а".
   Лансен взмахнул рукой, будто отогнал от лица муху.
   - Все кончено, - сказал он. - Больше я не желаю.  Кончено.  Одно  дело  -
летишь себе своим курсом  и  фотографируешь  все,  что  внизу;  но  это  уже
слишком, ясно? Это чересчур, будь все проклято. -  Он  говорил  невнятно,  с
сильным акцентом.
   - Снимки вы сделали? - спросил Тэйлор. Он должен был взять пленку и уйти.
   Лансен пожал плечами, сунул руку в карман плаща, извлек  оттуда  цинковую
капсулу для тридцатимиллиметровой пленки и, к  ужасу  Тэйлора,  протянул  ее
через стол.
   - Так из-за чего сыр-бор? - спросил опять Лансен. - Что они хотели  найти
в таком месте? Я пошел под облако, сделал круг  над  всем  районом.  Никаких
атомных бомб не видел.
   - Что-то важное - вот все, что мне сказали. Что-то очень  серьезное.  Это
надо было  сделать,  понимаете?  Над  районом  вроде  этого  просто  так  не
полетаешь. - Тэйлор повторял  сказанное  кем-то  другим.  -  Или  авиалиния,
зарегистрированная авиалиния, или вообще ничего. Другого пути нет.
   - Послушайте. Как только я долетел до места, два МИГа сели мне на  хвост.
Откуда они взялись, вот бы узнать? Как только я их увидел, я ушел в  облако;
они за мной. Я дал сигнал, запросил пеленг. Когда вышел из облака, они опять
были тут как тут. Я думал, они заставят  меня  спуститься,  прикажут  сесть.
Пытался сбросить фотокамеру, но она застряла. Дети столпились у окон, махали
МИГам. Некоторое время они летели  рядом,  потом  отвалили.  Летели  близко,
совсем вплотную. Для детей это было чертовски опасно. - Он не прикоснулся  к
пиву. - Какого хрена им было надо? -  спросил  он.  -  Почему  они  меня  не
посадили?
   - Говорю вам, я ничего об этом не знаю. Это в принципе не моя работа.  Но
что бы Лондон ни искал, они знают, что делают. - Он как будто убеждал  себя:
ему нужно было верить в Лондон. - Они не тратят понапрасну свое  время.  Или
ваше, дружище. Они знают, чего хотят.
   Он нахмурился, чтобы  показать  убежденность,  но  Лансен,  казалось,  не
обратил внимания.
   - Они также не одобряют ненужного риска, - сказал  Тэйлор.  -  Вы  хорошо
поработали, Лансен. Каждый из нас должен вносить свой вклад... рисковать. Мы
асе рискуем. Я, знаете, рисковал на войне. Вы слишком молоды, чтобы  помнить
войну. Это такая же работа, мы боремся за то же самое. - Вдруг  он  вспомнил
два вопроса. - На какой высоте вы летели, когда сделали снимки?
   - По-разному. Над Калькштадтом - шесть тысяч футов.
   -  Больше  всего  их  интересовал   Калькштадт,   -   сказал   Тэйлор   с
удовлетворением. - Отлично, Лансен, отлично. А какая у вас была скорость?
   - Двести... двести сорок. Что-то в этом роде. Ничего там не было,  говорю
вам, ничего. - Он закурил. -  Теперь  все  кончено,  -  повторил  Лансен.  -
Независимо от серьезности объекта. - Он  встал.  Тэйлор  тоже  встал,  сунул
правую руку в карман пальто. Вдруг в горле стало сухо: деньги, где деньги?
   - Поищите в другом кармане, - посоветовал Лансен.
   Тэйлор отдал ему конверт.
   - Будут неприятности из-за этого? Из-за МИГов?
   Лансен пожал плечами:
   - Едва ли, прежде со мной такого не  случалось,  Один  раз  мне  поверят;
поверят, что из-за погоды. Я сошел с курса  примерно  на  полпути.  Наземное
управление могло ошибиться. Это бывает при передаче данных.
   - А штурман? А остальные в экипаже? Они-то что думают?
   - Это мое дело, - раздраженно сказал Лансен.  -  Передайте  Лондону:  все
кончено.
   Тэйлор озабоченно посмотрел на него.
   - Вы просто расстроены, - сказал он, - от нервного напряжения.
   - Пошел к .черту, - тихо сказал Лансен. - Пошел к чертям собачьим.
   Он отвернулся, положил монету на стойку и большими шагами вышел из  бара,
небрежно сунув в карман плаща  продолговатый  светло-коричневый  конверт,  в
котором были деньги.
   Почти сразу за ним вышел Тэйлор. Бармен видел, как  он  толкнул  дверь  и
исчез на ступеньках, ведущих вниз. Очень неприятный человек,  размышлял  он;
но, в сущности, ему никогда не нравились англичане.

