ртвой зоне.
   Опять постучали. Но каким образом они могли  так  быстро  найти  нас?
Ведь я только что позвонил. Ведь  я  никому  не  говорил,  что  поеду  в
Харьков. Да мы вообще сели в первый попавшийся поезд. Как они нас нашли?
Но это я продумаю потом, если останусь в живых.
   Людмила посмотрела на меня и открыла замок. В  этот  момент  я  ногой
отодвинул  дверь.  Так  я  и  думал.  Там  стояли  двое  мужчин  с   уже
приготовленными  пистолетами.  Но  они  потеряли  всего  одну   секунду.
Очевидно, они считали, что Людмиле помог бежать  какой-нибудь  дилетант,
чудом сумевший убить двоих убийц, посланных к ней.  Они  даже  не  могли
подумать, что здесь мог действовать профессионал.
   Но вообще-то за них мне было стыдно. Нельзя так работать,  нужно  все
делать на профессиональном уровне. Но откуда там взяться профессионалам?
И вообще, где теперь настоящие профессионалы? Многие  не  понимают,  что
хорошего оперативника нужно воспитывать годами, выращивать его, учить. А
вместо этого за нами послали кретинов,  которые  считали,  что  могут  с
парой пистолетов что-то сделать.
   В общем, они потеряли ровно одну  секунду.  Дверь  открылась,  и  оба
посмотрели в купе, которое было пустым. Людмила спряталась  слева,  а  я
лежал на верхней полке.
   - Привет, - сказал я ребятам и, когда  они  подняли  свои  пистолеты,
устроил им показательный номер по стрельбе. Два пистолета в моих  руках,
преимущество  в  скорости,  так  как  я  первым  открыл  огонь,   и   во
внезапности. Они сумели сделать в общей сложности два или три  выстрела.
Вернее, успел сделать один, когда  уже  падал.  А  я  стрелял  в  обоих.
Наверно, проснулся весь вагон, и все в ужасе слушали эти выстрелы.  И  в
этот момент в соседнем купе раздались крики и пощечины. Я  сразу  понял,
что нападавших было не двое. Видимо, на этот раз послали троих. И третий
оказался умнее: он вошел в соседнее купе и, разбудив  пассажиров,  решил
наделать мне дырок из своего автомата. Но опять потерял  время.  Потерял
несколько секунд.
   Я все понял. И скатился с полки, крикнув Людмиле, чтобы упала на пол.
Я выскочил в коридор прямо на трупы, когда раздалась автоматная очередь.
Он выпустил все патроны. "Ну почему против меня  всегда  посылают  таких
кретинов?" - мелькнуло в голове. Это было даже  обидно.  Хотя  они  ведь
посылали убийц не против меня, а против  журналистки,  которой  помогает
какой-то придурок. Господи, я в своей  жизни  столько  крови  не  видел,
сколько сегодня.
   Я дождался,  пока  он  закончит  стрелять,  и,  сделав  два  шага  по
направлению к купе, позвал его:
   - Эй,  придурок!  -  Он  обернулся,  и  я  в  этот  момент  аккуратно
прострелил ему башку. А как я должен был еще поступить? Ждать,  пока  он
меня убьет? В купе все молчали, ошалело глядя на  меня.  Зато  в  вагоне
стоял дикий крик. Я покачал головой.
   - Вы же видели, - сказал я, - он хотел меня убить.
   Один пьяный тип икнул. Старушка крестилась. Я  подошел  к  убитому  и
взял его автомат.  Я  все  еще  был  босиком  и  в  одних  брюках.  И  я
чувствовал, как меня бьет легкий озноб. В коридоре было очень холодно.
   - Будете свидетелями, - строго сказал я. Взял автомат и снова вышел в
коридор.
