ям   фирма    снискала    себе
превосходнейшую репутацию. Несмотря на сложность видоизмененного Майклом
полиграфического процесса и связанную  с  этим  ограниченность  тиражей,
музеи, галереи и наиболее престижные современные художники не  гнушались
стать в  очередь  на  издание  репродукций  своих  собраний  и  работ  -
настолько яркими и близкими к оригиналу получались передаваемые цвета.
   В  дальнем  конце   огромной   гостиной   Майкл   распахнул   настежь
двустворчатую  дверь,  и  солнечный  свет  резко  высветил  его  глубоко
посаженные оливковые глаза и черные волнистые волосы, имевшие  тенденцию
быстро растрепываться, когда их  надолго  оставляли  без  внимания,  как
сейчас. Черты его  лица  -  выпирающие  скулы,  чуть  тяжеловатая  линия
подбородка, узкий лоб -  казались  почти  библейскими.  На  людей  Майкл
производил впечатление  сурового,  неулыбчивого  и  не  прощающего  обид
человека, но те, кто поддавались этому впечатлению, заблуждались.  Майкл
был добродушен и ценил шутку.
   Он потянул за шнур, и в комнату через потолочное  окно  хлынул  поток
света. Собственно, это помещение не правильно было называть комнатой - в
центре огромного пространства с голыми  стенами,  где  не  было  никакой
мебели, стоял лишь большой  деревянный  мольберт,  испещренный  цветными
пятнами,  да  рядом,  на  стуле,  -  початая  коробка  красок,  накрытая
палитрой, и стакан с кистями. На спинке стула висела ветошь.
   Майкл пересек мастерскую и стал перед мольбертом с натянутым на  него
холстом. Продолжая прихлебывать зеленый чай, он  принялся  скользить  по
картине придирчивым взглядом. На  холсте  были  изображены  две  мужские
фигуры - юноши и старика.  Яркое  небо  Прованса  подчеркивало  контраст
между ними.
   Майкл принялся анализировать композицию. Он считал важным  не  только
изображенное  на  картине,  но  и  то,  чего  на  ней   нет   явно,   но
подразумевается. Он вглядывался в краски, придирчиво отыскивая  признаки
дисгармонии в цветных полутенях и оттенках зелени. "Яппари аой куни  да!
- так говорят японцы летом. - Этот зеленый мир!"
   Вскоре Майкл пришел к выводу, что вот  здесь  чересчур  много  зелени
леса, а там - недостаточно зелено яблоко. В  целом  же  картина  тяжела,
решил он. Теперь понятно, почему вчерашняя работа оставила в душе осадок
неудовлетворенности.
   Не успел Майкл взять первый тюбик и  выдавить  краску,  как  зазвонил
телефон. Майкл обычно не подходил к  нему  во  время  работы  и  услышал
звонок только потому, что забыл плотно  закрыть  дверь  ателье.  Секунду
спустя включился автоответчик. Но не прошло и пяти  минут,  как  телефон
зазвонил опять. Когда он затрезвонил четвертый раз подряд, Майкл отложил
палитру и подошел сам.
   - Oui. - Он машинально заговорил по-французски.
   - Майкл? Это я, дядя Сэмми.
   - О, черт, простите, - извинился Майкл, переходя на английский. - Это
вы сейчас названивали?
   - Мне непременно нужно было  до  тебя  добраться,  Майкл,  -  ответил
Джоунас Сэммартин. - До живого, а не до твоего магнитофонного голоса.
   - Рад вас слышать, дядя Сэмми.
   - Да, давненько мы не общались, сынок. Я звоню, чтобы попросить  тебя
вернуться домой.
   - Домой? - Майкл не сразу понял, о каком  доме  идет  речь.  Его  дом
давно был здесь, на Елисейских Полях.
   -  Да,  домой,  в  Вашингтон,  -  со  вздохом  произнес  Сэммартин  и
прокашлялся. - Тяжело, но надо. Твой отец умер.
 
*** 
 
   Масаси Таки терпеливо ждал, пока Удэ прокладывал ему  путь  в  битком
набитом  зале.  Опорами  перекрытия  зала   служили   грубо   обтесанные
кипарисовые балки, кедровые панели стен источали хвойный дух. В зале  не
было окон, поскольку он находился в  центре  огромного  дома  Таки-гуми,
расположенного в токийском районе Дэйенхофу, где до сих пор  сохранились
обширные усадьбы с особняками. С потолка свисали  ряды  знамен,  вышитых
древними  иероглифами.  Знамена  придавали  залу  вид  средневековый   и
церемониальный.