***

   Тэйлор решил поначалу, что не будет брать такси до гостиницы. Можно  было
туда дойти за  десять  минут  и  чуть-чуть  сэкономить  на  командировочных.
Дежурная по аэропорту кивнула ему, когда он проходил к главному  входу.  Зал
прилета был отделан деревом, с  пола  поднимались  потоки  теплого  воздуха.
Тэйлор шагнул наружу. Холодный ветер пронзил его сквозь одежду; незащищенное
лицо быстро онемело. Он передумал и торопливо огляделся в поисках такси.  Он
был пьян. Вдруг поднял, что опьянел от свежего воздуха.  Стоянка  пустовала.
Впереди на дороге, ярдах в пятидесяти, стоял старый "ситроэн"  с  работающим
двигателем. "И печку небось включил, черт  везучий",  -.  подумал  Тэйлор  и
поспешил вернуться назад.
   - Я хочу взять такси, - сказал он дежурной.  -  Вы  не  знаете,  как  это
сделать? - Он очень надеялся, что выглядит  еще  прилично.  Что  за  безумие
столько пить. Не надо было принимать угощение от Лансена.
   Она покачала головой.
   - Все машины увезли детей, - сказала она. - По шестеро в каждой. Это  был
последний самолет сегодня. Зимой здесь мало такси. - Она улыбнулась. - Очень
маленький аэропорт.
   - А вон там на дороге, такая старая машина. Это не такси?  -  Он  говорил
невнятно.
   Она подошла к дверям и  посмотрела.  У  нее  была  отработанная,  на  вид
естественная походка, невольно привлекающая мужское внимание.
   - Я не вижу никакой машины, - сказала она.
   Тэйлор смотрел в сторону.
   - Там был старый "ситроэн". С  включенными  фарами.  Наверное,  уехал.  Я
просто спросил. - Боже, машина проехала рядом, а он не слышал.
   - Все такси -  "вольво",  -  заметила  девушка.  -  Может,  одно  из  них
вернется, когда отвезет детей. Почему вам не пойти выпить?
   - Бар закрыт, - раздраженно сказал Тэйлор. - Бармен ушел домой.
   - Вы, наверно, остановились в гостинице при аэропорте?
   - Да, в Регине. Вообще говоря, у меня мало  времени.  -  Он  почувствовал
себя лучше. - Я жду звонка из Лондона.
   Она с сомнением посмотрела на его плащ из грубой непромокаемой ткани.
   - Вы могли бы пойти пешком, - предложила она.  -  Это  десять  минут,  по
дороге все прямо. Багаж вам могут прислать потом.
   Тэйлор взглянул на часы, вновь описав полукруг рукой:
   - Багаж уже в гостинице. Я приехал утром.
   У yего было такое измятое, озабоченное лицо, какое можно увидеть только у
эстрадного актера, притом  бесконечно  печальное;  лицо,  на  котором  глаза
бледнее кожи и морщины сходятся у ноздрей. Вероятно, зная об  этом,  Тэйлор,
отрастил пошленькие усики, которые не  скрывали  недостатков  его  лица,  а,
напротив, усугубляли их. В конечном счете его  облик  вызывал  недоверие  нt
оттого, что он был мошенник, а именно потому, что не умел обманывать. К тому
же у  него  были  привычки,  которые  он  у  кого-то  перенял,  -  например,
раздражающая манера  неожиданно  по-солдатски  выпрямлять  спину,  будто  он
увидел себя в неподобающей позе, или манера трясти локтями и  коленями,  что
отдаленно напоминало движения лошади. Но что-то в нем выражало боль,  словно
он твердо держался на ногах, противостоя порывам жестокого ветра, и эта боль
придавала ему достоинство.
   - Если пойдете быстро, - сказала девушка, - это займет не  больше  десяти
минут.
   Тэйлор терпеть не мог ждать. Он считал, что ждать могут только несолидные
люди: ждать - и если вас еще увидят - оскорбительно. Он поджал губы, тряхнул
головой и, бросив раздраженно: "Доброй ночи, леди", резко шагнул в  морозный
воздух.

