жды в  середине  зимы  Мирра
пришла и, смущаясь, сообщила, что она выходит замуж  и  уезжает  из  Питера.
Жалко было расставаться, однако пришлось смириться, и веселая учительница  в
солдатском полушубке навсегда исчезла из  Шкидской  республики,  оставив  на
память  о  себе  знакомую  билетершу  в   "Сплендид   Паласе",   еженедельно
пропускавшую в кино двух питомцев Мирры - Янкеля и Японца.
   Таковы были эти две воспитательницы,  сумевшие  среди  дефективных  детей
заронить любовь к занятиям и привязанность к себе. Их любила вся школа.
   Зато Амебку Шкида  невзлюбила,  хотя,  может  быть,  он  был  и  неплохим
преподавателем.
   Амебка - мужчина средних лет, некрасиво  сложенный,  с  узким  обезьяньим
лбом - был преподавателем естествознания. Свой предмет  он  любил  горячо  и
всячески старался привить эту любовь и ученикам, однако это удавалось ему  с
трудом. Ребята ненавидели естествознание, ненавидели и Амебку.
   Амебка был слишком мрачный, склонный к педантизму человек, а Шкида  таких
не любила.
   Идет урок в классе.
   Амебка рассказывает с увлечением о микроорганизмах.  Вдруг  он  замечает,
что последняя парта, где сидит Еонин, не слушает его. Он принимает меры:
   - Еонин, пересядь на первую парту.
   - Зачем же это? - изумляется Япошка.
   - Еонин, пересядь на первую парту.
   - Да мне и здесь хорошо.
   - Пересядь на первую парту.
   - Да чего вы привязались? - вспыхивает Японец, но в ответ слышит  прежнее
монотонное приказание:
   - Пересядь на первую парту.
   - Не сяду. Халдей несчастный! - озлобленно кричит Еонин. Амебка некоторое
время думает, потом начинает все с начала:
   - Еонин, выйди вон из класса.
   - За что же это?
   - Выйди вон из класса.
   - Да за что же?
   - Выйди вон из класса.
   Еонин озлобляется и уже яростно топает ногами. Кнопка носа его  краснеет,
глаза наливаются кровью.
   - Еонин, выйди вон из класса, - невозмутимо  повторяет  Амебка,  и  тогда
Японец разражается взрывом ругательств:
   - Амебка! Халдей треклятый! Чего привязался, тупица деревянная!
   Амебка спокойно выслушивает до конца и говорит:
   - Еонин, ты сегодня будешь мыть уборные.
   На этом обе стороны примиряются.
   Вот за такое жуткое спокойствие и не любили Амебку шкидцы. Однако человек
он был честный, его побаивались и уважали.
   Но самыми яркими фигурами, лучшими воспитателями,  на  которых  держалась
школа, являлись два халдея:  Сашкец  и  Костец,  дядя  Саша  и  дядя  Костя,
Алникпоп и Косталмед, а попросту Александр  Николаевич  Попов  и  Константин
Александрович Меденников.
   Оба пришли почти одновременно и сразу же сработались. Сашкец - невысокий,
бодрый, пожилой воспитатель. Высокий лоб и  маленькая  проплешина.  На  носу
пенсне с расколотым стеклом. Небольшая черная бородка, фигура юркая,  живая.
Громадный, неиссякаемый запас энергии, силы, знаний и опыта.
   Сашкеца в первые дни невзлюбили.
   Лишь только появилась его коренастая фигурка в потертой  кожаной  куртке,
шкидцы начали его травить.
   Во время перемен за ним носилась стая башибузуков и на все лады распевала
всевозможные куплеты, сочиненные старшеклассниками:
   Есть у нас один грибок:
   Он не низок, не высок.
   Он не блошка и не клоп,
   Он горбатый Алникпоп...
   - Эй, Сашкец, Алникпоп! - надрывались ребята, дергая его за полы  куртки,
но Сашкец словно бы и не слыхал ничего.
