а,
Эдуардо оглядел свои ноги и тело, и увидел, что  янтарный  свет
исходит и от него, а на туловище постоянно взрываются маленькие
красные  вспышки.  Он казался человеком из другого мира, полным
чужой энергией или святым  духом  индейцев,  который  явился  с
высоких  гор  на поиски древнего народа, когда-то царившего над
обширной  монтанской  пустыней,  но  давно  уже   исчезнувшего:
черноногих, кроу, сиу, ассинибойнов, чейеннов.
     Он   поднял   левую   руку,   чтобы   осмотреть  ее  более
внимательно. Кожа стала прозрачной, плоть лучистой. Сначала  он
мог видеть кости руки и кисти, четкие серо-красные формы внутри
расплавленной  янтарной  ткани,  из которой теперь состояло его
тело. Но пока смотрел, и кости сделались такими же прозрачными,
и он целиком стал человеком из стекла, больше никакой материи в
нем не было вовсе; он превратился в окно, через  которое  можно
было  видеть  неземной  огонь,  и  земля  под ним была окном, и
камни, и деревья.
     Трещащие волны  звука  и  электрический  визг  рвались  из
потоков  огня,  теперь  еще  более настойчиво. Как в мартовскую
ночь, у него было  сверх®естественное  ощущение:  будто  что-то
бьется   в  неких  границах,  пытается  пройти  сквозь  барьер,
вырваться из чего-то наружу.
     Нечто пыталось открыть дверь.
     Он стоял у этой самой двери.
     На пороге.
     Его  охватила  странная  убежденность,  что   если   дверь
откроется,  пока  он  стоит  рядом, то немедленно распадется на
разобщенные атомы, как будто его никогда и не существовало. Сам
станет дверью. Неизвестный гость пройдет через него, из огня  и
через него.
     Боже,  помоги  мне,  взмолился он, хотя никогда не искал в
религии никакой опоры.
     Он попытался шелохнуться.
     Парализован.
     Внутри его поднятой руки, внутри всего  его  тела,  внутри
деревьев и камней и земли, огонь становился все менее янтарным,
но  все более красным, горячим, целиком красным, алым, кипящим.
Потом резко сделался мраморным с  бело-синими  прожилками  вен,
словно   соперничая  с  блеском  в  самом  сердце  какой-нибудь
гаснущей звезды. Зловещая пульсация росла, разрывалась, росла и
разрывалась, как  от  толчков  колоссальных  поршней,  звеня  и
громыхая.  Это  ход  поршней вечных двигателей, которые вертели
саму вселенную, - все сильнее и сильнее.  Давление  возрастало,
его  стеклянное  тело дрожало, хрупкое, как хрусталь. Давило со
всех сторон, требуя, стуча молотом; огонь и гром, огонь и гром,
огонь и гром...
     Чернота.
     Тишина.
     Холод.
     Придя в сознание, Эдуардо  увидел,  что  лежит  у  границы
леса,  под  сияньем  четверти  луны.  Над  ним стояли на страже
деревья, темные и спокойные.
     Он снова  владел  всеми  своими  чувствами.  Ощутил  запах
озоновой  бодрости  снега,  густой аромат сосновой хвои, своего
собственного пота - и мочи. Вкус  во  рту  был  неприятный,  но
знакомый:  кровь.  От  ужаса  или  в  падении  он, должно быть,
прокусил язык.
     Очевидно, дверь в ночь не открылась.


        8

     Той же  ночью  Эдуардо  вынул  оружие  из  стенного  шкафа
кабинета  и  снова зарядил. Разложил его по всему дому так, что
одно или другое всегда оказывалось в досягаемости.
     На следующее утро, четвертого апреля,  он  поехал  в  Иглз
Руст, но не зашел в подотделение шерифа. У него все еще не было
доказательств своей истории.
     Вместо этого он заехал в "Электроприборы Кастера". Магазин
размещался  в здании из желтого кирпича, выстроенном когда-то в
двадцатые годы, и блестящие образцы супертехники в его витринах
казались  таким  же  анахронизмом,  как   теннисные   туфли   в
Неандертале. Эдуардо купил видеоплейер, видеокамеру и полдюжины
чистых кассет.
     Продавец  был  длинноволосый  юнец,  любитель  Моцарта,  в
ботинках, джинсах, ковбойской рубахе с декоративной строчкой  и
с  узким  веревочным  галстуком  на бирюзовой булавке. Он долго
разглагольствовал   о   множестве   достоинств    предлагаемого
снаряжения, так часто пользуясь особым жаргоном, что, казалось,
говорил на иностранном языке.