***

   Такого неба Тэйлор  никогда  не  видел.  Бесконечное,  оно  опускалось  к
занесенным снегом  полям,  горизонт  кое-где  затягивался  туманной  дымкой,
заморозившей скопления звезд, четким контуром  выделялся  желтый  полумесяц.
Небо страшило его, как море  страшит  неопытного  моряка.  Он  ускорил  свой
неверный шаг, покачиваясь на ходу.
   Он шел уже около пяти  минут,  когда  позади  появилась  машина.  Боковой
дорожки для пешеходов не было. Снег поглотил шум  двигателя,  и  он  заметил
перед собой только свет от фар, не отдавая себе отчета, откуда он идет.  Луч
света устало ложился на заснеженные поля, и какое-то время казалось, что это
прожектор аэропорта. Потом тень Тэйлора на дороге стала укорачиваться,  свет
неожиданно стал ярче, и он понял, что это машина. Он шел по правой  стороне,
ловко  переставляя  ноги  у  самой   кромки   заледенелого   края.   Вопреки
обыкновению, свет был ярко-желтый,  из  чего  он  заключил,  что  на  машине
противотуманные  фары  -  как  принято  во  Франции.  Этот  маленький   опыт
дедуктивного анализа доставил ему удовольствие, старые мозги еще были ясные.
   Он не оглянулся, не посмотрел через плечо, в чем-то он бывал робок, он не
хотел, чтобы показалось, что он просит подвезти. Но у него мелькнула  мысль,
может быть с небольшим опозданием, что на континенте обычно ездят по  правой
стороне, и, значит, строго говоря, он шел не по той стороне, и, может,  надо
перейти на другую.
   Машина ударила его сзади, сломала ему позвоночник. В эту ужасную  секунду
Тэйлор воспроизвел классическую мученическую позу: голова  и  руки  с  силой
отброшены назад, пальцы растопырены. Он .не вскрикнул. Будто его тело и душа
полностью  слились  в  этой  финальной  сцене  боли,  сцене  гораздо   более
выразительной в смерти, чем любой крик живого человека. Вполне вероятно, что
водитель ничего не заметил: удар тела о машину едва ли можно  было  отличить
от удара камня по бамперу.
   Машина протащила его ярд или два, прежде чем отбросила в сторону, где  он
остался лежать мертвый на пустой дороге - окоченелое,  сокрушенное  тело  на
краю пустынной земли. Его фетровая шляпа лежала рядом. Внезапный порыв ветра
схватил ее и потащил по сугробу. Обрывки его плаща из  грубой  непромокаемой
ткани колыхались на ветру,  тщетно  пытаясь  достать  до  цинковой  капсулы,
которая  тихо  покатилась  к  обледенелой  обочине,  где  она   на   секунду
задержалась, чтобы опять возобновить усталое движение вниз по склону.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

