ать два миллиарда таких планет, как
наша. Планеты Циолковский не предполагал строить. Его острова - это
цилиндры диаметром с километр, от силы в несколько километров. Донышком
они обращены к Солнцу, солнечные лучи освещают оранжерею, где в
невесомости растут невиданные плоды на километровых стеблях. К сожалению,
нет лица без изнанки.
   Во всякой идее своя оборотная сторона. Эфирные острова мелки. На каждом
можно поселить тысячу жителей, от силы - десять тысяч. Это большое село,
колхоз, маленький городок с одним-двумя заводами. Но заводу нужно сырье, и
работает он на потребителя. А сырье и потребители где-то витают в космосе,
у каждого своя орбита. То они близко, то далеко. Вообразите себе экономику
государства, все жители которого плавают по морям и у каждого судна свои
рейсы.
   Не знаю, думал или не думал о недостатках эфирных островов американский
физик Дайсон, но он предложил выход: скрепить все острова, образовать
вокруг Солнца сплошную оболочку. На внутренней ее поверхности могут
поселиться люди - в два миллиарда раз больше, чем на Земле. Чтобы все они
не падали на Солнце, оболочка вращается, центробежная сила создает вес.
Дайсон так верил в неизбежность своих оболочек, что даже предложил
астрономам искать их на небе. Свое солнце они заслоняют, но сами должны
светиться инфракрасным светом.
   К сожалению, в отличие от физика Дайсона, я - рядовой
инженер-конструктор в прошлом - не верю в эти оболочки. Лопнут они,
по-моему. Лопнут, потому что при вращении на полюсах скорость нулевая, там
невесомость, а на экваторе - максимальная и максимальный вес. Значит, все
воды потекут на экватор и продавят его неизбежно.
   Мыльный пузырь - эта дайсонова оболочка.
   Мне лично больше по душе третий вариант: реконструкция Солнечной
системы.
   В космосе нет приготовленной для нас целины. Планеты надо
перелицовывать, подгонять по человеческой мерке, перекраивать, перешивать.
   На Луне и на Марсе нет воздуха. Придется создавать атмосферу. На Венере
атмосферу необходимо менять: кислород извлекать из углекислого газа. Из
малых планет надо склеивать большие, большие и громоздкие - раскалывать,
осколки перемещать, буксировать к Солнцу поближе, расставлять их по
правилам тяготения, так чтобы друг друга не сбивали с орбиты.
   Увлекательные технические проблемы. Я с удовольствием разбирался в них
в свое время. Есть у меня рассказ "Архитектор неба". Есть и другой -
"Первый день творения" - о создании подходящих для человека планет.
   А вот о жизни на сонме планет не писал. Сохраняют ли они тесную связь с
Землей? Будет ли борьба общечеловеческих и местнопланетных интересов?
   В ином ракурсе встает эта проблема в рое искусственных планетоидов по
Циолковскому. Там резкое противопоставление жизни летающих деревень и
столичной планеты Земля. И столкновение стремлений: патриархальные
старожилы - патриоты своего цилиндра - удерживают молодежь дома, а девушки
какие-нибудь, три сестры, только одно твердят: "На Землю, на Землю... в
Москву!"
   Противоположная проблема в системе населенных планет. Целые миры с
почти самостоятельной экономикой, расставлены они широко, транспорт труден
и невыгоден. Отсюда тенденция к самостоятельности. И вот небольшая планета
Л... (Луна, очевидно) решает выйти из сообщества. Что будет дальше?
   Фантастика дальнозорка; можно дать хронику на сотню лет вперед.
Написать, что ли? Или чересчур острая тема?
   После Солнечной системы переселение к другим звездам. Снова
столкновение интересов - местнозвездных и общечеловеческих.
   И так далее до бесконечности.
   И спор: вечно ли рваться в бесконечность? Не лучше ли очертить круг,
найти оптимальный режим, ограничить рост населения, производства,
потребления... и продолжительность жизни тоже. В самом деле: столько
хлопот с этой жизнью!
   Хоронить куда проще.
   Между прочим, художественная литература, как правило, возражала против
бессмертия. Возражая, доказывала, что бессмертные будут несчастнейшими
людьми.
   У Свифта в "Путешествиях Гулливера" бессмертные - противные, выжившие
из ума маразматики.
