уток
бычки-производители.
   Новое лекарство. Создано... и сразу проверено.
   И, чтобы ознаменовать успех - выдержанное вино. Густой пахучий нектар
через неделю. Выдержанным вином я убедил колеблющихся. Очень нужно нам
ускорение времени, очень!
 
   3. СВАИ ДЛЯ ВОЗДУШНЫХ ЗАМКОВ
 
   Ну хорошо, скажет читатель. Кристаллы, сорта, породы, лекарства,
выдержанное вино за неделю - все это заманчиво... но обоснованно ли? Как
управлять временем, вот в чем вопрос.
   Собственно говоря, я - литератор - не обязан отвечать на такие вопросы.
Я имею право сказать: "допустим"... допустим, черт с рогами существует;
мое дело нарисовать его самой черной краской. Но мне не хочется
пользоваться легковесным "допустим". Я принадлежу к старшему поколению
фантастов, вышколенному дотошными рецензентами, укорявшими автора в
неосуществимости фантазий, в надуманности выдумки.
   Позже пришло другое поколение, полагавшее, что наука может все, но
выдумки ученых - бедствие. Тут уж ничего обосновывать не требовалось.
Хватало:
   "Допустим, на нашу голову ученые бюрократы..." Но я же пишу о стоящем
открытии. Вообще в данном случае и невозможно ограничиваться
бездоказательным "допустим". Я взялся изобразить, как делается подлинное
открытие, я вынужден разобраться, что и как открывали мои герои. Нельзя же
рассказать биографию Бора, не упоминая о модели атома Бора, или биографию
Менделеева без менделеевской таблицы элементов.
   Итак, нужно нам управлять временем: замедлять и ускорять.
   Проблема замедления времени теоретически решена Эйнштейном. Согласно
теории относительности время замедляется, когда растет скорость. В
звездолете, летящем почти со скоростью света, секунды становятся длиннее
земных часов, суток, лет и даже тысячелетий.
   Но замедление не так уж волнует нас. Чтобы убить время, в конце концов
можно заснуть. Сон наркотический, гипнотический, летаргический,
гипотермический - вот вам и замедление.
   Чтобы ускорить время, видимо, нужен какой-то другой процесс,
противоположный разгону ракеты. Но как уменьшить скорость людей и
предметов, неподвижно стоящих на Земле? Какую-то донулевую, мнимую
скорость им надо придавать.
   Мнимая скорость - это что-то мнимое.
   Безнадежно?
   Вспомним, однако, что в ускоряющемся звездолете не только время
изменяется.
   Растет его скорость, растет, стало быть, энергия, растет масса...
   Стойте, забрезжило что-то!
   При замедлении времени энергия растет, и масса растет. Для ускорения
времени энергия должна бы убывать, и масса тоже должна убывать.
   Но масса может убывать и у неподвижного тела.
   Например, когда атомы соединяются в молекулы. И энергия при этом
убывает, правда, ничтожно - на миллиардные доли, на стомиллионные...
   Энергия выделяется и при ядерных реакциях. Тут уж масса уменьшается
заметно:
   на тысячные доли.
   Выделяется энергия, и когда сгущается газовая туманность, становится
звездой. Вероятно, при этом уменьшается и масса: на миллиардные,
миллионные, стотысячные доли. Все это за пределами измерений. Ни доказать,
ни опровергнуть.
   Что общего во всех этих процессах? Нечто соединяется, сплачивается,
сближаются ядра, растет положительный заряд.
   Стало быть, нужен некий аппарат, создающий положительный потенциал в
тысячи раз более напряженный, чем внутри атомного ядра. Помещаем туда...
   неуспевающего студента: он теряет массу, 99% собственной массы, он
становится крохотулечкой, мальчиком с пальчик, но время его ускоряется раз
в сто... и за пять минут он успевает перечитать все шпаргалки.
   Ну что ж, для построения сюжета достаточно. Открытие здесь описывается,
а не защищается. Научные споры неуместны. Не диссертация - роман.
 
   4. РОМАН В ДЕСЯТИ БИОГРАФИЯХ
 
   И получится у меня роман со множеством главных героев, сменяющих друг
друга.
   Этапы открытия - звенья цепи - эстафета гениев.
   Эстафета! Цепь! Звенья цепи! На десять звеньев-этапов разбил я всю
историю.
