жен узнать  фамилии  негодяев,
сделавших это.
   Ленька Пантелеев посмотрел на Сашку, тот покраснел всем лицом  и  опустил
глаза.
   Викниксор продолжал:
   - Это вандализм - бить стекла, когда у нас не  хватает  средств  вставить
стекла, разрушенные временем.
   Еле досидев до конца обеда, Сашка позвал Леньку:
   - Пойдем поговорим.
   Они прошли в верхнюю уборную. Там никого не  было.  Сашка  прислонился  к
стене и сказал:
   - Я не могу. Мы действительно были скотами.
   - Пойдем сознаемся, - предложил Пантелеев и закусил нижнюю губу.
   Пыльников секунду боролся с собой. Он надулся, зачем-то потер щеку, потом
взял Леньку за руку и сказал:
   - Пойдем.
   По лестнице наверх  поднимался  Викниксор.  Когда  он  прошел  мимо  них,
Пантелеев обернулся и окликнул:
   - Виктор Николаевич. Викниксор обернулся.
   - Да?
   Отвернувшись в сторону, Пантелеев сказал:
   - Стекла в прачечной били мы с Ельховским.
   Наступила пауза.
   Викниксор молчал, ошеломленный слишком скорым признанием.
   - Прекрасно, - произнес он, подумав. - Можете оба отправляться домой,  ты
- к матери, а ты - к брату.
   Ударил гром.
   Сашка подошел к окну, закрыл лицо руками и съежился.
   - Виктор Николаевич! - визгливо прокричал он. - Я не могу  идти.  У  меня
мать больная... Я не могу.
   Пантелеев стоял возле Сашки, стиснув зубы и руки.
   - Извините, Виктор Николаевич... - начал было он.
   - Нет, без извинений. Отправляйтесь вон из школы,  а  через  месяц  пусть
зайдут ваши матери. Скажите спасибо, что я не отправил вас в реформаторий.
   И, повернувшись, он зашагал в апартаменты Эланлюм.
   Пантелеев проводил его взглядом и, хлопнув по плечу Сашку, сказал:
   - Идем, Недотыкомка.

   * * *
   - Домой я идти не могу, - сказал Сашка.
   - И мне не улыбается, - хмуро пробасил Пантелеев.
   Они сидели во дворе, на сосновой поленнице, где накануне разговаривали  с
Эланлюм.
   День клонился к концу. Серые тучи бежали по небу, обгоняли одна другую  и
рассыпались мелкими каплями дождя.
   Сашка сидел, как женщина, сомкнув колени  и  подперев  ладонью  щеку.  На
коленях у него лежал маленький серый узелок.
   В узелке было два носовых платка,  книжка  афоризмов  Козьмы  Пруткова  и
первый том "Капитала".
   Сашка сжал руками узелок, поднял голову и вздохнул.
   - Чего вздыхать? - сказал Ленька.  -  Вздохами  делу  не  поможешь.  Надо
кумекать, что и как. Домой ведь не пойдем?
   - Нет, - вздохнул Сашка.
   - Ну, так надо искать логова, где бы можно было кимарить.
   - Да, - согласился Сашка.
   Товарищи задумались.
   - Есть, - сказал Ленька. - Эврика! Во флигеле под лестницей есть каморка,
хряем туда...
   Они  встали  и  пошли  к  флигелю.  В  лестнице,  по  которой  они  вчера
поднимались на крышу, несколько ступенек провалилось, и образовалась щель.
   Товарищи пролезли через нее и очутились в узкой  темной  каморке.  Ленька
зажег спичку... Желтоватый огонек млел и мигал в тумане. Оглядев  помещение,
товарищи поежились.
   Кирпичные стены каморки были слизисты от сырости... Коричневый мох свисал
с них рваными клочьями... На полу были навалены  старые  матрацы,  рваные  и
грязные... Ноги вязли в серой, слипшейся от сырости мочале...
   - Комфогт относительный, - сказал Пантелеев, и, хотя произнес  он  это  с
усмешкой, голос его прозвучал глухо и неприятно.
