енералов,  которые   более  других  могли   с  ним
соперничать, и  упомянул о  Моро и Массене прежде,  чем о Бертье,
своем поверенном и друге.  Это было ловкое средство показать, что
он не питает ни малейшей зависти к знаменитым воинам, и что вовсе
не думает, будто они  и вправду могут быть его соперниками. Такие
слова   проявляют   гордую   самосознательность  гения,   которая
выказывается  из-за  вынужденной  скромности  официальной речи  и
никогда  так явно  не обнаруживает своего  личного превосходства,
как когда выставляет на вид достоинства других.

Празднество  заключилось  пиром, данным  первым консулом  главным
властям республики,  на котором он предложил  тост: "За 14 июля и
за нашего повелителя - за французский народ!"




                             ГЛАВА XII

[Учреждение  Государственного   совета.   Люневильский  конгресс.
Праздник   в  честь  основания  республики.  Два заговора. Адская
машина.]

Вскоре после 14 июля  первый консул подписал прелиминарные статьи
мира  между   Францией  и  Австрией  и   доказал  то  миролюбивое
расположение,  которое  обнаружил в  речи  своей  к депутатам  от
армий.

Месяцем  позже   Бонапарт  занялся  учреждением  Государственного
совета и назначением его членов.

Третьего  сентября заключил  он торговый и  дружественный договор
между Францией и Соединенными Штатами:

а 20-го сентября, получив отказ австрийского императора подписать
прелиминарные  статьи,  назначил новый  конгресс  в Люневиле,  на
который  представителем Французской республики  отправил генерала
Кларка.

Праздник, данный 1 вендемьера, был торжественным, как и праздник,
бывший 14  июля. На  нем присутствовали депутаты  от властей всех
департаментов. В  этот день  было назначено начать  сооружение на
площади  Побед национального  памятника в  честь Дезе  и Клебера,
которые  пали  в один  и  тот  же день,  первый  при Маренго,  от
неприятельской пули, а другой в Каире, под кинжалом убийцы.

Перенесение праха Тюренна в храм Марса, исполненное по приказанию
консулов,   еще   более  придало   торжественности  празднику   1
вендемьера. Военный министр Карно  произнес по этому случаю речь,
достойную  знаменитого  воина, в  честь  которого  говорил ее,  и
достойную  себя,  потому  что  та  речь  была  похвала  воинскому
искусству,  скромности,   гению,  общественной  и  частной  жизни
великого  Тюренна, произнесенная  человеком, который  подобно ему
оказал большие услуги отечеству  и военными своими дарованиями, и
высокой  своей  нравственностью. В  этом  похвальном слове  Карно
сумел связать  имена Клебера  и Дезе с именем  храброго и ученого
Латур д'Овернья,  только что  павшего на поле битвы  в Германии и
который приходился в родстве Тюренну.

Восьмой  год   основания  республики  был   также  ознаменован  и
открытием в Сен-Сире Пританея.

Однако  же, несмотря  на торжественность  народных пиршеств  и на
усилия  первого консула  не слишком  возбуждать в  так называемых
патриотах  сомнения  насчет  своих  тайных  намерений,  средства,
употребленные им  для присвоения власти,  и расположение, которое
он   с  тех   пор   обнаруживал  к   уничтожению  республиканских
постановлений, не могли  не возбудить фанатизма некоторых агентов
республики, способных замыслить и исполнить убийство человека, на
которого  они смотрели не  иначе, как  на похитителя и  тирана. В
числе  таких  фанатиков  были  бывший  депутат  Арена,  скульптор
Чераки, Топино-Лебрен,  ученик Давида,  и Дамервилль. Бездельник,
по  прозванью Гаррель,  употребил  в свою  пользу их  ненависть к
Бонапарту, втянул в заговор  и все открыл полиции; так что первый
консул до того почел себя в безопасности от этого заговора, что в
тот же  вечер поехал  в театр, где  заговорщики предположили было
напасть на него.

