записался в орден маньеристов,
То впредь о дефекации забудь"









                                                                              Андрей Добрынин

Он помолчал, взглянул умильным взором
И произнес:"Ответьте мне, молю,
Как вы относитесь к таким конторам,
Где делают всем дамам ай-люлю?

Такую фирму я открыть замыслил,
Мне Жириновский обещал кредит.
А вас бы я в секс-тренеры зачислил,
Ведь лишний доллар вам не повредит.

Бывают дамы, коим плохо в браке,
У них вся щель почти что заросла,
Но в фирме половые забияки
Наладят их заросшие дела.

Мы все обогатимся в этой фирме,
Ценю я тех, кто ас в своем труде.
Таких самцов не отыскать ни в Бирме,
Ни в Таиланде,- вообще нигде..."

Я в гневе встал со скрипнувшего стула
И тихо молвил:"Я согласен - пусть
Вовеки у меня не будет стула,
Но принципами я не поступлюсь.

Пусть содержанка жирного купчины
Меня поманит суммою любой -
Я откажусь. Мы честные мужчины
И не желаем торговать собой.

Вы вашим предложеньем осквернили
Всех наших дам, небесных и замных.
Да, многих мы к сожительству склонили,
Но мы любили каждую из них.

Так не вводите нас во искушенье,
Иначе мы по морде вам дадим.
Да, мы обильно дарим наслажденье,
Но никому его не продадим".

1999
.
















                                                                Андрей Добрынин

Наши лица когда-то сияли -
В дни, когда на беду мы сдружились.
Друг на друга мы плохо влияли,
Потому и вконец разложились.

Научил я Григорьева квасить,
А Григорьев меня - материться,
Но такие пороки украсить
Не могли наши юные лица.

Нас разгулу учил Пеленягрэ,
В кабаках мы и головы сложим.
Степанцов приучил нас к "Виагре",
Мы теперь без "Виагры" не можем.

Оттого наши лица угрюмы,
Как лицо людоеда Бокассы.
Омрачают их черные думы,
И все время мы строим гримасы.

А зачем я их все-таки строю?
Низачем - это просто от нервов.
Снова душу я женскую вскрою
И сожру наподобье консервов.

Ну и что - разве стал я счастливей?
Разве низость кого-то спасает?
Нос, как прежде, лиловою сливой
На унылые губы свисает.

Так что нечего мне веселиться,
Совершив этот акт вампиризма.
Тяжко видеть мне глупые лица
Постаревших творцов маньеризма.

Тяжело мне глядеть с неприязнью
В их нахальные тусклые зенки,
Тяжело, как убийц перед казнью,
Зеркала поворачивать к стенке.

1999

















                                                                         Андрей Добрынин

Жизнь привлекательных красок лишилась,
Годы свое, очевидно, берут,
И сочиненье стихов превратилось
Из развлечения в каторжный труд.

Трудишься этак весь день над стихами
С изнеможением давним в кости,
Но трудно в мажровом тупице и хаме,
То есть в читателе, отклик найти.

Вот мой читатель: глаза его мутны,
Идиотизма печать на лице.
Он подавляет зевок поминутно,
Словно укушенный мухой це-це.

Вот он, шатаясь, бредет по проспектам,
Вновь умудрившись все деньги пропить.
Кто ему нынче послужит объектом,
Чтоб привязаться и в драку вступить?

Вот, растопырив шершавые лапы,
Он за старушкой по парку бежит,
А чуть попозже "Фашисты! Сатрапы!" -
Он в отделении злобно визжит.

Ну а когда, наградив оплеухой,
Из отделения выпрут его,
В нищий свой дом он плетется под мухой
И не щадит на пути никого.

Чем же такого проймешь остолопа7
Вот потому и приходится мне
Увеселять его рифмою "жопа"
И постоянно писать о говне.

Чувствую сам я свое разложенье,
Но у читателя денежки есть,
Вот и печатаю всякую хрень я -
Ту, что читатель захочет прочесть.

Вел он и раньше себя неприлично,
Но, прочитав моих книжек стопу,
Он мастурбировать станет публично,
Калом при этом швыряя в толпу.

