспользовался преимуществом. Не  успела  Одри  сообразить,  как  дальше
защищаться, а ее уже перевернули на спину. Скорость реакций оцепеневшего
от страха мозга  замедлилась  в  несколько  раз.  Теперь  у  нападавшего
появилось необходимое ему пространство.
   Одри хотела снова  ударить  коленом,  но  опоздала.  Резкий  удар  по
внутренней стороне колена принес пронзительную боль, будто электрический
разряд, пробежавший по бедру вверх, до самого таза. Одри была  наслышана
от Майкла об ударах в нервные узлы и поняла: ее правая  нога  больше  не
действует.
   Она продолжала  сражаться  локтями,  кулаками,  пальцами.  Попыталась
нащупать глаза, давить на подбородок и под кадык - ничего не получалось.
Почувствовала, что  вот-вот  последует  еще  один  натиск,  и  подумала:
"Господи, сейчас я умру".
 
*** 
 
   Майкл мгновенно проснулся в промежутке между  двумя  ударами  сердца.
Вряд ли он что-то услышал - скорее, почувствовал. Импульс извне проник в
дельта-слои и приказал его мозгу выйти из сна.
   Майкл вскочил, одним  прыжком  пересек  комнату,  схватил  катану  и,
обнаженный, выбежал в холл верхнего этажа. Что-то заставило его  подойти
к комнате сестры. Дверь была распахнута; Майкл и  не  заглядывая  понял,
что Одри внутри нет.
   Ступая на внешние  стороны  стоп,  он  прокрался  вниз  по  лестнице.
Ветерок - и тот произвел бы больше шума. Катану  он  держал  у  бедра  -
обеими руками, чуть согнув локти.  Продвигался  Майкл,  как  его  учили,
левым боком вперед. Кулаки, сжимавшие рукоять меча, находились  в  таком
положении, что в случае внезапного нападения меч можно было использовать
вместо щита.
   Без  сангаку  ты  -   ничто,   -   говорил   Тсуйо.   Самодисциплина.
Сосредоточенность. Мудрость. Три составные части сайгаку. Без всех  трех
элементов ты ничего не добьешься. Ты можешь научиться рубить,  калечить,
убивать. Но ты останешься ничем. Твой дух постепенно усохнет, твоя  сила
будет  убывать,  и  непременно  настанет  время,  когда   ты   окажешься
побежденным. И произойдет это не потому, что соперник  искуснее  владеет
оружием, а благодаря силе и ясности  его  духа.  Без  истинной  мудрости
выжить невозможно. Таков догмат философии Пути.
   Самодисциплина. Сосредоточенность. Мудрость.
   Майкл призывал их, приняв позу  "колесо"  -  открытую  уравновешенную
стойку тай, позволяющую вращать  мечом  в  произвольном  направлении.  В
школе Синкагэ колесо считалось в основном оборонительной позицией.
   От подножия лестницы он увидел  приоткрытую  дверь  в  кабинет  отца.
Оттуда доносились еле слышные звуки... Одри там!
   Какая-то часть его порывалась немедленно броситься в кабинет.
   Самодисциплина. Сосредоточенность. Мудрость.
   Майклу так и слышался дребезжащий, лишенный  интонаций  голос  Тсуйо,
исходящий из едва шевелящихся губ.
   Вступая в битву, в которой хочешь одержать победу, ты должен  сделать
только одно, - шелестел  в  сознании  странно  неодушевленный  голос,  -
отказаться умом и сердцем от мыслей о жизни и  смерти.  Лишь  когда  они
перестанут беспокоить  тебя,  ты  можешь  считать  себя  готовым  к  бою
фехтовальщиком.
   Шаг за шагом Майкл продвигался по  гостиной  к  порогу  кабинета.  Из
двери, овевая лицо, подул свежий ночной  ветерок.  За  дверью  оказалось
гораздо темнее, чем в холле и гостиной.
