фон,  который направил  путь  к  берегам
Англии. На Беллерофоне обращались с ним чрезвычайно учтиво; когда
он  выходил на  палубу,  все снимали  шляпы. "На  Беллерофоне,  -
говорит Лас-Каз, - Наполеон был еще императором".

Прибыв  в  Торбей 24  (12)  июля, капитан  Мейтланд отправился  к
своему генерал-адмиралу, лорду Кейту, за приказаниями; ему ведено
было отправиться в Плимут, куда Беллерофон прибыл 26 (14) июля.

Едва узнали  на берегах Англии о  приближении императора, как уже
там   возродилось  живейшее   любопытство.   Торбейская  пристань
покрылась   судами,   и   нетерпение,   смешанное  с   восторгом,
проявлялось везде, где  произносили имя Наполеона. Такой льстивый
прием  противоречил намерениям  английского кабинета,  и министры
старались  предупредить или  отвратить все изъявления  уважения к
Наполеону,  которые служили  обвинениями их  политики. В  Плимуте
Беллерофон был  окружен вооруженными лодками;  им дали приказание
удалять  любопытных. Несмотря  на строгость  такого распоряжения,
вся  Англия, казалось,  спешила в  Плимут в надежде  видеть героя
Франции, и море покрывалось  кораблями около того, который служил
темницей великому человеку.

Среди  лестного внимания,  оказанного ему народом,  который долго
был  его врагом,  Наполеон нетерпеливо  желал знать,  что сделает
британское правительство  и какие примет меры.  Лорд Кейт посетил
его  на  Беллерофоне,  но посещение  его, холодное  и молчаливое,
продолжалось  весьма недолго.  В последних  числах июля  он снова
явился  к  Наполеону и  разрешил  его  недоумение самым  жестоким
образом: он  привез с собой министерскую  ноту, которая назначала
генералу  Бонапарту местопребывание  на острове Святой  Елены. То
был  приговор  к ссылке,  который,  по  свойству климата  острова
Святой  Елены,  переходил в  приговор  к  смерти. Когда  Наполеон
услышал из  уст адмирала это решение  английского кабинета, он не
скрыл своего негодования и всеми силами протестовал против такого
нарушения народного права. "Я  гость Англии, - говорил он, - а не
пленник ее;  я добровольно  искал покровительства ее  законов; со
мной  нарушают   священнейшие  нрава  гостеприимства;  я  никогда
добровольно  не  соглашусь  перенести  оскорбления,  которые  мне
наносят: только насилие может меня к тому принудить".

Ссылка  тем более  была  ему ужасна,  что ограничили  тремя число
особ,  долженствовавших  ему сопутствовать,  и  из них  исключили
Савари  и Лаллемана.  Эти верные  слуги Наполеона думали,  что их
выдадут  новому  французскому  правительству,  и  что  они  будут
казнены на основании повеления,  изданного 24 (12) июля Людовиком
XVIII.

Что  происходило в  душе Наполеона,  когда он  выслушал приговор,
сообщенный  ему  Кейтом?  Темница  в  ссылке,  ведущая  к  смерти
медленной и  тяжкой, - вот участь  того, беспредельное честолюбие
которого не довольствовалось первенством в Европе! Что покажет он
миру?  Пример  неслыханной  решимости  или зрелище  обыкновенного
отчаяния? Он призывает к  себе Лас-Каза, расспрашивает об острове
Святой Елены,  желает знать, можно ли  вынести там жизнь, и потом
вдруг говорит ему: "Впрочем,  я, может быть, туда не поеду; разве
человек зависит от людей,  когда решается умереть? Любезный друг,
мне иногда хочется с вами расстаться, и это нетрудно".

Лас-Каз старался утешить его, победить его отчаяние, показать ему
луч надежды в будущем и примирить его с жизнью, которая стала ему
в  тягость.  "Кто  знает  тайны  будущего?"  -  говорил  Лас-Каз.
Император заботится  о скуке, Лас-Каз доказывает  ему возможность
жить прошедшим; император отвечал  ему: "Будем же писать Записки.
Да,   станем  работать;   работа   тоже  коса   времени.  Надобно
повиноваться  своей судьбе;  так  я всегда  думал". Так  Наполеон
пришел в себя. Злость, измена, неблагодарность людей приводят его
к  отчаянию, но  скоро  он поднимается  чувством прошедшей  своей
славы и силой ума.

