встретили его и велели немедленно положить оружие.

Австрийцы  занимали еще  Корону,  но уже  не могли  быть  для нас
опасными.  Нам следовало  торопиться напасть на  дивизию генерала
Проверы,  перешедшую 24  числа Адиж  в Ангиари. Я  велел генералу
Виктору  с  храброй  пятьдесят  седьмой  полубригадой  подаваться
вперед,  а генералу  Массене  отступить, который  с частью  своей
дивизии и прибыл 25 числа в Ровербелло.

Генералу  Жуберу было  оставлено повеление атаковать  на рассвете
неприятеля, если он будет столько смел, что захочет еще держаться
в Короне.

Генерал Мюрат шел всю ночь с одной полубригадой легкой пехоты и к
утру должен был появиться на монтебальдских высотах, повелевающих
Короной. Неприятель после кратковременного сопротивления прогнан,
и его войска, которые успели избежать вчерашнего поражения, взяты
в плен.  Кавалерия его  спаслась не иначе,  как бросившись вплавь
через Адиж, где множество потонуло.

В  двухдневное   сражение  при  Риволи  мы   взяли  у  неприятеля
тринадцать тысяч пленными и отбили девять пушек".

Остальная  часть   бюллетеня  посвящена  повествованию  о  битвах
Сент-Жоржской,  Ангиарской  и   Фаворитской.  Во  второй  из  них
командир австрийского  полка улан, наскочив  на эскадрон двадцать
девятого драгунского полка, закричал:

"Сдавайтесь!" Гражданин Дювивие остановил свой эскадрон и, выехав
против  налета, сказал  ему: "Если  ты храбр, так  попробуй взять
меня". И  австрийский полк, и  французский эскадрон остановились.
Начальники  их  вступили в  единоборство.  Улан  был ранен  двумя
сабельными  ударами:  тогда  французы  кинулись на  австрийцев  и
принудили их сдаться.

"Двадцать седьмого числа, за час до рассвета, неприятель атаковал
укрепленное  местечко Фавориту,  в  то время  как Вурмзер  сделал
вылазку и  напал на  осадную линию со  стороны предместья Святого
Антония.   Генерал  Виктор   с  пятьдесят   седьмой  полубригадой
опрокинул  все,   что  ему  попалось,  и   Вурмзер  был  вынужден
немедленно  возвратиться   в  Мантую,  оставив   в  этой  вылазке
множество  своих убитыми  и взятыми  в плен. Тогда  Серюрие велел
выдвинуться   вперед   генералу  Виктору   с  пятьдесят   седьмой
полубригадой, чтобы припереть Проверу к сент-жоржскому предместью
и таким образом держать его в блокаде. Неприятельские ряды были в
смятении  и беспорядке:  кавалерия,  пехота, артиллерия  все было
перемешано;  ничто  не устояло  против  усилий пятьдесят  седьмой
полубригады: она  отбила три  пушки и жестоко  поразила гусарский
Гсрдендиев полк. В эту минуту почтенный генерал Провера предложил
капитулировать; он понадеялся на наше великодушие и не ошибся. Мы
приняли  его предложение  на условиях,  о которых не  премину вас
уведомить. Трофеями нынешнего достопамятного дня были шесть тысяч
пленных,  в числе  которых  все волонтеры,  прибывшие из  Вены, и
двадцать орудий.

Таким образом, наши войска за четыре дня выиграли две генеральные
битвы и  шесть сражений, взяли около  двадцати пяти тысяч человек
пленными, в  том числе трех генералов,  двенадцать или пятнадцать
полковников, взяли двадцать знамен, шестьдесят орудий и убили или
ранили по крайней мере шесть тысяч неприятелей".