     Эдуардо был просто нужен аппарат, с помощью которого можно
снимать   и   просматривать   запись.  Ничего  больше.  Его  не
волновало,   что   он   сможет   видеть   одну   пленку,   пока
прокручивается   другая,   или   что   все  прочие  дьявольские
приспособления способны сготовить ему обед, застелить постель и
даже сделать педикюр.
     На  ранчо  уже  давно  можно  было   принимать   множество
кабельных  каналов, потому что незадолго до своей смерти мистер
Квотермесс установил спутниковую  антенну-блюдце  за  конюшней.
Эдуардо  редко  смотрел  программы,  может быть, три или четыре
раза в год, но знал, что телевизор работает.
     Из магазина электроприборов он  отправился  в  библиотеку.
Выписал целую стопку романов Роберта Хайнлайна и Артура Кларка,
плюс  коллекцию  новелл  Г.П.Лавкрафта,  Элджернона  Блэквуда и
М.Р.Джеймса.
     Он  больше  не  чувствовал  себя  дураком,  когда  выбирал
мрачные томики чепухи, содержащие в себе непридуманные рассказы
об   отвратительном   Снежном  Человеке,  Лохнесском  чудовище,
пропавшей  Атлантиде,  Бермудском  треугольнике  или  правдивые
истории  о  фальшивой  смерти  Элвиса  Пресли и его операции по
смене  пола.  Был  в  полной  уверенности,  что   библиотекарша
хихикает  над ним или, по крайней мере, одарит его какой-нибудь
жалостливой и покровительственной улыбкой, но она не  позволила
себе  никаких  фривольностей: ничего, что можно было понять как
оценку его литературного вкуса.
     Отоварившись хорошенько в супермаркете,  Эдуардо  вернулся
на ранчо и распаковал приобретения.
     Ему потребовалось целых два дня и большее количество пива,
чем он обычно себе позволял, на то, чтобы постичь, как работает
вся видеоаппаратура.   Проклятое   оборудование   имело  больше
кнопок,  переключателей  и  датчиков,  чем  панель   управления
авиалайнера, и иногда ему казалось, что производители выпускали
все  эти  устройства  не  ради какого-то применения, а из одной
любви к  сложностям  и  загадкам.  Инструкции  были  как  будто
написаны  людьми,  для  которых  английский  - второй язык, что
вполне могло оказаться правдой, так как и видеоплейер, и камера
были сработаны японцами.
     - Или я становлюсь маразматиком,  -  ворчал  он  во  время
очередного  приступа отчаяния, - или мир уже летит в тартарары,
как в баскетбольную корзину.
     Может быть, и то, и другое.

     Теплая погода  наступила  несколько  раньше,  чем  обычно.
Апрель  на  этой  широте  и  долготе  часто  был  вполне зимним
месяцем, но  в  этот  год  дневная  температура  уже  пару  раз
поднялась  и до сорока по Фаренгейту. Скопившийся за сезон снег
таял, а журчащие ручьи наполняли каждую лощину и разбежались по
всем склонам.
     Ночами все оставалось спокойно.
     Эдуардо  прочел  большую  часть  книжек,  которые  взял  в
библиотеке.  Блэквуд  и,  особенно,  Джеймс писали в том стиле,
который был слишком далек от любимого им: тяжелый в  воздухе  и
легкий   на   земле.   Они   поставляли   читателям  истории  о
привидениях, и Эдуардо долго испытывал сложности,  связанные  с
необходимостью  убрать  куда-то  свое неверие и включиться в их
сказки.
     Он  посчитал,  что  если  ад  существует,  то  неизвестное
существо, пытавшееся открыть дверь в ночь, было проклятой душой
или  демоном,  пробивавшим  дорогу  наверх  из  того подземного
огненного царства. Но был один скользкий момент: он не верил  в
ад,  по  крайней  мере, в то карнавально-цветистое царство зла,
каким его изображают в дешевых фильмах и книгах.
     К своему удивлению, Фернандес обнаружил,  что  Хайнлайн  и
Кларк   оказались   занятными  и  даже  наводили  на  некоторые
размышления.  Он  предпочитал  сварливость  первого  гуманизму,
иногда наивному, второго, но оба представляли для него какой-то
интерес и ценность.
     Он  точно  не  знал,  на  что  надеется: найти в их книгах
подсказку, которая поможет ему разделаться с феноменом в  лесу?
