станг",
продолжая реветь сиреной, промчался мимо.
   Задержка не  прошла  без  последствий:  рычащий  "марселло"  сократил
дистанцию до двадцати ярдов.
   Сивит  сосредоточил  все  внимание  на  машинах,  поток  которых   на
подступах к трем  подъездным  дорогам  к  Каанапали  делался  все  гуще.
Впереди  показался  щит,   предупреждающий   о   дорожных   работах,   и
транспортный поток ушел  вправо.  Становилось  все  теснее.  Сивит  ехал
значительно быстрее остальных. Чтобы избежать столкновения  с  ползущим,
как улитка, "ниссаном", ему пришлось снова выскочить на обочину. Он  был
вынужден сбавить ход и, взглянув в зеркало, увидел, что  "марселло"  уже
наступает на пятки. Сивит понял, что если сейчас не  найдет  просвета  в
сплошном потоке, то ему конец. Дорога сверкала, словно смазанная маслом.
В глазах рябило, вспыхивали  цветные  пятна,  синее  сменялось  зеленым,
красное - оранжевым и снова синим. Свет  и  тени  дрожали  и  сливались,
будто солнце с немыслимой скоростью скрывалось за облаками и  появлялось
вновь. Вдруг Сивит чисто  интуитивно  отчаянно  вдавил  педаль  тормоза,
въехав чуть ли не на крышу переднего  автомобиля.  В  следующий  миг  он
заметил  малюсенький  просвет:  вереница  машин,   переползавших   через
площадку, где работали ремонтники, замерла, пропуская  другую  вереницу,
вливавшуюся в поток  справа.  Безумие  какое-то,  подумал  Сивит,  резко
нажимая на педаль акселератора.
   Он принялся глубоко и  медленно  дышать,  пытаясь  унять  колотящееся
сердце, и одновременно, не обращая внимания на негодующие гудки,  ругань
и скрежет тормозов, рванулся в просвет.
   "Мустанг" снова  летел  со  скоростью  восемьдесят  миль  в  час,  но
"марселло" по-прежнему маячил сзади, и Сивит, продолжая лавировать,  все
больше  проникался  сознанием  тщетности  своих  усилий.  Он  вымотался,
исчерпал запас  трюков  и  понял,  что  ему  не  оторваться.  Эта  мысль
диктовала новую тактику. Сивит решил отказаться от намерения  нырнуть  в
дебри Каанапали. Ему не скрыться от "феррари", и, следовательно,  он  не
успеет раствориться в сутолоке курортного комплекса.
   Приближался въезд на  главную  подъездную  магистраль  города.  Шоссе
впереди   раздваивалось;   между    встречными    потоками    начиналась
разделительная полоса, засаженная пальмами и гигантскими  папоротниками.
Сивит быстро прикинул свои  шансы,  увеличил  скорость  и  снова  погнал
машину, подрезая, тесня и обгоняя всех, кто попадался на пути. Вслед ему
трубили гудки, слышалась брань и угрозы. Деревья  разделительной  полосы
приближались. Сивит сбросил  газ  и  включил  сигнал  правого  поворота,
словно намереваясь и дальше ехать в Каанапали. "Марселло"  повторил  его
действия.
   В последний миг Сивит внезапно наддал  ходу  и  резко  вывернул  руль
влево. Зацепив заднее крыло "шевроле",  "мустанг"  врезался  колесами  в
бордюрную стрелку,  Сивита  подбросило,  и  несколько  долгих  мгновений
машина мчалась по встречной полосе, опасно балансируя на  двух  колесах.
Наконец правые колеса опустились  на  дорогу,  и  Сивит  крутанул  руль,
направляя бешено подпрыгивающую  машину  наперерез  движению,  на  левую
обочину. По встречной полосе машин шло меньше, и "мустанг", раскачиваясь
на рессорах, благополучно пересек ее и  помчался  по  обочине  навстречу
потоку.
   Теперь "марселло" отстал. Он все еще не выбрался из своего ряда, и  к
тому же ему мешал частокол деревьев на разделительной полосе.
   Оглянувшись  через  правое   плечо,   Сивит   усмехнулся.   Адреналин
выбрасывался в кровь, а в той стороне, куда удалялся бессильный что-либо
предпринять водитель "марселло", сиял  на  солнце  океан.  Сивит  ощутил
мощный прилив сил,  словно  даруемых  этим  океаном,  грудь  переполняла
радость победы.
   Снова взглянув на дорогу впереди, он дико заорал:  там,  где  секунду
назад  путь  был  свободен,  теперь  навстречу  бежали  две  девчонки  в
розово-голубых спортивных костюмах с эмблемами ФИФА. Их светлые  волосы,
перетянутые на затылке, хвостиками болтались за  плечами  в  такт  бегу.