   Майкл вслушался. Еле уловимая возня стала складываться  в  узнаваемые
звуки: сдавленное дыхание и шум рукопашной борьбы.  Майкл  вспомнил  про
вора, после визита которого отцу пришла мысль  установить  сигнализацию.
Он уже собрался было отбросить меч, рассчитывая на свои руки и ноги.
   Что-то  остановило  его.  Он  шагнул  за   порог   и   вдруг   словно
соприкоснулся с аурой чужака и понял, понял со всей  определенностью:  у
того, кто здесь вместе с Одри, тоже в руках катана.
   Сбросив секундное оцепенение, охватившее его при этом открытии, Майкл
все так же беззвучно двинулся в глубь комнаты. Но его услышали.
   Визг рассекаемого воздуха ударил по барабанным перепонкам, и какой-то
предмет развалился надвое прямо перед лицом Майкла.
   "Одри! - надрывался его рассудок. - Где ты?"
   Вдруг он ощутил в полутьме пугающую близость острого  лезвия,  сделал
выпад и тотчас пожалел об этом. Чужой  клинок  ударил  по  мечу  Майкла,
вогнав его сквозь ковер в доски пола.
   Майкл выругал себя. Он позволил тревоге за Одри  просочиться  в  свой
разум и утратил сосредоточенность. Безрассудная атака не достигнет цели,
а не достигнув ее, предупредит противника об  опасности  и  укрепит  его
решимость.
   Майклу требовалась всего секунда, чтобы освободить свой  меч,  но  он
чувствовал, что катана чужака совсем близко, как и он сам - тень хищника
среди теней дремучего леса. Даже не видя врага, Майкл знал,  где  он,  и
знал, что его меч уже пришел в движение, почуяв добычу.
   Резко сжавшись, Майкл свернулся в  клубок.  Труднее  всего  оказалось
выпустить из рук свой меч. Но на  весы  уже  легла  его  жизнь,  ибо  он
угадал, что противник вознамерился отсечь ему голову.
   Врезавшись в невидимую фигуру врага, Майкл почувствовал, как тот всей
тяжестью обрушился на него и оказался сверху. Грохот  отлетевшего  меча,
потом - приступ клаустрофобии, когда Майкл понял, что чужая  рука  шарит
по его лицу, пытаясь зажать рот и нос. Одновременно враг надавил ему  на
поясницу: он намеревался придать корпусу Майкла такое положение, когда и
легкого удара достаточно, чтобы выбить позвонок или порвать селезенку.
   Майкл  оттолкнулся  локтями  и  перекатился  на  спину,   по-прежнему
сжимаясь в клубок.  Но  и  теперь  он  оказался  в  уязвимом  положении:
неизвестный всем весом вдавил в ковер его плечи, и Майкл  никак  не  мог
защитить лицо. Запах он ощутил еще раньше,  чем  прикосновение  холодной
ткани. Задержав дыхание, он все же чуял, как едкие испарения проникают в
ноздри.
   Ему отчаянно хотелось пустить в  ход  руки,  но  враг  попался  столь
умелый и грозный, что Майкл понимал: малейшее  движение  локтями,  и  он
откроет себя для мгновенного смертельного удара. Да и  от  ног  тоже  не
было бы никакой пользы.
   Постоянные упражнения позволяли Майклу  задерживать  дыхание  дольше,
чем это способно делать большинство людей, но и его возможности были  не
беспредельны. Он уже не видел ничего, кроме  кругов  перед  глазами,  не
чувствовал ничего, кроме пота и страха, не  слышал  ничего,  кроме  шума
крови в ушах.
   Противники застыли. В ушах Майкла нарастал звон, мозг безмолвно вопил
от ужаса перед неизбежным погружением во тьму, в мгновенное небытие.
