Потому,  что  живительный
воздух революции заменял нам и кислород, и калории, и витамины..."
   Дальше в "Письме к президенту" рассказывается,  как  в  благотворительной
столовой АРА кто-то перечеркнул  химическим  карандашом  крест-накрест  лицо
Гувера, самодовольно поглядывавшего с портрета,  и  под  портретом  написал:
"Old devil" ("Старый дьявол").
   Случилось это вскоре после того, как на стоявшем  в  петроградском  порту
американском пароходе "Old devil"  офицер  в  фуражке  с  золотыми  звездами
жестоко избил повара-негра, бросившего шкидцам с борта какой-то пакетик.
   Кто именно перечеркнул портрет Гувера  чернильным  карандашом,  ни  автор
"Письма президенту", ни его тогдашние  товарищи  не  знали,  но  на  грозный
вопрос: "Кто это сделал?" - все они, не сговариваясь, встали из-за  стола  и
хором ответили: "Я!"
   За эту историю их выгнали из столовой АРА, лишили американской шоколадной
каши, маисового супа, какао и белых булок, а заодно и отпуска на  целых  два
месяца.
   "Опять мы хлебали невкусный жиденький суп с  мороженой  картошкой.  Опять
жевали мы хлеб из кофейной гущи. И снова и снова мы  набивали  свои  желудки
кашей, в которой было больше камней, чем сахара или масла..."
   Воспитанники школы для дефективных, так  долго  не  признававшие  никаких
законов и не ладившие с милицией и  угрозыском,  чувствовали  себя,  однако,
советскими гражданами, детьми революции.
   Часто они спрашивали Викниксора:
   " - Виктор Николаевич, почему у нас в школе нельзя организовать комсомол?
   Викниксор хмурил брови и отвечал, растягивая слова:
   - Очень просто... Наша школа дефективная, почти что с тюремным режимом, а
в  тюрьмах  и  дефективных  детдомах  ячейки  комсомола  организовывать   не
разрешается... Выйдете из школы, равноправными гражданами станете - можете и
в комсомол и в партию записаться".
   Ребята долго и настойчиво просят Викниксора дать им учителя политграмоты,
но после нескольких неудачных гастролей весьма  сомнительных  преподавателей
сами решают организовать  кружок  для  изучения  политграмоты  и  марксизма.
Собираются по ночам в дровяном сарае или в коридоре сырого  полуразрушенного
здания. В желтом свете огарка Еонин, по  прозвищу  Японец,  несколько  более
осведомленный в области политики, чем другие шкидцы,  читает  им  доклады  о
съезде комсомола, о конгрессе Коминтерна.
   Собрания эти окружены романтической  тайной,  и  паролем  для  приходящих
служат поговорки из жаргона картежников и уголовников:
   " - Четыре сбоку! Ваших нет".
   Или:
   " - Деньги ваши! Будут наши!"
   О ночных сборищах стало наконец известно вездесущему Викниксору. Как и во
многих других случаях, он сумел вовремя подхватить и натравить в новое русло
затею шкидцев. По его совету вместо "подпольного комсомола" был  организован
в школе открытый кружок, которому  ребята  дали  название  "Юный  коммунар",
сокращенно - Юнком.
   На  первых  порах  юнкомцам  пришлось  выдержать  яростное  сопротивление
шкидской орды, да и сами они не один  раз  срывались.  И  все-таки  в  конце
концов юнком  стал  силой,  с  которой  уже  не  могли  не  считаться  самые
закоренелые зачинщики бузы и воровства.
   В душную и затхлую атмосферу школы  для  несовершеннолетних  преступников
проник тот "живительный воздух революции", о котором так  хорошо  говорит  в
своем рассказе Л. Пантелеев.

   Закончив повесть, юные авторы "Республики Шкид" отнесли свою рукопись, на
которой еще не высохли чернила, в Отдел народного образования, а оттуда  она
была переслана в редакцию детской и юношеской литературы Госиздата.
   Это было время, когда наша новая книга для детей только  создавалась.  От
старой, дореволюционной литературы в  детской  библиотеке  сохранились  лишь
немногие книги, которые были созданы в свое  время  классиками.  Нужны  были
новые темы и новые люди.