   В конце вагона показался проводник. Он испуганно  смотрел  на  трупы,
лежащие в коридоре. Я наклонился и собрал оружие. Господи, как мне  было
плохо и противно. Не верьте суперменам, которые убивают людей.  Это  так
страшно, даже когда защищаешь  собственную  жизнь.  Это  только  в  кино
стреляют и получают удовольствие. А здесь застывшие обезображенные лица,
кровавые раны, ужас и боль в глазах.
   Я в своей жизни столько ужаса не видел. Если есть Бог,  то  теперь  я
наверняка попаду в ад. Я потерял пятерых товарищей и убил пять человек.
   Господи, как мне страшно. Честное слово, мне было очень  страшно.  Не
может быть нормальным человек,  который  убивает  другого  человека.  Не
бывает такого. Если ты убил человека, решился на такое, значит, что-то в
душе у тебя порвалось. И никогда больше не восстановится.
   Меня тошнило. Я взял пистолеты и  попытался  пройти  к  своему  купе.
Когда я выскочил  из  него,  то  стоял  на  телах  убитых  и  ничего  не
чувствовал. А сейчас не мог даже пройти к своему купе. Потом  наконец  я
перепрыгнул, взял пистолеты и увидел Людмилу.
   Она лежала, отброшенная двумя  выстрелами.  Я  не  рассчитал  реакцию
женщины. Мне нужно было ее вытолкнуть в коридор, а самому  броситься  на
пол. Но на это могли уйти дополнительные две секунды, а у меня  не  было
времени. И я  ошибся.  Она  не  смогла  упасть  на  пол  сразу.  Он  был
отвратительно грязным. Она заколебалась. И это сыграло  свою  роль.  Два
выстрела из автомата, пробив тонкую стенку купе, попали ей  в  грудь.  В
глазах еще стоял вопрос: "Почему?"
   Она умерла, наверно, сразу,  не  почувствовав  боли.  Как  будто  два
удара, и все. Я наклонился, закрыл ей глаза. Это непередаваемое чувство,
когда ты закрываешь глаза человеку, с которым еще несколько минут  назад
разговаривал.
   Твои руки еще помнят тепло ее тела, твои губы  еще  помнят  ласки  ее
губ. Зачем я открыл стрельбу? Как я мог на такое  решиться?  Нужно  было
просто сдаться этим  типам,  а  потом  начать  стрелять  там,  где  было
безопасно. И хотя я знал, что все это было бы  нереально,  я  стоял  над
убитой и молчал.
   По вагону уже бежал начальник поезда. Он осторожно заглянул в купе и,
увидев меня, строго сказал:
   - Мы вызвали милицию.
   Я молчал. Что я мог рассказать? О том, как мы  любили  друг  друга  в
этом купе, ставшем в конце концов ее могилой? О том,  что  познакомились
сутки назад и успели за это время  два  раза  поскандалить  и  два  раза
переспать друг с другом?
   На полу лежал раскрытый телефон. На  экране  было  указано,  что  нам
звонили.
   Конечно, звонили.  Они  вычислили  нас  по  этому  телефону,  который
Людмила, уходя из дома, не успела отключить. Вычислили и нашли.
   Телефон был у нее в куртке, и мы могли не слышать звонков.  Я  поднял
тело Людмилы и переложил  на  полку.  Вот  и  все,  что  мне  оставалось
сделать.
   - Сейчас будет станция, - строго сказал начальник поезда, все еще  не
решаясь войти в наше купе.
   Я повернулся к нему. Достал свое удостоверение.
   - Я из милиции, - сказал я ему, -  подтвердите  сотрудникам  милиции,
что на нас было совершено нападение. Скажите, что они убили журналистку,
а я только защищался. Если нужны будут свидетели, они  могут  переписать
фамилии пассажиров всего вагона.
   - Понимаю, - строго сказал начальник,  увидевший  мое  удостоверение,
теперь ему было значительно, легче. Он даже с презрением  поглядывал  на
убитых.