Он призывать к революции станет
И к беспощадной всеобщей резне
И за собой население сманит -
Верят юродивым в нашей стране.









                                                                     Андрей Добрынин

Разве могло бы такое случиться,
Если б в стихах воспевал я добро?
Вскоре победой мятеж завершится
И меня выдвинут в Политбюро.

Буду курировать идеологию
И диссидентов нещадно карать,
Чтобы не смели писаки убогие
Наш идеал куртуазный марать.

Чтоб от Испании и до Японии
Наши идеи все заняли сплошь,
Чтобы народы, задумавшись, поняли,
Как маньеризм куртуазный хорош.

Если же Клинтон упрется в Америке,
Сидя на денежном толстом мешке,
То мой читатель шарахнет в истерике
Атомной бомбой его по башке.

И разольется степная растительность
Там, где когда-то царил капитал...
Как ни крути, а присуща решительность
Тем, кто мои сочиненья читал.

Кто же в читателя плюнуть посмеет?
Он допускал перегибы порой,
Но без него победить не сумеет
Наш куртуазный общественный строй.

1999



























                                                                             Андрей Добрынин

Ожидание выпивки может из всякого вытянуть душу,
Человек изнывает, словно кит, занесенный на сушу.
Все красоты земли у него вызывают зевоту,
Он скорей предпочел бы тяжелую делать работу.

Он качает ногой, озирается, чешет затылок,
А ведь где-то в подвалах стоят миллионы бутылок,
Кто-то цедит из трубки первач у себя на квартире,
Но гонец затерялся в огромном и яростном мире.

И невольно в мозгу нехорошие встанут картины:
Вот в пивную гонца красноглазые кличут мужчины,
Вот кричит он в ответ:"Кореша дорогие, здорово!"
Так бы в глотку и вбил ему это дурацкое слово.

Ну куда он идет, козыряя деньгами спесиво?
Жажду этих людей не залить и цистернами пива.
Сбережения наши он вздумал безжалостно ухнуть,
Чтобы эти уроды смогли еще больше опухнуть.

Надели же посланца ты резвыми, Боже, ногами,
Проясни его ум, научи обращаться с деньгами,
Пусть он помнит, как нам в ожиданье приходится туго,
И будь проклят гонец, обманувший доверие друга.

1999
































                                                                                 Андрей Добрынин

Однажды девушку я ждал у станции метро.
Подъехал толстый "мерседес" и приоткрыл нутро
И, пукнув, вылез из него владелец крупных сумм,
И внешность мерзкая его встревожила мой ум.

Он жирным потом оплывал, размякнув, словно воск -
Вытапливался из него, казалось, самый мозг.
Как из кастрюли убежать старается квашня,
Так циклопический живот свисал поверх ремня.

Всем жирным телом, как пингвин, вихлял он на ходу,
Меж пухлых щек таился рот, как геморрой в заду,
А настоящий зад его был до того велик,
Что мне Царь-пушка из Кремля припомнилась в тот миг.

Когда б бурхую был присущ хоть некоторый такт,
Не колыхал бы брюхом он своим движеньям в такт,
Шесть подбородков он бы скрыл под черной паранджой
И в темной комнате сидел, всему и всем чужой.

Не зря буржуев невзлюбил трудящийся народ -
Ведь он же видит, что буржуй - почти всегда урод.
Взять Березовского - и он, который всех умней,
Большеголов и суетлив, как черный муравей.

Любви не купишь, хоть потрать на это миллион,
Ведь эстетическим чутьем народ не обделен.
Он на буржуев посмотрел и говорит:"Мерси,
Таким уродам никогда не править на Руси".

Чтоб не могли буржуи впредь рабочих озлоблять,
В буржуи лишь красивых дам должны мы зачислять.
Такой буржуй покончит вмиг с бакунинским душком,
В постели все обговорив с рабочим вожаком.

И кто, увидев стройный стан на стройных же ногах,
Посмеет заикнуться тут о нормах и деньгах.
Коль вертит попкой капитал, имеет нрав живой,
То на тарифы всем плевать и кодекс трудовой.

Пусть красотой капитализм пленяет все сердца.
Блюди, буржуйка, красоту фигуры и лица,
А разжирев и подурнев, не осуждай народ,
Когда тебе он крикнет:"Прочь! Отныне ты - банкрот!"

