е смешно не было.
   Минут  через  пять,  когда  все  успокоились,   Цыган   вдруг   заговорил
вполголоса:
   - Ребята, Косецкий забузил, поэтому давайте переменим ему кличку,  вместо
графа Косецкого будем звать граф Кособузецкий!
   - Громоносцев, без обеда  завтра!  -  донеслось  из-за  двери,  и  тотчас
послышались удаляющиеся шаги.
   - Сволочь. У дверей подслушивал!
   - Ну и зараза!
   - Сам ворует, а потом обижается, ишь гладкий какой, да еще наказывает!
   - Войну Кособузецкому! Войну!
   Возмущение ребят не поддавалось описанию. Было  непонятно,  почему  вдруг
халдей возмутился, но еще больше озлобило подслушивание у дверей.
   Подслушивать даже среди воспитанников считалось подлостью,  а  тут  вдруг
подслушивает воспитатель.
   - Ну, ладно  же.  Без  обеда  оставлять,  да  еще  легавить!  Хорошо  же.
Попомнишь нас, Косецкий. Попомнишь, - грозился озлобленный Цыган.
   Тут  же  состоялось  экстренное   совещание,   на   котором   единогласно
постановили: с утра поднять бузу во всей школе и затравить Косецкого.
   - Попомнишь у нас! Попомнишь, Кособузецкий!..
   Спальня заснула поздно, и, засыпая, добрый десяток голов  выдумывал  план
мести халдею.

   * * *
   Резкий звонок и грозный окрик "вставайте" сразу разбудил спальню старших.
   - Если кто будет лежать к моему вторичному приходу, того без чаю оставлю!
- выкрикнул Косецкий и вышел.
   - Ага. Он тоже объявил войну, - ухмыльнулся Янкель, но  не  стал  ожидать
"вторичного прихода"  халдея,  а  начал  поспешно  одеваться.  Однако  почти
половина спальни еще  лежала  в  полудремоте,  когда  вновь  раздался  голос
Косецкого.
   Он  ураганом  ворвался  в  спальню  и,  увидев  лежащих,  начал   свирепо
сдергивать одеяла, потом подлетел к спавшему Еонину и стал его трясти:
   - Еонин, ты еще в кровати? Без чаю!
   Япончик сразу проснулся. Он хотел было вступить в спор с халдеем, но того
уже не было.
   - Без чаю? Ну ладно! Мы тебе так испортим аппетит, что у тебя и  обед  не
полезет в рот, - заключил он злорадно.
   Спальня была возбуждена. Лишь только встали, сейчас же начали раскачивать
сложную машину бузы.
   Воробей помчался агитировать  к  младшим,  те  сразу  же  дали  согласие.
Главные агитаторы - Янкель, Японец и Цыган - отправились в третье  отделение
и скоро уже выступали там с успехом.
   Война началась с утреннего умывания.
   Косецкий стоял на кухне и отмечал моющихся в тетрадке.
   Вдруг со стороны столовой показалась процессия. Шло  человек  пятнадцать,
вытянувшись в длинную цепочку. Они бодро махали полотенцами.
   Потом ребята стали важно проходить мимо халдея, выкрикивая по очереди:
   - Здрав- ствуйте,
   - Афа- насий
   - Влади- мирович,
   - граф
   - Ко- со- бу- зецкий! - смачно закончил последний.
   Халдей оторопел, дернулся было в расчете поймать виновника, но, вспомнив,
что бузит не один, а все, сдержался и ограничился предупреждением:
   - Если это повторится, весь класс накажу.
   В ответ послышалось дружное ржание всех присутствующих:
   - О-го-го! Аника-воин!
   - Подожди. Заработаешь!
   Несмотря на эти угрозы, Косецкий не отступился от своего.  Еонин  остался
без чаю, и это еще больше озлобило ребят. Они начали действовать.
   День выдался хороший.  Солнце  пекло  как  никогда,  но  у  пруда  стояло
затишье. Обычного купания не  было.  Зато  у  перелеска  царило  необычайное
оживление.
   Проворные шкидцы карабкались по дубовым стволам за желудями,  сбивали  их
палками, каменьями и чем только было можно.
   Тут же внизу другая партия ползала по земле и  собирала  крепкие  зеленые
ядра в кепки, в наволочки и просто в карманы.
   Зачем готовились такие запасы желудей, выяснилось немного позже.
   Косецкий,  довольный  внезапной  тишиной  в  школе,  решил,  что   ребята
успокоились. Откровенно говоря, он ожидал длительной и тяжелой борьбы и  был
чрезвычайно удивлен и обрадован, что все так скоро кончилось.