   По традиции здесь созывались общие сборища клана Таки - крупнейшего и
самого могущественного из всех семей якудзы.
   "Якудза" - общее название разветвленной сети подпольных  гангстерских
организаций.  В  последние  годы,  благодаря  гению   Ватаро   Таки   их
деятельность  приобрела  международный   характер.   Отдельные   крупные
организации пока соперничали или действовали недостаточно  согласованно,
но  Ватаро  Таки  делал  все,  чтобы  прекратить  распри,   окончательно
объединить якудзу  и  считался  ее  признанным  патриархом  и  "крестным
отцом".  Японская  мафия  внедрилась  в  законный  бизнес  в  Нью-Йорке,
Сан-Франциско  и  Лос-Анджелесе,  стала  управлять  целыми   поместьями,
отелями и курортами на Гавайских островах. И вот патриарх  скончался,  и
теперь предстояло избрать нового главу Таки-гуми.
   Тихий шепот прокатился  по  толпе  "лейтенантов"  и  кобунов  -  глав
дочерних кланов, входящих в состав Таки-гуми, и  рядовых  членов  семьи,
которые в конечном счете составляли ее плоть и кровь.
   Масаси был младшим  из  сыновей  Таки.  Худой  и  смуглый,  он  очень
напоминал молодого Ватаро Таки. Удлиненная, словно у  волка,  челюсть  и
нетипичные для Японии, торчащие скулы  придавали  его  лицу  сходство  с
обтянутым кожей черепом, и  Масаси,  стараясь  усилить  это  устрашающее
впечатление,   приучил   свои   лицевые   мышцы   сохранять   прямо-таки
скульптурную неподвижность.
   Телохранитель Удэ, который расчищал Масаси дорогу  в  противоположный
конец  зала,  обладал  двумя  милыми  сердцу  японца   достоинствами   -
дородностью и недюжинной силой.  Помимо  обязанностей  телохранителя  он
выполнял еще и функции карающей десницы своего господина.
   Пока  они  проталкивались  к  помосту,  Масаси  успел  несколько  раз
внимательно взглянуть на своего старшего  брата  Дзёдзи,  уже  занявшего
почетное место перед стилизованным колесом с шестью  спицами  -  большим
фамильным гербом Таки-гуми. Герб  этот,  одно  из  нововведений  старого
Ватаро, был позаимствован  из  книги  о  феодальном  прошлом  Японии.  В
прежние времена каждый самурайский военачальник имел свой геральдический
знак. В жилах Таки не текла благородная самурайская кровь, однако Ватаро
тем не менее присвоил себе герб и психологически возвысил свой клан  над
остальными кланами якудзы.
   Дзёдзи, как и Масаси, унаследовал от отца сходство с волком, но  если
младший брат казался зверем сильным  и  жестоким,  то  средний  выглядел
поджарым и облезлым. Дзёдзи и  впрямь  рос  болезненным  ребенком,  мать
любила его до безумия и вечно с ним нянчилась. Да и потом он превратился
в хилого, вялого подростка. Но правдой было и то,  что,  повзрослев,  он
окреп, никогда не болел и редко уставал.  При  звериной  выносливости  и
необычайной работоспособности Дзёдзи неплохо шевелил мозгами и, пока был
жив отец, вел всю бухгалтерию клана. Это означало, что  он  посвящен  во
все семейные тайны и ничто на свете не может заставить его выдать их.
   Черные, глубоко посаженные глаза Дзёдзи воззрились на младшего брата,
шествующего сквозь толпу с победоносным видом триумфатора. Хотя Масаси в
последнее время частенько открыто перечил отцу,  ему  было  не  занимать
обаяния, умения привлечь людей на свою сторону и повести  их  за  собой.
Логично предположить, что "лейтенанты", взвинченные последними событиями
и озабоченные своим будущим, охотно потянутся за ним,  и  Масаси  станет
правой рукой Дзёдзи.
   Дзёдзи подождал, пока брат  доберется  до  помоста,  и  поднял  руку,
призывая к молчанию.
   - Наш оябун умер, - без вступления начал Дзёдзи. -  А  теперь  вот  и
Хироси,  любимый  наш  брат,  удостоенный  чести  стать  новым   оябуном
Таки-гуми, безвременно  вырван  из  лона  нашей  семьи.  Отныне  я,  как
следующий по старшинству, буду  делать  все,  что  в  моих  силах,  дабы
сохранить наследие и претворить в жизнь мечту Ватаро Таки. - Он  склонил
голову и на мгновение застыл, прежде чем удалиться.
   И тут он с удивлением увидел, что на его место выходит Масаси.
   Тот выступил вперед и обратился к собранию.