   Подавляя судороги в диафрагме, Майкл  осознал,  что  думает  о  своем
ударе  мечом  -  одном-единственном  мгновении,  обернувшемся   роковой,
непоправимой ошибкой. Мысленно проигрывая тот момент, он снова  и  снова
пытался представить себе, что бы случилось, последуй он совету Тсуйо.
   С холодным рассудком встречай врага в  том  месте,  где  твои  кулаки
сжимают рукоять меча.
   Он все глубже погружался в сумеречный мир, где воля порабощена  и  не
имеет власти. Туда, где власти не имеет даже Путь.
   Зеро.
   Майкл не хотел туда.
   - Одри!
   Он выкрикнул ее имя, и темнота, еще более  глубокая,  чем  окружающая
ночь, окутала его сознание.  Он  больше  не  управлял  своим  телом.  Он
продолжал бороться, уже не сознавая, что делает. Его разум, одурманенный
пропитавшим клочок материи препаратом, создавал свой мир - промежуточный
между кошмаром и небытием.
   Грохот моря там, где не было никакого моря, отражаясь от суши, где не
было никакой суши, достигал небес, где  не  было  никакого  неба.  Таким
рождался новый мир Майкла.
   Но и он был непрочен, и он потускнел,  замерцал,  и  в  конце  концов
осталось лишь ощущение падения, которому нет конца.
 
ЗИМА 1946 - ВЕСНА 1947 
Тихоокеанский театр военных действий - Токио 
 
   Отец маленького Филиппа Досса владел фермой в Пенсильвании. Они  жили
в небольшом городке неподалеку от Латроба в юго-западной части штата,  в
живописном краю изумрудных холмов, густых лесов и потаенных озер.
   Доссы выращивали цыплят. Их рабочий день начинался в полпятого утра и
продолжался до заката солнца. Нудный тяжелый труд, скучная беспросветная
жизнь. Доходов от фермы хватало только чтобы едва-едва сводить  концы  с
концами. Отец Филиппа вел непрестанный бой с высокими ценами  на  корма,
птичьими  эпидемиями   и   растущими   аппетитами   крупных   фермерских
синдикатов. Ни в чем, кроме птицеводства, старший Досс не  разбирался  и
не видел иной возможности кое-как прокормить себя  и  семью  и  избежать
банкротства, кроме как продолжать тянуть ту же лямку.
   Филипп ненавидел ферму. Вечная вонь, тошнотворный запах крови,  когда
цыплят забивали, бессмысленно жестокие повадки безмозглых птенцов, то  и
дело заклевывавших друг друга до смерти,  вызывали  в  нем  все  большее
отвращение.  Однообразие  дней  скрашивала   только   природа.   Долгими
послеполуденными часами всматривался Филипп в окрестные холмы, окутанные
сизой дымкой, бродил по округе, ходил гулять к железнодорожной  станции,
мимо которой, раскачиваясь и грохоча колесами проносился скорый товарный
Эри - Лаккаванна. Филипп особенно любил именно этот поезд и часто  видел
его во сне. Наступала ночь,  а  поезд  все  мчался,  светом  прожекторов
разрывая мрак, высокое эхо  протяжного  гудка  отражалось  от  дремлющих
холмов, и потревоженные стаи  черных  дроздов  срывались  с  телеграфных
проводов, где притулились на ночлег.
   Лишь  оказавшись  вдали  от  фермы,  Филипп  понял,  чем  поезд   так
притягивал его. Состав появлялся неизвестно откуда  и  исчезал  неведомо
куда, и Филиппу необходимо было проникнуть в его тайну.  Поезд  будил  в
нем смутные желания и острую тоску, которые заставляли  его  метаться  в
постели по ночам.
   Отец  был  законченным  прагматиком,  и,  оглядываясь  назад,  Филипп
понимал, что иным в тогдашних условиях он и не мог быть.
