ого.
   Ее красота ошеломляла. Такую девушку хочется во что бы  то  ни  стало
пригласить куда-нибудь на вечеринку после субботнего  киносеанса  -  уже
хотя бы для того, чтобы приятели завидовали такому  сказочному  везению.
Время и потом щадило Лилиан, но в те дни она была невообразимо хороша.
   Ее отец, тот самый генерал Хэдли, приложивший руку  к  созданию  ЦРГ,
служил в штабе Мак-Артура. Он прошел старую школу Джорджа Паттона, и  за
ним закрепилась  репутация  известного  сторонника  жесткой  дисциплины.
Блистательный офицер, способный принимать  мгновенные  решения  в  самой
неблагоприятной   обстановке,   Хэдли   непосредственно   участвовал   в
разработке американских стратегических планов в  отношении  послевоенной
Японии. Поговаривали даже, будто президент почти целиком  полагается  на
него одного в  формировании  всей  долговременной  политики  на  Дальнем
Востоке.
   Вечер пролетел незаметно. Они болтали и смотрели друг другу в  глаза.
Филиппу чудилось в глазах Лилиан отражение всего, что  он  любил,  когда
жил среди каменистых холмов западной Пенсильвании,  хотя  он  от  них  и
бежал. В мыслях вдруг мелькал то  образ  лавки,  где  торговали  содовой
водой, которая так хорошо утоляла жажду в  пыльный  летний  полдень,  то
красное деревянное здание школы, где он  учился  читать  и  писать,  или
слышался мелодичный перезвон колоколов, когда  они  с  отцом  ходили  по
воскресеньям в церковь. Эта девушка, плоть от  плоти  Америки,  чудесным
образом вызвала к жизни все светлое, что было в  детстве  Филиппа,  безо
всякой примеси мрачных воспоминаний о том, что принудило его к  бегству.
В  общем,  неудивительно,  что  Досс  перепутал  всплеск  ностальгии  со
вспышкой любви.
   - Господи, как мне не хватает моих братьев, - сказала  Лилиан  в  тот
вечер.
   - Они очень далеко? -  спросил  Филипп.  Она  смотрела  на  звезды  и
беззвучно плакала.
   - Что случилось? - мягко спросил Филипп. Сначала он думал, что Лилиан
не слышит, но она ответила - так тихо, что ветер едва не унес ее слова:
   - Обоих моих братьев убили на войне. Джейсона -  в  Анцио,  на  самом
берегу. Он, наверное, даже и не успел  ощутить  под  ногами  европейскую
твердь. А Билли командовал танком. Не где-нибудь, а в  дивизии  Паттона.
Отец гордился им, мог говорить о нем непрерывно. Как же, сын  воюет  под
командой самого Паттона, триумфами которого полны все фронтовые  сводки.
Куда Паттон, туда и Билли.
   Так они и прошли вместе весь путь до Пльзеня. А там его танк наскочил
на немецкую мину, и Билли распороло живот.
   Лилиан задрожала. Филипп обнял ее.
   - Война  кончилась,  но  я  все  равно  ненавижу  ее!  Бесчеловечная,
жестокая. Скольким  людям  принесла  смерть  и  страдания.  Человеческие
существа не созданы для войн.
   Нет, печально думал Филипп. Люди снова  и  снова  развязывают  войны.
История ничему не учит. Они жаждут власти. А власть, по определению, это
порабощение других существ.
   - Билли и Джейсон были такие чистые и смелые, - Лилиан всхлипнула,  -
Они умерли совсем молодыми.
   Ни разу,  глядя  на  женщину,  Филипп  не  испытывал  такого  чистого
восторга, проясняющего душу. Он не мог  думать  о  Лилиан.  И  не  желал
думать. Он хотел касаться ее, держать в объятиях и целовать. Он тонул  в
ее очаровании и красоте.
   Гораздо позже, когда ничего уже нельзя  было  изменить,  он  внезапно
открыл для себя, что  Лилиан  всеми  фибрами  души  ненавидит  Японию  и
японцев.
 
*** 
 
   Осенью   1946    года    окончательно    прекратились    американские
правительственные   субсидии   Японии.   Поскольку   шаткая    экономика
побежденной страны чрезмерно  зависела  от  послевоенных  вливаний,  она
начала рассыпаться на глазах.