   Перед самым носом у него останавливались толпы ребят и, глядя нахально на
его  порванные  и  небрежно  залатанные  сапоги,  пели  экспромт,   тут   же
сочиненный:
   Сапоги у дяди Саши
   Просят нынче манной каши...
   Бывали минуты, когда хладнокровие покидало нового воспитателя,  тогда  он
резко оборачивался к изводившему его, но тут же брал себя в руки,  усмехался
и грозил пальцем:
   - Ты смотри у меня, гусь лапчатый...
   Гусь лапчатый - тоже сделалось одной из многих его кличек.
   Однако скоро травля прекратилась. Новичок оказался сильнее воспитанников,
выдержал испытание.  Выдержка  его  ребятам  понравилась.  Сашкеца  признали
настоящим воспитателем.
   Он был  по-воспитательски  суров,  но  знал  меру.  Ни  одна  шалость  не
проходила для ребят без  последствий,  однако  не  всегда  виновные  терпели
наказание. Сашкец внимательно разбирал каждый проступок и только после этого
или наказывал провинившегося, или отпускал его, прочитав хорошую отповедь.
   Не делал он никаких поблажек, был беспощаден и строг только  к  тем,  кто
плохо занимался по его предмету  -  русской  истории.  Тут  он  мягкости  не
проявлял, и  лентяи  дорого  платились  за  свою  рассеянность  и  нежелание
заниматься.
   Время шло. Все больше и больше сживались ребята  с  Алникпопом,  и  скоро
выяснилось, что он не только отличный воспитатель, но и добрый товарищ.
   Старшие ребята по вечерам  стали  усиленно  зазывать  к  себе  Алникпопа,
потому что с ним можно было очень хорошо  и  обо  многом  поговорить.  Часто
после вечернего чая приходил к ним Алникпоп, усаживался на парту и, горбясь,
поблескивая расколотым пенсне, рассказывал - то  анекдот,  то  что-нибудь  о
последних международных событиях, то вспомнит какой-нибудь эпизод  из  своей
школьной или студенческой жизни, поспорит с ребятами о Маяковском, о  Блоке,
расскажет о том, как они издавали в гимназии подпольный журнал, или  о  том,
как он  работал  рецензентом  в  дешевых  пропперовских  изданиях.  Разговор
затягивается и кончается только тогда, когда  зазвенит  звонок,  призывающий
спать.
   Так постепенно из Сашкеца новый воспитатель превратился в  дядю  Сашу,  в
старшего товарища шкидцев,  оставаясь  при  этом  строгим,  взыскательным  и
справедливым халдеем.
   Костец пришел месяцем позже.
   Пришел он из лавры, где работал несколько  месяцев  надзирателем,  и  уже
одно это сразу обрезало все поползновения ребят высмеять новичка.
   Вид его внушал невольное уважение  самому  отъявленному  бузачу.  Львиная
грива,  коричневато-рыжая  борода,  свирепый  взгляд  и  мощная   фигура   в
соединении с могучим, грозным, рыкающим голосом сперва настолько  всполошили
Шкиду, что ученики в панике решили: это какой-то живодер из скотобойни  -  и
окрестили его сразу  Ломовиком,  однако  кличку  уже  через  несколько  дней
пришлось отменить
   Ломовик, в сущности,  оказался  довольно  мягким  добродушным  человеком,
рыкающим и выкатывающим глаза только для того, чтобы напугать.
   Скоро к его львиному рычанию привыкли,  а  когда  он  брал  кого-либо  за
шиворот, то знали, что это только так, для острастки, да  и  сам  зажатый  в
мощной руке жмурился и улыбался, словно его щекотали.
   Однако грозный вид делал свое.
   Гимнастика, бывшая в ведении  Косталмеда,  проходила  отлично.  Ребята  с
удовольствием проделывали упражнения, и  только  четвертое  отделение  вечно
воевало с дядей Костей, как только можно отлынивая от уроков.