Беллерофон вышел  4 августа  из Плимута, но  пошел не на  юг, а к
северу.  Тогда  Наполеон  узнал,  что  его  пересадят  на  другой
корабль,  Нортумберланд, который  перевезет его на  остров Святой
Елены.  Сильные  слова,   сказанные  лорду  Кейту  при  сообщении
распоряжений  английского   кабинета,  могли  быть  потеряны  для
истории;  Наполеон  поместил  их  в прокламации,  которую  послал
адмиралу:

"Торжественно протестую перед небом  и людьми против насилия, мне
оказанного,  против нарушения  самых священнейших прав  моих: ибо
сила располагает моею личностью и свободой. Я добровольно вступил
на   Беллерофон,  я  не  пленник, я  гость  Англии.  Я пришел  по
приглашению капитана, который сказал мне, что имеет дозволение от
правительства принять  меня и везти меня  в Англию с моею свитою,
если это  мне угодно. Я пришел  с доверием, ища защиты английских
законов.  Прибыв на   Беллерофон, я  вступил в  семью английского
народа. Если правительство, приказав капитану Беллерофона принять
меня  со свитою,  хотело  только поймать  меня, то  оно запятнало
честь свою и обесчестило флаг свой.

Если дело  это совершится,  то англичане не будут  уже говорить о
своей  честности,  законах и  свободе;  вера  в британское  слово
исчезнет в гостеприимстве Беллерофона.

Призываю суд  истории: она  скажет, что враг  Англии, воевавший с
ней  двадцать лет,  добровольно пришел  в минуты  бедствия искать
убежища  под ее  законами.  Какое яснейшее  доказательство своего
уважения и доверия к ней мог он дать? Но как отвечали в Англии на
такое   великодушие?    Притворились,   что   протягивают   врагу
гостеприимную руку; когда он добровольно предался, его приносят в
жертву".

7  августа  император перешел  с  Беллерофона  на  Нортумберланд,
которым  командовал  адмирал Кокбурн.  Воспользовались случаем  и
обезоружили  всю его  свиту; но  у него самого  постыдились взять
шпагу. Все его вещи  были пересмотрены самим адмиралом при помощи
таможенного офицера. У него  взяли четыре тысячи наполеондоров, а
оставили  только  полторы,  для  самых необходимых  потребностей.
Когда  он стал  прощаться  с верными  слугами, которым  запретили
следовать за  ним в темницу и  отдаленную ссылку, Савари в слезах
бросился к его ногам и целовал ему руки. "Спокойно, без волнения,
- говорит Лас-Каз, -  поцеловал его император и пошел к лодке. На
пути   он  ласково   кланялся   всем  встречавшимся.   Все  наши,
остававшиеся в  Европе, неутешно  плакали; и я не  мог не сказать
лорду  Кейту, с  которым  разговаривал в  эту минуту:  "Заметьте,
милорд, здесь плачут только те, которые остаются"".




                             ГЛАВА LII

  [Переезд морем. Прибытие на остров Святой Елены. Пребывание на
                   острове до отъезда Лас-Каза.]

Кейт был  весьма учтив, но  столько же и осторожен  в сношениях с
французами на  Беллерофоне.  Кокбурн был еще  учтивее и показывал
еще  более  участия и  уважения  к  великому человеку,  невольным
тюремщиком которого он стал на некоторое время.

Английские  министры   остались  не  совсем  довольны  почтением,
оказанным  Наполеону  капитаном Мейтландом  и  его экипажем.  Они
особенно  порицали  капитана  за  то, что  он  давал  знаменитому
полководцу  титул императора,  и  приняли строжайшие  меры, чтобы
ничто  подобное  не  могло  повториться на   Нортумберланде.  Они
написали в  своих инструкциях, что Наполеона  следует называть не
иначе,  как   генералом. Когда  падший  император  узнал об  этих
распоряжениях,  клонившихся к  его унижению, то  спокойно сказал:
"Пусть называют меня как хотят, я все-таки останусь Я".

11 августа Нортумберланд вышел из пролива Ла-Манш. Скоро Наполеон
узнал вдали берега Франции.  Он поклонился им, простер к ним руки
и сказал дрожащим голосом: "Прощай, страна храбрых! Прощай, милая
Франция! Если  б было менее изменников,  ты до сих пор оставалась
бы  первой  державой  в  мире". Таково  было  последнее  прощание
великого человека с благородной страной великого народа!