   Теперь он четко знал, кто хороший,  а  кто  плохой.  Если  бы  я  ему
сказал, что они из ФСБ или посланы  ФСБ,  а  может,  и  МВД,  он  бы  не
поверил.
   Многим людям нужно всегда четко объяснять, где белое, а  где  черное,
где "наши", а где "чужие". В этом есть что-то от биологической  сущности
человека, от его инстинктов,  которые  учат  разделять  своих  и  чужих.
Впрочем, мне в этот момент было уже все равно. После  смерти  Людмилы  я
понял, что все мои прежние чувства атрофировались. Я  почувствовал,  как
превращаюсь в бесчувственного зомби. Слишком много крови было за  сутки,
слишком много убитых. И моя психика, не выдержав, отключилась.
   Я нашел свою майку, надел носки. Ноги у меня были в крови. Непонятно,
где я мог так порезаться? Может, перепачкался в  крови  людей,  лежавших
теперь в коридоре. Один был совсем молодым и  смотрел  в  потолок  таким
недоумевающим взглядом, что я не выдержал. Вышел и закрыл ему  глаза.  А
потом взял простыню и накрыл обоих. В вагоне были дети,  ни  к  чему  им
видеть все это. Нехорошо.
   Я надел рубашку, куртку, взял дорожную сумку Людмилы, высыпал из  нее
все вещи, сложил туда оружие, собранное у убитых. Потом полез  в  куртку
Людмилы и забрал деньги. Да, я  знаю.  Я  подонок  и  ублюдок,  укравший
деньги у любимой женщины.  Мне  нет  оправдания,  я  свинья.  И  если  я
превратился в зомби, то почему думал об этих деньгах? Если я  был  такой
бесчувственный, то почему полез  в  ее  куртку?  Я  не  должен  был  так
поступать. Я не должен был этого делать.
   Но как в таком случае я мог добраться обратно до Москвы? Как в  таком
случае я мог вернуться на работу? У меня не было денег. Я был зомби,  но
уже нацеленный на определенный результат. И я взял  деньги  как  оружие,
которое мне было нужно для  достижения  поставленной  цели.  Я  не  крал
деньги на удовольствия.
   Теперь я точно знал, что должен умереть. Что не могу  не  умереть.  Я
переступил грань, отделяющую живых людей  от  живых  мертвецов.  Я  убил
слишком много людей, пусть даже  преступников  и  бандитов,  чтобы  боги
могли сохранить мне жизнь. Я обязан был умереть.
   Но именно сознание близкой смерти сделало меня таким. Я  взял  деньги
для того, чтобы вернуться  домой-.  Я  даже  оставил  Людмилу,  не  став
дожидаться, пока за ней придут. Я поднял с пола  телефон,  отключая  его
питание. Взял  ее  сумку  и,  подумав  немного,  все-таки  наклонился  и
поцеловал ее в губы.
   Если честно признаться, я ее и не любил. Просто в последние часы  нас
сблизила наша общая беда, и она  вдруг  стала  для  меня  самым  близким
человеком. А я должен был ее защитить.
   - Уже подъезжаем, - сказал начальник поезда. Я дал ему один пистолет.
   - Будешь стоять здесь, - строго сказал  я  ему,  -  и  никого,  кроме
милиции, не пускай. Если полезут, начни стрелять. Скажи,  тебе  разрешил
старший лейтенант Никита  Шувалов.  Ты  меня  понял?  Старший  лейтенант
Никита Шувалов,  -  повторил  я,  чтобы  он  запомнил  мое  имя.  Громко
повторил, чтобы и остальные запомнили.
   Теперь я точно  знал,  чего  хочу.  Теперь  я  знал,  что  мне  нужно
возвращаться в Москву. Остановить меня уже было нельзя. Меня можно  было
убить.
   И то разорвав на мелкие кусочки, которые  тоже  будут  цеплять  горло
гадов, устроивших мне такой Судный день.  Я  поднял  сумку  и  пошел  по
коридору.