Или  где-то  в глубине его мозга осталось нелепое ожидание, что
один из этих писателей уже выпустил историю о старике,  который
живет  в  очень  уединенном  месте и входит в соприкосновение с
чем-то не с этой земли? Если так, то он, значит,  весьма  далек
от  той  грани,  за  которой встречаешь самого себя - того, кто
может войти в любой момент с другой стороны.
     Как бы  то  ни  было,  ему  казалось,  что  существо,  чье
присутствие  он  ощущал  после  перемен  в  призрачном  огне  и
пульсирующем звуке, было происхождения  скорее  неземного,  чем
адского.  Вселенная  состояла из неисчислимого множества звезд.
На бессчетном множестве планет, кружащихся  вокруг  них,  могли
создаться  условия для возникновения жизни. Это научный факт, а
не литературная выдумка.
     Или, может быть, все это он  только  вообразил?  Благодаря
сужению  и  напряжению  тех  артерий,  которые  толкают кровь к
мозгу. Наведенная галлюцинация Альцхаймера. Он нашел, что легче
поверить  именно  в  такое  об®яснение,  чем  в   демонов   или
инопланетян.
     Видеокамеру   Эдуардо   купил   больше   для  того,  чтобы
разделаться  с  сомнениями   в,   самом   себе,   чем   собрать
свидетельства  для  полиции.  Если феномен проявится на пленке,
значит, он вовсе не рехнулся и, в конце концов, вполне способен
продолжать жить в одиночестве. До тех пор, пока нечто не  убьет
его, открыв дверь в ночь.

     Пятнадцатого  апреля  он  отправился  в  Иглз  Руст, чтобы
купить свежего молока и других продуктов - и "Сони  Дискмен"  с
качественными наушниками.
     В  магазине  Кастера  был  неплохой  выбор  аудиокассет  и
компакт-дисков.  Эдуардо  спросил  у  любителя  Моцарта   самую
громкую музыку, которую слушают тинэйджеры.
     - Подарок внуку? - спросил служащий.
     Было легче подтвердить это, чем все об®яснять.
     - Именно так.
     - Хэви-металл?
     Эдуардо не имел ни малейшего понятия, о чем ему говорят.
     - У нас есть новая группа, действительно горячая музыка, -
сообщил  служащий,  выбирая  диск из закромов на витрине, - они
себя зовут "Вормхарт".
     Вернувшись на ранчо и выложив все продукты, Эдуардо сел за
кухонный стол, чтобы прослушать приобретение.  Зарядил  дискмен
батарейками,  всунул  диск,  надел  наушники и нажал на кнопку.
Взрыв звука почти  разорвал  его  барабанные  перепонки;  и  он
поспешно понизил громкость.
     Просидел   с  наушниками  минуту  или  около  тога,  почти
убежденный, что купил бракованный  диск.  Но  судя  по  чистоте
звука,   он  слышал  именно  то,  что  "Вормхарт"  намеревались
записать.  Послушал  еще  минуту  или  две,  ожидая,  когда  же
какофония  станет музыкой, прежде чем понял, что это, очевидно,
и было музыкой в ее современном определении.
     Эдуардо почувствовал себя старым.
     Вспомнил, как еще совсем молодым  обнимался  с  Маргаритой
под  музыку  Бенни  Гудмена,  Фрэнка  Синатры, Мел Торме, Томми
Дорси. А нынешние молодые все еще обнимаются? А знают  ли,  что
это  слово  означает?  Они  просто  прижимаются  друг  к другу?
Ласкают  друг  друга?  Или  парни  сразу  раздеваются  сами   и
стаскивают одежду с подружки?
     То,  что  громыхало  в  наушниках, определенно нельзя было
назвать музыкой-фоном для  любовных  занятий.  По  его  мнению,
такая музыка вполне подходила в качестве аккомпанемента жуткому
убийству: для создания должного настроения или просто для того,
чтобы заглушить утомительные вопли жертвы.
     Он  почувствовал  себя  просто  статуэткой из антикварного
магазина.
     Не то чтобы он вовсе не был  способен  услышать  музыку  в
музыке,  но,  к  примеру,  не  понимал,  почему  группа  должна
обзывать себя "Вормхарт"  -  "Сердце  Червяка".  Группа  должна
носить  такие  имена,  как  "Четыре  Новичка", "Сестры Эндрюс",
"Братья Миллз". Можно принять даже такие названия, как  "Четыре
Макушки"  или  "Джеймс  Браун"  или  "Знаменитые  Страсти". Ему
нравился  "Джеймс   Браун".   Но   "Вормхарт"?   Это   вызывало
отвратительные образы.