   Можно и больше, можно и меньше. Не в числе суть. Суть в том, что Москва
не сразу строилась, и не один Юрий Долгорукий запланировал всю ее - от
Боровицких ворот до кольцевой автострады.
   Этап 1. Зарождение идеи.
   В самом начале его - мечта. Естественно: главный герой - мечтатель. И
естественно, он - зачинатель - далеко опережает свою эпоху. Заводит
разговор об управлении временем раньше, чем Нужно, и гораздо раньше, чем
Можно.
   Подумавши, с чистой совестью и с тяжелым сердцем, решил поселить я его
в царской России. С "чистой совестью" потому, что талантов было не
занимать в России. Вот и мой Иван Аникеев - талантливый самородок из
глубинки, такой, как Ломоносов, Кулибин, Черепановы, Циолковский. А с
"тяжелым сердцем"
   потому, что грустна была судьба этих самородков. Жили в стране с
передовой научной мыслью и отсталой промышленностью. Отсталая
промышленность удовлетворялась западными изобретениями, сама собой толкала
передовую мысль на теоретизирование. И обречен был Аникеев на писание
ходатайств о ссудах, на которые накладывались резолюции: "Отказать", "В
архив", в лучшем случае:
   "Подготовить справку о состоянии исследований в Европе". Был обречен на
писание статей о перспективах управления временем; в них изложено почти
все, с чем столкнутся герои следующих ступеней. Мысленно, в уме Аникеев
сконструирует схему развития темпоротехники на три столетия вперед. И
триста лет, разбираясь в пожелтевших страницах, историки будут спорить,
могли или не могли дойти статьи Аникеева до Жерома, Фраскатти и Яккерта.
Это я называю фамилии героев следующих этапов.
   Этап 2. Факты.
   И герой, конечно, собиратель фактов, - парижский библиотекарь и
библиофил Жером.
   Полная противоположность Аникееву. У того - скудость книг, почтение к
книге, долгие размышления над каждой строчкой. У Жерома - бумажное море,
не вчитывание, просмотр. Листая том за томом, переплывая потоки книг,
цитирующих и пересказывающих друг друга, Жером с трудом вылавливает один
факт на триста страниц, одно самостоятельное суждение, хорошо еще, если
самостоятельное.
   И он решает собирать факты. Выписывает их, составляет картотеку.
Тысяча, десять, сто тысяч карточек. Вот уже и карточек горы, нужен
каталог, система к каталогу. Жером составляет системные таблицы, они
напоминают менделеевскую. На таблицах видны границы знания, бросаются в
глаза пробелы, каждое белое пятно - тема будущих открытий. Между прочим,
получается возможность управления временем: и замедление, и ускорение.
   Жером показывал эти таблицы, но не публиковал. Медлил. Ему нравилось
копаться в книгах, коллекционировать факты... укладывать "в сундук, еще не
полный...". И неохота было вступать в бой с академической наукой, глаза
колоть упущенными открытиями.
   А потом в Париж пришли гитлеровцы... Жером оказался в концлагере... а
картотека пропала. Может быть, ее увезли, а может - сожгли. Столько людей
гибло, где там карточкам уцелеть!
   Этап 3. Формулы.
   Герой его, само собой разумеется, математик. Фраскатти - итальянец. Это
уже третье поколение, он моложе Аникеева лет на сорок и Жерома - на
двадцать.
   Милый юноша, с юных лет гениальный, мягкий, добрый, музыкальный, совсем
невоинственный. Возможно, он бежал в математику от тревог
беспокойно-сварливого мира. Чистая абстракция, нечто надежное,
достоверное, доказуемое.
   Фраскатти занимался абстрактными мнимыми числами... и додумался до
мнимых скоростей. И вывел формулы ускорения времени. И опубликовал их.
   Этот отважный шаг не доставил ему никаких житейских неприятностей.
Аникеев напрасно стучался в запертую дверь, Жером воздержался от стука,
чтобы сохранить покой. Но математика в середине XX века была в почете, все
говорили, что наука начинается с числа... нередко и кончалась числом. И
парадоксальные формулы молодого Фраскатти были приняты легко... легко и не
всерьез, как некая условность, игра ума. Нечто подобное произошло с
Коперником. Сначала церковники не очень возражали против гелиоцентрической
системы, объявив ее удобным приемом для расчета пасхальных праздников.