   - Противно спать на этой гадости, - поморщился  Сашка  и  ткнул  ногой  в
мочальную груду.
   - Что же делать? Ничего, брат, привыкай.
   Ленька, которому приходилось в жизни ночевать  и  не  в  таких  трущобах,
подав пример, подавил отвращение и опустился на мокрое, неуютное ложе.
   За ним улегся и Сашка.
   Немного  поговорили.  Разговоры  были  грустные   и   все   сводились   к
безвыходности создавшегося положения.
   Потом заснули и проспали часов  шесть.  Разбудили  яркий  свет  и  грубый
голос, будивший их. Сламщики очнулись и вскочили.
   В отверстие на потолке просовывалась  чья-то  голова  и  рука,  державшая
фонарь.
   - Вставай, вставай! Ишь улыглысь...
   Это был Мефтахудын.
   Товарищи окончательно проснулись и сидели, уныло позевывая.
   - Жалко тебе, что ли? - протянул Ленька.
   - Ны жалко, а ныльзя... Выктор Николайч  сказал:  обыщи  вэсь  дом,  если
сыпят - витащи.
   - Сволочь, - пробурчал Сашка.
   - И ваабще здесь спать нельзя.
   - Почему нельзя? - спросил Пыльников.
   - Сыпчики ходят.
   - Какие сыпчики? - удивился Сашка.
   - Сыпчики... С шпалырами и вынтовками.
   - Сыщики, наверное, -  решил  Ленька.  -  Он  нас  запугать  хочет.  Нет,
Мефтахудын, - обратился он к сторожу. -  Мы  отсюда  не  уйдем...  Идти  нам
некуда.
   Мефтахудын немного посопел, потом голова и рука  с  фонарем  скрылись,  и
сапоги татарина застучали по лестнице вниз.
   Товарищи снова улеглись. Засыпать было уже труднее. В  каморку  пробрался
холод, сламщики дрожали, лежа под  Сашкиным  пальто  и  под  двумя  рваными,
мокрыми тюфякями.
   - Разведем огонь, - предложил Ленька.
   - Что ты! - испугался Пыльников. - Тут солома и  вс„...  Нет,  еще  пожар
натворим.
   - Глупости.
   Ленька вылез из-под груды матрацев и принялся расчищать мочалку, пока  не
обнажился грязный каменный пол.
   Тогда он положил на середину образовавшегося круга небольшой пучок мочалы
и зажег спичку. Просыревшая насквозь мочала не зажигалась.
   - У тебя нет бумаги? - спросил Пантелеев.
   - Нет, - ответил Сашка, - у меня книги, а книги рвать жалко.
   Ленька порылся за пазухой и вытащил бумажный сверток.
   - Это что? - спросил Сашка.
   - Генрих Гейне, - протянул Ленька жалким  голосом  и  в  темноте  грустно
улыбнулся.
   Он скомкал один  лист  и  поджег  его.  Пламя  лизнуло  бумагу,  погасло,
задымилось и снова вспыхнуло.
   - Двигайся сюда, - сказал Ленька.
   Сашка подвинулся.
   Они сожгли почти весь перевод Гейне, когда на  лестнице  раздались  шаги.
Ленька обжег ладони, в мгновение погасив костер.
   В отверстие снова просунулась рука с  фонарем  и  на  этот  раз  уже  две
головы. Раздался голос Сашкеца:
   - Эй вы, гуси лапчатые! Вылезайте!
   Пыльников и Пантелеев прижались к стене и молчали.
   - Ну, живо!
   - Лезем, - шепнул Ленька.
   По одному они вылезли через отверстие на лестницу.  Вылезли  заспанные  и
грязные, облипшие мокрой мочалой и соломой.
   Ничего не сказали и стали спускаться вниз.
   Сашкец и Мефтахудын проводили их до ворот. Сашкец стоял, всунув  рукав  в
рукав, и ежился.
   - Нехорошо, дядя Саша, - сказал Пыльников.