   И эти люди пришли. Один за другим появились  в  те  годы  писатели,  ныне
известные у нас в стране: Борис Житков, М. Ильин, Аркадий Гайдар, В.  Бианки
и другие. Почти все они были крестниками ленинградской редакции и  принимали
самое горячее участие в ее работе - обсуждали вместе с редакторами  рукописи
и планы будущих изданий. На шестом этаже ленинградского  Дома  книги  всегда
толпился народ. Сидели на подоконниках и  на  столах,  до  хрипоты  спорили,
весело шутили.
   Но все это ничуть не мешало напряженной работе редакции.  Я  не  ошибусь,
если скажу, что почти каждая книга, выпущенная  детским  отделом  Госиздата,
становилась  событием.  Достаточно  вспомнить  "Морские  истории"   Житкова,
"Рассказ о великом плане" и "Горы и люди" Ильина,  "Лесную  газету"  Бианки,
"От моря и  до  моря"  и  "Военных  коней"  Николая  Тихонова,  "Приключения
Буратино" Алексея Толстого, "Штурм Зимнего" Савельева и многое другое.
   Таким событием оказалась и "Республика Шкид".
   Сотрудники редакции  и  близкие  к  ней  литераторы  (а  среди  них  были
известные теперь писатели Борис Житков, Евгений  Шварц,  Николай  Олейников)
читали вместе со мной эту объемистую рукопись и про себя и вслух.  Читали  и
перечитывали. Всем было ясно, что эта книга - явление значительное и новое.
   Вслед за рукописью в редакцию явились и  сами  авторы,  на  первых  порах
неразговорчивые и хмурые. Они были, конечно, рады приветливому приему, но не
слишком охотно соглашались вносить какие-либо изменения в свой текст.
   Помню, как нелегко  было  мне  убедить  Л.  Пантелеева  переделать  резко
выделявшуюся  по  стилю  главу,  почему-то  написанную  ритмической  прозой.
Вероятно, в этом сказалась прихоть молодости, а может быть, и невольная дань
недавней, но уже отошедшей в прошлое литературной моде.
   Я полагал, что четкий, почти стихотворный ритм одной из глав менее  всего
соответствует  характеру  документальной  повести.  В  конце  концов   автор
согласился со мной и переписал главу  "Ленька  Пантелеев"  заново.  В  новом
варианте она оказалась едва ли не лучшей главой книги.
   И вот наконец "Республика Шкид" вышла в свет. Вся  редакция  с  интересом
ждала откликов печати и читателей.
   Скоро из библиотек стали приходить сведения, что повесть  читают  запоем,
берут  нарасхват.  Сочувственно  встретили  ее  и  писатели,  и  многие   из
педагогов. Как говорится  в  таких  случаях,  успех  повести  превзошел  все
ожидания.
   Одним из первых откликнулся на нее А. М. Горький.
   Книга появилась в начале 1927 года, а уже в марте того же года он писал о
ней воспитанникам колонии его имени в Куряже:
   "...Я очень ценю людей, которым судьба с малых лет нащелкала по лбу и  по
затылку.
   Вот недавно двое из таких написали и  напечатали  удивительно  интересную
книгу... Авторы - молодые ребята, одному 17, а другому, кажется, 19  лет,  а
книгу они сделали талантливо, гораздо лучше, чем пишут многие  из  писателей
зрелого возраста.
   Для меня эта книга - праздник, она  подтверждает  мою  веру  в  человека,
самое удивительное, самое великое, что есть на земле нашей".
   В том же месяце Горький писал С. Н. Сергееву-Ценскому об авторах повести:
   "...Это -  не  вундеркинды,  а  удивительные  ребята,  сумевшие  написать
преоригинальную книгу, живую, веселую, жуткую. Фигуру заведующего школой они
изобразили монументально. Не преувеличиваю".
   Очевидно, повесть взволновала и обрадовала Горького, так хорошо  знавшего
"дно" жизни, своею предельной правдивостью и оптимизмом,  купленным  дорогой
ценой.
   В "Заметках читателя" он посвящает ей такие строки:
   "...На днях я прочитал замечательную книгу "Республика  Шкид"...  В  этой
книге авторы отлично, а порой блестяще рассказывают о том, что было пережито
ими лично и товарищами их за время пребывания в школе... Значение этой книги
не может быть преувеличено, и она еще  раз  говорит  о  том,  что  в  России
существуют условия, создающие действительно новых людей".
   Со дня выхода "Республики Шкид"  прошло  более  тридцати  лет.  Но  книги
по-настоящему, а не только  формально  современные  не  стареют  с  течением
времени.  Утратив  прямую  злободневность,  они  становятся   подлинными   и
незаменимыми документами эпохи.
