вайте закругляться с отвлеченными рассуждениями и вернемся  к
конкретному вопросу. Полагаю, вы все-таки  смените  гнев  на  милость  и
примете наши условия, и  вот  почему.  Потому  что  в  противном  случае
добьетесь лишь столь радикального сокращения экспорта, что это  отбросит
Японию отнюдь не на двадцать лет, а к военной поре.
   И без того прохладная атмосфера встречи резко изменилась, температура
сразу упала до нуля. Второй советник президента вздрогнул, но исправлять
оплошность было поздно. Японец сидел, будто кол  проглотил,  у  него  не
дрогнул ни один мускул. Взгляд Ямамото продолжал буравить советника.
   - Никто не принуждает американских покупателей  приобретать  японские
товары, - медленно отчеканил японец. - Просто им известно качество нашей
продукции,  а  качество  -  именно  то,  что  их   интересует.   Оно   -
отличительный признак японских товаров.  Вся  наша  нация  тридцать  лет
трудилась в поте лица своего, стремясь опровергнуть ярлык "Из  Японии  -
значит, дрянь". И теперь, когда мы  добились  успеха,  никто  не  вправе
требовать, чтобы мы отказались от всего, что далось нам с таким  трудом.
Вы требуете невозможного. Я удивлен, как вообще кому-то могла  прийти  в
голову идея принуждения.
   Младший советник президента попытался все же спасти положение.
   - Речь вовсе не идет о принуждении, мистер Ямамото. Видимо,  возникла
путаница в терминологии, вызванная различием наших культур и языков.
   Попытка получилась неубедительной.
   На некоторое время над  столом  повисло  тягостное  молчание.  Старый
Ямамото, хотя никто прямо не смотрел на него,  стал  средоточием  надежд
участников переговоров.  Даже  властные  лица  Рузвельта  и  Вашингтона,
взиравшие на напряженную сцену из почетных лож  на  портретах,  казались
заурядными в сравнении с его суровым  ликом.  Все  ждали  окончательного
решения. Наконец японец высказался.
   - Если последние слова были извинениями, то я  их  не  принимаю.  Они
принесены без раскаяния. -  Он  отодвинул  стул  и  встал  из-за  стола;
остальные  члены  японской  делегации  последовали  его  примеру.  -   К
сожалению, я вынужден констатировать, что от дальнейших  переговоров  не
будет проку. Честное решение вопроса в таких условиях невозможно.
   И с этими словами Ямамото во главе своих коллег покинул зал.
   Сэммартин  не  стал  дожидаться  вскрытия  безвременно   скончавшихся
переговоров. Как только секретарь начал диктовать  машинистке  протокол,
Джоунас увел Майкла на галерею. Они еще успели заметить Нобуо Ямамото  и
остальных японцев, степенно спускавшихся по  лестнице  на  первый  этаж.
Прежде чем они исчезли, темные  глаза  старого  Нобуо  на  долю  секунды
задержались на Майкле. Или Майклу только почудилось?
   Джоунас  пригласил  его  в  соседнюю  с  залом  комнату,  оказавшуюся
библиотекой.  Пол  здесь  был  устлан  восточными  коврами,  вдоль  стен
выстроились книжные шкафы,  между  глубокими  кожаными  креслами  стояли
небольшие столики красного дерева с лампами под шелковыми абажурами.
   Не успели Майкл и Сэммартин  расположиться  в  удобных  креслах,  как
явился стюард. Джоунас заказал кофе и бриоши. Отсюда были видны  ивы  за
толстыми свинцовыми стеклами окон. Ивы клонились к Потомаку и  беззвучно
качались на ветру. В ветвях порхали птицы.
   - Ну, и как тебе это понравилось? - спросил  Джоунас,  когда  стюард,
принеся завтрак, удалился.
   - Замечательное представление.
   - Да, настоящий спектакль, чтобы не сказать цирк. - Дядя Сэмми  отпил
кофе без сливок. - Вот чертовы джапы! Они  опять  становятся  такими  же
упрямыми, какими были в войну и сразу после нее.
   - А мне  сдается,  что  следовало  более  тщательно  отбирать  членов
американской делегации,  -  заметил  Майкл.  -  Возможно,  следовательно
обратить особое внимание  на  состояние  их  нервной  системы,  а  то  и
психики.
   Джоунас посмотрел на него чуть снисходительно.
   - Вот как? Откуда такая мысль?
   - Из-за поведения вашего блистательного экономиста.
   - Ах, из-за него! - Джоунас фыркнул, весело взмахнув рукой. - Ну,  он
и в самом деле гений. Действительно блестящий экономист.  Президент  без
него как без рук.