     Нет, он не был хиппи и не пытался им стать. Они, возможно,
уже даже  не  знают  слова  "хиппи".  Правда,  в  этом  Эдуардо
сомневался - просто не имеет ни малейшего  понятия,  что  слово
"хиппи" означает сейчас.
     Старше песков Египта.
     Он   послушал   "музыку"  еще  с  минуту,  затем  выключил
магнитофон и снял наушники.
     "Вормхарт" как раз то, что нужно.

     В  последний  апрельский  день  зимнее  покрывало   стаяло
совершенно,  исключая  глубокие  сугробы,  которые наслаждались
тенями  большую  часть  дня,  хотя  даже   и   они   постепенно
уменьшались.  Почва  была  влажная,  но  больше  не  хлипкая  и
раскисшая. Мертвая коричневая трава, придавленная  и  спутанная
весом  исчезнувшего  снега,  покрывала  холмы и поля; однако не
позднее, чем  через  неделю,  ковер  нежных  зеленых  росточков
осветит каждый уголок ныне угрюмой земли.
     Ежедневная   прогулка  увела  Эдуардо  за  восточный  край
конюшни и через поле на юг. В одиннадцать утра  день  уже  сиял
солнцем,  температура  достигала  пятидесяти,  и армада высоких
облаков отступала  на  север.  Он  надел  брюки  цвета  хаки  и
фланелевую  рубашку  и  так  согрелся  напряженной ходьбой, что
закатал рукава. На обратном пути посетил  три  могилы,  которые
располагались к западу от конюшни.
     До   недавнего  времени  штат  Монтана  весьма  либерально
относился к фамильным кладбищам  в  частных  владениях.  Вскоре
после  получения  ранчо  Стенли Квотермесс решил, что он должен
провести вечность именно здесь, и  добыл  разрешение  на  -  ни
больше ни меньше - двенадцать мест захоронения.
     Кладбище  располагалось  на  маленьком холме близ верхнего
бора.  Священная  земля  отделялась  от  прочей  лишь   футовой
стеночкой  из  булыжника  и двумя четырехфутовыми столбиками на
входе. Квотермесс не пожелал нарушить панораму долины и  гор  -
как  будто  считал,  что  его душа будет сидеть на его могиле и
любоваться  открывающимся  зрелищем,  как  призрак  из  старого
развеселого фильма "Цилиндр".
     Только    три    гранитных   надгробия   занимали   место,
предназначенное  для  двенадцати  могил.   Квотермесс.   Томми.
Маргарита.
     Согласно  воле  продюсера,  надпись  на  первом  памятнике
гласила:  "Здесь  лежит  Стенли  Квотермесс   (умерший   прежде
времени), потому что работал (с такой оравой) несносных актеров
и  сценаристов",  -  и  дальше даты рождения и смерти. Ему было
шестьдесят шесть, когда случилась авиакатастрофа.  Однако  будь
ему  даже  пять сотен, он все равно бы счел, что жизненный срок
несправедливо урезали, ибо был из тех людей, которые пользуются
жизнью с великой энергией и страстью.
     Надгробия Томми и Маргариты  не  содержали  юмористических
эпитафий,  просто  -  "любимый  сын"  и "любимая жена". Эдуардо
скучал по ним.
     Сильнейшим ударом была смерть сына, который убит, исполняя
свой долг,  меньше  года  назад.  По  крайней  мере  Эдуардо  и
Маргарита  прожили  долгую  жизнь вместе. Ужасно, когда человек
переживает своего ребенка.
     Эдуардо хотел, чтобы они были с ним снова. Это было  очень
частым  желанием,  и  понимание  того факта, что оно никогда не
сбудется, обычно приводило его в меланхолическое настроение, от
которого потом весьма  трудно  избавиться.  Лучше  всего  в  те
моменты,  когда  он  желал  увидеть  сына и жену, погружаться в
ностальгический туман, переживая заново самые приятные  дни  их
прошедшей жизни.
     На  этот раз, однако, знакомое желание сразу же пропало из
его головы, как только его неожиданно  охватил  ужас.  Холодный
ветер,  казалось,  просвистел  по всему позвоночнику, как будто
тот был пустой трубой.
     Обернувшись,  он  был  готов  к  тому,  чтобы  встретиться
глазами  с  кем-то, кто глядел на него сзади. Но за спиной была
пустота.