Юные, загорелые,  полные  жизни  девушки-подростки  с  раскрасневшимися,
смеющимися лицами.
   Господи, пронеслось в мозгу Сивита, они меня не видят! Машина неслась
на  дьявольской  скорости  прямо  на  них.  Слева  тянулась   каменистая
пятнадцатифутовая гряда, поросшая  дикими  бугенвиллиями.  Ярко-розовые,
оранжевые, пурпурные веточки нависали над дорогой. А справа -  встречный
поток.
   Он  слишком  близко,  скорость  слишком  высока,  и  бегуньям  грозит
неминуемая гибель, если только...
   Сивит крутанул руль, свернув в единственно  возможном  направлении  -
направо, и если бы ему посчастливилось попасть в просвет между машинами,
достичь спасительного газона разделительной полосы...
   Раздался  оглушительный   грохот   сминаемого,   рвущегося   металла.
"Мустанг"  задел  бампером  заднее   колесо   промчавшегося   грузовика,
раскрошил себе фару и сорвал крыло. Такого удара он уже не  выдержал  и,
как  жеребец,  взвился  на  дыбы.  Когда  он  упал  на  колеса,   ремень
безопасности Сивита "с мясом" вырвало из гнезда.
   Сивит еще успел бросить взгляд на девчонок. Они в  ужасе  прижимались
спинами к камням гряды, зажимая кулачками рты в  беззвучном  крике.  Они
были спасены. Спасены!
   Потом его со страшной силой  швырнуло  вперед.  Перед  глазами  вдруг
снова вспыхнуло лицо преследователя, и Сивит в первый раз  за  все  утро
мысленно произнес его имя:
   "Зеро".
   Секундой позже "мустанг" застонал, словно  живое  существо,  загудело
пламя, струя бензина хлынула сквозь разбитые окна в салон,  и  Сивит  не
видел больше ничего, кроме огня.
 
*** 
 
   Хироси Таки лежал обнаженный по пояс. Окна,  выходящие  в  сад,  были
открыты, в комнату проникала  ночная  прохлада.  Легкий  ветерок  ласкал
грудь и плечи Хироси.
   Он был очень стар, подумал Хироси, но власть его не знала  границ.  И
вот теперь он умер.
   Тремя днями раньше Хироси присутствовал при последних  минутах  жизни
своего отца. В глазах умирающего еще светился разум, обладавший знанием.
Знанием, хранимым многие десятилетия. Этого знания Хироси жаждал  больше
всего на свете. В Японии нашлось  бы  немало  высокопоставленных  людей,
наделенных и  властью,  и  влиянием,  и  богатством,  которые  наверняка
пожертвовали бы своим исключительным положением ради этого знания.
   Однако преемником сокровища должен был стать он, Хироси Таки, старший
сын умершего Ватаро Таки. И свое бесценное наследство Хироси намеревался
употребить на основание самой могущественной теневой империи в мире.
   Во всяком случае, он об этом мечтал. Но неожиданный удар, случившийся
с отцом, парализовал всю левую сторону тела старика,  затронул  и  мозг.
Разумеется, знание никуда оттуда не делось, и Хироси ощущал его, глядя в
глаза Ватаро Таки,  видел,  как  шевелит  плавниками  тень  смертоносной
рыбины в бездне страдания.
   Хироси до боли сжимал кулаки, не умея облегчить участь отца,  и  лишь
думал тогда, как несправедливо обошлась с Ватаро судьба,  послав  ему  в
одночасье столь внезапное крушение и страшные муки. Она и с самим Хироси
сыграла злую шутку,  отказав  в  том,  что  принадлежало  ему  по  праву
первородства. Это тоже было несправедливо.  Но  ничего  не  поделаешь  -
такова, видно, карма отца и сына.
   Смерть Ватаро Таки, последовавшая три дня назад, отняла у Хироси все.
Она  прекратила  страшные  страдания,  но  и  уничтожила  все  ценности,
хранимые разумом старика.
   Меня надули - так думал теперь Хироси, лежа  в  темноте  и  безмолвии
ночи.
   Он   бессознательно   стиснул   кулаки,   случайно    задев    локтем
темно-пепельное, как дым, тело лежащей подле  него  обнаженной  девушки.
Потревоженная  девушка  заворочалась,  но  Хироси   пробормотал   что-то
успокаивающее, и она снова затихла.