Столько бедствий  должны были  приготовить и склонить  Вурмзера к
неизбежной  капитуляции. Когда  дело  дошло до  нее, он  отправил
генерала  Кленау, своего  старшего адъютанта, в  главную квартиру
Серюрие, расположенную  в Ровербелло; но Серюрие  не хотел ничего
слушать  без позволения главнокомандующего.  Наполеону вздумалось
инкогнито   присутствовать   при   переговорах.   Он  приехал   в
Ровербелло, закутался  в свой  плащ и принялся  писать. Между тем
как Кленау и Серюрие  вели переговоры, он отмечал свои условия на
самих полях предложений Вурмзера  и когда кончил, то, обращаясь к
австрийскому генералу, который, вероятно, принимал его до тех пор
за  простого штабного  писаря,  сказал: "Если  б у  Вурмзера было
только  на  восемнадцать  или   двадцать  дней  провианта,  а  он
предложил бы  о сдаче,  так не стоил бы  честной капитуляции. Вот
мои условия,  - промолвил он, отдавая  бумаги Серюрие. - Заметьте
особенно,  что я  оставляю  ему личную  свободу; это  потому, что
уважаю  его  заслуги и  преклонные  года  и не  хочу навлечь  ему
неприятностей  от его  домашних недоброжелателей. Если  он завтра
отворит нам  ворота Мантуи, то условия,  которые я написал здесь,
будут сохранены; если же  он промедлит две недели, месяц, два, то
условия  эти  все-таки  не  изменятся.  Пусть же  не  сдается  до
последнего куска хлеба. Я сейчас иду переправляться через По; иду
на Рим.  Теперь вы  знаете мои намерения: подите,  донесите о них
вашему генералу".

Кленау,  изумленный  встречей с  французским главнокомандующим  и
полный удивления  и благодарности  ко всему, что  от него слышал,
признался,  что  у Вурмзера  осталось  провианта  только на  трое
суток.  Престарелый  фельдмаршал   тронут  был  не  менее  своего
адъютанта,  узнав   о  происходившем  в   Ровербелло,  и  доказал
искреннюю признательность свою  к Наполеону тем, что предуведомил
о сделанном  тогда в  Романьи заговоре отравить  его. Впрочем, за
отсутствием Наполеона, Мантуя сдана Серюрие (1 февраля 1797).

Через три  дня после занятия Мантуи  Бонапарт, недовольный Папой,
направил одну  колонну своих войск на  Рим и 6  февраля 1797 года
издал  в  главной  своей  квартире Болонье  прокламацию,  которая
начиналась так:

"Французская  армия   вступает  в  папскую   область;  она  будет
покровительствовать религии и народу.

Французский солдат  несет в одной руке  штык, верное ручательство
за   победу,   а  другой   предлагает   мир,  покровительство   и
безопасность... Горе  тем, которые захотят навлечь  на себя войну
со  всеми  ее ужасами  и  месть  армии, которая  в течение  шести
месяцев взяла  в плен  сто тысяч человек,  овладела четырьмястами
орудиями, ста  десятью знаменами и  истребила пять неприятельских
армий..."

Отпор со стороны Папы не мог быть возможным.

Пий  VI, угрожаемый  в  своей столице,  вынужден был  отложить до
времени употребление иных мер и поспешил заключить мир, который и
был   подписан  19   февраля  на   следующих  условиях:   1)  Его
святейшество отказывается  от всех своих притязаний  на Авиньон и
Венессенское   графство;  2)   Он  на  вечные   времена  уступает
французской республике Болонью, Феррару и Романью; 3) Кроме того,
он,  по  просьбе  генерала  Бонапарта, уступает  также  некоторые
художественные предметы, как-то: Аполлона Бельведерского, картину
Преображения работы Рафаэля и  тому подобное; 4) Его святейшество
возобновляет в  Риме Французскую  школу и платит,  в виде военной
контрибуции, тринадцать  миллионов серебряной монетой или другими
драгоценностями.  К этому  трактату  Пий VI  прибавил 22  февраля
грамоту, в которой назвал Бонапарта возлюбленным сыном.

Между тем Австрия все  еще продолжала военные действия. Эрцгерцог
Карл  послан  в  Италию  и  принял  начальство  над  австрийскими
войсками. Полагая,  -что Наполеон  занят теперь делами  с Папой и
отвлек  к    Риму  значительную  часть   своих  сил,  он  захотел
воспользоваться  его  отсутствием,  чтобы  ускорить нападение,  и
принудил генерала  Гюйо перейти  обратно за Бренту.  Но эрцгерцог
вскоре увидел, что обманулся. Наполеон, который отрядил на Рим не
больше четырех или пяти тысяч человек, вдруг очутился на Бренте и
в начале  марта занял  под свою главную  квартиру Бассано, откуда
издал прокламацию, которой вот начало:

"Воины!

Взятием Мантуи окончилась кампания,  которая стяжала вам права на
вечную признательность отечества.

Вы  остались  победителями в  четырнадцати  генеральных битвах  и
семидесяти  сражениях;  вы взяли  у  неприятеля  более ста  тысяч
человек пленных,  пятьсот полевых  и две тысячи  тяжелых орудий и
четыре понтонных экипажа.