МИССИЯ ЭЙВЕРЛИ

   Есть вещи, требовать которых от белого человека не вправе никто.
   Джон Бакен. М-р Стэндфаст

Глава 2

Прелюдия

   Было три часа утра.
   Эйвери положил трубку, разбудил Сару и сказал:
   - Погиб Тэйлор. - Конечно, он не должен был ей этого говорить.
   - Кто это Тэйлор?
   Зануда, подумал Эйвери, он его помнил очень смутно. Ужасный зануда, какие
бывают только в Англии.
   - Из отделения курьеров, - сказал он.  -  И  во  время  войны  он  у  них
работал. Надежный был человек.
   - Ну конечно! Все у тебя надежные. Как же тогда он погиб? Как он погиб? -
Она приподнялась и села в постели.
   - Пока неясно. Леклерк ждет подробностей.
   Эйвери всегда было неловко одеваться у нее на глазах.
   - Он хочет, чтобы ты помог ему ждать?
   - Он хочет, чтобы я пришел в офис. Я ему нужен. Неужели ты думаешь, что я
сейчас опять лягу спать?
   - Я только спросила, - сказала Сара.  -  Ты  всегда  так  стараешься  для
Леклерка.
   - Тэйлор работал у нас много лет. Леклерк очень встревожен.
   Ему  еще  слышались  нотки  торжества  в  голосе  Леклерка:   "Приезжайте
немедленно, возьмите такси; еще раз посмотрим досье".
   - И часто это случается? Часто у вас погибают?  -  В  ее  голосе  звучало
возмущение, как будто ничего подобного она предположить не могла; как  будто
только ее одну ужасала смерть Тэйлора.
   - Не вздумай никому рассказывать, - сказал  Эйвери.  Это  был  его  метод
нейтрализовать жену. - Даже то, что я вышел из  дому  посреди  ночи.  Тэйлор
отправился в поездку под другим именем. - Он добавил:
   - Кто-то должен будет сказать его жене, - и стал искать очки.
   Она встала и накинула халат.
   - О, господи, перестань разговаривать, как ковбой.  Почему  нельзя  знать
женам, если знают секретарши? Или женам  у  вас  сообщают  только  о  смерти
мужа?" - Она пошла к двери.
   Она была среднего роста, и у нее  были  распущенные  волосы,  которые  не
слишком гармонировали со строгостью лица.  Лицо  было  отчасти  недовольное,
напряженное, озабоченное, словно она всегда ждала чего-то  неприятного.  Они
познакомились в Оксфорде; она закончила университет с лучшим  дипломом,  чем
он. Но брак сделал ее, некоторым образом, инфантильной; чувство  зависимости
стало определять ее  манеру  поведения,  как  будто  она  отдала  ему  нечто
невозместимое и все время требовала вернуть. Сын для нее был не продолжением
жизни, а скорее извинением перед ней, стеной, которую  она  поставила  между
собой и всем миром, и в той стене не было лазейки.
   - Куда ты идешь? - спросил Эйвери. Иногда она что-нибудь делала  назло  -
возьмет и порвет билет на концерт.
   Она сказала:
   - У нас ребенок, ты помнишь?
   Он услыхал плач Энтони. Они, должно быть, его разбудили.
   - Я позвоню с работы.
   Он пошел к  входной  двери.  А  она,  перед  тем  как  войти  в  детскую,
обернулась. Эйвери знал, о чем она думала - что они не поцеловались.
   - Зря ты бросил издательское дело, - сказала она.
   - Ты тогда тоже не слишком была довольна.
   - Почему за тобой не пришлют машину? - спросила она.  зал,  у  вас  полно
машин.
   - Она ждет за углом.
   - Но почему за углом?
   - Так безопаснее, - ответил он.
   - А чего ты боишься?
   - У тебя есть какие-нибудь деньги? У меня, кажется, кончились.
   - Зачем тебе?
   - Ну, деньги, просто! Не могу же я бегать по городу без гроша в кармане.
   Она вынула из сумочки десять шиллингов и дала ему. Быстро закрыв за собой
дверь, он спустился по ступенькам на аллею Принс-оф-Уэльс.
   Он миновал окно в первом этаже, из которого - он знал и не глядя-на  него
через занавеску смотрела, не выпуская из рук кошки, миссис  Йейтс,  как  она
денно и нощно следила за всеми.
   Было страшно холодно. Дуло как будто с реки и со стороны парка. Он глянул
направо и налево. Дорога была пустой. Надо было вызвать такси  по  телефону,
но он хотел поскорее выбраться из дому. Кроме того, он сказал Саре,  что  за
ним пришлют машину. Он прошел ярдов сто, до электростанции, потом  передумал
и повернул назад. Хотелось спать. Было странное ощущение, будто и  на  улице
он продолжал слышать телефонный звонок. Вспомнилось, что на Альберт Бридж  в
любой час всегда стояло такси; пожалуй, это  было  лучше  всего.  Он  прошел
через ворота, которые вели к его дому, поднял глаза наверх, на окно  детской
- оттуда выглядывала Сара. Наверное,  хотела  увидеть  машину.  Она  держала
Энтони на руках, и он знал, что она плачет, потому что он не  поцеловал  ее.
Такси до Блэкфрайерз Роуд он нашел только через полчаса.