   Испуганный  начальник  поезда  и  ничего  не   понимавший   проводник
смотрели, как я ухожу. Я спрыгнул через минуту, когда поезд уже подходил
к какой-то станции. На часах было четыре часа. Начинался вторник. Может,
он будет не таким тяжелым, как понедельник? Впрочем, мне  уже  было  все
равно.

Глава 37

   В кабинете Горохова  уже  второй  час  шло  совещание.  Но  это  было
специфическое, очень закрытое и очень напряженное совещание. Они  сидели
втроем.
   Сам хозяин кабинета, начальник МУРа и подполковник Звягинцев.  Больше
никому в этом здании Горохов теперь не  доверял.  Они  обсуждали  только
один  вопрос:  какие  меры  следует   предпринять,   чтобы   обезопасить
оставшихся сотрудников Звягинцева, раскрыть уже совершенные преступления
и выявить подлеца, оказавшегося в группе Звягинцева?  Остальные  офицеры
этой группы сидели в приемной, никуда  не  отлучаясь.  Горохов  приказал
оцепить  приемную  и  никого  из  нее  не  выпускать.  Это  были   самые
напряженные часы в его жизни.
   - Утром во всех газетах появятся статьи,  -  объяснял  Горохов  своим
собеседникам, - и мы пока не знаем, в чью пользу. Либо это будут  статьи
о подлеце Липатове, у которого были огромные счета в зарубежных банках и
который через Скрибенко  был  связан  с  бандитами  и  рецидивистами,  а
покрывал их полковник Горохов. Либо это будут статьи  о  попытках  части
руководства  ФСБ  и  МВД,  действующей  по  прямому  заказу,  подставить
руководство Кабинета Министров, чтобы свалить премьера. Может получиться
так, что вообще будут напечатаны обе статьи.
   А может, и ни одной. Но при любом варианте  они  уберут  Баркова.  Мы
должны взять его до тех пор, пока кто-то не сообщит  им,  что  мы  знаем
фамилию человека, отдавшего приказ замести следы в квартире на  Усачева.
У нас в запасе всего несколько часов.
   - Но как ты предлагаешь забрать этого Баркова? Поехать к нему  домой?
- спрашивал Звягинцев. - Ты же понимаешь, что он сейчас в здании  ФСБ  и
тоже не спит этой ночью. Как мы  его  оттуда  вытащим?  Возьмем  штурмом
здание ФСБ?
   - А как вы вытащили оттуда майора Шурыгина? - спросил Краюхин.
   -  Обманом,  -  честно  сказал  Звягинцев,  -  настоящим  примитивным
обманом.
   Заслуга исключительно принадлежит Никите Шувалову, который и  выманил
Шурыгина.
   - Второй час заседаем, - недовольно проворчал  Краюхин,  -  и  ничего
определенного. А этот гад сидит в приемной и над нами потешается.
   - Может, мы еще раз пленку послушаем, - предложил Горохов,  -  может,
Михалыч найдет какие-нибудь неточности.
   - Сначала нужно решить, что делать, - пробормотал Звягинцев, - а если
будет самый худший вариант?
   - Сколько лет я тебя знаю, а ты  все  никак  не  избавишься  от  этой
привычки, - проворчал Горохов, - всегда исходить из худшего.
   - А зачем исходить из лучшего? - пожал плечами  Звягинцев.  -  Всегда
нужно предполагать худшее,  так  я  и  ребят  своих  учу.  Поэтому  я  и
предполагаю, что завтра произойдет самое худшее. Утром станет  известно,
что ты. Стае, связан с бандитами и взяточниками. А я или  садист-убийца,
или твой пособник. Ну это уже зависит  от  их  фантазии.  Будешь  бегать
оправдываться? Говорить всем, что не верблюд? Ты видел, как сегодня тебя
встретили здесь, рядом с твоим родным местом работы, где было  несколько
сот вооруженных офицеров. А что  будет,  когда  ты  окажешься  в  другом
месте? Тебя убьют и все на тебя же свалят.