   Обветренное, загорелое лицо, глаза,  словно  выцветшие  от  солнца  -
таким он запомнил отца. Трудился старший Досс не  покладая  рук  и  сыну
тоже  спуску  не  давал,  то  и  дело  вторгаясь  в  его   грезы   наяву
напоминаниями о  недоделанной  работе.  В  обязанности  Филиппа  входили
утренний сбор яиц из-под несушек и чистка курятников  после  возвращения
из школы.
   - Так ты никогда ничего не  добьешься,  -  поучал,  бывало,  отец.  -
Мечтателям в этом мире делать нечего; с тех пор как он вертится, человек
должен трудиться в поте лица своего.
   Наблюдая  за  Филиппом,  он  считал  необходимым  время  от   времени
преподать сыну один-другой урок.
   - Мужчина обязан знать: его желания и прихоти - на  последнем  месте.
Мужчина  должен  заботиться  о  хлебе  насущном.  Рано  или  поздно   он
обзаводится семьей. Он должен содержать ее и обеспечить детей.
   Филиппу не исполнилось и двух лет, когда его  мать  умерла  во  время
родов. Отец никогда не заговаривал о жене, как, впрочем, и  ни  о  какой
другой женщине, и больше не женился.
   - Цель жизни - создание семьи и воспитание  детей.  Не  больше  и  не
меньше. Глупо думать иначе, только время понапрасну терять.  Чем  скорее
ты это поймешь, тем для тебя же лучше.
   Вряд ли отец догадывался, что не мог сказать сыну ничего ужаснее этих
слов. Провести всю жизнь на ферме, работая по  восемнадцать  часов  семь
дней в неделю, и так из месяца в месяц, из  года  в  год  -  все  те  же
постылые стены, все те же опротивевшие заботы и заученные движения - при
одной мысли о таком будущем Филиппа прошибал холодный пот. И каждую ночь
ему снился ежедневно проносящийся через городишко товарняк.  Филипп  уже
всерьез подумывал улучить минутку, когда поезд остановится на станции  в
ожидании встречного, и, вскочив в него, перевалить  через  сизые  холмы.
Ему хотелось узнать, что там, на другой стороне, повстречать  людей,  не
похожих на него.
   Но когда он собирался объяснить все  это  отцу,  слова  застревали  в
горле, он опускал голову и, взяв грабли, молча отправлялся в курятник.
   В конце концов все разрешилось, но не с помощью поезда,  а  благодаря
рыжей лисице.
   Филиппу почти  миновал  четырнадцатый  год.  Зима  выдалась  особенно
лютая, и с  некоторых  пор  в  курятник  повадился  вор.  Филипп  первый
обнаружил улики - пятна крови, слипшиеся перья, ошметки мяса.
   Несколько недель отец и сын выслеживали лисицу,  бегая  на  лыжах  по
заснеженным полям, рыская по зачарованному зимнему лесу и  спускаясь  на
каменистое дно промерзшего ручья. Филипп, получивший от отца старую,  но
вполне пригодную ремингтоновскую винтовку 22-го  калибра,  схватывал  на
лету  все,  чему  тот  учил  его  на  охоте,  начал  и  сам  замечать  и
распознавать следы: вот  тут,  не  выдержав  тяжести  зверя,  провалился
тонкий наст, здесь лиса чесалась о дерево,  оставив  на  коре  шерстинки
рыжего меха, а здесь забросала снегом свой помет.
   Выследить лисицу никак не удавалось, но Филипп все  больше  оживал  и
расправлял плечи. Его мозг быстро усваивал  отцовские  уроки  и  начинал
делать  собственные  умозаключения.  Уже  в  третью-четвертую  охотничью
вылазку сын перехватил инициативу и первым  указывал  направление,  куда
вели следы.
   Кончилось дело тем, что именно Филипп сообразил,  почему  они  всегда
теряли след на дне ручья. Лиса становилась здесь более осторожной,  и  в
этом месте  исчезали  всякие  признаки  ее  присутств