   Среди  самых  высокопоставленных  чиновников  возникла  паника.   Они
предвидели, что к марту будущего  года  финансово-экономическая  система
пойдет вразнос и окончательно рухнет.  Деньги  иссякли,  как  раз  когда
истощились все японские ресурсы, импорт практически был свернут и стране
грозила гигантская нехватка угля. Короче  говоря,  Японии  стало  нечего
продавать,  поскольку  у  нее  не  осталось   сырья   для   производства
промышленных товаров.
   За две недели до Дня Благодарения, который праздновали  оккупационные
войска, премьер-министр Сигеру Ёсида собрал лучшие умы министерств, дабы
найти выход из кризиса.
   Из шести человек, составивших Угольный комитет,  лишь  один  не  имел
отношения  ни  к  Министерству  промышленности  и   торговли   -   самой
могущественной  со  времени  своего  основания  в  1925  году   японской
бюрократической структуры, - ни  к  Министерству  иностранных  дел.  Все
члены комитета обладали  учеными  степенями  по  экономике.  Исключением
являлся   человек   по   имени   Дзэн    Годо,    недавно    назначенный
вице-председателем Японского банка.
   Несмотря на  свою  молодость  -  остальные  пятеро  были  значительно
старше, - именно Годо выдвинул принятую и одобренную  комитетом  идею  о
приоритетном  развитии  секторов  экономики,  производящих  "скоростную"
продукцию. Без быстрого рывка вперед,  полагал  Годо,  от  новой  Японии
очень скоро ничего не останется.
   Молодой банкир получил  самое  блестящее  образование,  какое  только
можно было получить:  он  считался  первым  студентом  в  своем  выпуске
токийского университета Тодай - наиболее престижного учебного  заведения
Японии. В 1939 году, в числе пятидесяти шести  свежеиспеченных  юристов,
поступил на службу  в  Министерство  внутренних  дел.  Там,  однако,  их
чиновничья карьера двинулась не  по  наезженному  пути,  который  ожидал
приблизительно тысячу молодых специалистов,  взятых  на  работу  другими
министерствами.
   Годо и остальные избранники  судьбы  получили  в  своем  министерстве
дополнительную, весьма специфическую подготовку, и к 1941 году оказались
разбросанными  по  всей  стране.  Дзэна  Годо  направили   в   столичный
полицейский  департамент.  Согласно   досье,   полученному   Доссом   от
полковника Силверса,  Годо  постепенно  выдвинулся  в  шефы  специальной
городской полиции Токко, контролирующей умонастроения  населения.  Токко
учреждалась в свое время  специально  для  выявления  антимилитаристских
элементов внутри страны, способных саботировать или любым иным  способом
подрывать напряженную работу на войну. Под таковыми элементами имелись в
виду главным образом коммунисты и сочувствующие.
   Благодаря характеру своей работы служащие  Токко  пользовались  почти
неограниченной властью и привилегиями. Фактически они делали что хотели.
Производственное начальство агента, назначенного  на  предприятие,  было
начальством лишь на бумаге. Сотрудник Токко  не  подлежал  увольнению  и
даже административным взысканиям. Мало  того,  само  начальство  обязано
было следовать его указаниям, ибо сотрудника Токко назначали из столицы.
   Наиболее дальновидные из служащих  Токко,  и  среди  них  Дзэн  Годо,
использовали свои разветвленные контакты  для  подготовки  к  неизбежной
капитуляции Японии. Поэтому, в отличие от  многих,  процветали  и  после
войны. Будучи вице-председателем одного из трех центральных банков, Годо
в 1946 году сосредоточил в  своих  руках  огромную  власть.  Он  помогал
становлению  новой  экономической   структуры   страны.   Руководствуясь
политикой  правительства,   банки   предоставили   отдельным   компаниям
сверхкредиты, которые способствовали стремительному росту этих компаний.
Но компании попали в такую финансовую кабалу, что вскоре банки поглотили
их. В  недалеком  будущем  этим  банкам  предстояло  стать  ядром  новых
дзайбацу  -  традиционных  семейных  промышленных  конгломератов  -   и,
слившись в многоотраслевые концерны, подмять под себя  самые  прибыльные
отрасли возрождающейся и уже готовой к буму послевоенной экономики.
   Помимо прочего, Дзэн  Годо  считался  одним  из  выдающихся  мастеров
канриодо  -  бюрократического  искусства.  Овладеть  канриодо  не  менее
сложно, чем айкидо - искусством рукопашного боя - или кендо - искусством
боя на мечах.