   - Что ж делать, голубчики. - распоряжение Виктора Николаевича, -  ответил
Алникпоп. И, затворяя калитку, добавил: - Счастливо!
   На улице было холодно и темно.
   Фонари уже погасли, луны не было, и звезды неярко мигали в просветах туч.
   Сашка и Ленька медленно шли по темному большому  проспекту.  Прошли  мимо
залитого огнями ресторана.
   - Сволочи, - буркнул Сашка.
   Это относилось к нэпманам, которые пировали в этот поздний ночной час.
   Ребята уже чувствовали голод.
   Дошли до Невского. На Невском ночные извозчики ежились на козлах.
   - Идем назад, - сказал Ленька.
   - Стоит ли? - протянул Сашка. - Все равно спать не дадут.
   - Ни черта, идем.
   Снова пришли к зданию Шкиды.
   Предусмотрительный Мефтахудын закрыл ворота,  пришлось  пролезать  сквозь
сломанную решетку, запутанную колючей проволокой.
   Никем не замеченные, залезли под лестницу и заснули.

   * * *
   Утром по привычке проснулись в восемь часов. Когда вышли во двор, в Шкиде
звонили к чаю. Нежаркое солнце отогревало землю, роса  на  траве  испарялась
легким туманом.
   За дровами, с веревкой и топором в  руках,  вышел  Мефтахудын.  Он  вытер
ладонями лицо, посмотрел на восток и зевнул.
   Увидев мальчишек, подошел.
   - Что, в флыгэли начивали?
   - Нет, - испугался Сашка. - Нет. Мы не в флигеле...
   Мефтахудын засмеялся.
   - Знаем я, сам видел, как лезли.
   Потом посмотрел на небо и добавил:
   - А минэ што - жалко, что ли. Я свой дэла сдэлал.
   Ленька хлопнул татарина по плечу.
   - Знаю!
   Когда Мефтахудын ушел, он предложил:
   - Пойдем в Шкиду...
   Они поднялись в школу и прошли на кухню... Староста и дежурный напоили их
чаем, позвали Янкеля и Япошку.
   - Ну как? - сочувственно спросил Японец.
   - Плохо, - ответил Ленька. - Больше гопничать нельзя. Холодно.
   - Д-да, - протянул Янкель. - А вы  все-таки  поскулите  у  Викниксора,  -
может, разжалобится.
   Напившись чаю, сламщики, по совету товарищей, пошли к заведующему.
   - Войдите! - крикнул он, когда они постучались к нему.
   Ребята вошли и остановились у дверей.
   - Вам что?
   - Простите, Виктор Николаевич...
   - Нет... Я сказал: из школы вон. Мне таких мерзавцев не нужно.
   Повернулись, чтобы уйти.
   - Впрочем... Если вставите стекла, то...
   - То?
   - То... Можете через месяц вернуться в школу.
   - Спасибо, Виктор Николаевич.
   Вышли... Сделалось совсем грустно и тяжело.
   - Это что же значит? - проговорил Ленька. - Если не вставим стекла, так и
совсем можем не являться? Так, что ли?
   - Видно, так, - вздохнул Пыльников.
   - Надо мыслить, где достать денег. Стекла вставлять, как видно, придется.
   Они снова вышли во двор.
   - Идем на улицу, - сказал Сашка.
   Прекрасный весенний  день  не  доставил  им  обычного  удовольствия.  Шли
медленно - куда глаза глядят.
   - Что-нибудь надо продать, - сказал Сашка.
   - Да, - согласился Пантелеев. - Надо что-нибудь продать... А что?
   Оба задумались.
   Шли мимо Юсупова сада.
   - Зайдем, - предложил Ленька.
   Зашли, уселись на скамейку...
   В саду весна чувствовалась ярче, чем  на  улице.  Набухали  почки,  и  на
берегу освободившегося от льда пруда пробивалась первая травка.
   Сламщики сидели и думали.
   - У меня есть одна вещица, - покраснев, заявил Ленька.
   - Какая вещица?
   - Зуб.