   - Допускаю. В экономике он, может, и гений, но в дипломатии -  просто
чайник, - возразил Майкл.
   - Ты подразумеваешь его высказывание о временах  войны?  Да,  неловко
вышло.
   - Мягко говоря, - сказал Майкл.
   - Ну, а каково твое общее впечатление? - поинтересовался Джоунас.
   - Ямамото провел удачные переговоры, -  лаконично  ответил  Майкл  и,
заметив выражение удивления на лице собеседника, добавил:
   - Вы разве не поняли?
   - Не совсем.
   - Он пришел на встречу, заранее зная, что ему нужно.
   - Это естественно. - Джоунас кивнул. - А нужны  ему  были  уступки  с
нашей стороны. Майкл покачал головой.
   - Я не уверен, дядя Сэмми. По-моему, он с самого  начала  намеревался
обязательно найти у американцев болевую точку. Нашел ее и использовал на
все сто. Он сыграл на гоноре вашего гения экономики,  спровоцировал  его
на открытое  оскорбление.  По  японским  понятиям,  Ямамото  в  какой-то
степени "потерял лицо", но в том-то и соль, что сделал он это намеренно.
   - Да нет, просто произошла досадная случайность, - настаивал Джоунас.
- Президент вручит японскому послу ноту с извинениями, и инцидент  будет
исчерпан. К концу недели все снова усядутся за стол.
   - Делегация Ямамото проведет свой  заслуженный  уик-энд  в  Токио,  -
предрек Майкл.
   - Ни за что не поверю.
   Майкл попытался убедить дядю Сэмми.
   - Поймите, Ямамото и нужно было, чтобы переговоры сорвались,  но  при
этом он еще хотел, чтобы ответственность за срыв несли  американцы.  Как
вы считаете, какие у него могли быть  причины  желать  этого?  Насколько
важны сами переговоры?
   - Крайней важны, - ответил Джоунас. Задумчиво глядя на реку, он отпил
еще кофе. - Ты слышал что-нибудь о законе Смута - Холи? В тридцатом году
Конгресс  ввел  внешнеторговые  ограничения,  которые  сделали   Америку
изоляционистской  страной.  Они  послужили  одной  из   причин   Великой
депрессии. Никакого экспорта, никакой работы, полный экономический  хаос
и развал. Компании десятками и сотнями объявляли о банкротстве. В общем,
кошмар. И если ты прав, то дело идет к повторению этого кошмара.  Старая
образина говорила правду: наша экономика затрещит по всем швам и полетит
к черту. Мы беспомощны, словно слепые  щенки.  Бюджетный  дефицит  висит
камнем на шее и не дает вздохнуть. Средний Запад уже  загибается,  и  не
видно, каким способом можно этому воспрепятствовать.
   Да, есть вероятность, что ты прав. Японцы  -  словно  свора  шакалов.
Если они учуяли нашу слабину и решили нажиться  на  ней...  Пожалуй,  мы
действительно   влипли.   "Ямамото   Хэви    Индастриз"    разрабатывает
сверхсекретный реактивный истребитель.  Они  нас  и  близко  к  нему  не
подпускают. Мы  постоянно  давили  на  японцев,  чтобы  они  увеличивали
военный    бюджет    на    покупку    американской    боевой    техники.
"Макдоннел-Дуглас" и "Боинг" получали от них заказы на десятки миллионов
долларов. Теперь же, если Нобуо  Ямамото  запустит  свой  истребитель  в
производство, он выбьет  почву  из-под  ног  крупнейших  авиакосмических
концернов.
   - Вот, значит, чем вы с папой занимались, - проговорил Майкл. На него
произвел впечатление  неожиданный  экскурс  в  мир  большой  политики  и
огромных денег. Но в  конце  концов  пришел-то  он  сюда,  чтобы  узнать
подробности гибели отца, и ни на минуту не забывал  об  этом.  -  Трудно
поверить: все эти годы я не имел ни малейшего представления о  том,  чем
занимается ваше Бюро.
   - А что ты думал? - полюбопытствовал Джоунас.
   -  Сам  не  знаю,  -  признался  Майкл.  -   Вывеска   "Международное
экспортно-торговое бюро" мало о чем говорит.
   - Разве тебя не разбирало любопытство? - настаивал  Джоунас.  -  Ведь
каждому ребенку хочется знать, чем занимается его отец. Ты спрашивал его
об этом?
   - Он отвечал, что ездит в  командировки,  в  общем,  путешествует  по
Европе, Азии и Латинской Америке.
