что и три века спустя Юлия Цезаря убили знатные, ущемленные
сенаторы, считавшие себя равными полководцу. Это они произносили речи о
свободе, но свободе для себя, для сенаторов. А воины-то были за Цезаря, и
с их помощью в конце концов наследники Цезаря разгромили "свободолюбивых"
   сенаторов.
   Нет ли закономерности?
   Так или иначе, простой воин Клеонт верил, что император, несмотря на
всю мишуру, полагающуюся ему по чину, наведет порядок и справедливость во
всей своей обширной державе. Не будем упрекать в наивности древнего грека.
Ведь и наш современник, английский историк Тойнби, считал, что вся мировая
история сложилась бы совсем иначе, если бы Александр не умер на 33-м году
жизни в 323 году до нашей эры.
   То ли умер от малярии, то ли был отравлен по наущению Кассандра, сына
тогдашнего наместника Македонии. Фрукт был этот Кассандр, не хранить бы
его имя в истории. В дальнейшем он убил вдову Александра и его
сына-подростка - формально наследника империи, а заодно и мать Александра
Олимпию. Впрочем, и та была не ангел. Ранее, когда ее муж - царь Филипп -
вознамерился взять другую жену (пятую), она сама организовала его
убийство, потому Александр и оказался на престоле таким молодым.
   Такая была нравственность в ту эпоху, в счастливом детстве человечества.
   О смерти императора Клеонт узнал в дороге. Позже услышал, что империю
его начали делить "диадохи" - бывшие полководцы. Македония досталась
Антипатру - отцу Кассандра, Египет - Птолемею, Неарху - флот, где он
утопил его, неведомо. Никакого намека на мировой порядок. Десяток
государств, воюющих, торгующихся, дробящихся, сливающихся. Вселенская
свара. Пожалуй, и в самом деле надо переждать сотню лет, пока выделится
среди воителей новый Александр и наведет порядок в новой громадной Элладе.
   Да и Сиракузы не принесли радости вернувшемуся. Родители умерли, умер и
наставник, друг Диона и Аристотеля. И девушка, которая страстно клялась в
верности семь лет назад, не проявила терпения. Вышла замуж, родила троих.
   Клеонта встретила увядающая толстушка на сносях. Лично я к ней не могу
предъявить претензий. В ту пору не было ни телеграфа, ни налаженной почты.
   Клеонт ушел на семь лет, отплыл, словно в воду канул. Многие ли
вернулись?
   Боюсь, что и сам Клеонт не был анахоретом. Как известно по Гомеру,
Одиссей не сохранил верность Пенелопе.
   В общем, у Клеонта не было причин держаться за IV век до нашей эры. И
он решил отправиться в будущее. Может быть, там через сто лет все
наладится:
   жизнь станет лучше, люди лучше...
   И заснул. Как условились: в 318 году 1июля. Чтобы проснуться в 220 - 1
июля.
   А что такое 220 год до нашей эры?
    
 7. СОВСЕМ ИНОЕ И ТО ЖЕ САМОЕ
  
 Просыпается и смотрит: что изменилось, что не менялось?
   Изменения-то заметить несложно. Изменения сразу бросаются в глаза,
ослепляют, оглушают, ошеломляют. Возьмем хотя бы последний прыжок - из
1880 года в 1980-й. Ведь города совершенно иначе выглядели сто лет назад:
ни асфальта, ни автомашин, экипажи на улицах, лошади цокают копытами. Ни
телевизоров, ни телефонов, даже и электрических лампочек не было в
квартирах. Свалившись из девятнадцатого в наш грохочущий век, бедный
Клеонт опоминаться будет целый месяц, если сразу с ума не сойдет.
   Все-таки удивительно выносливые мы люди.
   И даже в те давнишние времена, когда Клеонт совершит свой первый
столетний бросок, перемены будут потрясающие. Одежда другая, язык не
совсем такой же, политическая карта совершенно иная.
   Конечно, прежде всего, Клеонт заинтересуется: разобрались ли диадохи,
кому командовать империей Александра. Нет, не разобрались. На ее обломках
добрый десяток монархий выкроился из бывшей Персии: Египет, Селевкия,
Понт, Вифиния, Пергам, Каппадокия, Пафлагония, о некоторых из них никто и
не слыхал сто лет назад, и в каждой свой царек, старающийся превзойти всех
прочих пышностью. Среди всех них Македония - рядовое государство, ничем не
выделяющееся. И Греция перестала быть светочем культуры, Афины держатся
только на былой славе, средоточие же мысли, пожалуй, в Александрии,
Александром основанной новой столице нового Египта.