   - Тогда предлагай варианты, - разозлился Горохов, - или давай возьмем
автоматы и пойдем брать штурмом здание ФСБ.
   - Надеюсь, вы шутите, - пожал плечами Краюхин, - из-за одного Баркова
такой  шум.  У  вас  ведь  есть  доказательства  вины  Шурыгина.  Теперь
предъявите вашу записную книжку, изъятую у Липатова.
   - Петрашку изъял ее незаконно, - напомнил  Звягинцев,  -  она  вполне
годится для поисков, но  никак  не  подходит  в  качестве  вещественного
доказательства. Мы не можем ее показывать. Иначе  наших  офицеров  сразу
обвинят еще и в убийстве Липатова. А там,  кроме  Петрашку,  был  еще  и
Шувалов. Значит, на него все и свалят. А я этого не хочу.
   - Тогда выйди и скажи своим людям,  чтобы  расходились  по  домам,  -
окончательно разозлился Горохов, - и пусть их перестреляют поодиночке.
   - Я этого не предлагал. Нужно иметь четко  выработанный  план,  а  не
стихийную концепцию надуманной защиты офицеров. Их  не  нужно  защищать,
наоборот, нужно послать их куда-нибудь, чтобы выявить предателя.
   - Что ты сказал? - задумчиво переспросил Горохов. -  Может,  это  наш
шанс?
   - Какой шанс?
   - Послать их  всех  на  операцию.  А  потом  проверить,  кто  и  куда
позвонит.
   - Как ты проверишь?
   - Вот это и нужно продумать. Нужно выявить сначала предателя, а потом
уже заставить его выманить Баркова  из  здания  ФСБ  и  арестовать  его,
привезя сюда, в наше здание. Они же тоже не пойдут на нас штурмом.
   - Хорошая идея, - осторожно кивнул Краюхин.
   - А как определить, кто  из  них  тот  самый  сукин  сын?  -  спросил
Горохов.
   - Ты же, Михаил, своих людей знаешь. Вот ты и решай, как  определять.
Я же не могу подбегать к каждому и заглядывать в глаза, узнавая, врет он
или не врет.
   - Может, проверим на детекторе? - предложил вдруг Краюхин. - У нас же
есть такой аппарат.
   - Пока настроим и начнем проверять, уйдет вся ночь.  И  потом  он  не
всегда  показывает  точно.  Еще  никто  не  знает,  как  его   правильно
настроить.  А  что,  если  обвиним  невиновного  и  отпустим  виновного?
Представляешь, что будет? - спросил Горохов.
   - Тогда я не знаю, пожал плечами Краюхин, - может, пойдем на прием  к
министру?
   - А если он тоже с ними? - мрачно спросил Звягинцев.
   - Тогда идем к Панкратову.
   - Он ничего не решает. И в любом случае все отложит  до  утра.  А  мы
ждать не можем.
   - У меня кружится голова, - признался Горохов, - давайте заканчивать.
   Раздался звонок. Это был телефон Панкратова.
   - Решили что-нибудь? - спросил генерал.
   - Решаем, - честно признался Горохов.
   - Мне уже министр позвонил, - сказал в сердцах генерал, - надоела вся
эта ваша игра.  Заканчивайте  поскорее.  Неужели  так  трудно  вычислить
убийцу? Мы же никого отсюда не выпускали.  Убийца  здесь,  и  его  можно
найти.
   - Понимаю. Мы все сделаем, - пообещал Горохов, положив трубку. -  Его
больше всего волнует убийство Дятлова, - покачал головой он, обращаясь к
товарищам, - самое важное для него - это найти  убийцу  и  доложить  обо
всем министру.
   - У нас  осталось  несколько  часов.  Что  будем  делать?  -  спросил
Краюхин.
