[От поступления Наполеона на службу до осады Тулона.]

Во  время пребывания  своего  в Париже  Наполеон, которому  тогда
едва-едва минуло  восемнадцать лет,  приобрел расположение аббата
Рэналя  (Raynal), и часто  входя с  ним в состязание  о важнейших
исторических,  законодательных  и  политических  вопросах, не  во
многом уступал своему противнику.

Будучи отправлен в Валанс, где на то время была расположена часть
его  полка, Наполеон  вошел  в круг  лучшего тамошнего  общества;
особенно хорошо  был он  принят в доме  госпожи Коломбие, женщины
высоких достоинств,  которая была, так сказать, законодательницею
валанского  высшего  круга. Здесь  познакомился  он с  господином
Монталиве,   которого   впоследствии   сделал   своим   министром
внутренних дел.

У госпожи Коломбие была дочь [1]; она-то внушила Наполеону первые
чувства любви и сама  разделяла эту нежную и невинную склонность,
предметом которой была. Влюбленные назначали себе свидания, но, -
по словам Наполеона, -  все их блаженство ограничивалось тем, что
они вместе лакомились вишнями.

О браке  не было и речи.  Мать девицы Коломбие, сколько, впрочем,
ни уважала и ни любила молодого подпоручика, а вовсе не помышляла
выдавать за  него дочь,  как после многие утверждали.  Зато она в
разговорах  часто предсказывала  ему его высокое  назначение, что
повторила даже  в свою предсмертную минуту;  она умерла при самом
начале  французской  революции,  и  пророчество ее  не  замедлило
сбыться.

Однако же ни любовь, ни знакомства не мешали Наполеону продолжать
своих  ученых занятий  и  предаваться исследованию  самых трудных
задач  по  части  общественного  устройства. Не  объявляя  своего
имени,  он  получил  премию,  назначенную Лионской  академией  за
решение   вопроса,    предложенного   аббатом   Рэналем:   "Какие
нравственные  правила  и  понятия  должно  внушать  людям,  чтобы
довести  их  до  крайней  возможной  степени  счастия?"  Наполеон
отвечал на это как дитя восемнадцатого века, и сочинение его было
увенчано.  Но  видно,   что  впоследствии  воспоминание  об  этом
торжестве  не  очень льстило  его  честолюбию,  потому что  когда
Талейран  представил было императору  диссертацию артиллерийского
подпоручика, то император поспешно бросил ее в камин.

Наконец,  вспыхнула  французская  революция  и с  восторгом  была
принята молодежью,  видевшею в ней одно  только приложение учения
энциклопедистов,  которым  была  проникнута. Дворяне,  напыщенные
своими правами  и преимуществами,  - а таких дворян  было много в
военной службе, - вовсе не разделяли этого восторга. Но дух одной
какой-нибудь касты не мог заставить изменить своему веку и своему
гению того, о ком  Паоли так справедливо и так метко сказал: "Вот
человек,  созданный по  образу  людей древних,  человек из  числа
мужей  Плутарховых". И  потому-то Наполеон не  последовал примеру
большей части  своих товарищей, которые отправились  в чужие края
сетовать о переворотах своего отечества. Однако ж из этого еще не
следует приписывать  одному мелочному расчету,  не основанному ни
на   какой  нравственной   политической  цели,   того  пламенного
патриотизма, который обнаруживал Наполеон и в своих разговорах, и
в своих сочинениях еще  до начала революции. Счастьем для Франции
было  то,  что  в числе  ее  законодателей  и воинов,  увлекшихся
преобразованиями  1789   года,  нашлись  люди,  жаждавшие  славы,
приобретаемой  великими  заслугами,  и  люди, полные  честолюбия,
добивавшиеся  власти,  которая  облегчает  гению  исполнение  его
предположений. Но  первым ее счастьем было,  бесспорно, то, что в
числе  этих  людей  честолюбивых,  без которых  драма  революции,
лишенная  жизни  и  движения,  представила бы  одно  бездушное  и
холодное   зрелище,  подобное   собранию  квакеров   или  сборищу
янсенистов,  нашелся  воин-законодатель,  способный домогаться  и
достигнуть верховной власти.