   Только японцы  могли  додуматься  до  такого:  возвести  прозаическое
занятие в ранг искусства. В результате чиновничество  заменило  в  новой
Японии древнее сословие самураев, и  по  иронии  судьбы  возвышение  его
началось благодаря американской оккупации.
   Разоружив  военщину  и  нанеся  серьезный  урон   дзайбацу,   генерал
Мак-Артур создал общественный вакуум,  который  с  неизбежностью  вскоре
заполнился. Бюрократия пользовалась каждым удобным случаем  для  захвата
ключевых позиций и стала отождествлять себя с частью  нации,  призванной
возродить страну.
   Прочитав в газетах о смерти Арисавы Ямамото, Дзэн Годо  не  на  шутку
встревожился. Он не верил прессе, и хотя сообщалось о несчастном случае,
Годо весьма  не  понравилось  его  совпадение  по  времени  с  последней
встречей с Ямамото. Они дружили и вместе  вели  дела  с  давних  времен.
Ямамото  работал  директором  собственной   авиапромышленной   компании,
которая вместе с "Самолетами  Накасимы"  занимала  ведущее  положение  в
производстве авиамоторов. В войну компания  расширилась  и  разбогатела.
Однако ни Ямамото, ни Годо не питали  вражды  к  американцам  и  считали
вступление Японии в войну явным  безрассудством.  Внешне  они  ревностно
исполняли свой долг перед императором, ибо для людей их  положения  иное
было немыслимо. Но в глубине души  каждый  из  них  тайно  приветствовал
окончание драки и хотел поскорее заняться восстановлением разрушенного.
   Не далее недели тому назад Годо встречался с Ямамото, и тот поделился
своим   намерением   передать   американцам   технологию    производства
реактивного двигателя нового типа, над которым в последние месяцы  войны
корпели инженеры  его  компании.  И  вот  Ямамото  погиб.  Под  колесами
грузовика, если верить газетам.
   Нет, Дзэн не верил газетам. Слишком большая удача для врагов Ямамото.
А ведь враги  Ямамото  -  и  его  враги.  Они  злобны,  многочисленны  и
действуют слаженно. Какие еще козни у них на уме? Значит, Дзэну  следует
внять предостережению и выяснить истинную причину смерти друга.
   Придя к этой мысли, Годо послал за дочерью.
   Митико не так давно вышла замуж за старшего  сына  Ямамото  -  Нобуо.
Брак этот устроили отцы. Дзэн Годо связывал с ним  надежды  на  будущее.
Нобуо был талантлив, респектабелен и довольно хорош  собой.  А  главное,
как старший сын, он наследовал отцовскую компанию.
   Годо рассудил, что Нобуо - идеальная партия для его  дочери.  Правда,
хотя ее можно было без натяжки назвать красавицей, она отличалась весьма
необузданным нравом, на который  отец  давно  махнул  рукой.  Нобуо  был
старше Митико и обладал большой выдержкой, но Годо  частенько  одолевали
сомнения, сможет ли молодой человек со всем своим здравомыслием  надолго
увлечь его взбалмошную дочь.
   Оба отца, словно брокеры, обсуждающие слияние двух компаний, взвесили
все "за" и "против" предполагаемого союза и  наконец,  договорившись  об
условиях, решили связать себя  родственными  узами.  Брак  был  заключен
полгода назад, и теперь Митико и Нобуо жили вместе, хотя Годо не имел ни
малейшего  представления,  насколько  удачно  складывается  их  семейная
жизнь. Вскоре после свадьбы молодые переехали в Кобе, где  располагались
семейные заводы, которые Арисава отдал под начало сына.
   Вся компания переживала эпоху перепрофилирования. Семья  намеревалась
быть в авангарде восстановления промышленности Японии и  взяла  курс  на
развитие  тяжелого  машиностроения.  С  этой   целью   концерн   завязал
сотрудничество с "Канагава Хэви Индастриз".
   Сначала все шло вроде бы гладко. До  того  дня,  когда  умер  Арисава
Ямамото, сбитый скрывшимся с места происшествия грузовиком.
   - Митико, - сказал дочери Дзэн Годо, - я подозреваю, что  наши  враги
пошли в наступление. Поэтому мне  крайне  необходимо  выяснить  истинные
обстоятельства смерти твоего свекра.
   Митико, стоявшая, по обычаю, перед отцом на коленях, склонила голову.