   Я - новый оябун Таки-гуми и  должен  принять  мантию  крестного  отца
кланов якудзы,  за  обладание  и  удержание  которой  мой  отец  боролся
тридцать лет. Но он бросил меня нагим и беззащитным. Вокруг одни  враги.
Он ушел, и они сразу налетели, как стервятники, и кружат в ожидании моей
погибели. Я должен защитить семью, клан, сохранить его верховенство - но
как? Я не знаю даже, кому из людей отца можно доверять.
   Хироси Таки лежал на  футоне  и  разглядывал  тени,  колыхавшиеся  на
потолке.
   В это время в  саду  появилась  другая  тень.  Она  передвигалась  по
деревьям, цепляясь за ветви, хватаясь за стволы, и ни разу не ступила на
землю. С последнего  дерева  тень  метнулась  на  крышу  дома.  На  фоне
звездного неба мелькнула фигура в черном одеянии с капюшоном.  Не  видно
было ни полоски открытой кожи на уровне глаз, ни тыльных сторон ладоней,
замазанных угольным карандашом. Ноги человека были обуты в легкие мягкие
ботинки на резиновой подошве.
   Поскольку в доме обитало множество людей,  передвигаться  приходилось
крайне осторожно. Человек учитывал, что  повсюду  дежурят  кобуны  клана
Таки - хорошо обученные рядовые якудзы.
   Нечеткая фигура змеей скользнула по стене и скрылась в доме.  Миновав
гостиные, потом комнаты, в которые пускали далеко не  всех  посторонних,
ночной пришелец проник во внутренние покои членов семьи.  Он  чувствовал
себя раскованно,  уверенно  ориентировался  в  обстановке  и,  казалось,
улавливал разные оттенки тишины в помещениях, позволявшие ему определять
их очертания  и  планировку.  По  пути  человеку  встретилось  несколько
кобунов, и тогда он, вжимаясь в  темные  углы,  растворялся  в  тени  и,
незамеченный, ждал, пока они пройдут мимо.
   Хироси Таки повернулся к спящей девушке,  прислушался  к  ее  ровному
дыханию. Он посмотрел, как в такт дыханию слегка  вздымаются  и  опадают
упругие груди. Хироси не называл ее  мысленно  по  имени  -  он  его  не
помнил. Он помнил только наслаждение, которое получал от  обладания  ею.
Женщины казались ему  единственным  непреходящим  удовольствием  в  этом
ненадежном мире.
   Хироси глубоко вздохнул и прижался губами к полуоткрытому рту спящей.
Тепло и расслабленность ее тела передались ему и, разлившись  по  жилам,
сняли владевшее им напряжение. Хироси стал думать, что должен же в конце
концов отыскаться какой-нибудь выход из проклятого тупика, в котором  он
оказался. Выход есть всегда - кажется, этому учил своих сыновей их отец,
исподволь, в течение долгих лет внушая им умение не пасовать  в  трудных
положениях.  Да,  конечно.  При   необходимости   даже   врага   удается
использовать к собственной выгоде - перевербовать либо обратить в друга.
Старик рассказывал как-то о человеке, который пришел в дом с  намерением
убить его, а в итоге остался и спас отцу жизнь. Хироси  и  сам  встречал
потом того человека.  Почему  бы  чуду  не  повториться?  Почему  бы  не
обратиться к этому же человеку? Может быть, завербовать его. И отчего бы
тому не помочь старшему сыну Ватаро Таки, которого он спас?
   Решено, подумал Хироси, так и поступим... Страшный  грохот,  подобный
близкому удару грома, подбросил его с футона.
   - Что?..
   Взрыв вдребезги разнес кусок потолочной балки, осыпав комнату  дождем
щепок, штукатурки и битой черепицы. Сквозь  образовавшееся  отверстие  в
потолке и крыше тускло блеснули в клубах пыли лунные лучи. И еще  что-то
сверкнуло вверху и вонзилось в грудь лежащей рядом с Хироси девушки.
   Тело несчастной изогнулось дугой, она зашлась кашлем и хрипом,  кровь
хлынула  горлом  и  залила  подбородок  и  шею.  Глаза  девушки   широко
раскрылись, она с жалобным стоном потянулась к Хироси.
   В тот же  миг  вниз  спрыгнула  освещенная  лунным  мерцанием,  будто
бесплотная фигура.
   Сидя, Хироси попытался разглядеть незнакомца, но глаза  слезились  от
пыли и дыма.
   - Кто здесь? - выдохнул он.
   В  ответ  раздался  короткий  хриплый  смешок  и  упало  черное,  как
обсидиан, страшное слово:
   - Зеро.
   Желудок Хироси свело в спазме, в голове пронесся смерч  ужаса.  Зеро!