   Сейчас "Республика Шкид" выходит вновь. Один из  ее  авторов  -  Григорий
Белых -  безвременно  погиб,  едва  перешагнув  за  тридцать.  Другой  -  Л.
Пантелеев - давно уже стал  видным  писателем.  Его  повести  и  рассказы  -
"Часы", "Пакет", "Честное слово", "На ялике", "Ленька Пантелеев", "Маринка",
"Новенькая", "Индиан чубатый", "Рассказы о Кирове" и другие  -  популярны  у
нас в стране и переведены на многие зарубежные языки.
   Он-то и подготовил к печати настоящее издание - оглядел книгу, написанную
в юности, оком зрелого мастера, внес в нее некоторые изменения  и  поправки,
стараясь в то же время сохранить в неприкосновенности ее молодой почерк.
   Так и мы, кому довелось  редактировать  "Республику  Шкид"  тридцать  лет
назад, больше всего заботились  о  том,  чтобы  она  не  утратила  жизненной
подлинности, молодого задора, остроты и свежести юношеских впечатлений,
   С. Маршак

   ПЕРВЫЕ ДНИ
   Основатели республики Шкид. - Воробышек в  роли  убийцы.  -  Сламщики.  -
Первые дни.
   На Старо-Петергофском проспекте в Ленинграде среди сотен других  каменных
домов затерялось облупившееся трехэтажное здание, которому  после  революции
суждено было превратиться в республику Шкид.
   До революции здесь помещалось коммерческое  училище.  Потом  оно  исчезло
вместе с учениками и педагогами.
   Ветер и дождь попеременно  лизали  каменные  стены  опустевшего  училища,
выкрашенные в чахоточный серовато-желтый цвет. Холод  проникал  в  здание  и
вместе с сыростью и плесенью расползался по  притихшим  классам,  оседая  на
партах каплями застывшей воды.
   Так и стоял посеревший дом со слезящимися окнами. Улица  с  очередями,  с
торопливо пробегающими людьми в кожанках словно не замечала его пустоты,  да
и некогда было замечать. Жизнь кипела в других местах: в совете, в  райкоме,
в потребиловке.
   Но вот однажды тишина здания нарушилась грохотом шагов. Люди в  кожанках,
с портфелями, пришли, что-то осмотрели,  записали  и  ушли.  Потом  приехали
подводы с дровами.
   Отогревали  здание,  чинили  трубы,  и  наконец  прибыла  первая   партия
крикливых шкетов-беспризорников, собранных неведомо откуда.
   Много подростков за время революции, голода и гражданской войны растеряли
своих родителей и сменили семью на улицу, а школу на воровство,  готовясь  в
будущем сделаться налетчиками.
   Нужно было немедленно взяться за них, и вот  сотни  и  тысячи  пустующих,
полуразрушенных домов снова приводили в порядок, для того чтобы  дать  кров,
пищу и учение маленьким бандитам.
   Подростков собирали всюду. Их брали из "нормальных" детдомов,  из  тюрем,
из  распределительных  пунктов,  от  измученных  родителей  и  из  отделений
милиции, куда  приводили  разношерстную  беспризорщину  прямо  с  облавы  по
притонам.  Комиссия  при  губоно   сортировала   этих   "дефективных",   или
"трудновоспитуемых", как называли тогда испорченных улицей ребят,  и  оттуда
эта пестрая публика распределялась по новым домам.
   Так появилась особая сеть детских домов-школ, в шеренгу которых  стала  и
вновь   испеченная   "Школа   социально-индивидуального   воспитания   имени
Достоевского", позднее сокращенная ее  дефективными  обитателями  в  звучное
"Шкид".
   Фактически жизнь Шкиды  и  началась  с  прибытия  этой  маленькой  партии
необузданных шкетов. Первые дни  новорожденной  школы  шли  в  невообразимом
беспорядке. Четырнадцати- и  тринадцатилетние  ребята,  собранные  с  улицы,
скоро спаялись и начали бузить, совершенно не замечая воспитателей.
   Верховодить сразу же стал Воробьев, прозванный с первого дня Воробышком -
отчасти из-за фамилии, отчасти из-за  своей  внешности.  Он  был  маленький,
несмотря на свои четырнадцать лет, и за все пребывание в школе не вырос и на
полдюйма. Пришел Воробей вместе с парнем, по фамилии Косоров, из нормального
детского дома, где он собирался убить заведующего школой.