   Скоро Костец и  Сашкец  почувствовали  взаимную  симпатию  и  сдружились,
считая, вероятно, что их взгляды на воспитание сходятся. Великан Косталмед и
маленький, сутулый Алникпоп  принадлежали  к  числу  тех  немногих  халдеев,
которые сумели удержаться в школе и оставили добрый след в истории  Шкидской
республики, вложив немало сил в великое дело борьбы с детской преступностью.

   ВЛАСТЬ НАРОДУ
   Вечер в Шкиде. - Тихие радости. - В погоне  за  крысой.  -  Танцкласс.  -
Власть народу.
   Кончились вечерние уроки.
   Дежурный в последний раз прошел по коридорам, отзвенел последний  звонок,
и Шкида захлопала партами,  затопала,  запела,  заплясала  и  растеклась  но
этажам старого здания.
   Младшие отделения высыпали в зал играть в  чехарду,  другие  ринулись  па
лестницу - кататься на перилах, а кое-кто  направился  на  кухню  в  надежде
поживиться остатками обеда.
   Старшие занялись более культурным развлечением. Воробей, например, достал
где-то длинную бечевку и, сделав петлю, вышел  в  столовую.  Там  он  уселся
около дыры в полу, разложил  петлю  и  бросил  кусок  холодной  каши.  Потом
спрятался за скамейку и стал ждать.
   Это  он  ловил  крыс.  Ловля  крыс  была  последнее  время  его   любимым
развлечением. Воробей сам изобрел этот способ, которым очень гордился.
   Япошка сидел  в  классе,  пошмыгивал  носом  и  с  необычайным  упорством
переводил стихотворения Шамиссо с немецкого на русский.  Перевод  давался  с
трудом, но Японец, заткнув пальцами уши, не уставая подбирал и бубнил  вслух
неподатливую строку стиха:
   Я в своих мечтах, чудесных, легких...
   Я в мечтах своих, чудесных, легких...
   Я в чудесных, радостных мечтаньях...
   Я в мечтаньях, радостных, чудесных...
   И так без конца. До тех пор, пока строчка наконец не  принимала  должного
вида и не становилась на место.
   Громоносцев долго, позевывая, смотрел в потолок, потом вышел из класса и,
поймав какого-то шкета из младшего отделения, привел его в класс. Привязав к
ноге малыша веревку, он лениво жмурился, улыбался и приказывал:
   - А ну, мопсик, попляши.
   Мопсик сперва попробовал сыграть на Колькином милосердии и взвыл:
   - Ой, Коленька! У меня нога болит!
   Но Громоносцев только посмеивался.
   - Ничего, мопсик, попляши.
   В углу за классной доской упражнялся в пении  недавно  пришедший  новичок
Бобер. Он распевал куплеты, слышанные где-то в кино, и аккомпанировал  себе,
изо всей силы барабаня кулаками по доске:
   Ай! Ай! Петроград -
   Распрекрасный град.
   Петро-Петро-Петроград -
   Чудный град!..
   Доска скрипела, ухала и трещала под мощными ударами.
   За партой сидел  Янкель,  рисовал  лошадь.  Потом  рисовать  надоело,  и,
бессмысленно уставившись взором в стенку, он тупо забормотал:
   - Дер катер гейт нах хаузе. Дер катер гейт нах хаузе.
   Янкель ненавидел немецкий язык, и фраза эта была единственной, которую он
хорошо знал, прекрасно  произносил  и  которой  оперировал  на  всех  уроках
Эланлюм.
   В стороне восседали группой одноглазый Мамочка, Горбушка, Косарь и Гога.
   Они играли в веревочку,
   Перебирая с пальца на палец обрывок веревки, делали замысловатые фигуры и
тут же с трудом их распутывали.