   - И все?
   - Однажды обмолвился, что служит своей стране, как умеет.
   - Вот как, - протянул  Сэммартин,  и  интонация,  с  которой  он  это
произнес, свидетельствовала о том,  что  они  подошли  к  трудной  части
разговора.
   Он достал из внутреннего кармана серый конверт и протянул его Майклу.
   - Что это? - спросил Майкл.
   - Посмотри фотографии, - сказал Джоунас. - Ты хотел узнать, как погиб
твой отец. Гляди. Снимки сделаны меньше, чем через час после катастрофы.
На них видно, что пожар был не менее, а может быть, даже более  страшен,
чем само столкновение. Большинство травм - смертельные.
   Руки Майкла дрожали,  когда  он  рассматривал  фотографии  обугленных
останков - останков его отца. Дойдя до последней, он  поспешно  запихнул
фотографии обратно в конверт и закрыл его. К горлу подкатывала  тошнота.
Ни одному сыну не следует видеть своего отца вот  таким...  Майкл  резко
вскинул голову.
   - Зачем вы мне это показали?
   - Ты  просил  рассказать,  как  он  погиб.  На  этот  вопрос  нелегко
ответить. Важно, чтобы ты отдавал себе полный отчет в последствиях своей
просьбы. - Джоунас забрал из его  рук  конверт,  положил  его  в  папку,
закрыл ее и опечатал с помощью маленькой металлической  печати.  -  Твой
отец не  солгал,  сказав,  что  служит  стране,  и  его  слова  не  были
эвфемизмом. -  Он  отложил  папку  в  сторону.  -  Их  следует  понимать
буквально.
   - Мне известно, что такое правительственный служащий, - сказал Майкл.
В его мозгу возник голос Одри, тихо и проникновенно  звучащий  в  ночной
тиши. "Ты знаешь, как папа погиб?" Она явно что-то подозревала.  И  еще:
"Ты же у нас привидение. Тебе лучше знать".
   - Так вот, во-первых, много лет назад я сам придумал это  название  -
"Международное экспортно-торговое бюро", - продолжал Джоунас. Во-вторых,
в действительности такой организации не существует.  Во  всяком  случае,
она  не  выполняет  никаких  функций  в  мире  собственно  международной
торговли, бюджетов, тарифов и прочего.
   - Почему же тогда вы присутствовали  на  переговорах  столь  высокого
ранга? И  как  вам  удалось  провести  туда  меня?  Джоунас  одарил  его
укоризненной улыбкой.
   - Видишь ли, после стольких  лет  работы  я,  смею  думать,  приобрел
некоторый вес в Вашингтоне.
   Майкл пристально смотрел на него, а  у  самого  в  желудке  нарастало
ощущение пустоты, какое испытываешь в падающем лифте.
   - Кто вы, дядя Сэмми? - прошептал он. - Я никогда не  спрашивал  вас.
Может быть, сейчас самое время?
   - Мы вместе с твоим отцом создавали Бюро, - ответил тот. -  Стояли  у
самых истоков. Мы были солдатами, Майкл, и я, и твой отец, и  ничего  не
знали, кроме военной службы. Когда закончилась война, оказалось, что  мы
никому не нужны. Так мы думали. Но были не  правы.  Мы  стали  солдатами
другой войны - незримой. Одним словом, я - шпион, Майкл.
 
*** 
 
   В  этот  день  предстояли  печальные  хлопоты,  и  большая  их  часть
свалилась на плечи Одри. Одеваясь, она хмуро перебирала в уме неотложные
дела. Пожалуй, было бы не так тяжело, думала она, если бы так сильно  не
угнетало чувство вины, в которой она вчера призналась Майклу.
   Сначала необходимо было отдать распоряжения  по  устройству  похорон.
Лилиан  наотрез  отказалась  предоставить  это  заботам   Сэммартина   и
сотрудников его Бюро. Одри слышала, как  она  разговаривала  об  этом  с
кем-то по телефону - голос матери звучал резко и раздраженно.
   Внешне и тем более на словах Лилиан почти не проявляла своих  чувств.
Словесно, видимо, просто не умела, но Одри все же  подмечала  мельчайшие
проявления владевшего матерью внутреннего напряжения. Одри суммировала и
запоминала свои впечатления, словно подросток, подглядывающий запретное.
Она чувствовала себя  случайным  свидетелем,  которого  неодолимо  тянет
заглянуть в щель между портьерами. Это и пугало, и завораживало.
