рался в  Испании и не  получил почти
никаких  наград, соразмерных  с  его заслугами.  Император раздал
кресты офицерам и солдатам, которые были признаны отличнейшими.

В  Ожере  маршал Ней  встретился  с  императором. Храбрый  маршал
довершил дело,  начатое Лабедоером. Присутствие его удовлетворило
всем желаниям и надеждам Наполеона.

Правительство  короля находилось  между тем в  крайнем положении.
Оно  просило   у  палат  чрезвычайных   распоряжений  для  своего
спасения,  унизило  гордость вельмож  до  того,  что вынудило  их
являться  в казармы  и  ласкать солдат.  Но все  эти  усилия были
тщетны:  палаты  не  имели   власти  над  народом,  а  принц  над
солдатами. Ничто не могло задержать, остановить Наполеона.

19 (7)  марта выехал  он из Ожера  и прибыл в Фонтенбло  20 (8) в
четыре  часа утра.  В ту  же ночь  Людовик XVIII оставил  Париж и
отправился за бельгийскую границу. Император торжественно проехал
от южных берегов Франции  до Парижа; король тихо, тайно доехал до
Гента.



                              ГЛАВА L

                            [Сто дней]

Фонтенбло  20  апреля  1814  года видел,  как  павший  император,
оставленный  прежними товарищами,  разлучался со  своей гвардией,
отправляясь  в  изгнание  на остров  Эльбу.  20  марта 1815  года
Фонтенбло  опять видит  Наполеона среди его  гвардии, окруженного
священным  отрядом  [1] ,  преследуемого  восклицаниями народа  и
войска,  готового  ехать в  столицу  для  принятия вновь  кормила
правления, вторично вверяемого ему народом.

Император  прибыл  к воротам  Парижа  вечером. Трехцветное  знамя
развевалось  на  Тюильрийском  дворце  с  двух  часов:  оно  было
выставлено храбрым Энгельманом.

Народ и  армия толпились около Наполеона  и с жадностью бросались
на  него,  как  в Гренобле.  Всяк  старался  посмотреть на  героя
поближе, разглядеть его. Когда  он вступил в Тюильрийский дворец,
и девять  часов вечера, толпа офицеров  бросилась ему навстречу с
таким  участием  и восторгом,  что  он вынужден  был сказать  им:
"Господа! Вы задушите меня!"  Монталиве, служивший ему преданно и
удачно во время его  счастья и оставшийся ему верным в несчастье,
встретил  его  на  большой  лестнице  и принял  в  свои  объятия.
Императора  почти несли  на  руках до  его апартаментов,  где его
ожидала  королева Гортензия  с большим числом  прежних сановников
империи.

Священный  отряд расположился  бивуаком на карусельной  площади и
держал караул во дворце вместе с национальной гвардией.

На другой  день император делал смотр  всем войскам, находившимся
тогда в Париже.

"Воины! -  сказал он.  - Я возвратился во  Францию с девятьюстами
человек, потому  что надеялся на любовь  народа и на воспоминания
старых солдат.  Я не обманулся в  ожидании. Воины! Благодарю вас.
Слава всего,  что теперь  совершилось, принадлежит народу  и вам!
Моя состоит только в том, что я вас узнал и оценил.

Трон Бурбонов был незаконен,  ибо восстановлен не родными руками,
ибо уничтожен  народной волей, выраженной  всеми нашими народными
собраниями;  наконец, он  обеспечивал выгоды только  малого числа
людей  гордых,  требования  коих  противны нашим  правам.  Воины!
Только  императорский  трон  может  обеспечить  права  народа,  и
особенно самое важное из благ - нашу славу!

Воины! Мы  пойдем на князей, приведших  к нам чужестранцев; народ
не только поможет нам  желаниями, но и последует нашему влечению.
Народ  французский и я  надеемся на  вас. Не хотим  вмешиваться в
дела других наций; но беда тому, кто вмешается в наши!"

Солдаты встретили эту речь  Наполеона с тем же восторгом, с каким
обыкновенно слушали слова его;  воздух дрожал от восклицаний: "Да
здравствует император!"  В эту минуту  показался батальон острова
Эльбы под начальством Канбронна, который не мог прибыть в Париж в
одно время с Наполеоном.