Нет  сомнения,  что  Наполеон,  приняв с  жаром  сторону  народа,
повиновался в этом случае и внутреннему убеждению, и предчувствию
своей судьбы.  Но патриотизм  не мешал ему питать  в глубине души
своей  инстинктивного  отвращения   к  безначалию  и  смотреть  с
прискорбием,    с   негодованием    на    народные   неистовства,
ознаменовавшие  последнее  томление власти,  которая со  временем
должна была  достаться ему.  Так, 20 июня 1792  года, находясь на
береговой террасе  в Тюильри и видя,  что кто-то из черни дерзнул
оскорбить Людовика XVI, он  смело воскликнул: "Зачем пускают сюда
эту  сволочь?  Попотчевать  бы  сначала  человек  сот  пять-шесть
ядрами, остальные бы и теперь еще бежали без оглядки".

Наполеон,  свидетель  происшествий десятого  августа, которые  он
предвидел как  неминуемое и близкое  следствие событий двадцатого
июня,  все   еще  оставался   в  рядах  революционеров,   но,  по
предчувствию ли или по рассудку, уважая власть и порядок, оставил
столицу  Франции и  отправился  в Корсику,  где Паоли  действовал
тогда   в  пользу   Англии.  Юноша-патриот,   глубоко  огорченный
поступками Паоли, решился низвергнуть этого идола своего детства,
принял  начальство  над  национальной  гвардией и  стал  отчаянно
действовать  против  старца,   к  которому  доселе  хранил  такое
уважение, сочувствие и удивление.

Когда английская  партия одержала верх и  пожар Аяччо ознаменовал
ее торжество,  тогда семейство Бонапарта, дом  которого был также
предан  пламени, удалилось  во  Францию и  поселилось в  Марселе.
Наполеон недолго пробыл в этом городе; он поспешил возвратиться в
Париж, где происшествия так  насильственно и так быстро следовали
друг  за  другом,  что  каждый день  и  каждый  час грозил  новым
переворотом.

В  это время  Южная Франция  подняла знамя федерализма,  и измена
предала  Тулон в  руки англичан.  Конвент поручил  генералу Карто
возвратить    Прованс   под    власть   республики    и   принять
неукоснительные меры к смирению и наказанию мятежников.

Лишь  только победа  доставила генералу Карто  возможность занять
Марсель,  велено   было  приступить  к   осаде  Тулона.  Наполеон
отправился туда в качестве начальника артиллерии. К этому времени
должно отнести  небольшое сочинение, написанное им  под заглавием
Бокерский  ужин,  о котором  ни  слова  не упоминают  Записки  на
острове Святой  Елены, между тем как  Бурриенн утверждает, что из
рук в руки получил  это сочинение от Наполеона по возвращении его
после  осады  Тулона.  Впрочем,   это  сочинение  носит  на  себе
отпечаток  того образа  мыслей, который Наполеон,  как ревностный
патриот  и искусный  воин,  действительно должен  был иметь  в ту
пору;  оно  содержит  в   себе  суждения  о  смятениях  во  время
федерализма,  суждения,  выказывающие  в  простом  артиллерийском
офицере  тот   высокий  ум   и  тот  здравый   рассудок,  которым
впоследствии удивлялись в императоре.
    -----------------------------------------------------------------
[1] Впоследствии  Наполеон встретил девицу Коломбие  в Лионе: она
была  уже замужем  за господином  Брессие. Император  назначил ее
статс-дамою  ко  двору  одной  из своих  сестер,  а  мужу ее  дал
выгодное место.



                              ГЛАВА III

[Осада  и взятие Тулона. Начало кампаний в Италии. Отрешение от
    службы.]

Наполеон,  прибыв  в  лагерь   под  Тулоном,  нашел  там  войско,
состоявшее  большей частью  из  храбрых волонтеров,  и ни  одного
генерала,  достойного  ими  командовать.  Генерал Карто,  который
выказывал  роскошь  и  великолепие,  малосовместные  со  строгими
республиканскими правилами,  был просто невежда. Покорение Тулона
было  ему не  под силу, но  он вовсе  не хотел сознаться  в своей
решительной  неспособности,   и  еще,  напротив,   в  одном  себе
исключительно находил дарования, необходимые для совершения этого
подвига.   Эта-то   смешная  самоуверенность   внушила  ему   тот
знаменитый  план атаки,  вследствие  которого он  был отозван  от
занимаемого  им места.  План  этот изложен  был в  следующих двух
строчках:

"Начальник артиллерии  будет три  дня сряду громить  Тулон, после
чего я атакую крепость тремя колоннами и возьму ее приступом".