   Вдруг все, кто находился в классе, насторожились и  прислушались.  Сверху
слышался шум. Над головами топали  десятки  ног,  и  стены  класса  тревожно
покряхтывали под осыпающейся штукатуркой.
   - Крысу поймали! - радостно выкрикнул Мамочка.
   - Крысу поймали! - подхватили остальные и помчались наверх.
   В зале царило смятение.
   Посреди зала вертелся Воробей и с трудом удерживал  длинную  веревку,  на
конце которой судорожно извивалась большая серая крыса.
   По стенкам толпились шкидцы.
   - Ну, я сейчас ее выпущу, а вы ловите, - скомандовал Воробей.
   Он быстро наклонился и надрезал веревку почти у самой шеи крысы.
   Раздался визг торжества.
   Крыса, оглушенная страшным шумом,  заметалась  по  залу,  не  зная,  куда
скрыться, а за ней с хохотом  и  визгом  носилась  толпа  шкидцев,  стараясь
затоптать ее ногами.
   - О-о-о!!! Лови!
   - А-га-а... Бей!
   - Души!
   - И-и-их!
   Зал  содрогался  под  дробным  топотом  ног  и  от  могучего  рева.  Тихо
позвякивали стекла в высоких школьных окнах.
   - О-го-го!!! Лови! Лови!
   - Забегай слева-а!
   - Ногой! Ногой!
   - Над-дай!
   Двери зала были плотно  закрыты.  Щели  заткнуты.  Все  пути  отступления
серому существу были отрезаны. Тщетно тыкался ее острый нос  в  углы.  Везде
стены и стены. Наконец Мамочка, почувствовав себя героем, помчался наперерез
затравленной крысе и энергичным ударом ноги прикончил ее.
   Мамочка,  довольный,  гордо  оглядел  столпившихся   ребят,   рассчитывая
услышать похвалу, но те злобно заворчали. Им вовсе не хотелось кончать такое
интересное развлечение.
   - Эва! Расхрабрился!
   - Сволочь! Надо было убивать?
   - Подумаешь, герой, отличился! Этак бы и всякий мог!
   Недовольные, расходились шкидцы.
   В это время  внизу  Бобер  закончил  лихую  песенку  "Ай-ай,  Петроград",
загрустил и перешел на романс:
   В шумном платье муаровом,
   В макинтоше резиновом...
   Потом затянул было "Разлуку", по тут же оборвал себя и громко зевнул.
   - Пойти потанцевать, что ли, - предложил он скучающим голосом.
   - Пойдем, - поддержал Цыган.
   - Пойдем, - подхватил Янкель.
   - Пошли! Пошли! Танцевать! - оживились остальные.
   Янкель помчался за воспитателем и, поймав его  где-то  в  коридоре,  стал
упрашивать:
   - Сыграйте, дядя Сережа. А? Один вальсик и еще что-нибудь.
   В Белом зале собралось все взрослое население республики. Шкидцы, как  на
балу, выбирали партнеров, и пары церемонно устанавливались одна за другой.
   Дядя Сережа мечтательно запрокинул голову,  ударил  по  клавишам,  и  под
звуки "Дунайских волн" пары закружились в вальсе.
   Собственно, кое-как умела танцевать только одна пара  -  Цыган  и  Бобер.
Остальные лишь вертелись, топтались и толкали друг друга.
   - Синьоры! Медам! Танц-вальс! Верти,  крути,  наворачивай!  -  надрывался
Янкель, грациозно подхватывая Японца - свою даму - и нежно наступая  ему  на
ногу.
   Японец морщился, но продолжал топтаться, удивляясь вслух:
   - Черт! Четверть часа вертимся - и все на одном месте!
   Вальс сменился тустепом, тустеп - падеспанью.
   Веселье постепенно просачивалось в холодные белые двери зала.
   В самый разгар  танцев,  когда  Шкида,  единодушно  закусив  удила,  дико
отплясывала краковяк, ожесточенно притопывая дырявыми казенными сапогами,  в
дверях показался Викниксор.