Наемный убийца, который столько лет держит в страхе  якудзу.  Почему  он
здесь? Кто он такой? Кем подослан?
   По слухам, этот человек был как-то связан с якудзой, однако никому до
сих пор не удалось ни установить его личность, ни даже напасть на след.
   Хироси  услышал  последние  булькающие   хрипы   умирающей   девушки,
наполнившие комнату смертью. Это заставило его вспомнить  о  собственной
хрупкой жизни. Он  сунул  правую  руку  под  футон  и,  рывком  отбросив
покрывало, выхватил дзитте - кинжал традиционной формы, которым  раньше,
в конце японской феодальной эпохи, были вооружены стражи порядка.  Между
лезвием и рукояткой имелось дополнительное приспособление  в  виде  двух
сильно загнутых вперед отростков на гарде для захвата и удержания клинка
противника.
   Хироси Таки мастерски владел холодным оружием.
   Катана - большой самурайский меч Зеро - устремился в грудь Хироси, но
тот, отражая удар, взмахнул рукой, поймал его между лезвием  и  выступом
гарда своего дзитте и повернул рукоятку. Лезвие меча оказалось  зажатым,
и Хироси рванул его на себя и в сторону. Зеро не смог  удержать  рукоять
меча, и тот вонзился в футон сбоку от сидящего Хироси.
   Хироси мгновенно освободил дзитте и попытался ударить, направив его в
горло врага. Но убийца резко ударил Хироси ребром  ладони  по  запястью,
одновременно выдергивая другой рукой катану. Меч просвистел перед  самым
лицом отпрянувшего Хироси.
   Готовый к такому повороту событий, Хироси снова  попытался  применить
кинжал, чтобы на этот раз сломать клинок захваченного меча. Но противник
вовремя разгадал его намерение и отвел руку. Дзитте  только  лязгнул  по
мечу, но не захватил его в тиски. Хироси сделал отчаянный  выпад,  снова
целясь в горло, уже  уверенный,  что  не  промахнется,  и  это  был  его
последний выпад.
   Встречным ударом, слишком стремительным даже для  глаз  Хироси,  Зеро
выбил оружие у него из рук, и кинжал, пролетев  через  всю  комнату,  со
звоном упал на пол.
   Воспаленным  взглядом  следил  Хироси  за  сверкающим  клинком  Зеро,
пересекающим столб  лунного  света.  Полыхнуло  холодное  пламя.  Хироси
закричал.
   На  его  теле  появилась  единственная,  но  глубокая  ранка,  словно
молниеносный надрез, сделанный  искусным  хирургом.  Кровь  брызнула  из
ранки фонтаном, а Хироси все кричал, глядя на скрытое повязкой лицо.  Он
еще боролся, пытаясь достать его рукой, но Зеро с  нечеловеческой  силой
пригвоздил предплечье Хироси к полу.
   Хироси, охваченный безумием обреченного, напрягся и, закусив губу  от
дикой  боли,  встал.  Сквозь  хлынувшие  из  глаз  слезы   увидел   свое
неестественно вывернутое плечо и выпирающую из сустава кость.
   - Кто? Кто ты? - выдохнул он, потом взмахнул здоровой  рукой,  рассек
ее об обоюдоострое лезвие меча и, не замечая  боли,  вцепился  в  черный
плащ, силясь проникнуть взглядом сквозь мрак ночи.
   - Кто ты?
   За миг до смерти ему было необходимо во что бы то ни  стало  сбросить
покров с этой тайны. Ему показалось, что он узнал...
   И снова раздался короткий, леденящий душу смех.
   - Зеро.
   Когда разбуженные люди Хироси, схватив оружие,  прибежали  из  других
частей дома в спальню хозяина, они  нашли  там  только  два  бездыханных
тела. В крыше зияла дыра, луна  заливала  комнату  мертвенным  светом  и
отражалась в остекленевших глазах покойников. Зрелище было столь  жутким
и произошло все  так  быстро,  что  слугам  в  суеверном  ужасе  сначала
показалось, будто на дом обрушилась карающая десница самого Будды.
 
НАШЕ ВРЕМЯ, ВЕСНА 
Париж - Токио - Вашингтон - Мауи 
 
   Майкл Досс начал Сюдзи  Сюрикэн  на  рассвете.  Буквально  эти  слова
означают "высечь на камне девять иероглифов", но могут быть переведены и
как "девять сабельных ударов". На самом деле это дыхательные  упражнения
с повторением на выдохе  девяти  магических  слов-идеограмм.  Столетиями
некоторые буддийские  секты  передавали  своим  ученикам  эзотерические,
доступные  лишь  посвященным,  традиции  и  навыки,  включавшие  в  себя
искусство фехтования кэндзитсу и многое другое.