Контрибуции,  наложенные на  земли,  вами завоеванные,  кормили и
содержали всю армию и выплачивали ей жалованье во все продолжение
кампании;  сверх  того,  вы  отослали еще  тридцать  миллионов  в
Министерство финансов для оказания помощи общественной кассе.

Вы  обогатили  парижский  музей  более тремястами  художественных
предметов, этими высокими  произведениями древней и новой Италии,
на собрание которых нужно было тридцать веков времени.

Вы   завоевали  для   республики  прекраснейшие   страны  Европы.
Французский  флаг  впервые  развевается  на водах  Адриатики,  за
двадцать  четыре  часа  плавания  до  древней  Македонии.  Короли
сардинский, неаполитанский,  Папа и герцог  Пармский отступили от
коалиции; англичане оставили Ливорно,  Геную, Корсику.. Но еще не
все  совершили  вы!  Вам  предстоят  еще  дела  великие:  на  вас
возлагает  отечество  свои  лучшие  надежды;  вы  не  перестанете
оправдывать их...

Теперь нам предстоит идти в Австрию..."

И  действительно,   Наполеон  решился  внести   войну  в  пределы
Австрийской  империи. Намерением  его было проникнуть  туда через
Каринтийскую дорогу  и стать  на Симмеринге. Он  приказал Массене
занять ущелья Озопо и  Понтеба, и Массена, переправившись в горах
за Пиаву и Тальяменто,  разбил принца Карла (10 марта 1797), взял
Фельтр,  Кадор, Беллуно  и множество  пленных, в числе  которых и
французского   эмигранта,   генерала   Люзиньяна.  Сражение   при
Тальяменто,  последовавшее  16 числа,  довершило поражение  войск
эрцгерцога  и  вынудило  его к  отступлению  на  Муэру; при  этом
отступлении каждый день был  ознаменован новой битвой, и все не в
пользу австрийцев.  31 числа Наполеон был  в Клагенфурте, столице
Каринтии.  Вступая в  эту  область, он  также издал  прокламацию,
которой приглашал жителей смотреть  на него не как на неприятеля,
а как на покровителя.

Несмотря  на  свои  успехи,  Наполеон не  переставал  следить  за
действиями тайного  врага своего, сената Венеции,  и между прочим
писал Дожу:

"Все  владения  светлейшей  венецианской  республики на  материке
покрыты войсками.  Со всех  сторон ваша чернь,  вооруженная вами,
вопит:

„Смерть   французам!"  Многие   солдаты  итальянской   армии  уже
сделались ее жертвой...

Посылаю вам это письмо со старшим моим адъютантом. Война или мир?
Если вы сейчас же не найдете средств рассеять вооруженные толпы и
предать   мне   виновных   в   последних  убийствах,   то   война
объявлена..."

Седьмого апреля заключено перемирие в Юденбурге. С одной стороны,
эрцгерцог Карл,  видя неймаркенские ущелья  и гудзмарскую позицию
занятыми  Массеною,  не  находил  себя  в  состоянии  действовать
наступательно; а  с другой  - Бонапарт, который  надеялся было на
содействие себе  самбр-и-мёзской армии, но  получил известие, что
армия  эта еще  не  двигалась да  и не  двинется,  не осмеливался
перейти за Симмеринг, чтобы  не очутиться с неприкрытыми флангами
в середине германских владений.  И поэтому-то, лишь только он был
официально  уведомлен  Директорией о  том,  что  ни рейнская,  ни
самбр-и-мёзская  армии  не  произведут  диверсии, от  которой  он
ожидал  столько  выгод, как  и  поспешил  написать к  эрцгерцогу,
предлагая  ему  разделить  с  ним славу  умиротворения  Европы  и
прекратить войну,  обременительную и для Австрии,  и для Франции.
"Храбрые воины,  - писал  он к нему,  - стоят в  рядах, но желают
мира.  Мы  уже довольно  погубили  людей и  довольно нанесли  ран
человечеству... Вы, которые по рождению своему так близки к трону
и   стоите  выше   всех   мелких  страстей,   управляющих  иногда
правительственными  лицами,  желаете  ли  вы  решиться  заслужить
название благодетеля людей  и истинного спасителя Германии?.. Что
касается меня,  ваше Высочество, то если  предложение, теперь вам
мною сделанное, может спасти  жизнь хотя одного человека, я стану
более гордиться этим, чем  всякими успехами, которые бы мог иметь
на поле битв".