   Они смертельно устали и жаждут смерти ради покоя, убеждает Э. Сю,
используя легенду о Вечном Жиде.
   Из-за одиночества несчастен бессмертный Камилл у братьев Стругацких.
Все кругом гибнут поголовно, а он, бедняга, вынужден жить.
   Бессмертным надоест жить - уверяет Карел Чапек.
   Бессмертные вообще расчеловечатся - грозит Геннадий Гор.
   Редкостное единодушие. Мне-то кажется, что оно рождено не столько
подлинными опасениями, сколько самоутешением: недостижимый виноград зелен
и невкусен; недостижимое бессмертие невкусно, противно даже, не стоит
мечтать.
   Однако не замечаете ли вы, что противники бессмертия ссылаются только
на частные недостатки. Возражение Свифта, например, снимается сразу. У нас
же речь идет о сохранении молодости. Молодость хотим мы продлить, а не
годы, лишь бы годы, хотя бы и дряхлые.
   Снимается и возражение насчет одиночества бессмертного среди смертных.
Жизнь продлевается всем, так требует Ксан.
   Четвертое возражение против бессмертия - скука. Жить надоест. Мне-то
оно не кажется существенным. Если кто-нибудь кончил самоубийством от
скуки, такого даже не очень жалеют. Плечами пожимают: с жиру бесился.
   Но все-таки жизнь будущего человека надо избавить от однообразия.
Подумаем.
   Жизнь многократно омоложенного! Тема же!
   Эту я не стал откладывать. Написал повесть. Называется "Ордер на
молодость".
   И начинается она такими словами:
   "Уважаемый друг!
   Жители нашего города поздравляют Вас с почетной датой -
шестидесятилетием со дня рождения - и благодарят Вас за многие годы
полезного труда. Нам было приятно жить и работать вместе с Вами.
   Попутно напоминаем Вам, что, по мнению современной медицины, 60-летний
возраст наиболее благоприятен для биологического перепрограммирования и
перенастройки организма мужчин на очередную молодость. в этой связи просим
Вас посетить ближайший центр омоложения в любое удобное для Вас время,
предварительно заполнив прилагаемую анкету".
   Герой мой глянул, руками развел, так и сел на месте. Как? Уже.
   То есть удивляться не было причины. Отлично помнил, что ему шестьдесят.
В таком возрасте не забываешь о возрасте, поясница напоминает. Там саднит,
тут ноет, то и это подлечить пора. "Ну что ж, в молодость так в молодость!
Что там еще? Анкету заполнять им, бюрократам несчастным. Ах, целая
тетрадка:
   "Каким был, каким хочу стать?" Каким хочу? Молодым, разумеется. Еще что?
   Пол? Был "м" и останусь "м". Все, что ли? Нет, еще раздел второй: "По
желанию омолаживаемого операцию юнификации можно сочетать с метаморфизмом.
   Продумайте внимательно, какие видите Вы недостатки в своей внешности,
характере и способностях, что хотели бы исправить?"
   Тут герой задумывается надолго: что исправить? Много надо бы переделать.
   Ведь он у меня в отличие от литературных героев романов о будущем
человек обыкновенный, средний... и в жизни не раз уступал тем, кто выше
среднего. И он начинает вспоминать свои неудачи и недостатки, прикидывать,
какие черты характера улучшить, какие потребовать таланты.
   Таланты по заказу - еще одна тема.
   Это я тоже написал. Это опубликовано в "Фантастике-87".
   Вот как получается, казалось бы, взял я чисто биологическую тему:
продление молодости, отмена старости. Но за биологической ниточкой
покатился клубок - от новых сроков жизни к новой демографии, от демографии
к новой географии, от географии к новой космографии, от нее к новой
физиологии и новой психологии, к новым условиям жизни и к новым отношениям.
   Новые отношения, новые и конфликты.
   Испокон веков на театральных подмостках разыгрывается волнующий
конфликт треугольника: она и два претендента. Один молодой, прекрасный,
пылкий, другой - старый, противный, но знатный или богатый или хотя бы
заслуженный, опытный. Испокон веков зрители бурно аплодируют победе
молодости, радуются посрамлению старости и богатства. Радуются победе
молодости в театре, хотя в подлинной жизни частенько побеждают денежки
старших.