Со своей  стороны и те, которые  ожидали найти в Бонапарте нового
Монка, не  видя исполнения своих ожиданий,  составили тоже против
него  заговор и  устроили известную  "адскую машину". Это  было 3
нивоза;  первый  консул  ехал  в оперу  на  первое  представление
Гайденовой оратории  Сотворение  мира. С ним были  Ланн, Бертье и
Лористон. В  то время  как они проезжали  улицей Сен-Никэз, вдруг
взорвался  бочонок пороху  на тележке, нарочно  там поставленной.
Опоздай  экипаж  первого  консула  только  десятью  секундами,  -
Бонапарт и  все, бывшие с ним, взлетели  бы на воздух. К счастью,
кучер  был пьян  и  гнал лошадей  скорее обыкновенного,  и эта-та
поспешность    избавила   от    трагической    гибели   человека,
преждевременная  смерть  которого  изменила  бы судьбы  Европы  и
Франции. "Под нас подвели подкоп!" - вскричал первый консул. Ланн
и Бертье  настаивали на  том, чтоб возвратиться  в Тюльери. "Нет,
нет, -  сказал Бонапарт, - едем  в оперу!" И он  сел в своей ложе
так же  равнодушно, как  будто и не видел  никакой опасности, как
будто  душа его  была  совершенна спокойна.  Однако ж  он недолго
предавался этому  наружному спокойствию. Показав перед публикой в
    течение  нескольких  минут, что не смутился опасностью, Наполеон,
    уступая силе  впечатления,  поспешил в Тюильри, где уже собрались
    все  значительные  лица  той эпохи, чтобы узнать, что случилось и
    чем  все  это  кончится.  Едва  войдя  в  комнату, где находились
    собравшиеся, Бонапарт предался всей горячности  своего  характера
    и  громким голосом вскричал: "Вот дела якобинцев; якобинцы хотели
    убить  меня!..  В  этом  заговоре  нет  ни  дворян, ни шуанов, ни
духовенства!.. Я старый воробей,  и меня не обмануть. Заговорщики
просто бездельники,  люди в грязи и  лохмотьях, которые постоянно
бунтуют  против  всякого правительства.  Это версальские  убийцы,
разбойники  31  мая,  прериальские  заговорщики,  виновники  всех
    преступлений,  замышленных  против  властей.  Если  уж  их нельзя
    усмирить, то надобно раздавить; надобно очистить Францию  от этой
    негодной дряни. Нет пощады таким бездельникам!.."

Почти то  же самое  повторил Бонапарт и в  ответе своем депутатам
департамента  Сены;  но  печальнее всего  было  то,  что за  этим
последовала казнь несчастных,  увлеченных и преданных Гаррелем, и
изгнание  из  отечества  ста  тридцати граждан,  подозреваемых  в
слишком  явном  неблагорасположении  к  консулу. Министр  полиции
Фуше, которому  надо же было  оправдаться в том, что  он не успел
открыть  и   предупредить  заговора,  всех   более  настаивал  на
наказании  мнимых  преступников; и  меры,  им предложенные,  были
легко одобрены первым консулом,  в котором он уже давно возбуждал
подозрения  на   республиканцев.  Но  через   месяц  после  этого
происшествия узнали,  что адская машина была  устроена Карбоном и
Сен-Режаном:  их осудили  на  смерть и  казнили. Однако  же казнь
настоящих виновных  ничуть не изменила  участи невинно изгнанных,
которые, во  время проезда  своего через Нант,  едва не сделались
жертвой ярости черни.

Со  всем  тем,   такая  диктаторская  управа  встретила  немногих
порицателей: до того тогдашнее  общественное мнение было в пользу
Наполеона.  Однако  же  адмирал  Трюге  позволил  себе  некоторые
замечания, в  которых жаловался  на то, что  в некоторых брошюрах
проповедуют возвращение  к монархии и  наследственной власти. Это
был  намек  на брошюру  под  названием  Параллель между  Цезарем,
Кромвелем и Бонапартом,  которая была издана под покровительством
Министерства внутренних  дел и, очевидно,  казалась назначенной к
тому, чтобы  посмотреть, как  примет народ новое  изменение формы
правления, замышляемое Наполеоном.




                            ГЛАВА XIII

[Учреждение специальных присутственных  мест.  Публичные  работы.
Люневильский  трактат.  Поощрение  наук  и  промышленности. Мир с
Испанией,   Неаполитанским  королевством   и  Пармою.  Конкордат.
Амьенский мир. Те Deum в соборной церкви Парижской Богоматери.]