Миролюбивое  расположение,  выраженное  в  этом  письме,  было  с
удовольствием принято  в Вене,  и император отправил  к Бонапарту
неаполитанского   посланника  Галло,   следствием  чего   и  было
заключение юденбургского перемирия.

Наполеон воспользовался  временем, свободным  от военных занятий,
чтобы  возобновить  жалобы  свои  Директории  насчет  бездействия
других войск  республики, тогда как итальянская  армия, при столь
незначительных   способах,   боролась  почти   со  всеми   силами
Австрийской империи. Впрочем, мало  заботясь о прошлом, в котором
ему  нечем   было  упрекнуть  себя   относительно  своих  военных
распоряжений, Наполеон  занимался более  будущим и настоятельнее,
чем когда-нибудь, требовал  содействия себе генерала Моро, потому
что  надеялся  этим  способом  или  получить  выгоднейшие  мирные
условия,  или  большую помощь  в  случае возобновления  кампании.
"Когда действительно желают войны,  - писал он к Директории, - то
ничто не может остановить  ее; с незапамятных времен никакая река
не бывала существенной преградой. Если Моро захочет перейти Рейн,
так он его перейдет;  если б он уже перешел его, так мы бы теперь
были  в  состоянии предписывать  какие  хотим  условия мира...  Я
перешел  хребты Юлианских и  Норикских Альп  по снегу в  три фута
глубиной. Если б я  имел в виду одно спокойствие моей армии и мои
личные  выгоды,  то  оставался  бы по  ту  сторону  Изонцы, а  не
бросился бы в Германию в намерении подать помощь рейнской армии и
удержать неприятеля  от наступательных  действий... Если рейнские
армии  оставят меня  одного, то  я возвращусь  в Италию,  и пусть
целая Европа судит об относительном поведении обеих армий".

Мирные   переговоры   начались   в   Леобене  26   жерминаля,   и
предварительные   статьи    были   подписаны   29-го.   Бонапарт,
разговаривая   с  полномочными   посланниками   Австрии,  сказал:
"Сначала ваше правительство выслало  против меня четыре армии без
генерала, теперь прислало генерала без армии".

Между  тем  аристократия Венеции,  действуя  заодно с  некоторыми
частными лицами, восстановила простой народ на берегах Адриатики,
и множество  французов было  перерезано в Вероне  на самой неделе
пасхи.

Бонапарт тотчас  же поспешил  на место печального  происшествия и
сказал прежнему своему товарищу Бурриенну, который теперь занимал
при  нем  должность  секретаря  и  сам  едва не  погиб  во  время
смятения: "Будь  спокоен, Венеции - конец!"  Через несколько дней
он написал  Директории, что "единственное  средство избавиться от
смут есть уничтожение Венецианской республики".

Тщетно   проведиторы   Бресчии,  Бергама   и  Кремоны   старались
произвести  следствие  таким   образом,  чтобы  сложить  вину  на
французов, представив их зачинщиками беспорядка, жертвой которого
сами сделались: Бонапарт издал манифест, который звучал так:

"Главнокомандующий    требует,    чтобы   французский    министр,
проживающий  в Венеции,  выехал оттуда немедленно,  и приказывает
всем агентам  Венецианской республики, находящимся  в Ломбардии и
на материке венецианских владений,  оставить их в двадцать четыре
часа.

Приказывает   всем   господам   дивизионным  командирам   считать
венецианские  войска за  неприятельские  и уничтожить  гербы этой
республики везде, где найдут их".

Приказ  этот  был в  точности  исполнен.  Ужас овладел  верховным
советом Венеции. Он сложил с себя правительственную власть в руки
народа, который вверил ее нарочно учрежденному начальству. 16 мая
трехцветное  знамя  водружено генералом  Бараге д'Илье  (Baraguay
d'Hilliers)  на  площади  Святого  Марка. Полная  демократическая
революция совершилась во всех владениях Венеции. Адвокат Дандоло,
один из  тех двух людей, о  которых Наполеон отозвался, что одних
только их и нашел истинно хорошими людьми во всей Италии, был, по
доверенности   к   нему  народа,   назначен  распорядителем   при
приведении  в  действие этого  переворота.  Лев  святого Марка  и
Коринфские  кони,   которые  впоследствии  украшали  триумфальную
Карусельскую арку, перевезены в Париж.