   - Ты всегда была моей правой рукой. Твоей изобретательности я  обязан
успехом многих своих начинаний. Ты добывала для меня секреты тебе  одной
доступными способами. Боюсь, враги  пошли  на  решительный  штурм,  а  я
слишком на виду, чтобы в открытую предпринимать жесткие  контрмеры.  Мне
нельзя  привлекать  к  своей  особе  внимание  ни   наших   врагов,   ни
американцев. Я могу обратиться только к тебе. Больше у  меня  никого  не
осталось.
   Митико не так давно потеряла брата и сестру. О второй дочери,  Окити,
ушедшей от них навсегда, Годо старался даже  не  упоминать  -  это  было
невыносимо.
   - Если я выясню, что  Арисаву  Ямамото  убили,  то  разыщу  убийц,  -
ответила Митико. - Что с ними сделать, отец?
   Дзэн Годо надолго задумался. Он размышлял о природе чувства мести.
   В тот вечер Лилиан опять пела.  Публика,  состоявшая  в  основном  из
мальчишек не старше восемнадцати, пришла в состояние, близкое к экстазу.
Это объяснялось не  просто  сексуальной  привлекательностью  девушки  на
подмостках.  Не  было  в   ее   воздействии   на   зрителей   и   ничего
сверхъестественного. Но тем пуще завладевала Лилиан  их  вниманием.  Для
них не имело значения, о чем она поет, они толком и  не  вслушивались  в
слова. Главное заключалось в том, что она пробуждала память  о  доме.  И
Лилиан не опасалась довести их до безумия.
   С Филиппом дело обстояло иначе. Он уже несколько раз пытался добиться
физической близости. Он был  нежен,  внимателен,  говорил  о  любви,  но
Лилиан всегда уклонялась. Они часами  целовались,  держа  друг  друга  в
объятиях, шептали ласковые слова, но этим все ограничивалось.
   В тот вечер,  когда  они  остались  вдвоем,  Филипп  начал  проявлять
настойчивость.
   - Я никогда не была с мужчиной... в этом смысле,  -  сказала  Лилиан,
положив голову ему на грудь. - Мне хотелось, чтобы у нас  это  произошло
по-особенному. Совсем-совсем по-особенному.
   - Разве наши чувства не особенные?
   - О да, - ответила она. - О таких я  всегда  и  мечтала,  когда  была
маленькой... Но еще я мечтала о том, как все это произойдет...  Ни  одна
другая моя мечта не сбылась, Фил. Это  мой  последний  шанс.  Пусть  все
будет так, как я себе представляла, ладно? - Веки Лилиан увлажнились.  -
Ты мой первый мужчина... Я верю, что ты  можешь  сделать  все,  как  мне
виделось в мечтах. Если ты настаиваешь... - Она прижалась к нему крепче.
Но не ее голос, а что-то другое  подсказало  Филиппу:  "Прошу  тебя,  не
надо. Пожалуйста".
   Филипп послушался и перестал настаивать. Но попросил Лилиан выйти  за
него замуж. На это она, разумеется, согласилась безоговорочно.
 
*** 
 
   Ныне покойная жена родила Дзэну Годо  троих  детей.  Теперь  осталась
одна Митико. Мысли об Окити были настолько невыносимы, что Годо боялся о
ней думать. Единственный его сын Тэтсу пламенно  верил  в  войну.  Война
казалась ему божественным ветром, под напором которого родина  воспрянет
и засияет во всем блеске своего величия.
   И Тэтсу, чтобы помочь этому, посвятил себя божественному ветру  -  он
стал  пилотом-камикадзе.  В  отряды  камикадзе  вступали  самые  юные  и
самоотверженные патриоты. Они сознательно выбрали смерть за родину. Дзэн
Годо повторял про себя предсмертное хокку мальчика:
   Сияньем лепестков подобный небесам, Цвет дикой сакуры Ямато Облетает.
   Ямато - это  не  только  древнее  поэтическое  название  Японии,  так
называлось еще и спецподразделение в Токкотай -  наступательных  войсках
особого назначения, куда был направлен Тэтсу. Когда он погиб,  ему  едва
исполнилось двадцать два.
   Тэтсу верил в исключительную роль молодого поколения - сёкокумин.  Он
цитировал  отцу  строку  из  стихотворения,  написанного  героем  войны,
вице-адмиралом Ониси: "Чистота юности возвестит о  божественном  ветре".