Сочинения, пущенные в ход для того, чтобы выведать мнение народа,
приняты  публикой не так,  как бы  можно ожидать, судя  по общему
расположению,  которым   пользовался  первый  консул,  и  поэтому
принята благоразумная мера  скрыть официальность этих сочинений и
отсрочить  исполнение  намерения,  на  которое они  намекали.  Но
адская  машина  подала повод  к  учреждению  специальных судов  и
изъятых  из   действующего  общего  закона  расправ,  сделавшихся
орудиями  к быстрому  развитию  верховной власти,  которую первый
консул уже на самом  деле сосредоточил в своих руках. Это опасное
учреждение породило  смелую оппозицию  некоторых должностных лиц,
как,  например,   Бенжамен-Констана,  Дону,  Женгене  (Ginguene),
Шенье,  Иснара   (Isnard)  и  других.  В   сенате  нашлись  также
три-четыре  великодушных  человека:  Ламбрехт,  Ланжюпне, Гара  и
Ленуар-Ларош,  которые восстали  против  этой меры.  Но в  пользу
желаний  первого  консула  было  такое большинство  голосов,  что
желания эти легко были облечены в законную форму.

Вместе  с приведением  в  исполнение своих  честолюбивых замыслов
Наполеон не  забывал, однако, заботиться об  истинно полезных для
общества делах. По всей  Франции проводились новые дороги и новые
каналы; художества возрождались  с новым блеском; ученые открытия
поощрялись; торговля и промышленность открывали себе пути, до сих
пор неизвестные.

Семнадцатого   января   1801   повелено  возобновление   действий
Африканской  Компании,  и  первый  консул, переносясь  мыслью  от
атласа  к Альпам  и объемля  своим прозорливым взором  всю пользу
просвещения,  в  тот  же   день  дал  приказание  генералу  Тюрро
председательствовать  в   комиссии,  назначенной  для  построения
прекрасной симплонской дороги.

Девятого  февраля  был  в  Люневиле  подписан  мирный  договор  с
державами континента.  Бонапарт воспользовался этим случаем, чтоб
обвинить лондонский  кабинет и представить  его, как единственное
препятствие   к  всеобщему   умиротворению.  В  письме   своем  к
Законодательному собранию  он сказал: "Остается  жалеть, что этот
мирный договор  не объемлет  всех частей света.  По крайней мере,
таково было желание Франции, и такова была постоянная цель усилий
ее правительства;  но все  эти усилия оказались  тщетными. Европа
знает, как  действовало английское министерство, чтобы расстроить
и само заключение люневильского трактата". Вслед за тем, в ответе
своем  на  поздравления Законодательного  собрания, Наполеон  дал
почувствовать,  что в  уме его  уже рождается  гигантский замысел
введения  континентальной   системы;  он  говорил:  "Все  державы
континента согласятся между собой, чтобы принудить Англию идти по
пути умеренности, справедливости и здравого рассудка".

Бонапарт,   радуясь   восстановлению   во   Франции   внутреннего
спокойствия,  которое  предшествовало  заключению внешнего  мира,
поспешил   выразить   свое  удовольствие   по  случаю   согласия,
замеченного  им между  жителями разных департаментов,  которые он
объехал;  говоря об  этом,  он промолвил:  "Итак, нечего  слушать
необдуманных речей некоторых ораторов". Эти слова были намеком на
смелые  речи,   произнесенные  во  время   прений  об  учреждении
специальних присутственных мест.

За   люневильским   трактатом,   заключенным  преимущественно   с
Австрией,  последовали  мирные договоры  с  Неаполем, Мадридом  и
Пармою.  Около  того  же  времени Бонапарт  учредил  департаменты
Роерский, Саррский, Рейн-и-Мозельский  и Мон-Тонерский; а так как
умиротворение  и  распространение  границ Французской  республики
должны были  иметь влияние  на ее вещественные  выгоды, то первый
консул велел издать закон, которым ему присвоена власть учреждать
торговые биржи, и отдал приказание, чтобы каждый год, от 17 до 22
сентября,  была  публичная  выставка  всех изделий  отечественной
промышленности.