Во время переезда император ежедневно прогуливался после обеда на
палубе; один раз застигла его в этой прогулке сильная буря. Он не
захотел  скрываться  в  каюте  от  проливного  дождя  и  приказал
принести себе знаменитый  серый сюртук, на который даже англичане
смотрели с восторгом и уважением.

Наполеон сокращал медленное  течение времени чтением газет. Часто
встречал он в них ложь и оскорбления; но все это не имело на него
влияния, и он сказал Лас-Казу:

"Яд не действовал на Митридата; а клевета с 1814 года тоже уже не
действует на меня".

15 (3) октября  Нортумберланд остановился у острова Святой Елены;
16 (4)  числа Наполеон сошел на  берег в сопровождении адмирала и
генерала  Бертрана.  Сначала  он  поселился  в  Бриаре,  у  купца
Балкомба.

Но  это  было временное  жилище:  местопребыванием его  назначили
Лонгвуд, сельский домик губернатора острова. Наполеон посетил его
в  самый   первый  день  приезда,  но   нашел,  что  не  все  еще
приготовлено  к  его  принятию.  Впрочем, он  нашел  у  господина
Балкомба все удобства, на которые имел права, и некоторые пособия
против  скуки.  Это достойное  семейство употребило  всевозможные
усилия, чтобы усладить неприятность его положения.

Живя в Бриаре, Наполеон выезжал из дому только один раз и посетил
майора  полка, стоявшего  на острове  Святой Елены.  Он занимался
своими Записками и  очень часто и долго диктовал Лас-Казу или его
сыну, Монтолону, Гурго и Бертрану. Обыкновенно прогуливался он по
мрачным аллеям  Бриара, откуда можно было  видеть только страшные
пропасти.

В  саду г.  Балкомба работал  старый негр  по имени Тоби.  Он был
малаец,  похищенный английским  экипажем  и проданный  в рабство.
Наполеон во  время прогулок часто встречал  несчастного старика и
оказывал  большое к  нему участие;  он решался заплатить  за него
выкуп  и  говорил  о его  похищении  с  негодованием. Однажды  он
остановился перед ним, не мог удержать в себе мыслей, толпившихся
в его голове, и  сказал грустно: "Что за бедная машина - человек!
Нет ни  одной сходной  наружности, а души все  различны!.. Если б
Тоби был Брут, он  не вынес бы жизни; если б он был Эзоп, то стал
бы  теперь, может  быть,  советником губернатора;  если б  он был
пылкий  и ревностный христианин,  то с  терпением нес бы  крест и
благословлял бы его, в  надежде на Бога. Но бедный Тоби ничего не
знает,  склоняется  и  работает  невинно!" Посмотрев  на  него  в
продолжение  нескольких  минут  безмолвно,  он сказал,  удаляясь:
"Далеко бедному  Тоби до  короля Ричарда!.. Однако  ж поступили с
ним  равно жестоко;  ведь и  этот человек имел  свои наслаждения,
свое  семейство,   свою  собственную   жизнь;  англичане  сделали
страшное  преступление, похитив  его и  продав в  неволю". Потом,
остановившись,  прибавил, глядя  на  Лас-Каза: "Я  читаю в  ваших
глазах; вы думаете, что он не один такой пример на острове Святой
Елены...  Но между  ним  и нами  нет никакого  сравнения.  С нами
поступили  хуже;  но мы  имеем  в  себе другие  средства. Нас  не
подвергали телесным страданиям, а  если б и пытались сделать это,
то  мы имеем  душу, которая  изменит надеждам  наших мучителей...
Наше  положение может  даже  иметь свою  прелесть... Мы  мученики
бессмертной  славы!..  Миллионы  людей  плачут о  нас,  отечество
вздыхает,  а   слава  надела  траур!..   Мне  недоставало  только
несчастия!..  Если   бы  я   умер  на  троне,   в  облаках  моего
всемогущества, я остался бы загадкой для многих людей; теперь, по
милости несчастья, меня можно судить безошибочно!"

Наполеон выехал из Бриара 18 (6) декабря и переселился в Лонгвуд.
Новое жилище  представляло ему более удобств;  но он встретил там
не менее притеснений от  людей, которым было поручено смотреть за
ним.   Поставили  часовых   под   его  окнами   и  окружили   его
предосторожностями.   Он  приказал   Монтолону  написать   о  них
адмиралу, потому  что не хотел иметь ни  с кем сношений, чтобы не
дать кому-нибудь  повода рассказывать небывальщину и подтверждать
ее словами: "Император сам сказал мне это".