   Все иначе.
   А Сиракузы? Сиракузы ведут борьбу за владычество в Западном
Средиземноморье.
   Борьбу ведут с Карфагеном и этрусками. И ведут чужими руками, в
английском духе (насчет Англии это я забежал вперед). Этрусков разгромили
римляне, дикари в недавнем прошлом, но дикари, привлекательные своим
мужеством, стойкостью, неприхотливостью и - главное - гражданственностью,
- такая противоположность изнеженному, эгоистичному, равнодушному к
судьбам империи персидскому Востоку, противоположность и безвольно
покорному, подавленному и приниженному индийскому.
   Так вот, за сто лет, пока Клеонт спал, "дикари" эти создали могучее
государство. И всю Великую Грецию проглотили, и большую часть Сицилии, и
уже победили один раз Карфаген, а сейчас вступили в решительную борьбу.
Кто кого? Карфаген или Рим? Вышколенная армия или дружный народ? И
Сиракузы мечутся в этой борьбе. Стоит вопрос: не чьими руками воевать, а
на чью сторону встать?
   Пожалуй, Клеонт сочувствовал римлянам. Дикари, но близкие по духу,
учились у эллинов, в колониях, обсидевших берега Южной Италии, у тех же
Сиракуз. А Карфаген - финикийский город, форпост восточной угрозы, против
которой Клеонт столько лет сражался, крепко держась за пятиметровое копье.
В 220 году еще нельзя было сказать, кто победит. Но из истории нам
известно, а Клеонт узнал об этом при следующем пробуждении, что Сиракузы
прогадали. Им показалось, что Карфаген возьмет верх, они выступили против
Рима и горько поплатились за свою ошибку. Римляне взяли город, разрушили,
вывезли все ценное... От того грабежа приобрели вкус к греческому
искусству.
   Впрочем, в дальнейшем все города они проглотили, враждебные и союзные,
покорные и непокорные. И Карфаген целиком, и Грецию всю, и Македонию всю,
и Эпир, и половину Малой Азии.
   Но об этом Клеонт узнал уже в 120 году. Все изменилось за сто лет! Все?
Все ли меняется?
    
 8. ВЕЧНОЕ
  
 В самом деле, все ли меняется? Даже у нас разве ничего не осталось от
бестрамвайного, бестелеграфного, бессамолетного XIX века?
   Что же осталось? Да так ли трудно найти? Вот беру я с полки книгу
прошлого века. Что попалось? Классика, Тургенев, том шестой, "Повести и
рассказы"...
   "Первая любовь".
   Первая любовь юноши, вернее, подростка. На даче он жил, на Воробьевых
горах, ныне Ленинские. Вчера я туда на метро доехал за десять минут.
Прогулки описаны по окрестным полям, ныне это Черемушки; какие там поля?
Кварталы и кварталы! Прогулки верхом? Где в Москве увидишь лошадь, на
бегах разве? Но не в лошадях суть и не в маршрутах. Рассказана нам история
первой чистой любви мальчика, еще не мужчины, и о соперничестве с
мужчиной, о светлом порыве против опытности, о соревновании жаждущего и
умеющего, обещающего и достигшего.
   У Тургенева сын - соперник отца. Но сын-соперник - это крайность,
редкий пример (не будем подтверждать Фрейда с его комплексом Эдипа!), но
зато как часто младший соперничает со старшим, молодой с пожившим!
   Волнует? Значит, осталось это в нашем веке, пришло из предыдущего,
прошло сквозь века. Извечный треугольник: Она и два претендента: юный и
зрелый, набирающий силы и набравший, сильный.
   Извечный треугольник. Вершина его почти неизменна: Она - свежая, только
что распустившаяся, готовая к любви, трепетно мечтающая о любви, ждущая
любви, жаждущая отдаться, зачать, стать матерью, сделать наиважнейшее в
мире дело:
   подарить человечеству человечка.
   В основании треугольника два угла, условно назовем их "левым" и
"правым".