   - Когда мой отец, Ватаро Таки, скончался, об этой утрате скорбела вся
нация, - начал он. - Во время похорон проститься  с  ним  пришли  тысячи
людей. Дань  уважения  отдали  главы  государств,  министры,  президенты
корпораций и политические лидеры. Присутствовал  даже  посланник  самого
императора. - Масаси обвел взглядом слушателей, обжигая горящими глазами
то "лейтенанта", то кобуна. - Почему они это  сделали?  Потому  что  мой
отец был выдающимся человеком, столпом власти,  к  которому  любой  член
нашей большой семьи мог обратиться за поддержкой  и  защитой.  Враги  же
боялись его пуще смерти, с ними он был свиреп, как лев.
   Теперь он нас покинул, и  я  прошу  вас  задуматься  над  тем,  какое
будущее нас всех ожидает. Мы осиротели. К кому обратиться за  советом  и
помощью в эти тревожные времена? Кто даст гарантию, что враги будут, как
прежде, держаться на почтительном расстоянии?
   Я говорю  не  только  о  соперничающих  с  нами  кланах.  Исторически
сложилось так, что Таки-гуми всегда первым вставал на защиту  Японии  от
русской экспансии. От нас до Советского Союза меньше сотни миль.  Советы
относятся к нам с  опаской  и  недоверием  и,  как  некогда  американцы,
выискивают возможность подчинить нас своему влиянию  и  поработить.  Вот
против чего мой отец боролся всю жизнь. Мы должны продолжить его дело.
   Взор  Масаси  блуждал  по  залу,  он   пристально   и   проникновенно
вглядывался то в одного слушателя, то в  другого.  Голос  его,  будто  у
искушенного оратора,  грозно  понижался,  а  потом  нарастал  и  начинал
звенеть с призывным пафосом.
   - Весь вопрос в том, сумеет ли Таки-гуми сохранить  первенство  среди
кланов якудзы? Или нас окружат многочисленные, алчущие  добычи  враги  и
будут вырывать у нас кусок за куском, пока не отберут все, сведя на  нет
наш некогда гордый род?
   Смею  утверждать,  что  ответ  для  вас  уже   очевиден.   Обеспечить
прекрасное, мудрое руководство делами  клана,  не  отступая  от  пути  и
традиций Ватаро Таки, был способен  мой  возлюбленный  брат  Хироси.  Но
Хироси умер. Пал от руки наемного убийцы по кличке Зеро.  Кто  из  наших
врагов нанял негодяя? Кому понадобилось в  час  тяжкого  семейного  горя
добавить нам скорби и страданий, чтобы, цинично  воспользовавшись  нашей
слабостью, урвать себе кусок пожирнее?
   Так вот, я утверждаю, что сейчас наша самая насущная задача состоит в
том,  чтобы  обеспечить  будущее  Таки-гуми.  Либо  мы,   расколотые   и
ослабленные врагами, вскоре погибнем,  либо,  сплотив  свои  ряды,  став
более воинственными и беспощадными, лишим  сил  и  подавим  тех,  кто  в
противном случае сокрушит нас.
   Мы вступаем в полосу кризиса. Наступают отчаянные  времена,  как  для
якудзы, так и для всей  Японии.  Наша  семья,  гордость  якудзы,  должна
стремиться занять подобающее ей место в  международном  бизнесе.  Будучи
японцами, мы обязаны  добиваться  равенства  нашей  нации  с  остальными
нациями мира, равноправия, в котором великие державы  всегда  отказывали
жителям наших крошечных островов. Я призываю вас присоединиться к борьбе
за будущее, в котором нас ждут лишь слава  и  процветание!  И  к  такому
будущему наш дом может привести только один оябун - это я, Масаси Таки!
   Лицо Дзёдзи посерело, он был ошеломлен и оглушен восторженным ревом и
рукоплесканиями, которыми  общее  собрание  клана  ответило  его  брату.
Дзёдзи слушал его слова со  смешанным  чувством  изумления  и  ужаса,  и
теперь, скованный страхом, безвольно смотрел на  этих  людей,  в  едином
порыве  вскочивших  с  мест,  словно  войско  пехотинцев  по  сигналу  к
выступлению.
   Он перестал слышать звуки, перед глазами все  смешалось,  завертелись
искаженные безумным исступлением лица с разинутыми ртами...
   Очнувшись, Дзёдзи Таки торопливо покинул зал. Он сгорал  от  стыда  и
унижения.
 
*** 
 
   Строго говоря, Джоунас Сэммартин не  был  дядькой  Майкла  Досса.  Во
всяком случае, по крови. Но благодаря многолетней дружбе с отцом  Майкла
он  стал  Филиппу  Доссу  даже  более  близким  человеком,  чем  кровные
родственники, от которых тот в свое время отдалился.