Увидев его, Наполеон сказал:  "Вот офицер того батальона, который
сопровождал  меня  в  несчастье. Все  они  друзья  мои. Они  были
драгоценны моему  сердцу; когда я их  видел, они представляли мне
различные  полки моей  армии:  между этими  шестьюстами храбрецов
есть  воины всех  полков. Все  они напоминали  мне о  тех великих
днях, память  о которых так драгоценна;  все они покрыты честными
ранами, полученными  в знаменитых  битвах! Любя их,  я любил всех
вас, воины французской армии!  Они несут к вам орлов! Да послужат
они  вам точкой  соединения!  Отдавая их  гвардии, отдаю  их всей
армии.

Измена и несчастные  обстоятельства покрыли их покрывалом печали;
но, благодаря  французскому народу  и вам, они  являются в полном
блеске своей славы. Клянитесь, что они будут везде, куда призовет
их благо отечества! Изменники да не выдержат их взгляда!"

Солдаты  единогласно  отвечали:  "Клянемся!" Наполеон,  казалось,
возвращался к временам  консульства. Несчастье и Бурбоны помирили
его с демократией, которая не раз испытала его немилость во время
империи.  Желая   яснее  показать  это   примирение,  он  поручил
Министерство внутренних дел известному Карно, а Бенжамен-Констану
приказал  присутствовать   в  государственном   совете.  Этим  он
признавал власть  общего мнения и  уступал либеральному влечению,
которое выражалось в этих  двух мужах, в двух различных оттенках.
Император  откровенно объяснил Бенжамен-Констану  новую политику,
которой хотел следовать. Не  принимая всех конституционных идей и
не покровительствуя вполне демократическим воспоминаниям, которые
снова  возвели  его  на трон,  он  объявил,  что имеет  намерение
исполнить некоторые  из требований народа и  пойдет по пути, куда
устремились   современные  умы.   Вот  некоторые  из   его  слов,
произнесенных  при  этом;  они  переданы знаменитым  публицистом,
которому были сказаны.

"Нация, - говорил он,  - отдыхала в продолжение двенадцати лет от
всех политических волнений, и вот уже год, как отдыхает от войны;
двойной отдых заставляет ее  нуждаться в деятельности. Она хочет,
или думает, что хочет,  речей и собраний, но не всегда хотела их.
Она бросилась  к моим ногам, когда  я принял бразды правления; вы
должны  об  этом  помнить,  потому  что  вы  пробовали  составить
оппозицию. Кажется,  возвращается охота  к конституциям, прениям,
речам... Однако  не ошибитесь, и знайте,  что этого хочет меньшая
часть  граждан.  Народ, или,  пожалуй,  большинство хочет  только
меня. Видели  ли вы, как  толпа спешила по моим  следам, бежала с
гор,  звала,  искала,   приветствовала  меня?  Со  времени  моего
возвращения я ничего не  завоевал, я только управлял... Говорили,
что  я  император  солдат,  но я  также  император  земледельцев,
плебеев   Франции...  За   то,   несмотря  на   прошедшее,  народ
возвращается ко  мне: между нами есть  симпатия. Я подам знак или
только  отверну  голову,  и  аристократы  будут  избиты  во  всех
провинциях... но  я не хочу быть  королем одной партии. Если есть
средства  управлять   с  новыми   политическими  учреждениями,  я
готов...  Я  хотел завоевать  мир,  и  мне для  этого нужна  была
беспредельная власть. Для  управления одной Францией, может быть,
ваши  новые постановления  лучше... Скажите  же, что  кажется вам
возможным. Передайте  мне ваши идеи.  Свободные выборы? Публичные
прения?  Ответственные министры?  На  все это  я согласен.  Я сын
народа:  и всего  хочу, чего  он хочет;  готов слушать  его волю,
исполнять даже  его капризы. Я никогда  не хотел угнетать его для
моего удовольствия; я имел  великие намерения; рок решил иначе: я
уж не завоеватель, не  могу быть завоевателем. Знаю, что возможно
и что  недостижимо; у  меня теперь одно. дело:  поднять Францию и
дать ей  правление, какого она  достойна... Пятнадцатилетний труд
разрушен; нельзя начать его снова. Для этого нужно двадцать лег и
два миллиона людей в жертву... Притом же я хочу мира и добуду его
только  победами.  Не хочу  обольщать  вас  ложными надеждами:  я
позволю говорить, что идут переговоры, но их нет. Предвижу долгую
войну,  трудную борьбу.  Могу выдержать  ее, если нация  даст мне
помощь; и  за то  я на все  соглашусь... Положение ново;  я прошу
советов. Я состарился; в сорок пять лет человек не тот, каким был
в  тридцать...  Спокойствие  конституционного  короля  будет  мне
прилично... и еще приличнее моему сыну".

