стальных трубок - ярко оранжевыми,  как
будто  вся напряженность тревоги, страха и горя могла быть, как
в театре, расслаблена подходящими веселыми декорациями.
     Хитер была не одна в этой комнате с балаганной расцветкой.
Рядом с Луи сидели трое полицейских  -  два  в  форме,  один  в
обычной одежде - их всех она знала. Они обняли ее, сказали, что
Джек  вытянет,  предложили  принести  кофе и, в общем, пытались
поднять  ее  дух.  Это  были   первые   в   потоке   друзей   и
приятелей-полицейских   из   департамента,   кто  участвовал  в
дежурстве, потому что любили Джека. А также  и  потому,  что  в
обществе с растущим насилием, где уважение к закону в некоторых
кругах   не   было  очень  горячим,  полицейские  более  других
нуждались в заботе и защите.
     Несмотря на благожелательную кампанию людей, в чьих добрых
намерениях она не сомневалась, ожидание было мучительным. Хитер
чувствовала себя не менее одинокой, чем если бы была здесь безо
всех них.
     Купаясь в изобилии резкого флюоресцентного  света,  желтые
стены  и  сияющие  оранжевые  стулья, казалось, становились все
ярче  с  каждой  минутой.  Это   цветистое   украшение   скорее
изматывало  ее,  чем ослабляло беспокойство, и время от времени
Хитер закрывала глаза.
     К 11:15 она пробыла в больнице  уже  час,  а  Джек  был  в
операционной полтора. Люди из группы поддержки - которых теперь
насчитывалось шестеро,
- были  единодушны  в  своем  мнении, будто столько времени под
ножом - это хороший знак. Если Джек был  бы  ранен  смертельно,
говорили  они,  то  пробыл  бы в операционной совсем недолго, и
ведь дурные вести всегда приходят быстро.
     Хитер не была так в этом уверена. Она не  позволяла  расти
надежде,  потому  что  понимала,  что  совсем падет духом, если
новости все же окажутся плохими.
     Потоки ливня разбивались об  окна  и  стекали  по  стеклу.
Сквозь  искажающие  линзы воды город снаружи казался совершенно
лишенным  прямых  линий  и  острых  краев  -  сюрреалистическая
метаморфоза расплавленных форм.
     Приходили  незнакомые  люди,  кое-кто  с  красными от слез
глазами.  Все  тихо  напряженные,  ожидающие  вестей  о  других
пациентах,  своих друзьях или родственниках. Некоторые промокли
под дождем, и приносили с собой запахи влажной шерсти и хлопка.
     Хитер походила. Выглянула за окно. Выпила горького кофе из
автомата. Затем села с  "Ньюсуик"  месячной  давности,  пытаясь
прочитать  историю о самой новой актрисе в Голливуде, но каждый
раз, когда она доходила до конца абзаца, то не могла  вспомнить
ни слова из того, что в нем описывалось.
     В  12:15,  когда  Джек  был  под ножом уже два с половиной
часа, все  из  группы  поддержки  продолжали  делать  вид,  что
отсутствие  новостей  -  тоже хорошая новость и что шансы Джека
растут  с  каждой  минутой,  которую  проводит  с   ним   врач.
Некоторые,  включая  Луи,  испытывали  определенное неудобство,
встречаясь с глазами Хитер, однако и  они  говорили  тихо,  как
будто в похоронном зале, а не в больнице. Серость бури за окном
перетекла в их лица и голоса.
     Уставившись  в  "Ньюсуик"  и  не  видя  букв,  она  начала
размышлять, что ей делать, если Джек не  вытянет.  Такие  мысли
казались  предательскими,  и  сначала  Хитер  подавляла их, как
будто  сам  акт  воображения  жизни  без   Джека   как-то   мог
способствовать его смерти.
     Он не мог умереть. Она нуждалась в нем, и Тоби тоже.
     От  мысли  о  том, как она сообщит Тоби о смерти Джека, ее
затошнило.  Мелкий  холодный  пот  выступил  на  затылке.   Она
подумала,  что,  должно  быть,  так  ее организм избавляется от
скверного кофе.
     Наконец дверь в  холл  открыл  человек  в  зеленой  одежде
хирурга.
     - Миссис Макгарвей?
     Когда все повернулись к ней, Хитер отложила журнал на край
стола рядом со своим стулом и встала на ноги.
     - Я доктор Прокнов, - сказал он, подходя к ней.
     Хирург,  который  все это время трудился над Джеком. - Лет
сорока, стройный, с вьющимися черными волосами  и  темными,  но
чистыми  глазами,  которые  были  - или ей это представилось? -
сострадательными и мудрыми.
     - Ваш муж сейчас в послеоперационной. Мы переместим его  в
реанимационную очень скоро.
     Джек был жив.
     - Он поправится?
     - У него много шансов, - сказал Прокнов.
     Группа   поддержки   отнеслась   к   этому   сообщению   с
энтузиазмом,  но  Хитер  была  более  осторожна  и  не  спешила
предаваться  оптимизму.  Тем  не  менее,  от  облегчения  у нее
ослабли ноги. Она почувствовала, что сейчас рухнет на пол.