   Не изменит ли отмена старости этот заслуженный конфликт? С имуществом -
так полагаем мы - в будущем никто считаться не будет. Но ведь старики
отныне не старики. У них зрелость, ум, опыт, уважение, положение. И не
предпочтут ли красавицы этих, оправдавших надежды зеленым юнцам, надежды
только подающим?
   А куда же денутся отвергнутые юноши первой молодости? Так и останутся
неприкаянными холостяками? Или их подберут омоложенные матроны?
Водевильная ситуация? Ницше предлагал именно такой порядок для нормальной
семьи: мужчины средних лет женятся на молоденьких, вводят их в жизнь,
потом зрелые женщины разводятся со своими стариками и берут на воспитание
юношей. Может быть, именно это сочтут рациональным для общества
нестареющих?
   Новые условия, новая и мораль. Жениться не на всю жизнь. Однажды,
выступая перед очень юными читательницами, будущими работниками детских
садов, спросил я: получив вторую молодость, оставят ли они себе прежнего
мужа? Тут все оказались единодушны. "Другого", - голосовали они хором.
   К конфликту личному, любовному добавляется и служебный. В нашей
быстропротекающей жизни старики, отработав свое, уходят на пенсию.
Академики уступают место докторам наук, те - кандидатам, младшие
становятся старшими, неостепененные пишут диссертации. И движутся-движутся
вверх по лестнице бывшие студенты, добиваются самостоятельности, получают
задания все крупнее, интереснее, проявляют оригинальность, вносят новизну.
   А как же в многовековой жизни? Первое омоложенное поколение так и
останется первым, самым старшим, второе - вторым, седьмое - седьмым - на
седьмой степени подчинения. И нет оснований ершиться. Старшие и в самом
деле опытнее, а сил у них не убавляется, с какой же стати их замещать?
   Как будут решать эту проблему нестареющие наши потомки? Может быть,
выберут английскую систему младших сыновей. Там первенец оставался дома,
получал целиком наследственное имение, младшие отправлялись за море искать
счастье в чужих странах. Не стоит ли и тут отправлять младшее поколение в
чужие земли (на чужие планеты?). Пусть там и строят новый мир по-своему.
   Пожалуй, справедливо. Но разумно ли? Старшим достанется благоустроенный
центр, младшим - необжитые окраины, целина. Старшим - академии наук и
искусств, младшим - голые камни в пустыне. К тому же у старших опыт и
знания, а у младших - только молодой задор.
   Но с другой стороны, у старших опыт-то вчерашний. Они помнят и уважают
даже и то, что не грешно забыть, заменить.
   Непросто получается от этого продления молодости. Конечно, похоронить
легче, чем жизнь выстроить. Но до сих пор люди все же предпочитали хлопоты
о жизни.
    
 9. ДРЕВО ТЕМ
 
   В науке есть такой термин: дерево цели.
   Допустим, поставлена важная цель, основная. С ней связаны
второстепенные и третьестепенные. На графике получается этакое лохматое
дерево с переплетающимися ветвями. Сравниваются решения. Такое-то отвечает
основной цели, такое-то - только вторичным, боковым. Выбирается
наивыгоднейшее.
   Вот и у нас получилось подобие дерева потому, что в основе-то лежала
старинная мечта о вечной юности. И "лет до ста расти нам без старости", -
рекомендовал Маяковский. И "живите тысячу лет", - желают щедро восточные
вежливые люди.
   Будем считать, что мечта - это почва, на которой вырастает наше древо
тем.
   Сажаем в нее семечко - гипотезу, идею воплощения. Это отдельная тема.
От идеи тянутся корешки обоснований. Превращение их в надежные корни -
тоже тема. Несколько тяжеловесная, ее нелегко сделать интересной. Трудно
рассказывать о труде, о чувствах легче. Чувства нам понятнее, они же
древнее. Трудом занялся только человек, а чувства были у всех его предков.
   Но вот корни закрепились, росток вытянулся, превратился в надежный
ствол, дал плоды...
   И тут очередная тема - дележка. Кого угощать сладким эликсиром вечной
юности, кому дожидаться своей очереди?
   А на окрепшем стволе развернулась обширная крона нужд общечеловеческих.