Ответы  императора  разным властям,  которые  являлись  к нему  с
поздравлениями,  носили  на себе  отпечаток  этого нового  образа
мыслей.  "Все  нации  и  все  для  Франции, -  говорил  он  своим
министрам, - вот мой  девиз". Декретом 24 (12) марта уничтожил он
цензуру  и дирекцию  книжной торговли.  Мера эта  возбудила ропот
многих приближенных к нему особ. "Точно, господа, - сказал он им,
- это вас касается, а мне бояться нечего. Бьюсь об заклад, что не
напечатают  ничего   хуже  того,  что  печатали   против  меня  в
продолжение целого года".

Между тем герцог и герцогиня Ангулемские пытались возмутить южные
провинции  в пользу  короля.  Герцогиня Ангулемская  развернула в
Бордо такую  деятельность, показав  неустрашимость и постоянство,
что Наполеон сказал про нее:

"Она одна  - муж во всем королевском  семействе". Но ее усилия не
могли  ничего против  силы  событий; генерал  Клозель вынудил  ее
удалиться из Бордо и искать спасения и спокойствия на чужбине.

Герцог Ангулемский попался в руки генерала Жилли, при Лаполюде, и
находился пленным  в Пон-Сен-Эспри, во  власти императора. Друзья
Бурбонов  с  ужасом ждали,  как  Наполеон  решит участь  герцога.
Свежее воспоминание  о повелении, которым Наполеон  был поставлен
вне  закона,  внушало   роялистам  мысль,  что  Наполеон  захочет
отомстить за  себя. Император  передал свою волю  генералу Груши,
экстраординарному комиссару  в южных провинциях, письмом, которое
дозволяло герцогу искать спасения в чужих краях и действовать там
против Наполеона.

Между тем  весьма важное  событие совершалось за  Альпами. Мюрат,
опасаясь  неблагоприятных   для  себя   последствий  от  венского
конгресса,  пытался возмутить  Италию против Австрии.  Он уверял,
что  все оказывают  ему неблагодарность,  забывая, что сам  был в
высшей степени неблагодарен к  Наполеону и Франции. Это восстание
заставило многих государей думать, что Наполеон, до отправления с
острова  Эльбы,  примирился  со своим  зятем,  и  что они  вместе
задумали  свои  попытки. Вследствие  этого  события союзники  еще
более решились положить оружие только в том случае, если Наполеон
будет  вынужден  оставить   Францию,  а  на  французский  престол
воссядут   опять    Бурбоны.   Такое   неблагоприятное   стечение
обстоятельств заставило Наполеона сказать  в своих Записках: "Два
раза подвергаясь странному кружению головы, король неаполитанский
два раза  был причиной моих несчастий:  в 1814 году, объявив себя
против Франции, и в 1815 году, объявив себя против Австрии".

Наполеон  всеми  силами  старался  отделить  Австрию  от  союзных
монархов; но усилия его не имели желанных последствий. Он с таким
же рвением  искал мира, но сам знал,  что мир невозможен, пока он
на  французском престоле.  Следовало спешить с  приготовлениями к
войне.

Хотя Франция  удивлялась Наполеону  и еще любила  его, однако все
французы без исключения желали отдохнуть от войны и успокоиться в
мире.  Народ  французский  решался  на  новые  пожертвования  для
поддержания   своей   чести,   славы   и  независимости;   но   с
беспокойством  смотрел  на  военные  приготовления и  тешил  себя
надеждой, что скоро австрийский император протянет Наполеону руку
мира, особенно когда Наполеон  объявил, что Мария-Луиза и римский
король  будут  присутствовать  на  сейме народном.  Неприязненные
дипломатические  сношения   со  всеми   европейскими  дворами,  и
особенно  с   венским,  разрушили  надежду  множества  патриотов,
которые  не без  тяжкого предчувствия  видели, что  Франции снова
придется  идти  против  всей  Европы.  Все были  бы  счастливы  и
довольны, если  бы могли пользоваться плодами  мира и свободы под
скипетром героя, который подарил  Франции так много славы. Но мир
был невозможен; надежды на свободу тоже разрушились.