1999













                                                                           Андрей Добрынин



Хочешь ты Гитлером стать? Смелый ты малый, однако,
Гитлером стать нелегко - это тебе не Чубайс.
Помни: для этого ты должен прилежно учиться,
Мудрость фашистских наук вдумчиво должен познать.
Это позволит тебе в людях достоинства видеть,
Тех же, чье сердце черно, прочь отстранять от себя.
Много героев вокруг: вот линзоблещущий Гиммлер,
Геринг, браздитель небес, чистый душой Риббентроп.
Если же низкий Чубайс, масть у лисы одолживший,
Льстиво к тебе подползет - ты его прочь отгоняй.
Годен он только на то, чтоб, охраняя концлагерь,
Русских ленивых рабов палкой лупить по башке.

1999









































                                                                                Андрей Добрынин



Гитлера конный портрет ты в кабинете повесил,
Но через это ничуть ближе не стал ты к вождю.
Сделайся чище, добрей, искренней и благородней -
Фюрер тогда со стены сам улыбнется тебе.
Только достойных берут в светлое зданье фашизма,
И понапрасну туда хитрый крадется Чубайс.
Да, причинил он вреда русским немало, не спорю,
Но не идеи вождя к действию звали его.
Рыжей своей головой думал он лишь о наживе -
Думать о чем-то еще он никогда не умел.
Грабя тупых русаков, денег он нажил немало,
Но ни копейки не внес в кассу НСДАП.
Он по природе своей попросту мелкий мазурик,
Многие люди хотят вырвать кадык у него.
Если и вырвут - так что ж? Плакать фашисты не станут,
Дело он сделал свое - время пришло уходить.
Много примазалось к нам жуликов типа Чубайса,
Партия, дайте лишь срок, освободится от них.
Юноша! Честно плати взносы в партийную кассу,
В этих деяньях простых и познается фашист.

1999


































                                                                         Андрей Добрынин

Из дверей ресторана
Начала ты разбег,
Но нелепо и странно
Повалилась на снег.
Роковая картинка
В моем сердце навек -
Как большая снежинка,
Ты ложишься на снег.

Из кабацкого гама
Ты ушла налегке
В белой шубке из ламы
И с бутылкой в руке.
Ты в дверях отмахнулась,
Услыхав мой вопрос,
Но на льду поскользнулась
И расквасила нос.

Ты исполнила сальто,
Как больной акробат.
Тебя поднял с асфальта
Милицейский наряд.
И пока ты грузилась
В милицейский фургон,
Ты дралась, материлась
И ревела, как слон.

Я следил за огнями,
Что мелькали во тьме.
Только сумку с деньгами
Ты оставила мне.
Только пачку резинок
Неиспользованных,
Чтобы в ходе поминок
Надували мы их.

Надо выпить флакончик
И добавить чуть-чуть,
А потом и гондончик
Можно будет надуть.
Пусть летают резинки
Над столами друзей -
Мы справляем поминки
По любимой моей.

1999












                                                                            Андрей Добрынин


Мой сон тяжел и беспокоен
И полон жутких сновидений.
Я устаю от них, как воин -
От продолжительных учений.

За мной гоняются маньяки
И обзываются обидно
И делают такие знаки,
Что даже выговорить стыдно.

Наваливаютя толстухи
И душат, душат телесами,
И я встаю с утра не в духе,
С больными, красными глазами.

Со смехом чахлые нимфетки
Мне демонстрируют мохнатку,
И я, как яблоко на ветке,
Клонюсь физически к упадку.

Я совершенно обессилел,
Мне с ветки хочется сорваться.
Меня видения бесили,
Но я устал сопротивляться.

Так изнуренному солдату
Огонь врага уже не страшен,
Так с криком падают орлята
С подточенных прибоем башен.

Они кричат, но не от страха -
Ведь им бояться надоело,
Они хотят вонзить с размаху
В седины вод седое тело.

Они хотят познать пучину -
И я хочу, избранник рока,
Познать бесстрашно, как мужчина,
Пучины блуда и порока.