   И появляются новые ветви, даже не ветви, добавочные стволы в кроне.
   Ствол тем экономических: Где жить всем омоложенным - на Земле или в
космосе?
   Если в космосе, то как? И где?
   Ствол социальных тем-проблем: отношения поколений, отношения Земли и
космоса, центра и дальних окраин.
   Еще ствол или ветвь толщенная проблем психологических: Пригоден ли
человек биологически, физиологически, психологически для многовековой
жизни? Если не пригоден, менять надо. И как?
   Изменение человека - это особый ствол, может быть, даже и дерево другое.
   Стволы, ветви, веточки, листочки. Каждый листок - чья-то жизнь. Но и
жизнь отдельного человека будущего, такого вот многовекового - тоже тема.
   И так с любой крупной целью, с любой важной темой: почва мечты, корни
потребностей, ростки идей, стволы трудов, плоды, последствия личные и
общечеловеческие... и отдельные листочки личной судьбы.
   С деревьями целей в этой книге вы встречались неоднократно. Все было
здесь - и корни, и ветви, и кроны, и листочки.
    
  
 
    
 БХАГА. ЗАМЫСЕЛ 251
  
 Где-то в самом начале книги поминал я, что за всю жизнь накопилось у меня
сотни две с половиной замыслов. Ну не все заманчивые, есть заурядные, есть
устаревшие, есть и сходные, вытекающие из предыдущих. Вот, например, темы
ј 156, 180, 211, 212-а и 224. Видимо, возвращался мыслью, что-то
подправлял, дополнял. И тот же мотив в ј 251, который я озаглавил "Шестой
день творения".
   На шестой день, если знаете библейские предания, Господь Бог, завершив
сотворение мира, решил еще вылепить из глины человека по своему образу и
подобию. И был доволен своей работой, сказал сам себе: "Это хорошо!" И
опочил после трудов тяжких.
   Почему-то у меня нет такого безоговорочного восторга перед этой работой.
   Как-то не ощущаю божественного совершенства в людях, мне кажется, можно
было сделать и получите. Не мне одному кажется. Нет единого мнения на этот
счет.
   Одни говорят: "Человек - это звучит гордо", а по мнению других - "Червь
земной". То ли "человек человеку друг и брат", то ли "человек человеку
волк". Кто прав?
   И стал я думать обо всем этом. И тема показалась мне крайне срочной,
неотложной. Именно эту захотелось писать из всех двухсот пятидесяти; без
очереди пробивалась она.
   Главное, откладывать не было никакой возможности. Я в ту пору лежал в
больнице, и диагноз у меня был не самый оптимистический. И я знал, что
сосед мой по палате безнадежен, полгода протянет, не больше. А болезнь у
нас была одинаковая, самочувствие у него даже получше, он зарядку делал по
утрам, но был обречен, а я не мог. Это что же, оказалось, и я тоже могу
умереть.
   С этой фразы я и начал повесть ј 251:
   "Оказалось, я тоже могу умереть!"
    
 
   ПРОЛОГ
 
   Оказалось, я тоже могу умереть.
   Это выглядит шуткой нелепой, 
   Неостроумной, ехидной и злой.
   Вот в такую же ночь в октябре 
   Ветер выл и метался, свирепый.
   Чей-то палец снаружи уверенно стукнул в стекло...
   ...Я откинул защелку... За дверью скелет.
   Он ощерил костлявую морду.
   - Виноват, беспокою по службе, 
   Умирать ваша очередь вышла, 
   Явился повестку вручить...
    
 
   Оказалось, что я тоже могу умереть! Кто бы мог подумать?
   То есть я знал, конечно, что все люди смертны. Я человек, эрго... Но
все-таки не верилось всерьез, неправдоподобным казалось: как это такое,
мир существует, солнце всходит и заходит, а меня нет? Однако черед
подошел, и не внезапный - обыденный. В результате тяжелой и
продолжительной болезни я действительно умер, скончался, преставился в
воскресенье под утро, часу в четвертом или пятом, точно не знаю, на часы
не посмотрел.
   Обыкновенно умер. Но так это было не вовремя, так некстати.