   Филипп Досс любил Джоунаса, как брата. Он  доверил  ему  благополучие
своей семьи и собственную жизнь. Вот почему не мать или сестра, а именно
дядя Сэмми позвонил Майклу в  Париж.  А  возможно,  еще  и  потому,  что
Сэммартин был шефом Филиппа Досса.
   Так или иначе, дядю Сэмми любили все члены семьи.
   Филипп Досс нечасто бывал дома, так что Джоунас Сэммартин  во  многом
заменял его детям отца. В свои редкие и всегда неожиданные наезды  домой
отец никогда не забывал привезти из стран,  по  которым  ему  доводилось
путешествовать, подарки детям, но воспитанием и учебой  его  сына  ведал
Джоунас. Дядя Сэмми играл с Майклом в ковбоев и индейцев, когда тот  был
совсем ребенком. Они  часами  выслеживали  и  подстерегали  друг  друга,
оглашая округу дикими воплями и завываниями. А  когда  Майкл  отправился
учиться в Японию и взял за правило хотя бы раз в  год  приезжать  домой,
именно дядя Сэмми всегда приходил к нему на день рожденья.
   Так было всегда,  сколько  Майкл  помнил  себя.  И  в  детстве,  и  в
отрочестве он часто задавался  вопросом,  что  значит  иметь  настоящего
отца, который всегда с тобой, с которым каждый день можно поиграть в мяч
или обсудить важные дела. Теперь, подумал он, ему этого уже  никогда  не
узнать.
   Самолет  пошел  на  снижение  над  Международным  аэропортом.  Сверху
Вашингтон казался серым.  Майкл  не  был  здесь  всего  десять  лет,  но
впечатление возникало такое, будто минула целая вечность.
   Пройдя таможню и иммиграционный контроль, Майкл получил багаж и  взял
напрокат автомобиль.
   По дороге он сам себе удивлялся: городская планировка была  настолько
свежа в памяти, что он безо всяких усилий находил дорогу. Не домой,  как
сказал по телефону дядя Сэм-ми, а всего лишь к дому родителей.
   До Даллеса было далеко. Майкл решил ехать по Литтл-ривер Тэрнпайк,  а
не по прямому Южному шоссе. Его путь лежал мимо  Фэрфакса,  где  работал
отец и где дядя Сэмми, должно быть, восседал в  своем  чиновном  кресле.
Сэммартин  был  директором  правительственного  агентства  под  скромной
вывеской МЭТБ - "Международное экспортно-торговое бюро".
   Кроме  того,  подумал  Майкл,  неплохо  прокатиться   вдоль   берегов
Потомака,  полюбоваться  вишневыми  деревьями  в  цвету,   которые   так
напоминают о сельской Японии, где он учился фехтованию и живописи.
   Конечный пункт своей поездки он увидел издали - дом, покрытый  свежей
белой краской, стоял на окраине  Беллэйвена,  на  западном  берегу  реки
южнее Александрии. Дядя Сэмми выразился вполне в своем духе:  "Домой,  в
Вашингтон". Не в  Беллэйвен,  а  в  Вашингтон.  Для  него  это  название
олицетворяло державную власть и величие.
   Дом Доссов всегда, даже когда в  нем  жили  дети,  казался  чрезмерно
большим для их семьи. Чего стоил один  помпезный  портик  с  дорическими
колоннами! Под ним, должно быть, все так же  гуляет  звонкое  эхо,  хотя
некому уже хлопать в ладоши и перекликаться.
   Здание высилось над  Потомаком  на  пригорке,  по  которому  взбегала
лужайка, обсаженная по краям березами и ольховником. Ближе к дому  росли
две старые плакучие ивы, на  одну  из  которых  Майкл  в  детстве  любил
забираться и сидеть там в развилке ствола, словно в гигантском шалаше.
   По обе стороны от портика буйно цвели азалии, но  время  жимолости  и
ложных апельсинов еще не подоспело.
   Когда Майкл направился от ворот к дому по дорожке, вымощенной красным
кирпичом, дверь открылась, и он увидел мать. Она была бледна, одета, как
всегда, безупречно и со вкусом - в черный костюм-тройку с  бриллиантовой
брошью, скреплявшей воротник шелковой блузки.
   Следом за ней из-под сени портика показался дядя  Сэмми.  Поседел  он
давным-давно, еще в молодости.
   - О, Майкл! - воскликнула Лилиан Досс, когда он целовал ее, и  обняла
сына так порывисто, что он удивился. Майкл даже  почувствовал,  что  его
щека увлажнилась от ее слез.