   Тихо посвистывая, он вышел во двор, прошел  к  пруду  и  сел  на  берегу,
жмурясь под ярким солнцем.
   Ему вдруг захотелось выкупаться.
   Недолго думая, он тут же разделся и бросился в воду.
   Свежая влага приятно холодила тело. Косецкий доплыл до середины пруда  и,
как молодой, резвящийся тюлень, окунулся, стараясь достать до дна.
   Наконец он решил, что пора вылезать, и повернул к берегу.
   Вдруг что-то с силой стукнуло его по затылку.  Боль  была  как  от  удара
камнем. Косецкий оглянулся, но вокруг было все спокойно  и  неподвижно.  Тут
взор его упал на качающийся на поверхности воды маленький желтенький желудь.
   "Желудем кто-то запустил", - подумал халдей, но новый удар  заставил  его
действовать и думать быстрее.
   Он поплыл к берегу.
   Щелк. Щелк. Сразу два желудя ударили его в висок и в  затылок.  Положение
становилось критическим.
   "Нужно поскорее одеться. Тогда можно будет изловить негодяев", -  подумал
Косецкий. Однако размышления его  прервал  новый  удар  в  висок,  настолько
сильный, что желудь, отлетев от  головы,  вдруг  запрыгал  по  воде,  а  сам
Косецкий пробкой выскочил на берег.
   По-прежнему кругом стояла мертвая тишина.
   - Погодите же! - пробормотал Косецкий и бросился к  кустику,  за  которым
лежало белье.
   - О, черт!
   Раз за разом в спину ему ударилось пять  или  шесть  крепких  как  камень
желудей.
   "Скорей бы одеться", - подумал воспитатель, добежав  до  куста,  и  вдруг
холодная дрожь передернула его тело.
   Белья за кустом не было.
   Косецкий, вне себя от ярости, огляделся вокруг,  все  еще  не  веря,  что
одежда его пропала.
   Он остановился, беспомощный, не зная, что делать. Он чувствовал,  что  на
него глядят откуда-то десятки глаз, наблюдают за ним и смеются.
   Как  бы  в  подтверждение  его  мысли,  где-то   поблизости   прокатилось
сатанинское злорадное гоготанье, и новый желудь шлепнулся в плечо халдея.
   Теперь он понял, что началось сражение, исход которого будет зависеть  от
выдержки и стойкости той или другой стороны.
   Лично для него начало не предвещало ничего хорошего.
   Белья не было. Косецкий ужаснулся. Ведь он был  беспомощен  перед  своими
врагами. А между тем желуди все чаще и чаще свистели вокруг него.
   Тогда халдей лихорадочно  бросился  искать  белье.  Он  обшарил  соседние
кусты, стараясь не высовываться из-за зелени, служившей ему  прикрытием,  но
белья не было. В отчаянии он выпрямился, но тотчас же снова  присел.  Добрый
десяток желудей, как пули из пулемета, посыпались ему в спину.
   Косецкому было и больно, и  стыдно.  Он,  воспитатель,  принужден  сидеть
нагишом и прятаться от мстительных воспитанников. Он знал,  что  так  просто
они его не отпустят.
   Теперь он желал только одного: разыскать  белье.  Напрасно  шарили  глаза
вокруг, белья не было. И вдруг радостный крик. Косецкий увидел белье, но уже
в следующее мгновение он разразился проклятием:
   - Сволочи! Негодяи!
   Белье, сияя своей белизной, тихо покоилось на высоченном дереве.
   "Что делать?!"
   Ведь если лезть на дерево, то его закидают желудями, а палкой не достать.
Чуть не плача, но полный решимости, он пополз  по  стволу.  Но  едва  только
выпрямился, как снова тело обожгли удары.
   Бессознательно,  руководимый  только  чувством  самосохранения,  Косецкий
снова присел и услышал торжествующий рев невидимых врагов.
   "А-а-а, смеются!"
   Вопль отчаяния и злобы невольно вырвался из  горла,  и  уже  в  следующее
мгновение халдей, с решимостью  осужденного  на  смерть,  полез  на  дерево,
осыпаемый желудями.
   Кора до боли царапала тело, два раза желуди попадали в  лоб  и  причиняли
такую  боль,  что  халдей  невольно   закрывал   глаза   и   приостанавливал
путешествие, но потом, собравшись с силами, лез дальше.
   Наконец он у цели.
   Обратно Косецкий не слез, а как-то бессильно сполз,  поцарапав  при  этом
грудь и руки, но удовлетворенный победой.