Освободясь  от военных  забот  на континенте  Европы и  довольный
разъединением, по  крайней мере, по наружности,  Англии с другими
державами, Бонапарт основывал большие надежды на
благорасположении  к  нему  российского  императора Павла  I.  Но
кончина этого  государя разрушила все его  планы. Узнав о ней, он
изъявил непритворное и живое прискорбие.

Вот  уже  второй  раз  нечаянное  событие  расстраивало  огромный
замысел Бонапарта, уничтожить могущество Великобритании в Индии.

Однако  же первый  консул не  довольствовался тем, что  успел уже
сделать.  Посреди своих  славных  трудов и  великих начинаний  он
чувствовал, что его план реорганизации неполон: в нем еще не было
определено место для религии. Конечно, он и прежде не то чтобы не
обращал  на  нее  внимания,  но  о  ней  не было  говорено  ни  в
заключенных трактатах, ни в  изданных законах. Если духовенство и
пользовалось,  наравне   с  лицами  других  состояний,  милостями
консула, то этого все еще было мало для упрочения того положения,
в  котором  находился  первый консул;  и  чтобы  укрепить его  на
основании  законном,  Наполеон  вошел  в  переговоры  с  Римом  и
заключил конкордат с папой Пием VII. Философы из свиты Бонапарта,
которые не отказались содействовать революции брюмера, потому что
она упрочивала  их внезапное возвышение,  вдруг заговорили против
обновления религии. Им хотелось, чтобы Бонапарт провозгласил себя
главой  галликанского вероисповедования  и совершенно  бы прервал
все сношения с Папой.  Но первый консул знал лучше, чем эти люди,
важность  религии  и  опасность,  так сказать,  задеть  за  живое
большинство нации.

Еще во  времена революции и тиранского  владычества философизма и
Директории некоторые почувствовали ту необъятную пустоту, которую
оставляет после  себя ниспровержение религии,  и тщетно старались
пополнить ее, кто учреждением праздников в честь Бога Всевышнего,
кто обрядами феофилантропов.

Бонапарт,  уверенный   в  том,  что   несравненно  большая  часть
французов  привержена  к  римскому вероисповеданию,  естественно,
должен  был  отнестись  к  Папе с  переговорами  о  возобновлении
богослужения и  показать вид, что  намеревается возвратить церкви
ее  прежнее  величество,  а  прелатам прежний  блеск  их  звания.
Поэтому-то, не  обращая внимания  на сарказм приближенных  к себе
людей, которые  все были  вотерьянцы, он, по  случаю заключения с
Англией амьенского  мира, приказал  отслужить Те  Deum в соборной
церкви  Парижской   Богоматери.  При   совершении  этого  молебна
присутствовали  все знаменитости  тогдашней  эпохи. Когда  Ланн и
Ожеро,  назначенные  сопровождать  первого  консула, узнали,  что
должны  идти  к  обедне, то  хотели  отказаться;  но Бонапарт  не
позволил,  и  на  другой день  все  шутил  над Ожеро,  спрашивая,
понравилась ли ему вчерашняя церемония.

"Конкордат 1801  года, - сказал Наполеон  в своих мемуарах, - был
нужен для религии,  для правительства... Он прекратил беспорядки,
устранил  взаимную  недоверчивость..."  На  одном  из  совещаний,
предшествовавших подписанию конкордата, Наполеон сказал: "Если бы
в Риме не было пап, так на этот случай следовало бы их выдумать".

Помирившись   с  Папой,   Бонапарт   дал  новое   ручательство  в
продолжительности   восстановленного    спокойствия   учреждением
королевств  в   Италии,  которую  прежде   хотел  было  наводнить
республиками.    Тоскана   возведена   на    степень   маленького
независимого государства в пользу  одного из пармских инфантов, у
которого  отобрали прежние  его владения  для присоединения  их к
Ломбардии.  Принц этот,  принявший  пышный титул  короля Этрурии,
посетил столицу Франции под именем графа Ливорнского. В честь его
были даны блестящие праздники, по случаю которых снова проявились
изысканность  и  изящность  старой  аристократии. Но  великолепие
приема не могло скрыть  всей ничтожности гостя; и когда Бонапарта
спрашивали,  каким это  образом такой незавидный  человек облечен
таким верховным саном, он только отвечал: "Политика, политика..."