   Забеспокоились позже, когда невежливые люди вроде Джордано Бруно
сделали антибиблейские выводы.
   Но Фраскатти не настаивал на выводах. Его удовлетворяла чистая игра
ума. От мнимых чисел он перешел к разнонаправленному времени,
неравномерному, квадратному, кубическому... Наполнял специальные журналы
парадоксами и никого не задевал: ни физиков, ни техников.
   Зато позже слава основателя темпорологии досталась ему. Записки
Аникеева желтели в архивах, графики и картотеки Жерома сгорели... а
формулы Фраскатти были налицо. И о них вспомнили, когда темпорология
победила.
   Этап 4. Споры.
   Но прежде чем победить, нужно было сразиться. Сражение вел боец:
талантливый полемист Людвиг Яккерт, австрийский физик и философ.
   Он был бойцом по натуре и начал жизнь как боец-антифашист. Провел
несколько лет в концлагере, лежал на одних нарах с французом Жеромом. От
него узнал факты, позже, будучи студентом, познакомился с формулами
Фраскатти. Остался один шаг: соединить факты с формулами и сделать
логический вывод. Яккерт сделал вывод: временем ДЕЙСТВИТЕЛЬНО МОЖНО
управлять.
   Слово "действительно" вызвало сопротивление. Оно возмутило физиков и
философов, профессоров, доцентов и ассистентов, столько лет учивших, что
время от человека не зависит.
   Особенно раздражало коллег то, что Яккерт вступал с ними в дискуссии
перед непосвященными, не только опровергал, но и высмеивал, уличал в
невежестве и недомыслии. Яккерт был резок, его называли скандалистом;
упрекали в неуживчивости и выживали; травили и объявляли интриганом.
   Его обвиняли в пустословии и настойчиво требовали убедительных опытов,
хотя у его противников не было опытов, доказывающих, что время нельзя
изменить.
   Но так уж принято в науке: старое принимается на веру по традиции,
новое полагается доказывать.
   Яккерт кончил грустно: самоубийство. Покончил с собой, когда на него
ополчились молодые ученые. Человек, не признанный современниками,
естественно, надеется на будущее поколение. Но молодежь отнюдь не всегда
прогрессивна (ведь и Гитлер и Мао опирались на молодежь). В ту пору было
модно обвинять науку во всех бедах, порочить разум, логику, причинность,
закономерность, превозносить интуицию, подсознательное, случайное,
неопределенное. Яккерт строил логические конструкции, его объявили
старомодным. "Старомодный борец за ненужное!"
   И он ушел из жизни, когда доказательный опыт уже начали делать...
супруги Иовановичи: Никола и Лакшми - югослав и индуска.
   Этап 5, Доказательный опыт.
   В сущности, опыт предложил еще Яккерт. Но он был физик, теоретик,
философ, полемист. А для эксперимента требовался талантливый
экспериментатор.
   В XX веке, ослепленном индустриальной мощью, казалось... и писалось
повсеместно, что и наука стала индустрией. Только сверхмощные телескопы,
ЭВМ, синхрофазотроны размером с Колизей способны делать открытия.
   На самом деле, воюют не только числом, но и уменьем. Гигантские
синхрофазотроны - величественный памятник человеческого неуменья. Можно
построить радиотелескоп площадью с Ладожское озеро, это будет впечатлять и
потрясать. Но лучше поставить два скромных телескопа - один под Москвой,
другой в Австралии - и сравнивать их показания. Шуму меньше, толку больше.
   Никола был человек с талантливыми пальцами, мастер тонкого
приборостроения.
   А Лакшми - его жена - восточная женщина с талантом долготерпения. Шесть
лет... целых шесть лет они потратили на опыт. А в опыте том в щель между
положительными зарядами пропускался поток мезонов. Заряды должны быть
максимальными, щель минимальной - в миллионную долю миллиметра. Для заряда
брался эка-экарадий, элемент ј 184, теоретически предсказанный, слишком
громоздкий, чтобы удержать оболочку. И добывался он из морской воды, где
есть все элементы. Надо было ее выпаривать, из солей выделять соли бария,
от бария отделять радий, от радия - экарадий, от него - эка-эка... И потом
наносить крупинки на идеально прямые проволочки и помещать их в идеально
пустой вакуум...