   Как-то летним вечером Воробьева по приказу завдетдомом не пустили гулять,
и он поклялся жестоко отомстить за такое зверство. На другой день Косоров  -
его верный товарищ - достал  ему  револьвер,  и  Воробьев  пошел  в  кабинет
заведующего. Косоров стоял у дверей и ждал единственного выстрела -  другого
не могло быть, так как в револьвере был один патрон.
   Что произошло в кабинете, осталось неизвестным. Выстрела Косоров так и не
услышал, а видел только,  как  раскрылась  дверь  и  разъяренный  заведующий
стремительно протащил за шиворот бледного Воробья.
   Впоследствии  Воробьев  рассказывал,  что,  когда  он  скомандовал  "руки
вверх", заведующий упал на колени и лишь осечка испортила все дело.
   За это неудавшееся покушение и  за  целый  ряд  других  подвигов  Воробья
перевели в Шкиду. Вместе с ним был переведен и его верный товарищ - Косоров.
   "Косарь", в противоположность Воробью, был плотным здоровяком, но  всегда
ходил хмурый. Таким образом, соединившись  в  "сламу",  они  дополняли  друг
друга.
   Жить "на сламу" означало жить  в  долгой  и  крепкой  дружбе.  "Сламщики"
должны были всем делиться между собой, каждый  должен  был  помогать  своему
другу.
   Придя в Шкиду, сламщики сразу поставили дело  так,  что  остальные  шесть
шкетов боялись дохнуть без их разрешения, а заика Гога  стал  подобострастно
прислуживать новым заправилам.
   Состав педагогов еще не был подобран. Воспитанникам жилось вольготно.
   День начинался часов  в  одиннадцать  утра,  когда  растрепанная  кухарка
вносила в спальню вчерашний обед и чай.
   Не вставая с кровати, принимались за шамовку.
   Воробей, потягиваясь на кровати, грозно покрикивал тоненьким  голосом  на
Гогу:
   - Подай суп! Принеси кашу!
   Гога  беспрекословно  выполнял  приказания,  бегая  по  спальне,  за  что
милостиво получал в награду папироску.
   Шамовки было много, несмотря на то что в городе, за стенами школы, сидели
еще на карточках с "осьмушками". Происходило это оттого, что в детдоме  было
пятнадцать человек,  а  пайков  получали  на  сорок.  Это  позволяло  первым
обитателям Шкиды вести сытную и даже роскошную жизнь.
   Уроков в первые дни не было, поэтому вставали лениво, часам к двенадцати,
потом сразу одевались и уходили из школы на улицу.
   Часть  ребят  под  руководством  Гоги  шла  "крохоборствовать",  собирать
окурки, другая часть просто гуляла по окрестным улицам, попутно заглядывая и
на рынок, где, между прочим, прихватывала с  лотков  зазевавшихся  торговцев
незначительные вещицы, вроде ножей, ложек, книг, пирожков, яблок и т. д.
   К обеду Шкида в полном  составе  собиралась  в  спальне  и  ждала,  когда
принесут котлы с супом и кашей. Столовой еще не было, обедали там же, где  и
спали, удобно устраиваясь на койках.
   Сытость располагала к покою. Как молодые свинки,  перекатывались  питомцы
по койкам и вели ленивые разговоры.
   "Крохоборы" разбирали  мерзлые  "чинаши",  тщательно  отдирая  бумагу  от
табака и распределяя по сортам. Махорку клали к  махорке,  табак  к  табаку.
Потом эта сырая, промерзлая масса  раскладывалась  на  бумаге  и  начиналась
сушка.
   Сушили  после  вечернего  чая,  когда  с  наступлением   зимних   сумерек
появлялась уборщица и, громыхая кочергой и заслонками, затапливала печку.
   Серенький, скучный день проходил тускло, и поэтому  поминутно  брызгающая
красными искрами печка с веселыми язычками пламени  всегда  собирала  вокруг
себя всю школу. Усевшись в  кружок,  ребята  рассказывали  друг  другу  свои
похождения, и тут же на краю печки сушился  табак  -  самая  дорогая  валюта
школы.
   Полумрак, теплота, догорающие в печке  поленья  будили  в  ребятах  новые
мысли. Затихали. Каждый думал о своем. Тогда Воробей доставал свою балалайку
и затягивал тоскующим голосом любимую песню:
   По приютам я с детства скитался,
   Не имея родного угла.
   Ах, зачем я на свет появился,
   Ах, зачем меня мать родила...