   Однако с бельем ему еще пришлось  помучиться.  Рукава  нижней  рубашки  и
штанины кальсон оказались намоченными и туго завязанными узлом.
   На шкидском языке это называлось "сухариками", и Косецкий долго работал и
руками и зубами, пока удалось развязать намокшие концы.
   Наконец он оделся и вышел на берег, ожидая нового обстрела,  но  на  этот
раз вокруг было тихо.
   Вне себя от обиды и злобы  халдей  помчался  на  дачу,  решив  немедленно
переговорить с заведующим, но и здесь его постигла неудача: Викниксор  уехал
в город.
   Проходя по комнатам, Косецкий ловил насмешливые  взгляды  ребят  и  сразу
угадал, что все они только что были свидетелями его позора.
   Подошел обед, и здесь халдей вновь почувствовал себя в силе. Громоносцев,
Еонин и еще пять - шесть воспитанников были лишены обеда.
   После обеда шкидцы устроили экстренное собрание и,  глубоко  возмущенные,
решили продолжать борьбу.
   Теперь Косецкий, наученный горьким опытом, никуда не отлучался с дачи, но
это не помогло. Снова началась бомбардировка. Стоило только ему отвернуться,
как в спину его летел желудь. Он был  бессилен  и  нервничал  все  больше  и
больше, а тут, как  бы  в  довершение  всех  его  невзгод,  со  всех  сторон
слышалась только что сочиненная ребятами песенка:
   На березу граф Косецкий
   Лазал с видом молодецким,
   Долго плакал и рыдал,
   Вс„ кальсоны доставал.
   Напрасно Косецкий метался, стараясь отыскать уголок, где  можно  было  бы
скрыться, везде его встречали желуди и песенка, песенка и желуди.
   Он решил наконец отсидеться в воспитательской комнате  и  помчался  туда.
Вдруг взгляд его приковала стена.
   На стене у входа в воспитательскую  висел  тетрадочный  развернутый  лист
бумаги, вверху которого красовалось следующее:
   Бузовик
   Стенная газета
   Орган бузовиков республики Шкид
   Экстренный выпуск по поводу
   косых направлений в Шкиде
   Дальше  замелькали  названия:  "Граф  Косецкий",  "Сенсационный   роман",
"Купание в пруду", "Долой графов".
   В глазах халдея потемнело. Он сорвал листок с твердым намерением показать
его Викниксору.
   В комнате воспитателей Косецкого ожидал новый сюрприз.
   Едва он открыл дверь, как прислоненная к косяку щетка и  надетый  на  нее
табурет с грохотом обрушились ему на голову.
   Косецкий не выдержал. Слезы показались у него на глазах,  и,  повалившись
на кровать, он громко зарыдал.
   Скоро по Шкиде пронеслась весть: с Косецким истерика.
   Янкель  и  Япошка  -  редакторы  первой  шкидской  газеты   "Бузовик"   -
приостановили работу на половине, не докончив номера.
   Настроение сразу упало.
   - Косецкий в истерике.
   - Что-то будет?
   Ребята ожидали грозы, но ничуть  не  боялись  ее.  Они  чувствовали  себя
правыми.
   Явилась Эланлюм.
   - Что у вас вышло с Афанасием Владимировичем? - грозно спросила она,  но,
когда узнала, что Косецкий сам вел себя не лучше  ребят,  предложила  замять
всю историю и не доводить до сведения Викниксора.
   На этом и порешили. Ребята выслали делегацию к халдею, и они  помирились.
До Викниксора дошел только маленький скомканный листок газеты "Бузовик".

   * * *
   На другой день Янкелю и Японцу сообщили, что их зовет Викниксор.
   Прежде чем пойти к заву, ребята перебрали в уме  все  свои  проступки  за
неделю и, не найдя ничего страшного, кроме  замятого  скандала  с  Косецким,
бодро отправились в кабинет.
   - Можно войти?
   - Войдите. А, это вы!
   Викниксор сидел в кресле. В руках он держал номер "Бузовика".
   Ребята переглянулись и замерли.
   - Ну, садитесь. Поговорим.
   - Да мы ничего, Виктор Николаевич. Постоим. - Янкель  тревожно  вспоминал
все  ругательства  по  адресу  Косецкого,  которыми  был   пересыпан   текст
"Бузовика".
   - Так вот, ребята, - начал Виктор  Николаевич.  -  Я,  как  видите,  имел
возможность прочесть вашу газету. На мой взгляд, в ней один недостаток:  она
пахнет бульварщиной. Она груба, хотя, говоря откровенно, в ней есть немало и
остроумного.