   - Ребята!
   Крякнул вспугнутый рояль и смущенно смолк, захлебнувшись в аккорде.
   Не успев в очередной раз притопнуть, остановились  насторожившиеся  пары.
Лицо заведующего сияло какой-то особой торжественностью.
   - Ребята, - повторил Викниксор, когда  наступила  полная  тишина,  -  все
немедленно идите в столовую. Сейчас состоится общешкольное собрание.

   * * *
   В полутемной столовой, пропахшей тюленьим жиром, тревожный гул голосов.
   Бритые головы поминутно вертятся в разные  стороны,  а  на  лицах  застыл
вопрос: в чем дело?
   Школьное собрание для шкидцев - новость. Это в первый раз.
   Все с нетерпением ждут Викниксора: что-то он скажет?
   Наконец заведующий входит в столовую.
   Несколько минут он стоит, осматриваясь,  потом  подзывает  воспитателя  и
громко говорит:
   - Сергей Иванович, вы будете для первого раза секретарем. Ребята  еще  не
привыкли к самоуправлению.
   Воспитатель молча садится, кладет перед  собой  лист  бумаги  и  ждет,  а
Викниксор минуту думает и почесывает ухо. Потом он выпрямляется  и  начинает
говорить:
   - Ребята! До сих пор у нас в школе нет жизни... Да, постойте!..
   Он сбивается.
   - Я забыл начать-то. Итак, считаю первое общешкольное собрание  открытым.
Председателем пока буду я, секретарем Сергей Иванович. В порядке дня  -  мой
доклад о самоуправлении в школе. Итак, я начинаю.
   Шкида молчит. Шкида притаилась и ждет, что скажет се рулевой.
   - Итак, прошу внимания. Что такое наша школа? Это - маленькая республика.
   - Пожалуй, скорее - монархия, - ехидным шепотом поправляет зава Японец.
   - Наша школа - республика, но в республике всегда власть в руках  народа.
У пас же до сих пор этого но было. Мы имели, с одной стороны, воспитанников,
с другой воспитателей, которыми руководил я. Этим, так  сказать,  нарушалась
наша негласная конституция.
   - Правильно! - несется приглушенный выкрик из гущи воспитанников.
   Викниксор грозно хмурит брови, по тут же спохватывается и продолжает:
   - Теперь этого не будет. Сейчас я  изложу  перед  вами  мой  план.  Школа
должна идти в ногу с жизнью, а посему наш коллектив  должен  ввести  у  себя
самоуправление.
   - О-го-го!
   - Здорово!
   Шкидцы удивлены.
   - Да. Самоуправление. Вам непонятно это слово? Слово русское.  Вот  схема
нашей системы самоуправления. Сегодня же мы изберем старост по  классам,  по
спальням, но кухне и по гардеробу. На обязанности их будет лежать назначение
дежурных. Дежурные будут назначаться на  один  день.  Сегодня  один,  завтра
другой, послезавтра третий и так далее. Таким  образом,  все  вы  постепенно
будете вовлечены в общественную жизнь школы. Поняли?
   - О-го-го! Поняли!
   - Ну, так вот. Старосту мы будем выбирать на месяц или на две недели.  Но
старосты - это еще но все. Старосты по кухне  и  по  гардеробу  нуждаются  в
контроле. Мы изберем для них тройку. Ревизионную  тройку,  которая  и  будет
контролировать их работу. Согласны?
   - Ясно! Согласны! - гудят голоса.
   - Таким образом, мы изживем возможности воровства и отначивания.
   - Вот это да! Правильно.
   Викниксор чувствует себя прекрасно. Ему кажется, что он совершил огромный
подвиг, сделал большой  государственный  шаг,  ему  хочется  еще  что-нибудь
сообщить, и он говорит:
   - Кроме того, педагогический совет будет созывать совет старост, и вместе
с воспитателями ваши выборные  будут  обсуждать  все  наиболее  существенные
мероприятия школы и ее дальнейшую работу.