   Дело в том, что я давно уже целился на большой фундаментальный труд. Он
не сразу у меня сложился, даже не сразу задумался, сначала опыт надо было
набрать. И все некогда было оформить мысли, склеить факты и выводы, будни
все отвлекали: служба, семья, а в отпуск отдохнуть же надо: палатки,
рюкзаки, байки у костра, не до конструирования теорий. Мысли собрал
впервые, когда заболел гриппом, в постели валялся две недели. Тут и
температура не мешала, даже взбадривала, шарики энергичнее бегали в мозгу.
Мысли собрал и понял, что материала у меня маловато, надо бы годик-другой
посидеть как следует в библиотеке. Но где годик-другой у служащего
человека? Ежедневно восемь часов в лаборатории, два часа в троллейбусе,
магазины, очереди, жене помочь, то, се. Еще дети. Сына надо вырастить,
дать образование, в институт определить. Дочку надо вырастить, дать
образование, в институт определить, еще замуж выдать, кооперативную
квартиру ей купить. Квартиру купил, залез в долги, пришлось сверхурочную
брать, лишние полставки, чтобы расплачиваться.
   Урывками что-то записывал, не получалось. Решил: главный труд отложу до
пенсии. Дотянул. Но тут мне предложили еще три года поработать. Подумал,
согласился. Имело же смысл подкопить запасец, чтобы сидеть в библиотеке
прочно, сосредоточенно, не отвлекаться за каждой десяткой. Итак, отложил
на три года, потом еще на годик. И после годика уговаривали меня не
уходить, но я твердо сказал: "Баста!" И выдержал характер, ушел по
собственному желанию с намерением приступить к самому важному, самому
значительному, к делу жизни. Только малюсенькую уступочку сделал себе:
позволил отложить библиотеку на месяц. Решил: съезжу на юг, поваляюсь в
горячем песочке, смою усталость чистой соленой водой, загорю, здоровья
наберусь и тогда уже с полной силой возьмусь, наконец...
   Путевку достал, пошел, как полагается, за справкой о том, что гр.
Немчинову К.К., 19 года рождения (т.е.мне) не противопоказано
пребывание... Посидел в очереди у одного врача, другого, третьего... А
четвертый, поджав губы с видом укоризненно осуждающим, покачав головой,
произнес:
   - Вам надо ложиться на операцию, и немедленно.
   Я бурно протестовал. Я требовал отсрочку, я настаивал на отсрочке. Я
уверял, что после горячего песочка и соленой волны я запросто выдержу пять
операций.
   Более того, все у меня пройдет само собой от песочка, все смоет морская
волна. Врач качал головой, ни тени улыбки я не мог отыскать в его сжатых
губах.
   - Немедленно! - твердил он.
   Так я оказался в совершенно другом мире, непривычном для меня,
непонятном и неприятном.
   До того почти сорок лет я был уважаемым человеком, научным работником,
младшим, старшим, потом начальником лаборатории. Меня называли только по
имени-отчеству, студенты-практиканты искательно заглядывали мне в глаза,
выпрашивая зачет. Со мной считались, мое мнение спрашивали на совещаниях,
на мои статьи ссылались, цитировали их с указанием страницы. Здесь же, в
этом новом мире, я стал рядовым, со званием "больной", без имени и без
отчества.
   У меня оказалось начальство, строгое, чаще недовольное, склонное
выговор делать за каждую мелкую провинность, ворчливое начальство по имени
"сестры".
   Ворчало оно потому, вероятно, что работа была грязная, а зарплата
мизерная, единственное достоинство было в возможности помыкать нами -
"больными" то есть. Мы льстили сестрам, мы подлаживались к ним, мы
вынуждены были изучать их достоинства и недостатки. Мы знали, которая
заставит ждать полчаса, а какая удовлетворится десятью минутами, какая
колет легко, а после которой полчаса будешь охать, какая гордо промолчит
на твою просьбу, а какая еще и обругает унизительно. Ничего не поделаешь,
в такую категорию я записался:
   больной - личность зависимая, беспомощная, вроде ребенка-несмышленыша.
При взрослых чужих, не при родителях. Над сестрами же, где-то очень высоко
витали еще врачи, существа изрекающие и непререкаемые. Они определяли
судьбу и режим. Спорить с ними разрешалось, но не имело смысла, потому что
они знали обо мне нечто таинственное на латинской абракадабре из
совершенно секретной папки по имени "история бо