***

   Навстречу Эйвери бежали фонари. Он был достаточно молод и  принадлежал  к
той категории современных англичан,  которым  приходится  искать  компромисс
между степенью бакалавра искусств и нетвердым  заработком.  Он  был  рослый,
интеллигентного вида, с рассеянным взглядом за стеклами  очков,  с  мягкими,
скромными манерами, за  которые  его  так  любили  родственники  преклонного
возраста. Такси ласково укачивало его, как успокаивает ребенка покачивание в
люльке.
   Он доехал до Сент-Джордж-серкус, миновал Глазную больницу и  оказался  на
Блэкфрайерз  Роуд.  Вдруг  понял,  что  уже  приехал,  но   водителю   велел
остановиться чуть подальше, на следующем углу: "Будь осторожен",  -  говорил
Леклерк.
   - Остановите здесь, - сказал он. - Мне здесь удобней.
   Департамент располагался в обшарпанном, почерневшем от  сажи  особняке  с
огнетушителем на балконе. Дом будто был навечно выставлен на продажу.  Никто
не знал, почему в Министерстве решили окружить его,  как  кладбище,  стеной:
чтобы закрыть особняк от непрошеных взоров или - живых от взглядов  мертвых?
Во всяком случае, не для того, чтобы вырастить сад,  потому  что  в  нем  не
росло ничего,  кроме  травы,  и  та  кое-где  вытерлась,  как  шкура  старой
дворняги. Парадная дверь была выкрашена темно-зеленой краской,  она  никогда
не открывалась. Того же цвета фургоны без надписей иногда проезжали днем  по
запущенной аллее, но разгружались и загружались  на  заднем  дворе.  Соседи,
если им в разговорах вообще случалось  упоминать  это  место,  называли  его
Министерским Домом, что было неточно,  так  как  Департамент  был  отдельным
ведомством, хотя и подчинялся Министерству. У здания  был  тот  безошибочный
вид подконтрольной обветшалости, который так характерен для  государственных
учреждений во всем мире. Для тех, кто работал в  нем,  его  тайна  была  как
таинство материнства, его выживание во времени было как одна  из  британских
загадок. Он укрывал их и окутывал, нянчил и  поддерживал  в  них  сладостную
иллюзию ухоженности.
   Эйвери помнил, как фогг, бывало, льнул к штукатурке стен особняка или как
иной раз летом  к  нему  в  кабинет  сквозь  ткань  занавесок  проскальзывал
солнечный луч, не согревая и не раскрывая их тайн. Он будет  помнить  и  это
зимнее утро, рассвет, почерневший фасад, уличные  фонари,  отблескивающие  в
каплях дождя  на  покрытых  сажей  окнах.  Во  всяком  случае,  особняк  ему
вспоминался не как учреждение, где он работал, а как дом, где он жил.
   Он обогнул здание по дорожке, позвонил и стал ждать, когда  Пайн  откроет
дверь. В окне Леклерка горел свет.
   Он показал Пайну пропуск. Вероятно, оба подумали о войне: Эйвери - о том,