   Он снял кепку и, отогнув  подкладку,  вытащил  оттуда  что-то  маленькое,
завернутое в бумажку.
   - Золотой зуб, - повторил он. - Я  его  осенью  в  Екатерингофе  нашел...
Думаю, что можно продать.
   Сашка улыбнулся.
   - Зачем же ты его столько времени берег?
   Ленька покраснел еще больше.
   - Глупо, конечно, - сказал он, - но говорят, что зуб приносит счастье.
   - Счастье, - усмехнулся Сашка. - Много он тебе счастья принес.
   Ленька решил продать зуб.
   - А я что продам? - сказал Пыльников.
   Он развязал узелок. Вынул марксовский "Капитал".
   - Дадут что-нибудь?
   Ленька взглянул на заглавие.
   - Думаю, что не дешевле моего зуба стоит.
   Сашка перелистал страницу. Потом положил книгу обратно в узелок.
   - Нет, - сказал он, - Маркса продавать не могу... Я лучше сапоги продам.
   Ботинки у него были  новенькие,  английские.  Брат  зимой  привез,  когда
приезжал навещать.
   - Продам, - решил Сашка.
   Он тут же снял ботинки и завернул их в узелок.
   - Идем, - сказал он.
   Они вышли из сада. Сашка с прошлого лета не ходил босиком  и  сейчас  шел
неуверенно, подпрыгивая на острых камнях.
   Сперва зашли в ювелирный магазин.
   Толстый еврей-ювелир  долго  рассматривал  зуб,  сначала  простым,  затем
вооруженным глазом, потом посмотрел на парней и спросил:
   - Откуда у вас это?
   - Нашли, - ответил Ленька.
   Ювелир минуту раздумывал, потом бросил зуб на чашку миниатюрных весов  и,
не спрашивая о пене,  вынул  и  положил  перед  товарищами  бумажку  в  пять
лимонов.
   - Мало, - сказал Пантелеев.
   Ювелир взял бумажку, чтобы спрятать.
   - Ладно, давай, - проговорил Ленька и, спрятав дензнаки в карман,  вместе
с Сашкой вышел из магазина. - Спекулянт чертов! - буркнул он.
   Из магазина пошли на Александровскую  толкучку,  где  за  десять  лимонов
продали первому попавшемуся маклаку Сашкины английские ботинки.
   В Шкиду поехали на трамвае: устали за сутки и имели возможность позволить
себе такую роскошь.
   К Викниксору в кабинет вошли без всякой робости.
   - Опять? - спросил тот. - В чем дело?
   - Получите за ваши стекла, - сказал  Ленька  и  выложил  перед  завшколой
пятнадцать миллионов рублей.
   Викниксор посмотрел на деньги, присел к столу и написал расписку.
   - Возьмите, - хмуро сказал он.
   Потом смягченным тоном добавил:
   - Через месяц приходите.
   Сламщики вышли.
   - Куда идти? - тихо спросил Сашка.
   - Домой, - ответил Ленька, - больше идти некуда.
   Сходили  в  класс,  попрощались  с  товарищами  и  разошлись  -  один  на
Мещанскую, другой на Васильевский остров.

   "ЮНКОМ"
   Три тени. - Череп во тьме. - Заседание в подполье. - Блуждающий огонек. -
Тревога Мефтахудына. - Облава. - "Юнком". - Ищейки из ячейки. - Кто кого.  -
"Зеленое кольцо".
   - Т-сс. Тише.
   - Ни звука.
   Три  тени,  бесшумно  скользя,  вышли  на  парадную  лестницу  и   минуту
прислушивались. В Шкиде было тихо. Ребята уже спали, и только изредка тишину
нарушал шорох возившейся под полом крысы.
   - Ну, идем. Нас уже ждут, - опять  раздался  шепот,  и  три  таинственные
фигуры начали спускаться по лестнице, осторожно держась за перила и стараясь
не производить шума.
   Мелькнул просвет парадной двери, выходившей на улицу, но за ненадобностью
давно уже и наглухо закрытой.