   Левое в нашей стране считается прогрессивным, стало быть, в левый угол
поместим влюбленного юношу. Пожалуй, не так уж он изменится от эпохи к
эпохе: безумный от любви, пылкий, неопытный, не скажу "чистый", не очень
уверен я в безгрешной чистоте чувств половозрелого парня. В правом же углу
- сильный мужчина. Вот он, пожалуй, наиболее изменчивая фигура в вечном
треугольнике. Ведь "сила" различна в разных веках: мускулы, оружие,
власть, земля, деньги, заслуги, слава, положение, должность... Конечно,
привлекательный юноша очень верит в себя, клянется любимой, что он
добьется успеха, приобретет мускулы, оружие, власть, землю, деньги,
заслуги и все прочее. Обещает, в сущности, переместиться в правый угол...
где уже обитает достигший успеха.
   Так есть ли смысл ждать? Бери готовое!
   Кого предпочтет заневестившаяся?
   Родители-то ее за правого. У правого достоинства налицо, синица в руках.
   Надежный муж, жену прокормит, детей обеспечит.
   Рассудок за правого. Нередко и сердце за правого. Настоящий мужчина,
опора, силу чувствуешь в нем.
   Но мечтает Она с самого детства об идеале, сочетающем левый и правый
угол: о юном и прекрасном принце в старых сказках, о юном и прекрасном
миллионере в голливудских киноподелках.
   Литература же всегда... почти всегда за левого - за юного и бедного.
Всегда за юного! Написал и сам себе удивляюсь: вот я же давно не юноша, но
никогда, ни в каком возрасте не посочувствовал бы я девушке, которая
предпочла бы студенту сорокалетнего профессора с залысинами. Даже если это
любовь, что-то расчетливое есть в такой любви.
   Почему же обещающие нам приятнее исполнивших обещания?
   Почему надежда заманчивее надежности?
   Жажда перемен? Естественная тяга к лучшему от хорошего? Стремление к
движению и обязательно вверх?
   Так или иначе мы сопереживаем растущему. Сочувствуем солдату, который
собрался стать генералом. И на стадионе болеем за слабых, одолевающих
чемпиона.
   Хотя, собственно говоря, что замечательного в таком успехе? Вместо
одного генерала другой, вместо одного чемпиона другой. Человек перебрался
из левого угла в правый по основанию треугольника, все на том же уровне.
Личная судьба изменилась, а треугольник тот же. К тому же очень немногие
уроженцы левого угла добираются до правого. Большинство застревает, пройдя
полпути, четверть пути, один процент, долю процента. Зачем же мы все в
литературе ориентируем девушек на напрасные надежды? Не потому ли, что в
том левом углу прячутся еще и такие, которые не направо пойдут, а вверх,
весь мир переиначивать будут. Не только личная надежда, надежда века в том
левом углу.
   Но вот беда: они, эти бунтари - прескверные отцы. Эти беспокойные юнцы
склонны жертвовать благополучием, любовью, собой и даже женой во имя
каких-то туманных идей. Зато история надежд идет именно через их сердца и
головы. Клеонт сам из таких, неуемных, таких он и будет искать во всех
эпохах.
   И стоит ли любить таких, оплодотворяющих мир, для семьи бесплодных?
   Ненадежных носителей надежд на далекое будущее?
   Так что, дорогие читательницы, если у вас хватило терпения добраться до
этой страницы, я вынужден буду разочаровать вас. Не обещаю вам двадцать
пять новелл о любовном треугольнике в IV, III, II, I веках до нашей эры, в
I, II, III, IV... X... и XXI - нашей. Обещаю роман о надеждах.
    
 9. ПРОЛОГ
  
 А начнется он с испуганного крика девушки:
   - Криминале! Преступление!
   Вот такой строчкой хочу я начать роман.
   В подлинной жизни так кричала некая девушка на Корсо, центральной
магистрали Рима, когда проезжая машина опрокинула ее мотороллер. Нет,
ничего страшного не произошло. Девушка ушиблась, очень испугалась и,
испуганная или возмущенная, кричала: "Криминале!"
   Читатель в наше время пошел торопливый. Ему (вам) некогда, ему (вам) не
хватит терпения, если я начну последовательно и обстоятельно описывать
детство Клеонта, беломраморный город Сиракузы, что на островке у берегов
Сицилии, теперь этот остров слился с берегом, изложу подробно учение
Платона, которое исповедовал сподвижник Диона, и после рассуждений о точке
зрения древних на идеальное государство посажу, наконец, где-нибудь на
сотой странице Клеонта на триеру, чтобы плыть в армию Александра через
Эфес или Сидон, а еще лучше, через Афины, а потом шагать, и шагать, и
шагать через пустыни и горы четыре тысячи километров.