22   (10)   апреля   Наполеон   обнародовал  добавочный   акт   к
постановлениям    империи.    Не    дожидаясь   решений    нового
конституционного собрания,  созванного декретом 12  (1) марта, он
сам,  один,  принял  на  себя труд  пересмотреть  конституционные
учреждения,  и чтобы  избавиться от беспокойных  прений, заставил
бесчисленных  избирателей,  собравшихся на  сейм, считать  только
голоса в пользу нового закона. Народу предложили одобрить, как во
времена консульства и империи, следующий акт, разосланный по всем
городским управлениям Франции:

"Ст.  1-я. Учреждения  империи, а  именно: дополнительный  акт 23
фримера 8  года, сенатские приговоры 14 и  16 термидора 10 года и
28 февраля 12 года, изменяются нижеследующими распоряжениями; все
прочие их статьи остаются в полной силе.

Ст.  2-я. Законодательная  власть  принадлежит императору  и двум
палатам.

Ст.  3-я.   Первая  палата,   называемая  палатой  пэров,   есть
наследственная.

Ст.  4-я.  Император  назначает  ее  членов, кои  не  могут  быть
переменяемы; достоинство сие переходит к старшему сыну, по прямой
линии. Число пэров не ограничено, и проч., и проч."

Бесполезно  выписывать прочие  статьи  этого акта.  В награду  за
любовь, с которой народ помог Наполеону снова овладеть престолом,
он дает  ему наследственных  законодателей. Императорские статуты
1806 года предоставляли рождению одни титулы и звания; добавочный
акт  распространил  права  рождения  далее.  Карно  всеми  силами
старался  отклонить   Наполеона  от  издания  этого   акта  и  от
учреждения  наследственной палаты  пэров; но  советы его  не были
приняты.  Наполеон  желал  установить  свою династию  на  прочном
основании.

Наполеон надеялся, что  французы, по известному своему отвращению
к прежнему порядку вещей, примут единодушно его акт, в который он
вставил особенную  статью, уничтожавшую феодальные права, древнее
дворянство и отдалявшую  Бурбонов от трона. Действительно, голоса
оказались  в  пользу этого  неудачного  дополнения к  учреждениям
империи, но  общее мнение подверглось  неприятному впечатлению, и
народный  восторг, бывший  всеобщим и  пламенным в  марте месяце,
заметно охладился в то время, когда готовились к сейму.

Между  тем  в  империи  составились патриотические  общества  для
поддержания народного духа и защиты родной земли. В Париж прибыли
федераты  города и  предместий.  Федераты предместий  Сен-Марсо и
Сен-Антуан  явились  к  императору,  предложили ему  свою  жизнь,
просили  оружия и говорили  ему в  таких выражениях, каких  он не
снес  бы в  прежнее время;  но со  времени возвращения  с острова
Эльбы  он ко  всему  приготовился. Он  должен, по  необходимости,
уступать  всем требованиям  своего  положения, и  потому отвечает
федератам, предлагающим свои услуги:

"Воины-федераты!

Я возвратился один, потому  что надеялся на городских жителей, на
поселян и  на солдат  армии, преданность коих к  народной чести я
знал. Все вы оправдали мое доверие.

Принимаю  предложение  ваше.  Дам   вам  оружие,  дам  и  опытных
офицеров,  покрытых честными  ранами,  для руководства  вами: они
привыкли видеть бегущего от них неприятеля.

Воины-федераты!  Если  в высших  классах  общества нашлись  люди,
обесчестившие имя француза любовь  к отечеству и чувство народной
чести  в целости  сохранились в  жителях городов,  земледельцах и
солдатах  армии.   Радуюсь,  что  видел  вас.   Доверяю  вам.  Да
здравствует народ французский!"