К счастью,  что при этом странном  и немногоречивом военачальнике
нашелся простой  офицер, молодой человек двадцати  четырех лет от
роду, который столько же превосходил своего генерала познаниями и
военными  способностями, сколько  уступал  ему в  чине. При  всей
своей тогдашней  незначительности и скромности он  не мог, однако
ж,  скрывать  презрения  к большей  части  людей,  на которых  по
дисциплине и регламенту должен  был смотреть как на старших себя,
но  которые  по  совершенной  своей  неспособности  могли  только
вредить  республике.  Это-то  презрение  и сознание  собственного
превосходства   над  всеми   окружавшими  внушили   ему  смелость
противоречить  своим  начальникам,   чтобы  не  допустить  их  до
приведения  в  действие  принятых  ими  мер,  которые  он  считал
пагубными.  По  случаю ежедневных  споров  Наполеона с  генералом
Карто  жена главнокомандующего  сказала однажды своему  мужу: "Да
дай  же  ты  волю этому  молодому  человеку;  он побольше  твоего
смыслит; ведь он ничего  не просит; а реляции ты составляешь сам,
так слава все-таки останется за тобой".

При самом  прибытии в лагерь Наполеон,  одаренный той быстротой и
верностью  взгляда, которые  так были  ему полезны на  поле битв,
тотчас постиг, что для  овладения Тулоном его должно атаковать со
стороны  гавани, и  указывая  это место  на карте,  сказал:  "Вот
Тулон". Со всем тем ему стоило немалого времени заставить принять
свое  мнение,  которое  разделял  с  ним  один  только  начальник
инженеров; но и эта поддержка со стороны просвещенного офицера не
могла еще победить глупого упрямства главнокомандующего. Наконец,
в числе  народных представителей нашелся человек,  в котором было
столько  проницательности и  дальновидности, чтобы  предугадать в
начальнике   небольшого  отряда   артиллерии   будущего  великого
полководца.  Наполеон получил  всю  власть, нужную  для успешного
приведения  в действие  своих  планов; Карто  отозван, неприятели
выгнаны из  Тулона, и победитель, вспоминая  впоследствии об этом
первом торжестве  своем, которым он был  некоторым образом обязан
доверенности  к  нему народного  представителя, с  благодарностью
говорил: "Гаспарен (Gasparin) открыл мне дорогу".

Во  время   осады  Наполеон  подавал   собой  пример  величайшего
хладнокровия и  редкой храбрости и не  в одном совете обнаруживал
свое  искусство и  знание  дела: он  доказывал их  на  самом поле
сражения;  солдаты   столько  же   удивлялись  его  мужественному
равнодушию в  опасностях, сколько генералы  обширности и быстроте
его соображений.  Под ним было убито  множество лошадей, а сам он
ранен в левое бедро так, что ему грозила опасность лишиться ноги.

Наполеон от  природы столь мало был  расположен к чистой теории и
до  того  пренебрегал  наукой  исключительно  умозрительной,  что
никогда  не  мог  ни  довольствоваться,  ни  ограничиваться  ими.
Изобрести  и  исполнить  -  были  для него  два  действия,  тесно
связанные между собой; огромность его замыслов могла бы приводить
его самого  в затруднение, если бы  он не сознавал в  себе силы и
воли, способных  твердо и  постоянно стремиться к  их исполнению.
Эта  потребность деятельности  была  с ним  неразлучна и  смолоду
развернулась в нем; он  сохранил ее во всех обстоятельствах своей
жизни, и умер, едва лишь стал лишен возможности удовлетворять ее,
едва  лишь сила  его воображения, исполнившая  Европу гигантскими
созданиями, была вынуждена действовать сама на себя.