     Как будто читая ее мысли, Прокнов отвел  ее  к  стулу.  Он
пододвинул другой стул под прямым углом и сел к ней лицом.
     - Две  раны особенно серьезные, - сказал он. - Одна в ногу
и другая - в брюшную полость, нижняя правая сторона. Он потерял
много крови и был в глубоком шоке к тому времени, когда до него
добрались фельдшеры.
     - У  него  все  будет  хорошо?  -  спросила  Хитер  снова,
чувствуя,  что  у  Прокнова  есть  новости, которые ему неохота
сообщать.
     - Как я сказал, у него много шансов. Я  действительно  так
думаю. Но пока он еще не вышел из комы.
     Глубокое  сочувствие  читалось  на  лице  и в глазах Эмиля
Прокнова, и Хитер не могла вынести  того,  что  стала  об®ектом
столь   глубокой   симпатии,   потому  что  это  означало,  что
реанимационная хирургия  -  это  последняя  возможность  спасти
Джека.  Она  опустила глаза, не в силах встречаться со взглядом
врача.
     - Мне  пришлось  вырезать  ему  правую  почку,  -   сказал
Прокнов,  - но с другой стороны, это совсем замечательно - лишь
малое внутреннее повреждение. Еще меньше проблем с кровеносными
сосудами. Задета толстая кишка. Мы  все  вычистили,  подлатали,
установили  брюшные временные дренажные трубки, и держим его на
антибиотиках,  чтобы  предотвратить  инфекцию.  Здесь   никаких
хлопот не будет.
     - Человек может жить... может жить с одной почкой, правда?
     - Да, конечно. Она никак не изменит его образ жизни.
     Что  же  тогда изменит его образ жизни, какая другая рана,
какое повреждение? - хотела спросить она, но не  нашла  в  себе
мужества.
     У  хирурга были длинные, гибкие пальцы; Его руки выглядели
худыми,  но  сильными,  как  у  концертирующих  пианистов.  Она
сказала  себе,  что  Джек не мог получить ни большей заботы, ни
чуткого милосердия от чьих-либо других, не этих, искусных  рук,
и они сделали для него все, что могли.
     - Нас  теперь  тревожат  две  вещи, - продолжал Прокнов. -
Тяжелый шок в соединении с большой потерей крови  может  иногда
иметь... последствия для головного мозга.
     О Боже, пожалуйста, не это!
     - Это  зависит  от  того,  как  долго была понижена подача
крови в мозг и насколько сильно было это уменьшение,  насколько
серьезно ткани лишились кислорода.
     Хитер закрыла глаза.
     - Его   электроэнцефалограмма   выглядит  хорошо,  и  если
основывать  прогнозы  на  ней,  я  бы   сказал,   что   никаких
повреждений  мозга  нет и не будет. У нас всегда есть основания
для оптимизма. Но точно мы не сможем узнать, пока он не  придет
в сознание.
     - Когда?
     - Невозможно сказать. Нужно ждать, и тогда посмотрим.
     Может быть, никогда?
     Хитер  открыла  глаза,  пытаясь сдержать слезы, но удалось
это не совсем. Она взяла свою сумочку с края  стола  и  открыла
ее.
     Когда она высморкалась и промокнула глаза, хирург сказал:
     - И еще одно. Когда вы придете к нему в реанимационную, то
увидите,  что  он обездвижен смирительной рубахой и постельными
ремнями.
     Наконец Хитер снова встретилась с ним глазами.
     Он продолжил:
     - Пуля или ее  кусок  попал  в  спинной  мозг.  Есть  ушиб
позвоночника, но мы не можем найти перелома.
     - Ушиб. Это серьезно?
     - Зависит от того, были ли задеты нервы.
     - Паралич?
     - До  тех пор, пока он без сознания и мы не можем провести
некоторые простые тесты, нельзя так сказать. Если это  паралич,
мы  сделаем  еще  одно исследование на перелом. Важно то, чтобы
спинной мозг не был поврежден, нет ничего хуже этого. Если  это
паралич  и  мы  сможем отыскать перелом, то загипсуем все тело,
подсоединим тяги к ногам, чтобы оттянуть  давление  с  крестца.
Можно  залечить  перелом. Это не катастрофа. Есть много шансов,
что мы снова поставим его на ноги.
     - Но никаких гарантий, - сказала она тихо.
     Хирург колебался. Затем ответил:
     - Их никогда не бывает.


        6

     Одна из шести операционных палат выходила большими  окнами
в   зал  персонала  реанимационной.  Занавески  на  ширме  были
раздвинуты,  чтобы  сиделки  могли   постоянно   наблюдать   за
пациентом  даже со своих мест в центре круглой комнаты. К Джеку
были  присоединены  провода  кардиографа,   который   постоянно
передавал  данные  на терминал центральной панели, внутривенная
капельница,  обеспечивающая   глюкозой   и   антибиотиками,   и
раздвоенная   кислородная   трубка,   нежно   прикрепленная   к
перегородке между ноздрями.