   - Давайте позвоним Александру Никитичу, - вдруг предложил Звягинцев.
   - При чем тут он? - не понял Краюхин.
   - Что ты хочешь, Михаил? - посмотрел на Звягинцева Горохов.
   - Он обязательно передаст наш запрос другой стороне, он  работает  на
них, - напомнил Звягинцев, -  нужно,  используя  это  знание,  придумать
какой-нибудь трюк. Обыграть наше знание.
   - Александр  Никитич  тоже  против  нас?  -  не  поверил  услышанному
Краюхин.
   - Ну теперь я понимаю, почему вы не хотите никуда идти  и  никому  не
доверяете.
   Если и он...
   - У тебя есть план? - спросил Горохов.
   - Есть. Нужно, чтобы Панкратов позвонил ему  и  попросил  санкцию  на
какую-нибудь операцию. Что-нибудь такое, чтобы вывести их  из  состояния
равновесия. И заставить, понимаешь, Стае, заставить их  человека  как-то
себя проявить.
   - Но каким образом?
   - А что, если мы скажем, что у нас есть записная  книжка  Липатова  и
его бумаги?
   - Какие бумаги?
   - Это не важно. Главное, чтобы мы  показали  записную  книжку  самому
Александру Никитичу. Чтобы он поверил и в бумаги  Липатова.  Подожди,  я
придумал.
   Звягинцев вскочил на ноги,  посмотрел  на  дверь,  потом  наклонился,
чтобы сказать совсем тихо.
   - Нас могут подслушивать, давайте выйдем в коридор, - предложил он.
   Они поднялись и вышли. При этом Звягинцев поддерживал  Горохова.  Все
четверо офицеров, сидевшие в приемной, дружно поднялись.
   - Сидите, ребята,  сидите,  -  сказал,  махнув  рукой,  Горохов.  Они
оказались в коридоре.
   - Сама провокация была рассчитана на то, чтобы подставить Липатова  и
Скрибенко, - быстро объяснил  Звягинцев.  -  Скрибенко,  видимо,  просто
обманули. А вот Липатов был для них фигурой очень значительной.  Поэтому
они его и убрали, чтобы ничего не мог  опровергнуть.  Завтра  утром  они
напечатают его счета в банках. А что, если мы им  подыграем?  И  скажем,
что у нас есть документы, которые разоблачают городскую администрацию.
   - А при чем тут городская администрация? - спросил Краюхин.
   - Мне сегодня звонил сам мэр города, - торопливо  сказал  Горохов,  -
он, видимо, ввязался в игру на стороне  премьера.  Ты  представляешь,  с
какой радостью ухватится другая сторона за такие документы.  Вся  страна
знает, как ненавидят друг друга руководитель администрации президента  и
мэр города. Это может получиться.
   - Если сорвется, мы станем врагами  и  тех,  и  других,  -  задумчиво
сказал Горохов.
   - У нас есть выбор? - спросил Звягинцев.
   - Ты прав, - согласился Горохов,  -  но  как  сделать  так,  чтобы  о
записной книжке и бумагах узнал Александр Никитич?
   - А для чего нужен наш информатор? - улыбнулся Звягинцев. - Теперь мы
с вами должны все разыграть точно.  Чтобы  мои  ребята  поверили  в  эти
бумаги. Они ведь знали пока только про записную  книжку.  Я  скажу,  что
Шувалов дал мне эти бумаги до того, как мы расстались. И потом мы должны
будем дать ребятам отдых.
   Пусть информатор сообщит о бумагах кому нужно. Они  сразу  выйдут  на
нас. Таким образом, мы убиваем сразу  несколько  зайцев.  Во-первых,  мы
точно узнаем, что в группе действительно есть информатор, ведь эту  идею
пока никто не знает, а мы ее только что придумали. Во-вторых, заставляем
врага открыться. И в-третьих, вызываем огонь на себя. Во всех  вариантах
другая  сторона  должн