   - Хорошо, что ты приехал, сынок,  -  сказал  дядя  Сэмми,  протягивая
руку. Пожатие его было сухим и твердым рукопожатием политика.  Рельефное
загорелое лицо Джоунаса всегда напоминало Майклу Гарри Купера.
   В доме царили тишина и полумрак,  будто  в  похоронном  бюро.  Смерть
главы семьи была тут вовсе ни при чем -  с  самой  юности  Майкла  здесь
ничего не изменилось. В гостиной  он  как  будто  снова  стал  маленьким
мальчиком. Она, как и прежде, осталась обителью взрослых, и Майкл  остро
чувствовал, что ему тут не место. Домой... Нет, это не его дом,  не  был
он никогда его домом.
   Своим домом он считал холмы в японской префектуре  Нара,  потом  были
Непал и Таиланд, Прованс и Париж. Но только не Беллэйвен.
   - Выпьешь чего-нибудь? - предложил Джоунас, подходя к  бару  красного
дерева.
   - "Столичной", если есть.  -  Майкл  увидел  два  уже  приготовленных
мартини. Один бокал дядя Сэмми протянул Лилиан,  другой  взял  себе.  Он
налил Майклу водки и поднял стакан.
   - Твой отец ценил хорошую, крепкую выпивку, - сказал  дядя  Сэмми.  -
"Спирт, - говаривал он бывало, - очищает нутро". За него. Ему  сам  черт
был не брат.
   Дядя Сэмми, как всегда,  выступал  в  роли  патриарха  семьи.  И  это
выглядело естественно, тут было его  семейство,  пусть  даже  только  по
доверенности. Другим он так и не обзавелся. Сильный духом, закаленный  в
передрягах и невосприимчивый к стрессам, дядя Сэмми стоял, как  надежная
екала в клокочущем житейском море, за которую могли уцепиться  слабые  и
утопающие. Майкл был рад, что дядя здесь.
   -  Через  несколько  минут  подадут  ленч,  -  сказала  Лилиан  Досс.
Многословие и раньше не входило в число ее недостатков,  теперь  же,  со
смертью мужа, она как будто целиком ушла в свои мысли и лишь  с  усилием
заставляла себя произносить какие-то слова. - Будет ростбиф с овощами  и
яйцом.
   - Любимое блюдо твоего  отца,  -  со  вздохом  прокомментировал  дядя
Сэмми. - Что ж, раз вся семья в сборе, самое время подкрепиться.
   Словно в ответ на его слова  в  проеме  французского  окна  появилась
Одри. Майкл не виделся с сестрой почти шесть лет. В  последний  раз  она
переступила порог его парижской квартиры с кровоподтеком  на  лице:  это
украшение Одри получила  от  своего  дружка-немца,  без  всякой  радости
воспринявшего известие  о  двухмесячной  беременности  возлюбленной.  До
этого парочка провела полгода  в  Ницце,  но  немец  так  и  не  выказал
намерения вступить в брак и сгоряча решил проучить Одри  за  глупость  и
попытку его окрутить. Вопреки желанию сестры Майкл тогда же  посетил  ее
бывшего любовника и потолковал с ним по-свойски, после чего Одри, как бы
нелепо  это  ни  выглядело,  возненавидела  брата  и  перестала  с   ним
разговаривать. Они не виделись с того самого дня, когда Майкл отвез ее в
клинику на аборт. Вернувшись туда за сестрой, он не застал ее на  месте:
Одри уже покинула клинику своим ходом  и  исчезла  с  горизонта  так  же
внезапно, как возникла на нем.
   Лилиан подошла к дочери, зачем-то увела ее  в  отцовский  кабинет,  и
Майкл получил возможность расспросить дядю Сэмми.
   - Вы сказали, что отец разбился на машине, - тихо заговорил он. - Как
это произошло?
   - Не сейчас, сынок, - мягко осадил его дядя Сэмми. - Тут не  место  и
не время. Не будем расстраивать твою мать, ладно? - Он вынул из  кармана
маленький блокнот, что-то нацарапал в нем тонким золотым пером  и  сунул
вырванный листок Майклу в руку. - Встретимся по этому  адресу  завтра  в
девять утра, и я расскажу тебе все, что знаю. - Он грустно улыбнулся.  -
На Лилиан все это очень тяжело отразилось.
   - Это тяжкий удар для всех нас, - скупо  обронил  Майкл.  Дядя  Сэмми
кивнул, повернулся и направился к женщинам.
   - Одри, малышка моя, как ты?
   Лилиан Досс и в нынешнем своем возрас