   Шкида поражена окончательно. Возгласы и реплики разрастаются в рев.
   - Ур-ра-а!
   Но Викниксор  переходит  к  выборам.  Как  на  аукционе,  он  выкрикивает
названия постов для будущих старост, а в ответ в многоголосом гуле  слышатся
фамилии выбираемых.
   - Староста по кухне. Кого предлагаете? - возглашает Викниксор.
   - Янкеля!
   - Цыгана!
   - Янкеля!
   - Даешь Черных!
   - Черных старостой!
   - Кто за Черных? Поднять руки. Кто против? Против нет. Итак,  единодушное
большинство за. Черных, ты - староста по кухне.
   Уже  прозвенел  звонок,  призывающий  спать,  а   собрание   еще   только
разгоралось.
   Наконец, далеко за полночь, Викниксор встал и объявил:
   - Все места распределены. Время позднее, пора спать.
   Он пошел к дверям, по, вспомнив что-то, обернулся и добавил:
   - Собрание считаю закрытым. Между прочим, ребята, за последнее  время  вы
что-то очень разбузились, поэтому я решил ввести для неисправимых  изолятор.
Поняли? А теперь - спать.
   - Вот вам и конституция! - съязвил за спиной Викниксора Японец.
   Но его не слушали.
   - Ай да Витя! Ну и молодец!  -  восхищался  Янкель,  чувствуя,  что  пост
кухонного старосты принесет ему немало приятного.
   - Да-с, здорово.
   - Теперь мы равноправные граждане.
   - Эй, посторонитесь, гражданин Викниксор!.. Гррражданин шкидец идет, - не
унимался Японец.
   Новый закон Викниксора обсуждали везде.
   В спальне, в уборной, в классах.
   Бедный дядя Сережа безуспешно пытался угомонить и загнать в спальню своих
возбужденных питомцев.
   Шкидцы радовались.
   Только один Еонин  с  видом  глубоко  обиженного,  непризнанного  пророка
презрительно выкрикивал фразы, полные желчи и досады:
   - Эх вы! Дураки! Растаяли! Вам дали парламент, но вы получили и каторгу.
   Он намекал на старост и изолятор.
   - Чего ты ноешь? - возмущались товарищи, однако Японец не переставал.  Он
закидывал руки вверх и трагически восклицал:
   - Народ! О великий шкидский народ! Ты ослеп.  Тебя  околдовали.  Заклинаю
тебя, Шкида, не верь словам Викниксора, ибо  кто-кто,  а  он  всегда  надуть
может.
   Не было случая, чтобы Еонин поддержал новую идею Викниксора, и  всегда  в
его лицо педагоги встречали ярого противника. Но  если  прежде  за  ним  шло
большинство, то теперь его мало кто слушал.  Получившие  конституцию  шкидцы
чувствовали себя именинниками.

   ВЕЛИКИЙ РОСТОВЩИК
   Паучок. - Клуб со стульчаком. -  Четыре  сбоку,  ваших  ист.  -  Шкида  в
рабстве. - Оппозиция. - Птички. - Савушкин дебош. - Смерть хлебному королю!
   Слаенов  был  маленький,  кругленький  шкет.   Весь   какой-то   сдобный,
лоснящийся. Даже улыбался он как-то сладко, аппетитно. Больше всего  он  был
похож на сытого, довольного паучка.
   Откуда пришел Слаенов в Шкиду, никто даже не полюбопытствовал узнать,  да
и пришел-то он как-то по-паучьи. Вполз тихонько, осторожненько, и никто  его
не заметил.
   Пришел  Слаенов  во  время  обеда,  сел  на  скамейку  за  стол  и   стал
обнюхиваться. Оглядел соседей и вступил в разговор.
   - А что? У вас плохо кормят