   Песню никто не знал, но из вежливости  подтягивали,  пока  Гога,  ухарски
тряхнув черной головой, не начинал играть "Яблочко" на "зубарях".
   "Зубари", или "зубарики", были любимой музыкой в Шкиде, и всякий  новичок
прежде всего старательно и долго изучал это сложное искусство,  чтобы  иметь
право участвовать в общих концертах.
   Для зубарей важно было иметь слух и  хорошие  зубы,  остальное  приходило
само собой.  Техника  этого  дела  была  такая.  Играли  на  верхних  зубах,
выщелкивая мотив ногтями четырех пальцев, а иногда и восьми  пальцев,  когда
зубарили сразу двумя руками. Рот при этом то  открывался  широко,  то  почти
совсем закрывался. От этого получались нужной высоты звуки. Спецы по эубарям
доходили до такой виртуозности, что могли без запинки  сыграть  любой  самый
сложный мотив.
   Таким виртуозом был Гога. Будучи заикой, он не мог петь и всецело отдался
зубарикам. Он был одновременно и дирижером, и  солистом  шкидского  оркестра
зубарей. Обнажив белые крупные зубы, Гога  мечтательно  закидывал  голову  и
быстрой дробью начинал выбивать мелодию. Потом подхватывал весь  оркестр,  и
среди наступившей тишины слышался отчаянный треск зубариков.
   Лица теряли человеческое выражение,  принимали  тупой  и  сосредоточенный
вид, глаза затуманивались и  светились  вдохновением,  свойственным  каждому
музыканту. Играли, разумеется,  без  нот,  но  с  чувством,  запуская  самые
головоломные вариации,  и  в  творческом  порыве  не  замечали,  как  входил
заведующий.
   Это означало, что пора спать.
   В первые дни штат Шкиды был чудовищно велик. На восемь воспитанников было
восемь служащих, хотя среди  них  не  было  никого  лишнего.  Один  дворник,
кухарка, уборщица, завшколой, помощница зава и три воспитателя.
   Завшколой - суровая фигура. Грозные  брови,  пенсне  на  длинном  носу  и
волосы  ежиком.  Начало  педагогической  деятельности  Виктора   Николаевича
уходило далеко в глубь времен. О днях своей молодости он всегда вспоминал  и
рассказывал с любовью. Воспитанники боялись его, но скоро изучили  и  слабые
стороны. Он любил петь и слушать песни. Часто, запершись во втором  этаже  в
зале, он садился за рояль и начинал распевать на всю школу "Стеньку  Разина"
или "Дни нашей жизни".
   Тогда у дверей собиралась кучка слушателей и ехидно прохаживалась на  его
счет:
   - Эва, жеребец наш заржал!
   - Голосина что у дьякона.
   - Шаляпин непризнанный!..
   Завшколой переехал в интернат с первого дня его основания и поселился  во
втором этаже.
   От интерната квартиру заведующего отделял  один  только  зал,  который  в
торжественные минуты назывался "Белым залом". Стены Белого зала были увешаны
плохими репродукциями с картин и портретами русских писателей, среди которых
почетное место занимал портрет Ф. М. Достоевского,
   В качестве помощницы заведующего работала его жена, белокурая немка  Элла
Андреевна Люмберг, или просто Эллушка, на первых порах взявшая на себя  роль
кастелянши, но потом перешедшая на преподавание немецкого языка.
   Они-то и являлись основателями школы.
   Воспитателей было немного.
   Один -  студент,  преподаватель  гимнастики,  получивший  кличку  Батька.
Другой - хрупкий естествовед, влюбленный  в  книжки  Кайгородова  о  цветах,
мягкий  и  простодушный  человек,  потомок  петербургских  немцев-аптекарей.
Прежде всего "ненормальный" питомник не принял  его  трудно  выговариваемого
имени.  Герберта  Людвиговича  сперва  переделали  в  Герб  Людовича,  потом
сократили до Герб Людыча, потом любовно и просто стали звать  Верблюдычем  и
наконец окончательно закрепили за ним имя Верблюд.
   Однако Верблюда любили за мягкость, хотя и смеялись  над  некоторыми  его
странностями. А их у него было много. То подсмотрят  ребята,  как  Верблюдыч
перед  сном  начинает  танцевать  в  кальсонах,  напевая  фальшивым  голосом
мазурку, то вдруг он начнет мучить шкидцев, настойчиво  разучивая  гамму  на
разбитом пианино, которое не в добрый