Избиратели,   собравшиеся    в   Париже,    разобрав   голоса   о
дополнительном  акте,  составили  центральную депутацию,  которая
представила императору  на сейме  результат баллотировки. Миллион
триста тысяч граждан одобрили  акт, только четыре тысячи положили
черные шары. Наполеон отвечал президенту депутации речью, которая
одна только замечательна в  этот день, сначала объявленный эпохою
возрождения,  а потом  низведенный  до самого  простого дела,  до
ничтожного счета голосов.

"Господа!  -  сказал Наполеон.  -  Будучи императором,  консулом,
солдатом, я  всем обязан народу. В  счастье, в бедствии, на полях
битвы,   в  совете,   на  престоле,   в  изгнании   Франция  была
единственным и постоянным предметом моих мыслей и действий.

Возвратившись  в  департаменты,  скажите  своим согражданам,  что
обстоятельства  значительны!   С  помощью   согласия,  энергии  и
постоянства мы  выйдем победителями  из борьбы великого  народа с
чужеземцами;  будущие поколения  строго разберут  наше поведение;
нация  всего лишится,  если потеряет независимость.  Скажите, что
чуждые  короли,  которых я  возвел  на трон  или которым  оставил
корону,  которые во  времена моего  счастья искали моего  союза и
покровительства французского  народа, теперь  направляют удары на
меня:  если  бы  я  не  знал,  что  они  действуют  против  моего
отечества, я отдал бы  им жизнь, на которую они посягают. Скажите
также согражданам, что враги  наши будут бессильны, пока французы
сохранят  ко  мне  чувства любви,  которые  они  мне столько  раз
доказали.

Французы!  Воля моя  - воля  народа; права  мои - его  права; моя
честь,  слава, мое  счастье  - не  что иное,  как честь,  слава и
счастье Франции".

Наполеон был  силен, когда  становился таким образом  на народную
точку  зрения.  Слова  его   имели  тогда  силу  истины,  глубоко
прочувствованной. С  любовью все видели, как  он соединял честь и
славу  свою с  честью  и славой  Франции; он  выражал  мысль всех
французов; уста  его произносили правду, в  которой не сомневался
ни один француз.

Он занимался  уже не  одной своей народностью;  открывалось перед
ним конституционное поприще, но  не для него был создан Наполеон.
Однако  ж  он старался  дать  слову  своему, привыкшему  выражать
приговоры безграничной воли, характер приличный и соответствующий
парламентским требованиям.

4  июня он  лично  открыл палаты  речью, в  которой просил  у них
пособия "для доставления торжества святому делу народа".

Наполеон  не мог  ничего  опасаться от  палаты пэров,  он  сам ее
составил;   но  палата   депутатов,  выбранная   среди  волнения,
произведенного  либеральными  прокламациями, заставляла  бояться,
что составится  оппозиция, которая будет  не только противоречить
правительственному   направлению  Наполеона,  но   даже  разрушит
согласие  между первыми  властями империи, столь  необходимое для
защиты  государства. Лафайет  и Ланжюине  появились снова  в этом
собрании, и полученное ими влияние с первого заседания достаточно
показывало   направление  и   дух   палаты.  Ланжюине   выбран  в
президенты,  ему  поручено  выразить  перед  императором  чувства
народных представителей.  Он отправился в Тюильри  с депутацией и
поднес  императору  адрес, содержавший  желания палаты.  Наполеон
отвечал ему следующими словами:

"Все  мы соединены  политическими  учреждениями, они  должны быть
нашей  полярной звездой  в  эти бурные  минуты. Всякое  публичное
прение, клонящееся  к прямому или непрямому  уменьшению доверия к
нам, будет государственным бедствием.  Мы в опасном положении. Не
будем следовать примеру  восточной империи, которая при вторжении
варваров  стала  предметом  насмешек  потомства,  ибо  занималась
отвлеченными рассуждениями в минуту разрушения городских ворот".

Император  оставил  столицу  12  июня  (31 мая)  и  отправился  к
бельгийской  границе.  Прибыв  в  Авен  14  (2)  июня,  он  издал
следующую прокламацию:

"Солдаты,  сегодня день  битв при  Маренго и Фридланде,  два раза
решали  они судьбу  Европы.  Тогда, как  и после  Аустерлица, как
после Ваграма,  мы были  слишком великодушны, мы  поверили словам
принцев, которых оставили на троне. Теперь, соединясь вместе, они
посягают на  независимость и священные права  Франции. Они начали
несправедливейшее нападение,  пойдем навстреч