   Одри хорошо изучила  свою  мать.  Стихией  Лилиан  был  рациональный,
прагматичный мир, ограничения в котором так же необходимы,  как  свобода
выбора. В этом мире смерть так же естественна, как и жизнь. Кто-то  свой
путь начинает, кто-то  завершает  -  такое  происходит  с  каждым  живым
существом. Лилиан  с  этим  знанием  жилось  спокойней:  рамки  разумных
ограничений позволяли за ними же укрыться от  безграничной  тьмы  хаоса.
Она свято верила в различного рода правила и инструкции, и Одри считала,
что  мать  готова  зубами  и  ногтями  сражаться  за  сохранение  своего
понятного, рационального мира.
   В семье и кругу друзей  слагались  легенды  о  самообладании  Лилиан.
Поэтому-то никто и не вызвался  взять  на  себя  сегодняшние  неприятные
обязанности. Она твердо считала, что груз их, как и  в  случае  болезни,
должны нести ближайшие родственники. Собственно,  и  смерть,  и  болезнь
были для нее почти одно и то же, с той лишь разницей, что болезнь обычно
бывает куда более нудной. В общем,  бремя  долга  легло  на  плечи  двух
женщин - матери и дочери. Майкла почему-то в расчет не принимали.
   Вчера Одри слышала, как мать сказала по телефону  кому-то  из  друзей
семьи:
   - Спасибо, мы с дочерью все сделаем сами.
   В тот миг Майкл как раз оказался  поблизости,  и  Одри  заметила  его
вопросительный поворот головы. Она знала, что Лилиан уже не  первый  раз
отгораживается от сына, и подозревала, что не последний.
   Здание, снятое для проведения гражданской панихиды, снаружи  сверкало
белизной, внутри же царил  сдержанный  полумрак,  исчеркиваемый  темными
деревянными панелями стен.
   Сроки затянулись, и похороны осложнились тем,  что  останки  пришлось
транспортировать с Гавайев, после чего их несколько  дней  продержали  в
Бюро. Если бы не это, все уже давно было бы позади, думала Одри, вполуха
слушая заученно  скорбный  речитатив  распорядители  похорон.  Воздух  в
комнате  был  спертый,  одуряющий,  будто  в   него   просочились   пары
бальзамировочных химикалий.
   Наконец погребение состоялось,  и  Одри,  как  обещала,  повела  мать
завтракать. Правда, есть им  совсем  не  хотелось,  но  обе  знали,  что
подкрепиться необходимо.
   После хмурого, тоскливого утра в обществе этих стервятников - клерков
и служащих похоронного бюро,  траурный  вид  которых  казался  таким  же
фальшивым, как шелковые цветы - Одри жаждала солнца. Поэтому она выбрала
новый александрийский ресторан.  Его  кухню  ей  пока  не  довелось  как
следует оценить, но там был зал, похожий  на  оранжерею,  с  прозрачными
плексигласовыми стенами, где целый день было светло и весело.
   Одри заказала две "кровавые мэри" и отложила карточку в  сторону.  Не
было смысла передавать меню матери - на ленч Лилиан всегда ела  салат  с
цыпленком и пила чай со льдом и лимоном, в который высыпала два пакетика
искусственного подсластителя. На случай, если в ресторане подадут  сахар
или другой  сорт  подсластителя,  она  всегда  носила  в  сумочке  такой
пакетик.
   - Слава Богу, все позади, - вздохнула Одри. - Я уже не  чаяла  оттуда
вырваться.
   Лилиан порылась в сумочке и выудила со дна перламутровую бонбоньерку.
Вытряхнув на ладонь таблетку аспирина, положила ее в  рот,  разжевала  и
запила глотком коктейля.
   - Голова разболелась, ма?
   - Ничего страшного, - ответила Лилиан, поморщившись. - Ужасное  утро.
Я там чуть не задохнулась. - Она грустно огляделась.  -  Все  как  будто
разом изменилось. Словно вернулась домой  после  долгого  отсутствия,  а
вокруг все незнакомое, чужое, и  ничего  прежнего  не  осталось.  -  Она
вздохнула. - Выходит, часто дело не в окружающем, а в нас самих.
   Слушая мать, Одри испытывала растущую тревогу за нее.
   -  Почему  бы  тебе  не  съездить  куда-нибудь   отдохнуть,   сменить
обстановку? - предложила  она.  -  Вроде  бы,  никакой  жизненно  важной
причины, чтобы оставаться здесь, у тебя нет.
   - А работа?
   - Возьми отпуск. Видит Бог, ты его заслужила. И кто станет возражать?
Дедушка?