   Четыре года Иовановичи выпаривали, отделяли, наносили, откачивали,
выпрямляли и мастерили хитроумные приборы, манипулирующие под микроскопом.
   И однажды, на четвертом году, увидели в своем подвале вишнево-красное
свечение. Доказательство пока еще косвенное. Мезоны теряли в щели часть
массы, и она превращалась в красные лучи.
   А еще через два года Иовановичи выложили на стол ленты фотозаписи.
Точки можно было пересчитать. Действительно, распад мезонов ускорялся,
ускорялось время.
   И мир был убежден. В XX веке наука не верила рассуждениям, ибо
толковать факты можно так и этак. Всерьез принимались расчеты, но и цифры
оспаривались, ведь для расчетов можно выбрать разные формулы. Но опыт
убеждал, опыт Иовановичей мог проверить каждый...
   Этап 6. Россыпь.
   И тогда открытия посыпались как из рога изобилия. После Колумба все
кинулись в Америку, после Рентгена все занялись просвечиванием. После
Иовановичей все, кто мог достать хоть крупицу бенгалия (так был назван
эка-экарадий в честь родины Лакшми), начали опыты с ускорением времени. А
больше всех достал канадский физик Грейвуд, "лорд от сохи".
   Он достал больше всех, потому что в Канаде оказалось больше всего
бенгалия, из канадской урановой руды он добывался легче, чем из морской
воды. Кроме того, Грейвуд ставил больше опытов, в десять раз больше всех,
это он тоже умел.
   Человек чудовищной работоспособности и чудовищного напора. Носорогом
называли его за глаза. Он был фанатиком науки. Фанатики чаще вырастают из
тех, кто в науку пробился с трудом, не на серебряном подносе получил
диплом.
   Четвертый сын канадского лесоруба, не имевшего возможности платить за
обучение сына, Грейвуд добивался из года в год стипендии, побеждал на
конкурсах, потому что работал втрое больше и проходил все предметы за два
года вперед. И, захватив запасы заманчивого бенгалия (тоже потребовался
напор носорога), ставил опыты быстрее всех и щедрее всех. Выжал из
бенгалия и из рамки Иовановичей все, что можно было выжать. И немало. Ведь
рамка Иовановичей не только ускоряла время, рамка прежде всего была
универсальным уменьшителем массы, а с уменьшением массы связаны химические
реакции, и ядерные реакции и управление силой тяжести. А кроме того,
отщепленная масса превращается в лучи: радио, инфракрасные, световые,
ультрафиолетовые, рентгеновы, гамма - в любые волны по заказу. У Грейвуда
работала целая фабрика опытов, круглосуточно, в три смены. Он один снабжал
опытными данными несколько научных городков.
   Он был неутомим и безжалостен ко всем сотрудникам и к себе. С
даровитыми был нежен, а неумелых и недаровитых изгонял, не считаясь ни с
чем. И себя безжалостно уволил в отставку, как только старость вывела его
из строя.
   Страничка на этакий характер! А прообразу его - смотрю на книжную полку
- посвящено пятьсот с лишним. Ну что ж, только прочтя те пятьсот, можно
было написать эту одну.
   Этап 7. Теория. Школа.
   Грейвуд - неукротимый трудяга - поставил материал. Теперь надо было его
осмыслить. Требовался талантливый осмыслитель. Эту роль сыграет в моей
книге Кнудсен - глава норвежской школы темпорологов.
   Разрабатывала месторождение открытий богатая индустриальная страна
(Америка на канадской руде), а обдумывать могла и маленькая. Школа
создалась в Норвегии.
   Кнудсен был тугодумом, как ни странно. Для теории важна не быстрота, а
результат. Тугодум Кнудсен обожал споры, хотя ему трудно было спорить,
лучшие доводы приходили ему в голову на следующий день. И обладал
удивительным для главы школы вниманием к новым мыслям. "Мы ждем, что вы
нам расскажете интересного", - так он встречал талантливых юнцов,
математических вундеркиндов. И с ними, с мальчишками, строил он теорию
темпорологии, выводил формулы линейного времени, квадратного, объемного,
многомерного, полосатого, пятнистого, крапчатого... Насчет крапчатого
времени - не просто шутка. По-видимому, мы с вами живем в крапчатом
времени, где каждый атом - крапинка, а междуатомное пространство -
криволинейный фон.