1999
















                                                                                  Андрей Добрынин




Есть для сердца один непреложный закон -
Если сердце пытается вырваться вон,
Совершить, оборвавшись, последний прыжок -
Ты его удержать не пытайся, дружок.

Наша память, заполненная суетой,
Как холопка, отлична от памяти той,
Что живет в нашем сердце в подобии сна,
Но в последний наш час оживает она.

Слишком многое ты из былого забыл -
Те места, где был счастлив, и ту, что любил.
Твое сердце, срываясь в последний полет,
Вдруг закружит тебя и в былое вернет.

Ты внезапно вернешься к знакомым местам,
Ты не вспомнишь - ты просто окажешься там,
И овеет лицо, поцелуя нежней,
Возвратившийся ветер вернувшихся дней.

Все там будет родным - до мельчайшей черты;
С удивленьем великим подумаешь ты,
Что прекрасен был твой заурядный удел -
И ничком упадешь прямо там, где сидел.

1999





























                                                                                       Андрей Добрынин



По издательствам авторы ходят,
Но у них ничего не выходит,
То есть время от времени их издают,
Но вот денег нигде не дают.

По издательствам авторы ходят,
Но до них все никак не доходит,
Что издатель не друг, не помощник, а враг
И горазд лишь на тысячи врак.

Труд художника - каторга, жизнь - кутерьма,
И издатель об этом наслышан весьма,
Но от жалости он беспредельно далек,
Ибо любит лишь свой кошелек.

Он твердит:"Вздорожала бумага,
До банкротства осталось полшага",-
Сам же ездит кутить в Акапулько -
Вот такая занятная мулька.

Но подходит к финалу издателей век,
На расправу ведь крут трудовой человек,
Скоро встанет художников масса
На борьбу против вражьего класса.

Будет автор цениться тогда не за стиль,
Не за искренность чувства и прочую гиль,
А за верность руки и прицела,
То есть за настоящее дело.

Коль издателя жирного выследишь ты,
И завалишь его, и доставишь в кусты,
Где друзья тебя ждут с нетерпением -
Лишь тогда назовут тебя гением.

1999




















                                                                              Андрей Добрынин

Когда мы стали знамениты,
Стал разный люд вокруг ходить
И составлять подобье свиты,
Стараясь как-то угодить.

Но непросты мои потребы,
Мне трудно угодить сполна.
Не надо мне воды и хлеба -
Подайте мяса и вина.

Обильно мясо поперчите,
Чтоб жрал я жадно, словно зверь,
И потихоньку уходите,
И за собой закройте дверь.

Я не намерен вкусных трапез
Со всяким сбродом разделять,
Кто знает, как звучит анапест,
Зато не знает слова "блядь".

Бесспорно, тот в душе мерзавец,
Чья речь цветиста и легка,
Но кто дрожит, как жалкий заяц,
Перед стаканом коньяка.

Лишь отвратительный мошенник
И прирожденный ренегат
Хватается за пачку денег
И лишь потом - за женский зад.

Меня не трогает ваш ропот,
Все то, что днесь я произнес,
Мне подсказал житейский опыт,
Оплаченный годами слез.

Вы не подыщете ответа
На эту правильную речь.
Вы плавно соскользнете в Лету,
Стремясь и впредь себя сберечь.

Задумайтесь - как вы живете?
Слепые черви так живут.
О вас ни сказок не расскажут,
Ни даже песен не споют.

Я пожираю мясо с кровью,
Не забывая о вине.
Да, это все вредит здоровью,
Но это все как раз по мне.









                                                                                Андрей Добрынин


Бормочет в страхе и восторге
Вокруг столпившийся народ:
"Да, парень скоро будет в морге,
Но как он все же смачно жрет!"

1999



















































                                                                         Андрей Добрынин



Перед голодом все мы нестойки,
Ты еще и не нюхал его.
Глянь, как роются люди в помойке,
Не стесняясь уже никого.

Спазмы тискают бедный желудок,
Выжимая томительный сок
И твердя, что большой предрассудок -
Отвергать из помойки кусок.

Эти люди привыкли к злословью,
Да и кто их считает людьми?
Будь как все, презирай на здоровье,-
Презирай, но сперва накорми.