В одну  из прогулок  верхом, в середине декабря,  он вынужден был
сойти с лошади, потому что нельзя было проехать по дурной дороге,
и увяз  в грязи так, что насилу мог  выбраться и не утонуть. "Вот
прескверное приключение! - сказал  он; и потом, когда выбрался из
грязи,  прибавил: -  Если б  мы утонули  здесь, что сказали  бы в
Европе? Дураки стали бы  доказывать, без сомнения, что я поглощен
землей за преступления".

Почти  все англичане,  проезжавшие  в этих  местах, приставали  к
острову Святой Елены, чтобы посмотреть на знаменитого изгнанника.
Наполеон  принимал  их  всегда   с  лаской  и  достоинством.  Они
находили, что он вовсе не похож на портрет, который рисовали им в
продолжение двадцати лет, и  извинялись, что могли верить нелепым
рассказам на  его счет. "Да, -  сказал однажды Наполеон одному из
них,  -  всеми этими  рассказами  обязан я  вашим министрам;  они
наводнили Европу  книжками и пасквилями на  меня. Может быть, они
ответят  в  свое оправдание,  что  печатали  только те  известия,
которые  получали  они  из  самой  Франции;  по  правде,  надобно
сказать,  что люди,  плясавшие  на развалинах  отечества, усердно
помогали им в этом и обильно снабжали их материалами".

Между тем  адмирал с душевным участием  принял жалобы, переданные
ему  Монтолоном.  Он явился  для  объяснения к  Наполеону, и  они
расстались, весьма  довольные друг  другом. Помощник губернатора,
полковник Скельтон,  обходился с  Наполеоном чрезвычайно вежливо.
Император часто приглашал к обеду его и его жену.

1  января 1816  года  вес, последовавшие  за великим  человеком в
изгнание,  соединились для  принесения  ему поздравлений  с Новым
годом.  Наполеон, которому  это  торжество напомнило  о радостных
днях  прежнего всемогущества,  не показал  никому, что в  уме его
происходило сравнение между простым  приемом в Лонгвуде и пышными
аудиенциями  в Тюильри.  Он с  душевной радостью  принял льстецов
несчастья и пригласил их  к семейному завтраку. "Вы теперь ничто,
на конце  света, сказал он им, и  ваше утешение должно состоять в
том, чтобы вы любили друг друга".

Ежедневно около  Лонгвуда бродили  матросы, избегавшие запрещения
подходить к этому дому и втайне от караульных желавшие посмотреть
на изгнанного  героя. "Вот  что значит могущество  воображения, -
говорил Наполеон.  - Как оно сильно  действует на людей! Эти люди
вовсе  не  знают меня,  никогда  меня не  видели, только  слыхали
рассказы обо мне,  а чего они не чувствуют, чего не сделают в мою
пользу?  Та же  странность  повторяется во  всех странах,  во все
года,  во всех  полах!  Вот фанатизм!  Да, воображение  управляет
миром!"

Пространство, по  которому Наполеон мог  прогуливаться верхом, нс
позволяло ему  гулять более  получаса, да и то  скоро вынужден он
был отказаться  от этого  развлечения по многим  причинам. Иногда
английский  офицер обижался,  что его  оставляют позади,  и хотел
вмешиваться  в свиту  императора; иногда какой-нибудь  солдат или
капрал, худо понимавший приказания, прицеливался и хотел стрелять
в него.

Климат и  стеснения скоро оказали влияние  на Наполеона. Здоровье
его ослабевало видимым образом.  Он был не гак крепко сложен, как
все  думали.  По  выражению   одного  из  товарищей  его  ссылки,
"здоровье  его  было  не такое  железное,  как  нравственная его
сила". [1]  Доктор О'Мира,  английский  врач, лечил  его и  успел
заслужить его доверие.

Газеты с  опозданием доставили на остров  Святой Елены известия о
смерти Мюрата,  о восстании  и казни Порлье, о  процессе и гибели
Нея.  Когда  Лас-Каз  прочел  в присутствии  Наполеона  статью  о
трагической  смерти неаполитанского  короля, Наполеон  с живостью
схватил  его  за  руку  и  в  ту же  минуту  сказал:  "Калабрийцы
человеколюбивее, великодушнее тех, которые выслали меня сюда!"