   Викниксор вслух перебрал ряд удачных и неудачных  заметок  и,  увлекшись,
продолжал:
   - Почему бы вам в самом деле  не  издавать  настоящей,  хорошей  школьной
газеты? Видите ли, я сам в свое время пробовал натолкнуть  ребят  на  это  и
даже выпустил один номер газетки "Ученик", но воспитанники не отозвались,  и
газета заглохла. Вы,  я  вижу,  интересуетесь  этим,  а  поэтому  валите-ка,
строчите.  Название,  разумеется,  надо  переменить.  Ну...  ну...  хотя  бы
"Зеркало"... и с эпиграфом можно: "Неча на зеркало пенять, коли рожа крива".
   - Мы-то уж давно хотели, - вставил Японец.
   - Ну, а коли хотели, то и делайте. Я даже рад буду, - закончил Викниксор.
   Через четверть часа газетчики вышли  из  кабинета,  нагруженные  бумагой,
чернилами, тушью, перьями, карандашами и красками.
   Все случившееся было так неожиданно, что только у дверей  спальни  ребята
опомнились и сообразили, в чем дело.
   - Здорово вышло! - воскликнул восхищенный Янкель.
   - Да, - протянул Япончик. - Ожидали головомойки, а получили поощрение...
   На другой день на вышке готовился первый номер шкидской  школьной  газеты
"Зеркало". Янкель, подложив под лист папку, разрисовывал заголовок.  Япончик
писал передовицу "от  редакции".  На  краю  крыши  сидел  согнувшись  Цыган,
вызвавшийся редактировать отдел шарад и ребусов. Тут же, впав в  поэтический
транс, Воробей строчил стихи  о  закате  солнца  -  "На  горизонте  шкидской
дачи..."
   Покончив с заголовком, Янкель  уселся  рядом  с  Японцем,  и  вдвоем  они
принялись за составление  стихотворной  передовицы,  в  которой  нужно  было
изложить программу нового органа.
   Стишки были слабые, но начинающих стенгазетчиков они вполне устраивали, и
поэтому Янкель немедля стал переписывать их в колонку стенгазеты.
   Первый номер "Зеркала" вышел на другой день утром.
   Редколлегия была в восторге и все время вертелась  около  толпы  читающих
шкидцев. Повесили номер в столовой. За обедом Викниксор в своей обычной речи
отметил новый этап в жизни школы - появление  "Зеркала",  -  передал  привет
сияющим редакторам и пожелал им дальнейших успехов.
   Стенгазета понравилась всем, но  больше  всего  Янкелю.  Тот  раз  десять
подкрадывался к ней, с тайным удовлетворением перечитывая свои стихи:
   Наша "Зеркало"-газета -
   Орган школы трудовой,
   В ней хотим ребят потешить,
   Показать наш быт простой.
   Успех первого номера окрылил редакцию, и скоро  выпорхнул  номер  второй,
уже более обширный и более богатый материалами, за ним третий, четвертый.
   Так из бузы, из простой шалости родилось здоровое начинание.
   А лето незаметно меняло краски.
   Уже предательски поблескивали робкие желтенькие листики  на  деревьях,  и
темными, слишком темными становились ночи.
   К шкидской даче неслышно подкрадывалась осень...

   * * *
   Однажды  случилась  заминка  с  продуктами.  То  ли  в  складе  оказалась
недостача, то ли с ордерами запоздали, но следствием  этого  явилось  резкое
сокращение и так уже незначительного пайка.
   Перестали совершенно выдавать к обеду хлеб, а вечернюю порцию сократили с
четверти фунта до осьмушки.
   Шкида погрузилась в уныние. Такой паек не предвещал  ничего  хорошего;  к
тому же, по слухам, увеличение предвиделось не скоро.
   "Зеркало", развернувшееся к этому  времени  в  газету  большого  формата,
забило тревогу. Появились запросы,  обращения  к  педагогическому  совету  с
приглашением осветить через газету причину недостатка продуктов.
   Викниксор вызвал редакторов  и  имел  с  ними  по  этому  поводу  беседу,
результатом которой  явилась  большая  статья-интервью,  которая  никого  не
насытила.
   Шкидцев охватила паника, но, пока третье  и  четвертое  отделения  ломали
головы,  ища  выхода,  первое  и  второе  уже   нашли   его   и   втихомолку
блаженствовали.