Презирать, разумеется, проще,
Только ты не спеши презирать.
Человек превращается в мощи,
Стоит несколько дней не пожрать.

Вот и ты попоститься попробуй,
Чтоб узнать, как живет эта рвань,
Как навязчивый голод со злобой
Мертвой хваткой сжимает гортань.

Ничего, тебя голод не скосит,
А глядишь, через нескольк лет
Тебя даже никто и не спросит,
Хочешь этого ты или нет.

1999

























                                                                               Андрей Добрынин



Есть поэты, которые ездят все время,
К ним относится друг мой Вадим Степанцов.
Аполлон возложил на него это бремя,
Записав его в корпус особых гонцов.

Где-то люди живут удручающе мелко,
Их божественной сути приходит конец,
Но промчится в пространстве незримая стрелка,
И за нею свой путь устремляет гонец.

Не услышать иным, как свистят эти стрелки,
Помечая готовые пасть города,
Но Вадим в рюкзачок собирает безделки
И спасателем скромным стремится туда.

Временами враждебны ему обстоятельства,
Но настолько его убедительна речь,
Что всегда из-под жутких завалов стяжательства
Успевает он души живые извлечь.

Если где-то духовность приходит в упадок
И невежды глумятся над верой отцов,
То посланник небес восстановит порядок,
А зовется посланник - Вадим Степанцов.

1999






























                                                                         Андрей Добрынин



В синих прожилках, в подкожных комках целлюлита
Ноги толстухи пред взором моим вдруг повисли.
Я посмотрел на такое уродство сердито
И погрузился в привычные мрачные мысли.

Как она влезть ухитрилась на верхнюю полку?
Да и как спустится - тоже не очень-то ясно.
Знаю - сидит и бормочет себе втихомолку:
"Пусть я телесно дурна, но духовно прекрасна".

Что ж, утешайся нелепицей этой, толстуха,
И поглощай, как и ранее, центнеры корма.
Разве вместилищем быть для высокого духа
Может такая по-жабьи бугристая форма?

Знаю: в душе ты коварна, подла, кровожадна,
И подольститься ко мне не пытайся - не выйдет.
Кто красоту уничтожил в себе беспощадно,
Тот и в других, несомненно, ее ненавидит.

Вот почему я гляжу наподобие волка;
Вот почему перед тем, как сейчас ты проснулась,
Смазал я салом ступень для влезанья на полку,
Чтобы с нее ты всей тушей в проход навернулась.

1999






























                                                               Андрей Добрынин


Посталкогольные психозы
Мне несказанно надоели.
Мерещится такая пакость,
Что прям глаза бы не глядели.

Ума не приложу, что делать,
Какое тут придумать средство.
Зачем так быстро ты промчалось,
Мое безводочное детство?

Поскольку дети не бухают -
Им это мамы запрещают -
То жизнь их зависти достойна -
Психозы их не посещают.

Но дети постоянно хнычут
И своего не ценят счастья.
Гляжу на них - и временами
Не в силах в бешенство не впасть я.

О чем вы хнычете, мерзавцы?
Еще вы горя не видали,
А там наступит время пьянства -
И все, и поминай как звали.

От пьянства никуда не деться,
Коль ты самец и ходишь в брюках,
И растворится ваша личность
В бреду, в скандалах, в жутких глюках.

Так наслаждайтесь счастьем жизни,
Срывайте в детстве жизни розы!
Вам хныкать не о чем, покуда
У вас не начались психозы.

1999





















                                                                        Андрей Добрынин


Разливаются песни над морем,
И глупы эти песни настолько,
Что желудок мой раньше сжимался,
Словно рвотную пил я настойку.

Это пенье был вынужден слушать
Я практически круглые сутки,
И естественно, что в результате
Я слегка изменился в рассудке.

Я стараюсь иметь на кассете
Каждый шлягер явившийся свежий
И мурлычу под нос постоянно
Песни сладкие южных прибрежий.

Пусть меня от них раньше тошнило,
Но теперь-то уже все в порядке.
Нынче даже сладчайшие песни
Для меня недостаточно сладки.

Стал я бодрым, живым, энергичным,
С металлическим блеском во взоре.
Это сделали сладкие п