Такую  беспрерывную  деятельность Наполеон  прилагал  не к  одним
важным делам; по требованию обстоятельств он вникал даже в мелочи
и не  считал унизительным  для своего высокого  ума исполнение, в
случае  нужды, самых  простых механических  работ. Так,  во время
осады  Тулона, находясь  однажды  на батарее  в ту  самую минуту,
когда один  из канониров был убит, он  тотчас же схватил банник и
сам раз  двенадцать кряду  зарядил орудие. От  этого он заразился
сильной накожной болезнью,  которой был подвержен убитый канонир,
и эта-то  болезнь, сделавшись опасной,  была причиной худощавости
Наполеона  во  все  продолжение   войн  в  Египте  и  Италии;  он
освободился от  нее не  прежде, чем вступил на  престол, и обязан
своим излечением Корвизару.

Не все начальники Наполеона были так завистливы и так неспособны,
как  Карто.  Напротив,   генералы  Дютель  (Dutheil)  и  Дюгоммие
оказывали ему высокое уважение, которое люди высшего звания редко
имеют к подчиненным. Это было следствием огромного и неоспоримого
превосходства  его  познаний и  способностей. Дюгоммие  удивился,
когда Наполеон по взятии  Малого Гибралтара, одного из укреплений
Тулона со  стороны моря,  с пророческой уверенностью  сказал ему:
"Ступайте, с Богом, отдыхать;  мы уже взяли Тулон; вы послезавтра
в нем  ночуете". Но это удивление  перешло в совершенный восторг,
когда  предсказание  исполнилось в  точности.  В завещании  своем
Наполеон  не забыл генералов  Дютеля и  Дюгоммие, как не  забыл и
Гаспарена.  По   взятии  Тулона   Дюгоммие  ходатайствовал  перед
Комитетом общественной безопасности о награждении Наполеона чином
бригадного  генерала:   "Наградите  и   повысьте  этого  молодого
человека,  -  писал он,  -   потому что  если  вы  будете к  нему
неблагодарны, то он возвысится и сам собой".

Народные  представители уважили  это  ходатайство; новоиспеченный
генерал назначен в итальянскую армию, под начальство Дюммербиона,
и  сильно   содействовал  взятию  Саорджио   и  успехам  сражений
Танарского и Онейльского.

Наполеон, несмотря  на то, что был  привержен к партии ревностных
республиканцев, которые употребляли уж слишком ужасные меры, умел
силой своего  гения стать  выше современных страстей  и понятий и
при  всем влиянии  революционной горячки  сохранить благоразумную
умеренность и строгое беспристрастье, которых не могли поколебать
смуты  тогдашнего  времени. Оттого-то  и  употребил  он все  свое
влияние  и   всю  свою   власть  на  защиту   своих  политических
противников от гонений и на спасение кинутых бурей на французские
берега  эмигрантов,  в   числе  которых  находилось  и  семейство
Шабрильан.  Когда месть  Конвента, преследуя  южных федералистов,
постигла  марсельского   купеческого  голову   и  богатейшего  из
тамошних   негоциантов,  восьмидесятичетырехлетнего   старца  Гюг
(Hugues),  Наполеон был  до того  поражен этим,  что впоследствии
сказал:   "Право,  мне   показалось   тогда,  что   пришло  время
светопредставленья!"

Несмотря на отвращение  к подобным варварским поступкам, Наполеон
судил, однако ж, хладнокровно о кровавых властителях той страшной
эпохи.  Это свидетельствуют  его  "Записки", писанные  на острове
Святой Елены.

Видно,   что    Робеспьер   младший,    бывший   тогда   народным
представителем  при  армии,  понял,  подобно Гаспарену,  великого
человека и  чистосердечно удивлялся  его гению. Он  употребил все
свое  старание, чтобы  уговорить его  отправиться с ним  вместе в
Париж, куда Робеспьера  отозвали незадолго до девятого термидора.
"Если  бы я решительно  не отказался  от этой поездки,  - говорит
Наполеон, - кто знает,  куда бы повел меня мой первый шаг и какая
бы иная судьба ожидала меня!"

При осаде Тулона Наполеон встретил Дюрока и Жюно: Дюрока, который
только  один пользовался  его дружбой  и полной  доверенностью, и
Жюно, которого он заметил по следующему случаю:

По прибытии  в Тулон начальнику артиллерии  понадобилось во время
построения  батареи написать  что-то на самом  месте производства
работы;  он  потребовал  сержанта  или капрала,  который  бы  был
грамотен  и  мог стать  на  ту  пору его  секретарем. Сержант  не
замедлил явиться  и едва окончил продиктованное  письмо, как ядро
ударило  в батарейный  вал и  засыпало бумагу  землей. "Ладно,  -
сказал  сержант-секретарь,  -  мне  не  понадобится песку".  Этим
сержантом был Жюно; такого доказательства мужества и хладнокровия
было уже достаточно в  глазах Наполеона, и он впоследствии возвел
Жюно на высшую степень военных достоинств.