Между тем другой знаменитый гость прибыл в Париж с берегов Темзы.
Ему не сделали такого великолепного приема, как прежнему, но зато
Бонапарт  выказал ему  искреннее радушие.  Этот гость уже  был не
ничтожество; человек с высшим  умом и благородным характером, про
которого Наполеон сказал, что  "сердце живит его гений, тогда как
в Питте гений одушевляет сердце". Гость этот был Фокс!

Бонапарт  расточал  перед  знаменитым  англичанином  самые  живые
доказательства дружелюбия  и уважения.  "Я часто принимал  его, -
говорит он в своем Мемориале, - еще прежде я уже много наслышался
о  его  талантах,  а теперь  узнал  его  прекрасную душу,  доброе
сердце,  виды обширные  и  благородные. Я  полюбил его.  Мы часто
беседовали   с   ним  о   множестве   предметов   и  без   всяких
предрассудков... Фокс - пример  людей государственных, и рано ли,
поздно ли, а его система обоймет целый свет..."

Чувства симпатии  первого консула к Фоксу  были разделяемы вообще
всеми французами. "Его принимали как какого-нибудь триумфатора во
всех  городах,  через которые  он  проезжал. Давали  в его  честь
праздники;  и   везде,  где  только  узнавали,   что  Фоке  будет
проезжать,  его встречали  и провожали с  величайшими почестями".
(О'Мире).

Положение Франции  после Амьенского  мира было таково,  каким она
уже  давно не  пользовалась.  Науки и  художества развивались  до
удивительной степени;  музеи обогатились похищениями драгоценной,
древней  собственности  народов; торговля  и промышленность,  для
которых  были открыты  новые пути  проведением множества  дорог и
каналов,  вводили неслыханную  дотоле роскошь;  открыто множество
школ  и лицеев;  военная слава  дошла до высокой  степени; бразды
правления были в руках Бонапарта... Казалось, чего бы недоставало
Франции!..  Ей  недоставало  законного  короля; на  ней  кровавым
пятном  лежало тяжкое  преступление,  - и  все ее  мнимое величие
допускалось Провидением только для того, чтобы народы видели, как
оно карает преступников.

Положение  Франции,   говорим,  казалось   блистательным;  но  ее
конституция  носила в  себе самой невозможность  быть постоянной.
Все  были убеждены  в том,  что ее  победы и мирные  договоры, ее
могущество  и блеск -  плоды гения  одного человека; и  все также
были уверены, что один только этот гений в состоянии поддерживать
ее на  теперешней степени  славы; и тогда,  естественно, рождался
вопрос, каким же образом этот человек, первый по всему, может, по
силе  конституции,   занять  когда-нибудь  второстепенное  место?
Сенату  казалось, что он  уже и  так много сделал  для Бонапарта,
когда, по голосу нации, требовавшей блистательного вознаграждения
первому консулу,  назначил его консулом  на десять лет. Но десять
лет  должны  же  были  кончиться,  и вопрос  не  разрешался  этим
временным первенством  такого человека, как  Бонапарт, который не
мог уже  сделаться просто  частным человеком. Наполеон  и Франция
поняли это; и потому,  когда сенат утвердил за ним консульство на
десять лет, он отверг  его и обратился к народу с вопросом: "Быть
ли Бонапарту консулом на  всю его жизнь?", и три миллиона голосов
отвечали: "Быть!"

Сенат,   желая    сколько   возможно    прикрыть   свое   прежнее
неблаговременное распоряжение, поспешил объявить народную волю, и
при том, собственно от  себя, даровал первому консулу новое право
-  право  избрать  себе   преемника.  Вот  что  отвечал  Бонапарт
депутации от сената:

"Сенаторы!

Жизнь гражданина  принадлежит народу.  Народ желает, чтобы  я всю
жизнь свою посвятил ему... Покорствую его воле...

Давая  мне  новое  ручательство,  ручательство постоянное,  народ
возлагает    на   меня    обязанность   улучшить    систему   его
законодательства новыми предусмотрительными постановлениями.

Мои усилия,  ваше содействие и содействие  властей и доверенность
ко  мне  народа утвердят,  надеюсь,  благосостояние Франции...  И
тогда, довольный тем, что  сделал, я без сожаления сойду в могилу
и оставлю свою память на суд потомству".

Однако же  общенародное назначение Наполеона пожи