   - Нет, конечно, но как раз потому, что я работаю у отца,  я  не  имею
права пользоваться преимуществами своего положения, - ответила Лилиан.
   - Взять отпуск по семейным обстоятельствам не  означает  пользоваться
преимуществами, - возразила Одри. - Ты могла бы съездить во Францию,  ты
ведь любишь бывать там. Помнишь, ты  рассказывала  о  чудесном  местечке
возле Ниццы? Там раньше еще был собор.
   - Не собор, а монастырь.
   - Ну, неважно, одним словом, какая-то древняя развалина. Я помню,  ты
говорила, что здорово провела там время. И я  тогда  еще  подумала,  как
жаль, что вам не удалось отправиться туда вместе с папой.
   - Это был наш с тобой секрет. Я никому больше не рассказывала об этом
месте. Все равно у твоего отца никогда не бывало времени на отдых.
   - Да, - печально согласилась Одри. - А теперь  поздно.  -  Она  снова
вспомнила о похоронах и провела рукой по лицу. - Боже, до чего  все  это
ужасно. Выбирать гроб, справляться о ценах.
   - Не стоит думать об этом, дорогая, - стала успокаивать ее Лилиан.  -
Все кончилось, и слава  Богу.  Считай,  что  мы  выполняли  тяжелую,  но
необходимую работу.
   -  Ты  говоришь  так,  будто  мы  солдаты,  вернувшиеся  с  войны,  -
озадаченно пробормотала Одри.
   - В самом деле? - В голосе Лилиан прозвучало легкое удивление. -  Ну,
мы  ведь  в  каком-то  смысле  и  есть  солдаты.  Нам   теперь   следует
руководствоваться долгом  и  набраться  мужества.  Твой  отец  тоже  был
человеком долга.
   Одри заплакала.  Все  утро,  до  той  самой  минуты,  когда  владелец
похоронного бюро проводил их через свой мрачный, с тремя аренами,  цирк,
она сдерживала слезы, прячась в спасительный кокон оцепенения.
   "Твой отец - был..."
   Она уронила лицо в ладони и зарыдала.
   - Ну, будет, будет, - успокаивала ее мать,  поглаживая  по  плечу.  -
Надо быть мужественной, дорогая. Отец, будь он с нами, сказал бы  то  же
самое.
   Но его нет, совсем нет! - думала Одри. О, как бы я хотела,  чтобы  он
был здесь!
   Неожиданно она разозлилась.
   - Неужели ты до сих пор веришь во всю эту чепуху о долге и  мужестве?
Да я даже не знаю, что оно такое и с чем его едят, это мужество! А долг!
Это просто пустой звук, который люди издают, когда хотят, но не способны
объяснить ни себе, ни  другим,  почему  они  обязаны  жертвовать  чем-то
своим, кровным, во имя того, что им, может быть, вовсе без надобности. -
Одри отчаянно пыталась справиться с собой, чтобы совсем уж не  впасть  в
ярость или в истерику. - С помощью таких вот слов  он  и  подчинил  тебя
своему влиянию!
   - Мы все находились под его влиянием, - напомнила ей мать. - И  ты  в
том числе.
   Как ни старалась Одри  призвать  на  помощь  силу  воли,  ей  это  не
удавалось. Переживания, слезы и то самое чувство вины подняли все мутные
осадки со дна души; все  старые  обиды  выплеснулись  из  темного  омута
подсознания.
   - Он не любил меня! - закричала она сквозь рыдания. - Он  хотел  двух
сыновей и был недоволен тем, что произвел на свет девчонку. И я  платила
ему той же монетой! Да, да! Он много раз давал это понять. Много раз.
   Лилиан ошарашенно смотрела на дочь.
   - Да ты хоть когда-нибудь, хоть  единственный  раз  слышала  от  него
что-либо подобное?
   - А зачем ему было говорить - и так было ясно. Всякий раз,  когда  он
наблюдал, как я замахиваюсь битой или бью по мячу, я читала в его глазах
разочарование.
   - Твой отец гордился тобой, Одри. Поверь, он очень любил тебя.
   - Неужели ты не понимаешь, мама? Я  никогда  по-настоящему  не  знала
его! - Слезы против воли снова  полились  из  ее  глаз.  -  И  теперь...
никогда уже... не узнаю...
   - Бедная моя девочка, - произнесла Лилиан, потянувшись  к  ней  через
стол. - Бедная, бедная девочка.
 
*** 
 
   - Шпион, - невольно эхом откликнулся Майкл. Новость ошеломила его,  и
он больше ничего не  произнес  -  ни  пока  они  спускались  по  широкой
лестнице клуба "Эллипс",