   Выход был  прост.  Подходила  осень,  по  соседству  находились  огромные
стрельнинские огороды,  в  которых  поспевал  картофель.  Огороды  почти  не
охранялись, и пронырливым малышам ничего не стоило устраивать себе  ужин  из
печеного, вареного и даже жареного картофеля. Для этого  ходившие  в  отпуск
выклянчивали дома и привозили в Шкиду -  кто  жир,  кто  жировар,  а  кто  и
настоящее коровье масло.
   Скоро примеру младших последовали и старшие.
   Паломничество в чужие огороды росло и  ширилось,  пока  не  охватило  всю
школу.
   Прекратились сразу жалобы на скверный паек, на  жидкий  суп,  потому  что
картошка, хорошая, розовая, молодая картошка, насытила всех.
   Жидкий суп становился густым,  как  только  его  разливали  по  тарелкам.
Печеная картошка сыпалась в тощий тресковый бульон,  и  получалось  довольно
приличное питательное блюдо.
   На даче печек не топили, топилась только плита, но вокруг было так  много
густых перелесков, что в печках нужды и не чувствовалось.
   Лишь только солнце  переставало  светить  и,  побледневшее,  окуналось  в
дымчатые дали горизонта, вокруг шкидской дачи вместе с поднимающимся туманом
со всех сторон выпархивали узенькие, сизоватые струйки прозрачного дыма.
   Они рождались где-то там внизу, в лесу,  у  выдолбленных  старых  пней  и
высохшей травы.
   Маленькие костры весело мигали, шипели сырыми сучьями и манили продрогших
в сыром тумане ночных похитителей стрельнинской картошки.
   Те приходили партиями, выгружали добычу и пекли в золе  круглые  катышки,
приносящие довольство и сытость.
   С дачи эти дымки в долине были хорошо видны, но первое время  на  них  не
обращали внимания, пока однажды Викниксор, выглянув  из  окна  кабинета,  не
обнаружил возле этих дымящихся костров движение каких-то загадочных  существ
и не отправился исследовать это таинственное явление.
   Загадочные существа в лесу вовремя заметили его длинную фигуру и в панике
скрылись в чащу, а он нашел только десятка полтора костров и  горы  сырой  и
печеной картошки. Вызвав воспитанников, Викниксор  велел  им  перенести  все
найденное картофельное богатство в кладовую для общего котла, а сам  остался
тушить костры.
   Потом он вернулся на дачу, заперся у себя в кабинете и задумался.
   Собственно, думать много не пришлось. Ясно  было,  что  костры  разводили
воспитанники для того, чтобы  печь  картошку,  которую  они  же  воровали  с
огородов.
   Надо было принять меры.
   Викниксор вызвал прежде  всего  Янкеля  и  Япончика,  как  представителей
печати, и предложил им начать кампанию  в  "Зеркале"  против  воровства,  но
"печать" скромно потупила очи, и последующие  номера  газеты  ни  словом  не
заикнулись о картошке.
   Тогда завшколой сам сказал нужное  слово.  Он  предупредил  воспитанников
коротко и веско:
   - Кто попадется  в  краже  картошки  с  чужих  огородов,  тот  немедленно
переводится в лавру.
   Угроза подействовала. Картошки стали воровать меньше, но зато ударились в
близлежащие огороды за репой и брюквой.
   Скоро разыгрался крупный скандал.
   Пришли жаловаться. Сначала пришел один  огородник,  за  ним  второй...  В
общей  сложности  за  три  дня  к  Викниксору  явилось  шесть  делегаций   с
категорическим требованием обуздать учеников
   Викниксор издал вторичный приказ по школе, еще более грозный, и запугивал
шкидцев до отказа.
   То тут, то там стали раздаваться голоса:
   - Ну ее к черту, эту картошку!
   - Еще запорешься!
   Правда, еще находились смельчаки, которые по-прежнему ходили  на  отхожие
промыслы, но благоразумные постепенно отставали.
   - Ша! Бросаем, пока не влопались.
   Так же говорили Янкель и Япончик:
   - Довольно. С завтрашнего дня ни  одной  картошки  с  чужих  огородов.  А
сегодня... Сегодня надо сходить в последний раз.
   И пошли.
   Было это после обеда.
   День выдался пасмурный и холодный. Только что прошел дождь, и трава  была
сырая, леденящая. Но Янкеля и Японца это не остановило.
   Захватили по наволочке с подушек, решив набрать побольше.
   Вышли на трамвайную линию и зашагали по шпалам.
   Япончик ругался и подпрыгивал, согревая посиневшие ноги.
   - Черт! В такую погоду - да картошку копать.
   - Ничего не поделаешь. Последний раз, - успокаив