что знал из книг, Пайн - о том, что знал по собственному опыту.
   - Хороша луна. сэр, - сказал Пайн.
   - Да. - Эйвери вошел в дом.
   Заперев дверь, Пайн последовал за ним.
   - В свое время такую луну ребята крыли самыми последними словами.
   - Это точно, - рассмеялся Эйвери.
   - Слыхали про матч в Мельбурне, сэр? Брэдли вышел из игры с тремя очками.
   - Боже мой, - мягко сказал Эйвери. Он не любил крикет.
   На потолке вестибюля горела синяя лампа, напоминавшая ночное освещение  в
викторианской больнице. Эйвери поднимался по лестнице, ему  было  холодно  и
неуютно. Где-то раздался звонок. Странно,  что  Сара  не  слышала  телефона,
когда позвонил Леклерк.
   Леклерк ждал его.
   - Нам нужен человек, - сказал он. Он говорил машинально, как бы на  ходу.
Настольная лампа освещала досье перед ним.
   Это был маленький человечек, гладенький и  очень  мягкий;  одним  словом,
кот, лоснящийся и выхоленный кот. Он носил подрезанные  воротнички,  отдавал
предпочтение одноцветным галстукам: он, видно, знал, что  нехитрые  привычки
лучше, чем никакие. У него были темные внимательные глаза; он носил  пиджаки
с двойным разрезом,  в  рукаве  держал  платок;  старался  улыбаться,  когда
говорил, но улыбка получалась безрадостная. По пятницам он надевал  замшевые
ботинки, говорили, что он ездит за город. Но, кажется, никто не знал, где он
живет. В комнате стоял полумрак.
   - Другого полета не  будет.  Этот  был  последним,  меня  предупредили  в
Министерстве. Придется забросить  человека.  Я  просматривал  старые  досье,
Джон. Есть один, по имени Лейзер, поляк. Он подходит.
   - Что случилось с Тэйлором? Кто его убил?
   Эйвери подошел к дверям и включил верхний  свет.  Они  смотрели  друг  на
друга с неловкостью.
   - Извините, я еще не проснулся, - сказал Эйвери.
   Наступила пауза.
   Теперь говорил Леклерк:
   - Вы припозднились, Джон. Что-нибудь не в  порядке  дома?  -  Он  не  был
прирожденным начальником.
   - Я не мог найти такси. Хотел вызвать  по  телефону,  но  никто  не  брал
трубку. Пошел на Альберт Бридж, и там не было. - Он очень не любил досаждать
Леклерку.
   - Вы все можете включить в счет, - суховато сказал Леклерк, -  телефонные
звонки в том числе. Жена в порядке?
   - Я уже сказал, она тут ни при чем. С ней все нормально.
   - Она не возражала?
   - Конечно, нет.
   Они никогда не говорили о Саре. Леклерк спрашивал о ней  изредка,  только
из вежливости. Он сказал:
   - Она не должна скучать, у нее ведь есть сын, ваш мальчик.
   - Разумеется.
   Знание того, что это  был  мальчик,  а  не  девочка,  наполняло  Леклерка
гордостью.
   Он взял сигарету из серебр