Взятие Тулона, которым были обязаны молодому Бонапарту, не могло,
однако, избавить его от  придирок и нападок со стороны комиссаров
Конвента, которые  были в то время  не расположены ко всем вообще
военным   начальникам.   Декрет,   оставленный  без   исполнения,
потребовал было Наполеона к ответу за некоторые меры, принятые им
по   случаю  укрепления   Марселя,  а  один   из  представителей,
недовольный  твердостью его  характера и  неготовностью исполнять
его  требования, решился  произнести против него  приговор, столь
часто  гибельный,  но  на этот  раз  оставшийся,  к счастью,  без
последствий,   приговор,   лишавший   Наполеона   покровительства
законов.

Мы уже  имели случай сказать, что  не все народные представители,
бывшие при  южной армии, показывали  неприязненное расположение к
Наполеону.  Между ними  один,  женатый на  прекрасной и  любезной
женщине, обласкал его как нельзя больше и предоставил ему в своем
доме все  права близкого знакомого.  Наполеон воспользовался этой
доверенностью и даже едва  ли не употребил ее во зло, если судить
по  некоторым не  очень  скромным словам  "Записок", писанных  на
острове Святой  Елены, где  сказано, что жена  представителя была
столько   же  хорошо   расположена  к   молодому  артиллерийскому
генералу, как  и ее муж,  который один из первых  обратил на него
внимание Конвента в эпоху тринадцатого вендемиера.

Наполеон,  сделавшись  императором,  снова  встретился  со  своей
хорошенькой знакомкой. Время и  несчастье изменили черты ее лица,
или, лучше сказать, не  оставили на нем и следов прежней красоты,
пленившей некогда Наполеона. "Почему же, - сказал ей император, -
почему  же вы  не прибегли  к посредничеству наших  общих ницских
знакомых, чтобы представиться мне?  Многие из них занимают теперь
важные  должности и  всегда  имеют ко  мне доступ".  -  "Ах, ваше
величество, -  отвечала она,  - мое знакомство  с этими господами
прекратилось  с  той  самой  поры,  как  они стали  знатны,  а  я
несчастна".  В  то  время  она  была  вдовой и  в  крайне  бедном
положении. Наполеон исполнил все, о чем она его просила.

Припоминая об этой любовной шалости, Наполеон сказал:

"Тогда я  был еще очень молод;  гордясь моим маленьким успехом, я
старался  отблагодарить   за  него  всеми   зависевшими  от  меня
средствами; и вот вы увидите, до чего может дойти злоупотребление
властью, и от чего  зависит иногда жизнь людей. Раз, прогуливаясь
с женой  моего приятеля,  представителя, по линиям  нашей позиции
близ  Мендского ущелья,  мне  вдруг пришло  в голову  показать ей
небольшое   сражение,   и   я   приказал  произвести   атаку   на
неприятельские аванпосты. Правда,  случилось так, что мы остались
победителями; но,  тем не менее, дело  было очевидно бесполезное;
атака  сделана   без  всякой  нужды,  а   все-таки  стоила  жизни
нескольким  человекам. Вспоминая  об этом,  я всякий  раз жестоко
упрекаю себя".

События девятого термидора остановили на короткое время Наполеона
на поприще,  начатом с  таким блистательным успехом.  Сношения ли
его  с  Робеспьером  младшим  навлекли на  него  подозрения,  или
завистники его рождающейся  славы рады были воспользоваться каким
бы то  ни было предлогом,  чтобы погубить его, то  ли, другое ли,
только  он был  отрешен  от должности  и арестован  по приказанию
Албитта,  де   Лапорта  и   Салличети,  которые  вменили   ему  в
преступление поездку  его в Геную, исполненную  по предписанию их
же предместника, Рикорда.

Объявленный  недостойным доверия  армии и потребованный  к ответу
перед  Комитетом общественной  безопасности, генерал  Бонапарт не
захотел беспрекословно  покориться подобному приговору. Он тотчас
же послал нот