   Тем более не хватит у вас терпения, если я начну с обстоятельной и
вдумчивой истории надежд и теоретических формул соотношения бесплодного
пессимизма и беспочвенного оптимизма, начиная со времен Гильгамеша. Я сам
читатель фантастики, я знаю, что вы не выдержите длительного
философствования, поэтому я сразу приведу вас в финал романа, в
современный Рим на улицу Корсо, и в первой же строчке:
   - Криминале, - закричит девушка, - преступление!
   - Какое преступление? Кто совершил? Кто жертва? - И вам деваться некуда.
   Надо же узнать. Попробуйте теперь оторваться.
   Итак, и в XX веке будет у меня треугольник, а в вершине его девушка
Джина, высокая, статная, черноволосая, волосы с синеватым отливом. Для нас
это стандарт итальянской красавицы, хотя далеко не все итальянки такие, в
Риме, пожалуй, даже меньшинство. Джина - дочь врача, значит, из
благополучной семьи, студентка, учится на историческом, девушка
современная, независимая, сильная, самостоятельная. Однако даже и сильной
девушке хочется найти могучего мужчину, настоящего героя, поэтому и в
истории она ищет героев. Вот Александр Македонский, какой был мужчина!
Недаром сама царица амазонок за тридевять земель приехала, чтобы иметь от
него ребенка. История умалчивает, родился ли наследник, и мальчик это был
или девочка, очередная царица.
   Джина, не задумываясь, согласилась бы быть на месте той амазонки. Она
влюблена в Александра, просто влюблена, превозносит, гневно возмущается,
когда кто-нибудь напоминает о его недостатках ("Гнусная клевета!"),
рассуждает о нем повсюду, в университете, в библиотеках... И однажды в
разговор вмешивается странноватый старик, иностранец, судя по акценту. "К"
   произносит вместо "ч". Старик тот оказывается удивительным знатоком
античности, рассказывает такие подробности, которые нигде не вычитаешь, и
притом с апломбом, будто сам присутствовал.
   И, случайно встретив старика на Корсо, Джина останавливает его, чтобы
выспросить источники. Ей же в дипломе понадобятся ссылки на использованную
литературу.
   Тогда-то и происходит "криминале".
   В те годы в Италии в моде были мотограбители. Они "работали" парой.
Один управлял мотоциклом, а другой, сидящий сзади, на полном ходу срывал
сумку у прохожих. Нас - приезжих - даже предупреждали, чтобы не носили
сумку на том плече, которое ближе к мостовой.
   И вот, когда старик галантно обернулся к Джине, чтобы описать ей во
всех подробностях простецкую одежду македонского воина, как раз сумка у
него оказалась за спиной, и лихой молодец ухватил ее с ходу. Ремешок был
крепче, чем надо, старика поволокло по мостовой.
   - Криминале! - закричала Джина. Ремешок все-таки лопнул, Клеонт с
разбитой головой лежал на асфальте.
   - Криминале! - кричала Джина.
   А тут как раз оказались молодые люди из левого угла треугольника. Они
потащили расшибленного старика к папе-врачу.
   С того началась дружба... за дружбой последовали рассказы Клеонта о его
многоступенчатой жизни.
   Теперь о левом угле. Сложноватый он у меня получился. Не один молодой
человек, а целых пять. Все они из Сиракуз, все сицилийцы, все бросили свой
бедный остров, захолустье современной Италии, чтобы в столице - на чужбине
найти свое место в жизни.
   Пятеро.
   Уго - от его имени ведется рассказ. Студент, увлечен науками, мечтает
открыть что-нибудь такое этакое сногсшибательное, чтобы осчастливить разом
человечество.
   Теодоро - художник, юноша милый, наивный, простодушный и восторженный.
   Уверен, что мир облагородит красота.
   Люченцио - в мечтах он будущий священник. Религиозен без философской
глубины. Родители верили, приучили верить. К тому же так приятно всегда
быть сытым, при чистом деле, еще добро делать по возможности.
   Паоло - человек практичный. Работает в траттории, моет, носит, подает,
делает грязную работу, зато сыт ежедневно. Мечтает стать хозяином
собственной траттории... пока что при случае подкармливает друзей: даже
может поставить "вино бьянка" (белое) или "вино росса" (красное), если
есть недопитые бутылки.