   Таинственные фигурки минуту потоптались па месте,  словно  совещаясь,  и,
наконец, решившись, стали так же бесшумно  прокрадываться  под  темный  свод
лестницы. Непроницаемая безмолвная мгла поглотила загадочных пришельцев. Они
шли на ощупь, держась за холодные выступы ступеней и удаляясь все дальше  от
света. Тусклым просвет парадных  дверей  поблек  вдали,  и  зеркальные  окна
замутились и  посерели,  едва  виднеясь  мертвыми  матовыми  пятнами.  Вдруг
передняя тень вздрогнула и отпрянула назад.
   - Смотрите!
   Прямо со стены глядело на них страшное,  квадратное,  бледно  светящееся,
словно фосфорическое, пятно:

   Пришельцы прижались к противоположной стене. Но тут один  из  них,  самый
храбрый, рассмеялся и сказал:
   - Ведь это ж трансформаторная будка. Чего вы сдрейфили?
   Почти тотчас откуда-то сбоку из темноты раздался глухой голос.
   - Пароль?
   - Четыре сбоку! - ответила первая тень.
   -  Ваших  нет!  Проходите,  -  донеслось  снова  из  темноты,   и   перед
таинственными пришельцами раскрылась дверь в слабо освещенное помещение.
   Это был дровяной сарай Мефтахудына, куда он складывал  дрова,  перед  тем
как распределять их по печкам.
   И сейчас еще в сарае было немного дров, разложенных рядами у  стенок.  На
одной из этих поленниц сидели три темные сгорбившиеся фигуры.
   При  появлении  новых  пришельцев  сидевшие  приветствовали  их  громкими
криками:
   - Урра! Пришли. Пыльников! Кобчик!
   - Кубышка, и ты?!
   - А что я - рыжий, что ли? Я тоже хочу работать в вашей организации!
   В сарае шесть  человек  расселись  на  дровах  и,  закрыв  плотно  двери,
замерли.
   Кроме пришедших там были  Янкель,  Японец  и  Пантелеев,  совсем  недавно
вернувшийся в Шкиду после скандального изгнания из школы за битье стекол.
   Ребята посовещались минуту, потом Японец встал и заговорил, подняв руку:
   -  Внимание.  Сегодня  мы  открываем  второе  собрание  нашей  подпольной
организации РКСМ, по так как у нас есть  два  новых  члена,  коими  являются
Кубышка и Кобчик, то я кратко изложу им нашу программу и причины, побудившие
нас затеять это дело.
   Японец откашлялся.
   -  Итак,  товарищи,  вы  знаете,  что  наша  Шкида  считается  домом  для
дефективных, то есть почти тюрьмой, поэтому  ячейку  комсомола  нам  открыть
нельзя. Но среди нас есть желающие подготовиться к вступлению в комсомол  по
выходе из Шкиды... Вот для этого, то есть для изучения политграмоты и  основ
марксизма, мы и основали этот подпольный кружок. К сожалению,  мы  не  имеем
руковода, опытного и деятельного, как Кондуктор,  который,  как  вы  знаете,
уехал от нас уже три, если не четыре, месяца назад на работу в  деревню.  Вы
знаете также, что мы много раз просили  Викниксора  выхлопотать  нам  нового
политграмщика, но до сих пор он, как известно, и в ус не подул. Нам осталось
одно: заниматься самим. Мы не знаем, как посмотрел бы на это дело Викниксор,
а кроме того, и не хотели затягивать дела  переговорами,  поэтому  и  решили
открыть этот нелегальный кружок. Пока у нас занятия узкоспециальные,  сейчас
мы проходим историю революционного движения среди молодежи, а  дальше  будет
видно.
   Япошка замолчал и обвел взглядом окружающих. Потом, смахнув рукой  пот  с
лица, он перешел к лекции. Как самый осведомленный и начитанный, он взял  на
себя роль лектора и работал очень добросовестно, тщательно  подготовляясь  к
каждой лекции.