Пока  продолжались  переговоры с  Австрией,  Бонапарт узнал,  что
генералы Гош  и Моро перешли за  Рейн. Между тем не  более как за
несколько дней перед этим  Директория уведомляла его, что переход
за Рейн  не произойдет.  Ясно было, что  Директория опасалась его
быстрых  успехов, и  что  она в  победителе Италии  предугадывала
будущего  императора.  Наполеон   сам  сознавался,  бывши  уже  в
заточении на острове Святой Елены, что и действительно со времени
битвы под  Лоди ему приходило  на ум, что он  может стать великим
действующим  лицом  в  политическом  мире,  и  что  "с  той  поры
загорелась в нем первая искра властолюбия".

Директория, которая  заметила эту  искру и боялась,  чтобы она не
разгорелась  в пожар  и  не охватила  здания республики,  наверху
которого стояла  сама, естественно, старалась из  зависти не дать
ей  вспыхнуть.  Она с  неудовольствием  видела, что  общественная
признательность сосредоточивается на  одном человеке, и не хотела
доставить   ему   случая   еще   отличиться.  Наполеон   разгадал
Директорию,  как Директория  разгадала его,  но это  нисколько не
помешало ему громко выражать свое неудовольствие и в письмах, и в
разговорах.  Но  Директория тем  более  находилась в  возможности
скрывать  настоящие  причины   своего  поведения  в  отношении  к
Бонапарту,  что  он сам,  когда  еще  был начальником  внутренних
войск, передал в ее  руки план кампании, составленный им самим, в
котором было  сказано, что кампанию следует  закончить, ступив на
хребет  симмерингских  гор. Таким  образом  он  сам положил  себе
преграду,  за  которую  стремился  теперь перешагнуть.  И  что  ж
мудреного,  что  теперешний великий  полководец начал  простирать
виды свои обширнее, чем прежний едва известный генерал.

Бонапарт находился на острове  Тальяменто в то время, как получил
известие о  переправе Моро через Рейн.  "Никакие слова, - говорит
Бурриенн, -  не могут  выразить душевного волнения  Наполеона при
чтении этих депеш... Досада  его была так велика, что он с минуту
думал было  перейти на левый берег Тальяменто  под каким бы то ни
было предлогом..." Нет сомнения,  что если бы Наполеон был уверен
в содействии  рейнской армии, то  не выразил бы в  письме своем к
эрцгерцогу Карлу таких  миролюбивых намерений. Мысль занять Вену,
как  занял Рим, конечно,  льстила его  самолюбию. Но на  этот раз
Директория не допустила его до исполнения честолюбивых замыслов.

Переговоры   шли   медленно.   Главнокомандующий   воспользовался
временем  перемирия,  чтобы  посетить  Ломбардию  и  венецианские
владения и  учредить там правительство. На  этот предмет ему были
нужны надежные люди, и  он тщетно старался найти их. "Боже мой, -
говорил он,  - как  редко попадаются люди!  В Италии восемнадцать
миллионов жителей, а я нашел в ней только двух человек, Дандоло и
Мельци".

Наконец,   раздосадованный   препятствиями,  которыми   парижские
интриганы  беспрестанно  затрудняли исполнение  его намерений,  и
утомленный  медленностью  австрийских  дипломатов, Бонапарт  стал
говорить, что хочет отказаться  от руководства армией и удалиться
от шума  на отдых,  в котором, уверял, что  чувствует нужду. Это,
конечно, было  не что иное,  как угроза, которую он  вовсе не был
расположен  исполнить.  Он  не  верил,  чтобы  при  оказанных  им
заслугах,  явно   обнаруженном  военном  таланте  и  чрезвычайной
известности   республика  могла   обойтись   без  него.   Ему  по
справедливости  казалось, что  слух, распущенный о  намерении его
выйти  в  отставку, будет  такой  политической новостью,  которая
взволнует   народ   против   правительства,   не   умевшего,   из
неблагодарности   и   зависти,  удержать   в  службе   достойного
главнокомандующего.  Но все  это  не имело  последствий. Бонапарт
удовольствовался  жалобами   и  тем,  что  день   ото  дня  начал
употреблять более  и более  высокомерный тон в  своей официальной
переписке.  Он  объявил,  что  "по  стечению  обстоятельств  сами