     Небо стало полностью голубым, последние облака ускользнули
за северный горизонт, и воздух был  теплей,  чем  когда-либо  с
осени.  Но,  тем  не менее, холодок настаивал. Эдуардо раскатал
рукава,  застегнул  манжеты.  Когда  же   снова   поглядел   на
надгробия,  то  воображение  внезапно  заполнилось  неприятными
образами Томми и Маргариты, какие они, должно  быть,  сейчас  в
своих  гробах:  гниющие,  из®еденные  червями, пустые глазницы,
ссохшиеся в желтозубой ухмылке губы. Он непроизвольно задрожал,
и  его  охватила  абсолютная  уверенность,  что   земля   перед
гранитными глыбами вот-вот зашевелится и осядет. Их руки сейчас
вынырнут  из  осыпающейся почвы и начнут яростно отгребать ее в
сторону: появятся их лица, их безглазые лица...
     Он отшатнулся от могил, и отступил на несколько шагов,  но
не побежал
- был  слишком  стар,  чтобы верить в оживающих мертвецов или в
призраков.
     Прошлогодняя трава и оттаявшая под весенним солнцем  земля
не шевелились. А через некоторое время он перестал ожидать, что
зашевелится.
     Снова взяв себя в руки, старик прошел мимо низких каменных
колонн  вон  с  кладбища.  Всю дорогу к дому ему хотелось резко
обернуться и поглядеть, что у него за спиной. Но  этого  он  не
сделал.
     Вошел  в дом с черного хода и запер за собой дверь. Обычно
он  никогда  не  запирал  дверей.  Хотя  настало  время  ленча,
аппетита  не  было.  Вместо  того чтобы готовить еду, он открыл
бутылку "Короны". Три пивные банки на день - его обычная норма,
а не минимальное потребление. Бывали дни, когда не  пил  вовсе,
хотя  не  в  последнее  время. С недавних пор, забывая про свою
норму, он осушал более трех  за  день.  А  в  некоторые  дни  -
значительно больше.
     Чуть позже полудня, когда Эдуардо сидел в кресле гостиной,
пытаясь прочесть Томаса Вулфа и потягивая третью банку пива, то
вдруг  понял,  яростно  стараясь  избавиться от этого ощущения,
которое все равно  оставалось:  переживание  на  кладбище  было
предупреждением. Предчувствием. Но предчувствием чего?

     Когда  апрель  миновал  без  повторения  феномена в нижнем
лесу, Эдуардо сделался более - а не менее - напряженным. Каждое
из предыдущих событий происходило, когда луна была  в  одной  и
той  же фазе - в четверти. Небесные условия начали ему казаться
все более и более влиятельными, когда апрельская луна прибыла и
стала убывать без нарушений графика. Лунный цикл не должен  был
иметь  ни малейшего отношения к таинственным событиям - но, тем
не менее, по обычному календарю их  можно  было  вычислить  без
труда.
     В  ночь на первое мая, которая могла похвалиться тоненькой
загогулиной новой луны, он заснул полностью одетым. Пистолет  в
кобуре  из  мягкой  кожи  лежал  на  ночном  столике. Рядом был
дискмен с наушниками и уже  вставленным  альбомом  "Вормхарта".
Двенадцатизарядный ремингтоновский дробовик лежал под кроватью,
готовый  к  бою.  Оставалось  только  протянуть  к  нему  руку.
Видеокамера была снабжена новыми батареями и  чистой  кассетой:
Эдуардо приготовился действовать быстро.
     Проспал судорожно, но ночь прошла без инцидентов.
     По  правде  говоря,  он не слишком ожидал неприятностей до
раннего утра четвертого мая.
     Конечно,  странный  спектакль   мог   вообще   больше   не
повториться.  Он  очень  надеялся,  что  не станет его зрителем
снова. Но, однако, сердце чувствовало то, чего не  мог  принять
целиком его мозг: значительные события уже начались, они только
набирают силу, и больше он не может позволить себе играть в них
роль  лишь  осужденного в кандалах, не может оставить себе лишь
один выбор - между виселицей и гильотиной.
     Когда выключил свет, ждать пришлось не  столь  долго,  как
предполагал.  Может быть, из-за того, что ему не удалось хорошо
выспаться предыдущей ночью, второго мая он отправился в кровать
рано вечером - и был разбужен после полуночи, в  первые  минуты
третьего, всеми этими зловещими и ритмическими пульсациями.
     Звук  был не громче, чем в прошлый раз, но волна давления,
которая сопровождала каждое биение, была раза в полтора мощнее,
чем что-либо, что