Тэтсу привили, навязали "ямато-дама-сий" - истинно японский  дух.  Когда
отчаяние господствовало в  душах,  как  американские  бомбардировщики  в
небе, ямато-дама-сий должен был переломить ход войны  и  привести  ее  к
победоносному завершению, иными словами, сделать  то,  чего  не  удалось
добиться с помощью лучшего оружия и кадровых войск.
   Дзэн Годо  зажег  на  символической  могиле  сына  палочки  дзёсс  и,
послушный долгу, прочитал заупокойные молитвы. Такова расплата за ложные
убеждения.
   Сокрушаясь о бессмысленности и безумии поступков  одержимых  "истинно
японским духом", Годо неизбежно подумал о Кодзо Сийне - одном  из  таких
одержимых. Сийна к этому времени стал самым влиятельным лицом  в  МПТ  -
Министерстве промышленности и торговли.  Благодаря  маневрам  Сийны  оно
приобрело в послевоенном японском правительстве  небывалую  мощь.  Кроме
того, Сийна был вождем и идеологом закулисной и смертельно опасной клики
чиновников.
   Сийна вел старательную, кропотливую работу по обновлению и укреплению
МПТ. Он расчетливо окружил себя бывшими служащими  Министерства  военных
поставок. Раньше все они, как и  он,  носили  высокие  офицерские  чины.
Однако Сийна в первую же неделю оккупации лично проследил, чтобы кое-кто
должным образом подчистил их досье. В тогдашнем хаосе сделать  это  было
нетрудно. Теперь его люди оказались недосягаемыми для военного трибунала
и  были  гарантированы  от  преследований.  Теперь  они  стали   вечными
должниками Кодзо Сийны.
   Капитулировав  и  допустив  в  страну  оккупантов,   японская   нация
"потеряла свое лицо". Многие негодовали, но смирились. Только не  Сийна.
Навязанная Мак-Артуром конституция стояла у него костью поперек горла. И
он решил, что янки за это заплатят.
   Сийна выдвинул принцип татэмаэ и хоннэ  -  теории  и  практики.  Идея
заключалась  в  одновременном  существовании   двух   курсов   японского
руководства. Теория, татэмаэ,  должна  использоваться  при  согласовании
политических решений с оккупационными властями. На практике  же  следует
применять хоннэ, обсуждать которую японские чиновники будут только между
собой.  И  ее  воплощение  может  привести  к  результатам,  отнюдь   не
предусмотренным теорией.
   Успех татэмаэ и хоннэ превзошел все ожидания. Сийна вознесся на такую
высоту, о которой не мечтал даже во время  войны.  Однако  он  испытывал
лишь слабое моральное удовлетворение от этой победы.  Япония  оставалась
поверженной и униженной, и Сийна продолжал ненавидеть оккупантов.
 
*** 
 
   Филипп действовал исключительно по ночам, словно стремился  выдержать
марку. На самом деле он просто лучше  всего  работал  ночью.  Этому  его
учили.
   Джоунас  рождал  идеи  и  разрабатывал   планы,   плел,   как   паук,
замысловатые  тенета  интриги.  Филипп   их   совершенствовал,   облекал
умозрительные построения  в  выполнимые  формы  и  осуществлял  замысел.
Вдвоем они составляли грозную силу.
   Джоунас наметил ночь  перед  новолунием.  Но  она  выдалась  чересчур
ясной, поэтому Филипп решил выждать, пока атмосфера не уплотнится, чтобы
выпал туман. Две  ночи  спустя  непроглядную  мглу  не  рассеивали  даже
автомобильные фары.
   Даже в мало пострадавших районах Токио не хватало освещения. А  уж  в
парках было темно, как у дьявола в брюхе.
   Второй мишенью руководство выбрало Сигео Накасиму. Первой был Арисава
Ямамото, его переехал грузовик. За рулем  сидел  Филипп  Досс.  Согласно
сведениям, которыми снабдил их с Сэммартином полковник Силверс,  Ямамото
служил начальником лагеря военнопленных на Минданао, и заключенные мерли
там, как мухи. Ямамото издевался над пленными, подвергал  их  пыткам,  а
тех,  кто  сопротивлялся,  приказывал  расстреливать.  Те  же,  кто   не
сопротивлялся, все равно умирали, но только в мучениях.
   Сигео Накасима обвинялся в  том,  что,  в  бытность  свою  командиром
батальона на Окинаве, приказал для поднятия боевого духа своих солдат  и
устрашения противника осквернять трупы  врагов.  Всех  пленных  раздели,
отобрали у них все ценное и без промедления казнили. Потом, в  назидание
тем, кто их обнар