   - Мы построили теорию, потому что себя считали самыми глупыми, -
говорил Кнудсен.
   И теория была построена его школой. Начался следующий...
   Этап 8. Окончательная отделка.
   Два героя будут в этом этапе: мастер отделки и мастер окончания, два
брата Кастелья, математики, аргентинцы родом - Мауричо и Яго.
   Светочем был младший - Мауричо, математический гений с младенческих лет.
   Биографы восхищались им и воспевали его, ставили в пример молодежи, и
зря.
   Гением можно восхищаться, подражать ему нельзя. У Мауричо были
гениальные гены; формулы для него были проще, чем слова; он решал
уравнения, как поэты создают стихи. Поэт математики! И решал то, что всех
других ставило в тупик.
   В том было его счастье и несчастье. Он способен был продолжать, когда
другие останавливались в бессилии... и не начал ничего фундаментального.
Честно признавался: "Не люблю блуждать в потемках", то есть начинать на
пустом месте. Искал и предпочитал проблемы, которые могли быстро решиться.
При жизни считался виртуозом науки; а после смерти - Мауричо рано погиб в
автомобильной катастрофе - биографы с трудом объясняли, что именно он
сделал: некие сложные уточнения алгоритма условий дельта-перехода при
взаимодействии трех и более сингулярных темпосистем.
   Яго - старший - был мастером упорядоченности и усидчивости. Пока был
жив Мауричо, Яго работал с младшим братом. Готовил материал для озарений,
излагал озарения последовательно. Вместе они написали шеститомную
"Темпорологию", где 1% вдохновения принадлежал Мауричо, а 99% пота - Яго.
   Оставшись научным вдовцом в 42 года, Яго дописал шеститомник, исключив
из него главы, требующие новых озарений. Дописал. И что делать дальше? По
целине идти трудно, но там каждый шаг - откровение. Во времена Грейвуда
каждый опыт приносил открытие. Яго работал на вспаханной почве. Сам он
открытий делать не мог, другие делали редко, и Яго начал доказывать с
полнейшей искренностью, что после его брата вообще ничего не сделаешь.
   Последние десятилетия жизни провел, пересказывая шеститомник, а также
развенчивая и разоблачая самонадеянных юнцов, воображающих, что они
способны что-то добавить к трудам Мауричо и его - Яго - разъяснениям. А
между тем уже начинался новый этап, даже не этап, а новая ступень
развития, новый виток научной спирали. Назрел переход от теории к
практике, от лаборатории - к индустрии, Этап 9. Индустрия.
   Конечно, он совершится не в Норвегии, не в Канаде, не в Швейцарии, а в
могучей индустриальной стране - я думаю, в Советском Союзе.
   И героем его будет талантливый ученый-организатор, сочетающий глубину и
размах, энциклопедичность и быстроту ума, энергию командира, красноречие
адвоката и прекрасное знание людей, уменье каждому найти место и от
каждого получить максимум. И сверх того: уменье думать о тысяче дел
одновременно.
   Я назвал этого героя Дмитрием Гурьяновым. Не обращайте внимание, что
его фамилия напоминает мою, это чистейшая случайность. Между нами никакого
сходства. Я по склонностям своим - нечто среднее между Аникеевым и Жеромом.
   На таких, как Гурьянов, взираю с почтительным изумлением.
   У Гурьянова был свой прообраз, как у большинства героев этой эпопеи.
   Человека, лично знавшего тот прообраз, я спросил: "Что было главным в
Дмитрии Алексеевиче?"
   И получил ответ:
   "Главным было умение видеть главное. А иначе утонешь в тысяче деталей".
   Вот и мне не утопить бы идею в подробностях.
   Десятый этап - самый живописный, самый фантастический: первое
погружение в быстротекущее время, нечто вроде полета в космос, но
навыворот. Там кандидатов отбирали из летчиков-испытателей, здесь - из
шахтеров, горновых, спелеологов, водолазов, из людей, привыкших к тесноте,
жаре, духоте, давлению, давлению, давлению... В космосе простор и
невесомость, легкость невероятная, здесь неподвижное стояние на стенде на
глазах