   - Итак, пойдем дальше. В прошлый раз мы с вами разбирали зарождение Союза
молодежи и дошли вплоть до раскола буржуазного "Труда и  света".  Теперь  мы
проследим зарождение и постепенный рост нашего Союза рабочей молодежи...
   Аудитория слушала. Пятеро ребят с бритыми головами  жадно  уставились  на
лектора и  затаив  дыхание  ловили  слова.  Угольная  лампочка,  облепленная
наросшей  паутиной,  словно  улыбалась  близоруким  глазом,  слабо   освещая
"подпольную организацию" и облупившиеся стены.

   * * *
   Следующий сбор был назначен на двенадцать часов ночи - излюбленное  время
всех заговорщиков.
   Летний день для Шкиды утомителен. Слишком много движения,  слишком  много
уроков, а кроме того, охота и выкупаться сходить, и поиграть в  рюхи  или  в
футбол. В результате к вечеру полная усталость. Спальни сразу же погрузились
в сон, и не успел дежурный воспитатель затворить за собою дверь,  как  снова
забегали по старому зданию таинственные тени.
   Ночной дежурный - Янкель. Он свободно выпускает из здания  "заговорщиков"
и последним уходит сам.
   На этот раз сбор происходил в развалинах двухэтажного дома во дворе.  Под
лестницей,  в  каморке,  где  еще  совсем  недавно  скрывались  Пантелеев  и
Пыльников, светлячками вспыхнули огоньки. Тени собирались опять.
   - Пароль?
   - Деньги ваши!
   - Будут наши! Проходи, - слышится голос невидимого стража.
   Сегодня пришел новый член  организации  -  Воробей.  В  кружке  уже  семь
человек.
   - Как бы  не  засыпаться!  Слишком  много  коек  пустует,  -  высказывает
опасение Янкель, но под негодующие окрики он вынужден замолчать.
   - Сегодня, товарищи, мы  перейдем  к  разбору  Третьего  съезда,  который
знаменует собой новый поворот к мирному строительству.
   Кружок притих и внимательно слушал, сбившись вокруг мерцающей свечки.
   Ночь выдалась мягкая, но с ветерком.
   Мефтахудын сидел в дворницкой, повторял наизусть русскую  азбуку,  иногда
сбиваясь и заглядывая в букварь. Наконец  он  поднялся,  потянулся,  зевнул,
оглядел кровать и стены.
   - Пора спать, - громко  произнес  он  и  вышел  во  двор,  чтобы  сделать
последний в этот день обход. В подворотне тихо посвистывал теплый ветер.  Он
словно  целовал,  ласкал   огрубевшие,   покрытые   жесткой   щетиной   щеки
Мефтахудына... Татарин размяк, умилился, пришел в восторг:
   - Ай да пагодка! Якши! От-чень карашо.
   Пребывая в этом  восторженном  настроении,  он  тихо  зашагал  по  двору,
осматривая двери и мурлыкая под нос родную песню:
   Ай джанай
   Каласай.
   Сэкта, сэкта
   Менела-а-ай.
   Вдруг Мефтахудын смолк и насторожился, уставившись испуганными глазами  в
развалины.  Оттуда  глухо  доносились  голоса.  Татарин  подошел   ближе   к
полуразвалившейся двери и вдруг отскочил:
   - Эге-ге! Бандиты!
   Голоса, доносившиеся из сырого  помещения,  показались  ему  незнакомыми,
грубыми и даже страшными. В довершение всего из  всех  щелей  двери  сочился
бледный, дрожащий свет. Мефтахудын минуту постоял, соображая, потом неслышно
отошел от двери и заспешил обратно в школу. Так же торопливо  он  вбежал  по
черной лестнице наверх и помчался к Викниксору. Минуту спустя  заведующий  и
Алникпоп,  дежуривший  в  эту  ночь,  спускались  по   черной   лестнице   и
сопровождавший их Мефтахудын возбужденно рассказывал:
   - Гляжу,  свет,  слышу  -  бал-бал-бал.  Эге,  думаю,  субчики,  бандиты.
Мефтахудына -