   Как обычно, Майкл начал с того, что  вообразил,  будто  слышит  звуки
японской бамбуковой флейты, под которую когда-то  проходило  большинство
его тренировок. Пронзительно чистые, нежные ноты, звучащие только в  его
мозгу, позволяли ему забыть, где, в каком городе и  в  какой  стране  он
находится, забыть любой язык,  любые  обычаи  и  условности  и  помогали
достичь  состояния  сосредоточенности  и  слияния  с  некоей   глубинной
сущностью  бытия.  Без  сосредоточенности  и   слияния   Сюдзи   Сюрикэн
невозможно.  Просто   произнести   девять   магических   слов-заклинаний
недостаточно, их необходимо наполнить жизнью и, совершив это, обращаться
с ними сугубо осторожно и с неусыпным вниманием.
   В сущности, эти действия - своего рода древнее  и  могучее  искусство
особого рода волшебства.
   Сидя со скрещенными ногами под колышущимися  ветвями  платана,  Майкл
вытянул правую руку вперед ладонью к земле.
   - Уу, - сказал он. Бытие.
   Он повернул руку ладонью кверху.
   - My. - Небытие.
   Его рука опустилась и спокойно легла на  колено.  Париж  пробуждался,
верхушки облаков над пестрыми крышами окрасились в розовый цвет зари.
   - Суйгетсу. - Лунный свет на воде.
   Прямо за спиной Майкла в небо  вздымались  математически  совершенные
параболы черных опор Эйфелевой башни, как будто впитавшей  в  себя  весь
мрак  уходящей  ночи.  Пастельный  фон  остального   города   нереально,
чудовищно приближал ее на расстояние вытянутой руки, и  ажурная,  издали
такая легкая конструкция казалась неуклюжей и тяжеловесной.
   - Дзё. - Внутренняя искренность.
   - Син. - Сердце - хозяин разума. Первые лучи солнца внезапно брызнули
на верхушку башни, и показалось, будто в нее ударила молния.
   - Сэн. - Мысль предшествует действию.
   - Синмиокэн. -  Там,  где  находится  острие  меча.  Снизу  донеслось
шарканье метлы, поднимающей пыль с тротуара, потом послышались  короткая
возбужденная перепалка мадам Шарве со  своей  дочерью  и  визгливый  лай
собачонки с покалеченной лапой.  Началась  повседневная  шумливая  суета
соседей.
   - Кара. - Полая оболочка. Ее заполняет то,  что  выберет  сам  Майкл:
Добрая сила.
   - Дзэро. - Ноль, пустота, зеро. Место, где Путь не имеет власти.
   Майкл встал.  Он  бодрствовал  уже  два  часа,  начав  с  фехтования,
которому обучался в школе Синкагэ. Кагэ - "отклик" - это  основа  всего,
чему его учили, принцип, согласно которому следует  не  действовать,  но
реагировать на внешние воздействия, защищаться, а не нападать.
   Через застекленную высокую дверь Майкл прошел с балкона в  прохладный
полумрак квартиры, расположенной на верхнем этаже серого каменного  дома
на Елисейских Полях. Он сознательно выбрал это место из-за его  близости
к башне и  своеобразного  освещения,  создаваемого  раскинувшимся  у  ее
подножия садом Марсова Поля. Подходящее освещение  было  крайне  важным,
даже непременным требованием, предъявляемым Майклом к своему жилью.
   Он сбросил традиционный  японский  фехтовальный  костюм  ги,  который
состоял из хлопчатобумажных шаровар, распашной рубахи и  черной  куртки,
перетянутой на поясе черным  же  поясом.  Цвет  пояса  указывал  степень
фехтовального мастерства его обладателя.
   Майкл принял душ, натянул линялые джинсы, заляпанные краской, и белую
сорочку без  воротника  с  закатанными  рукавами,  влез  в  мексиканские
гуарачи и бесшумно прошел в кухню, где налил себе  чашку  зеленого  чая.
Открыв холодильник, зачерпнул пригоршню холодного клейкого риса  и,  жуя
на ходу, с чашкой в руке направился в длинную захламленную гостиную.
   Хотя Майкл Досс был владельцем одной из лучших полиграфических фирм в
мире, в контору он наведывался в лучшем случае раза два в неделю.  Да  и
то лишь затем, чтобы приглядеть в лаборатории за соблюдением  технологии
производства    патентованных    фирменных    красителей    собственного
изобретения.   Благодаря   этим   красител