Он нимало не удивился попытке Порлье. "Во время возвращения моего
с  острова Эльбы,  -  сказал он,  - те  самые испанцы,  которые с
ожесточением   восставали   против   моего   вторжения,   которые
прославились  самым  упорным  сопротивлением,  те  самые  испанцы
вступили в  прямые со мной сношения:  они сражались прежде против
меня, как против тирана, а теперь призывали меня, как избавителя.
Они просили у меня  небольшой суммы для своего освобождения и для
начала переворота на полуострове, подобного тому, который я тогда
совершил во Франции. Если б я победил при Ватерлоо, я подал бы им
руку  помощи.  Это  обстоятельство  объясняет мне  теперешнюю  их
попытку. Нет сомнения, что она повторится и еще".

Он находил, что Ней  был так же дурно обвинен, как дурно защищали
его, и сожалел, что с ним не сохранены условия капитуляции. Казнь
маршала  Нея  заслужила   от  падшего  императора  такое  строгое
порицание, какое произнес против Нея впоследствии, в самой палате
пэров, один великий писатель-воин.

Переходя потом к отказу в просьбе госпоже Лавалетт и к бегству ее
мужа,  Наполеон  заметил,  что  Бурбоны  напрасно  действуют  так
неумолимо. "В  залах Парижа,  сказал он, - царствуют  те же самые
страсти,  какими  дышали прежние  клубы;  дворяне действуют,  как
якобинцы...   Зато  наши   француженки   прославляются  душевными
достоинствами: госпожа  Лабедоер едва  не умерла с  горя; супруга
Нея   показала  пример   самой  неустрашимой   преданности;  жена
Лавалетта стала героиней всей Европы".

Наполеон  занимался   не  одной   только  современной  политикой.
Осмотрев  быстрым  и  верным  оком  настоящую  Европу  и  очертив
современное  ее  положение,  он  с  удовольствием  возвращался  к
прошедшему и вызывал на суд свой людей и события, замечательные в
истории,   и  поверял   ее  решения   сильным  своим   разумом  и
несравненным соображением.  В одно  из таких вторжений  в область
древности ему случилось остановиться  на упорной борьбе плебеев и
патрициев древнего  Рима, и он заметил,  что потомство совершенно
ошибается насчет  Гракхов. "История, - сказал  он, - представляет
Гракхов дерзкими  возмутителями и  негодными людьми, а  между тем
она же,  рассказывая подробности, показывает,  что они отличались
некоторыми   добродетелями:   добротой,  бескорыстием,   чистотой
нравов;  а  притом они  были  дети знаменитой  Корнелии, что  для
великих  душ  возбуждает   уже  сильное  предубеждение  в  пользу
Гракхов. Отчего происходит такое заблуждение? Оттого, что таланты
их,  их  превосходные характеры  были  опасны сенаторам,  которые
задушили их и покрыли  стыдом. Историки, принадлежавшие к богатой
римской партии утеснителей, писали о Гракхах в этом же духе.

То же  самое случилось бы и в наше время, -  добавил он, - если б
кто-нибудь вздумал нападать на аристократию и наносить ей удары и
вред.  И теперь  нашлись  бы Гракхи;  и они  были  бы уничтожены,
подобно их предшественникам".

В ту минуту, когда Наполеон произносил эти слова, они исполнялись
на самом  деле во  Франции. Там кровь Лабедоера,  Нея, Шартрана и
Мутона лилась вместе с кровью Брюна и Рамеля.

Наполеон на  острове Святой Елены  не был ли похож  на Гракха? Не
довольствуясь его ссылкой, англичане  чернили его в своих газетах
и пасквилях и распространяли  по Европе оскорбительные известия о
нем, в  которых не было даже тени  правды. Сам он хотел, кажется,
быть подобным  Гракху; но  история никак не  может сравнивать их.
Гракх постоянно следовал к  одной цели и погиб жертвой стремления
своего;  Наполеон  начал  действовать  в духе  Гракха,  но  потом
изменил  свое направление  и погиб  жертвой этой  перемены, через
которую лишился любви народной.

Иногда рассчитывал он,  какие обстоятельства могут отворить двери
его темницы. "Если в  Европе будет тихо, - говорил он, - тогда не
захотят тратить  на нас ни  денег, ни забот и  постараются от нас
отделаться; но до этого  пройдет еще лет пять. Кроме этого случая
и  кроме  неожиданных  обстоятельств,  которых человек  не  м