   И Карло - всех цементирующий, хлопотун, организатор, иногда рабочий,
чаще безработный, участник всех организаций и митингов. Верит в
организацию.
   Он-то и уговорил всю компанию перебраться в Рим.
   Зачем мне понадобилась эта пятерка, столько народа в левом углу? В
романе просто представил бы и догадайтесь зачем. В замысле все приходится
оправдать, обосновать.
   Ребята эти не просто хотят карьеру сделать, переместиться из левого
угла в правый (за исключением Паоло, пожалуй), им этот мир не нравится,
они хотят его обновить.
   На героическую личность уповает Джина. Явится некто мудрый, могучий,
светозарный и всех поведет к счастью.
   Люченцио верит в веру.
   Теодоро - в облагораживающее искусство.
   Уго - в разум, все понимающую науку, все создающую технику.
   Карло - в единение.
   А Клеонт отвечает им: "Было уже, было, было..."
   И рассказывает Джине про Александра и про Августа...
   Люченцио - историю христианства.
   Теодоро - про времена Возрождения.
   И так далее...
   Но хотя я пригласил эту пятерку на подсобную роль: задавать вопросы,
получать от Клеонта ответы, молодцы эти уже зажили самостоятельно.
   Собираются после полуночи в траттории, когда Паоло полагается чистить
котлы, кастрюли и сковородки, усаживаются в передней комнате, откуда ведет
коридорчик мимо застекленной кухни к столикам (посетителям полагается
видеть, как аккуратно для них готовят), жуют, пьют, чувствуют себя
хозяевами, горланят, перекрикивая друг друга.
   - Всех накормить можно, - твердит Уго, - только подойти научно...
   - Наука без души ничто. Душу надо осветить красотой, - уверяет Теодоро.
- Когда я гляжу на Мадонну Боттичелли...
   - Не хлебом единым, - вставляет Люченцио. - Есть низменное, есть
возвышенное.
   - А каково без хлеба? - кричит Карло. - Где твой бог? - Карло тычет
пальцем в грудь Люченцио. - Пусть накормит одним хлебцем пять миллионов
голодных!
   Пусть накормит, потом потолкуем о душе. А пока что-то без сотни лир
порцию не дадут.
   - Деньги - все! - убежденно изрекает Паоло. Карло кидается и на него:
   - Ах, деньги - все? Хорошо, я при деньгах сегодня. Сколько я должен
тебе за эту собачью отраву? Паоло невозмутим:
   - Отдашь через двадцать лет. И с процентами. У меня свой расчет,
ребята. Ты, Люченцио, расплатишься, когда будешь кардиналом, ты, Уго,
когда станешь профессором, Теодоро расплатится картинами, а ты, Карло,
устроишь революцию, всем раздашь поровну, я тоже получу свою долю.
Валяйте, ребята, приступайте.
   Кому добавить макароны?
   - Думаешь, не забудут тебя эти профессора-кардиналы? - спрашивает Карло.
   - Хоть один из четверых не забудет. Есть же один честный среди вас. Или
ни одного?
   И посматривает на Джину при этом. Все они посматривают на Джину. Чье
остроумие она оценит?
   Однако я боюсь, что эти обитатели левого угла не герои ее романа. Милые
мальчики, хорошие товарищи. Нет среди них достойных восхищения.
   А кто же в правом углу? Надо и правый угол заполнить.
   Сильный мужчина, то есть сильный по европейскому критерию XX века -
богатый делец, владелец земель в Сицилии, домов в Риме, виллы в Неаполе с
видом на залив, чуть повыше старого замка, похожего на корабль,
выброшенный на берег, там, где цена квартиры миллион лир в месяц (не
пугайтесь, тысяча лир - это около рубля. Все равно дорого).
   Не старик и не мальчик, зрелый мужчина лет под сорок в расцвете лет. Не
урод собой, плечистый крепыш, среднего роста с густыми усами, густым
голосом, привыкшим отдавать распоряжения, уверенный в себе человек. Я-то
таких не люблю, с маслянистым голосом и маслянистой смуглой кожей, но
боюсь, что он не противен Джине. С ним спокойно и интересно. И банкеты, и
театры, и сплетни новейшие из мира знаменитостей. Этот не поведет тебя в
захудалую тратторию, не посадит за шаткий столик у самой кухни. Отвезет