     Хитер приготовилась к шоку при виде состояния Джека  -  но
он  выглядел  даже  хуже,  чем она ожидала. Лежал без сознания,
поэтому, конечно, и лицо было  вялое,  бесчувственное,  но  это
отсутствие  одушевленности  не  было  единственным  поводом для
страха. Его кожа была бела, как кость, с  темно-синими  кругами
вокруг ввалившихся глаз. Губы были так серы, что она подумала о
пепле, и библейская цитата прокралась к ней в голову, отдаваясь
беспорядочным эхом, как будто ее и вправду произнесли громко, -
прах  к праху, пыль к пыли. Он казался на десять или пятнадцать
фунтов легче, чем был, когда ушел сегодня утром  из  дому,  как
будто  его  борьба  за  выживание  длилась  больше недели, а не
несколько часов.
     Комок в горле мешал глотать. Она встала рядом с  кроватью,
и не смогла говорить. Хотя он был без сознания, она не хотела с
ним  говорить  до тех пор, пока не сможет управлять собственной
речью. Хитер где-то читала, что даже в  коме  больные  способны
слышать людей вокруг них: на каком-то глубоком уровне они могут
понимать,  что  сказано, и воспринимать слова ободрения. Она не
хотела, чтобы Джек расслышал дрожь страха  или  сомнения  в  ее
голосе  - или что-нибудь другое, что может огорчить или усилить
тот ужас и подавленность, которые его уже охватили.
     В палате было успокаивающе тихо.  У  монитора  кардиографа
отключили  звук,  все  данные подавались на экран и оценивались
визуально.  Насыщенный  кислородом  воздух,  проходивший  через
трубку  в  нос  свистел  так  слабо,  что она могла слышать его
только тогда, когда  наклонялась  близко,  и  звук  неглубокого
дыхания  был  так  же  мягок,  как  и у спящего младенца. Дождь
барабанил в мире снаружи, стуча по единственному окну,  но  это
скоро стало бледным шумом, просто другой формой молчания.
     Хитер захотела взять мужа за руку больше, чем когда-либо в
жизни  хотелось  чего-то еще. Но его руки были скрыты в длинных
рукавах  смирительной  рубахи.  Внутривенная  трубка,  которая,
вероятно, была подсоединена к тыльной стороне руки, исчезла под
манжетой.
     Она,   поколебавшись,  коснулась  его  щеки.  Он  выглядел
холодным, но при прикосновении оказался в горячке.
     Наконец она сказала:
     - Я здесь, мой мальчик.
     Он никак не показал, что слышит ее. Его глаза не двигались
под веками, а серые губы оставались слегка открытыми.
     - Доктор Прокнов  говорит,  что  все  выглядит  хорошо,  -
сообщила  она, - ты можешь из этого выбраться. Вместе мы с этим
справимся, не беспокойся. Черт,  помнишь  два  года  назад  мои
приехали  к нам на две недели? Какая тогда была мука, мать ныла
без остановки семь дней в неделю, а отец  был  вечно  пьяный  и
мрачный. Это же только пчелиный укус, тебе не кажется?
     Никакого ответа.
     - Я  здесь,  -  сказала  она.  -  И останусь, не собираюсь
никуда уходить. Ты и я, ладно?
     На экране кардиографа плывущая линия  ярко-зеленого  света
показывала   зубцы   и   впадины  артериальной  и  желудочковой
деятельности,  которая  проходила  без  каких-либо   перерывов,
слабая,  но  постоянная. Если Джек слышал, что она сказала, его
сердце не откликнулось на ее слова.
     Стул с прямой спинкой стоял в углу. Хитер пододвинула  его
к  изголовью.  Поглядела  на  мужа  сквозь решетку в ограждении
кровати.
     Посетителям реанимационной давалось  строго  десять  минут
каждые   два  часа,  так,  чтобы  не  утомлять  пациента  и  не
пересекаться  с  сиделками.  Однако  старшая   сиделка,   Мария
Аликанте,  была  дочерью  полицейского.  Она разрешила Хитер не
выполнять эти правила:
     - Ты можешь оставаться с ним сколько захочешь,  -  сказала
Мария. - Слава Богу, ничего похожего с моим отцом не случалось.
Мы всегда ожидали, что такое произойдет, но ничего. Конечно, он
уволился  несколько  лет назад, как раз тогда, когда все только
начали сходить с ума!
     Каждый  час,  или   примерно   так,   Хитер   уходила   из
реанимационной, чтобы провести несколько минут с членами группы
поддержки  в холле. Люди продолжали смеяться, но всегда их было
не   менее   трех,   иногда   до    шести-семи,    мужчины    и
женщины-полицейские в форме или переодетые детективы.
     Жены  других  полицейских  тоже  заходили.  Каждая  из них
обнимала ее. Время от времени любая доходила до  грани  и  была
готова разрыдаться. Все искренне ей сочувствовали, разделяли ее
боль.  Но  Хитер  знала,  что  все до единой были рады, что это
Джек, а не их муж  приехал  на  вызов  со  станции  автосервиса
Аркадяна.
     Хитер  не  осуждала  их за это. Она бы продала душу, чтобы
Джек сейчас поменялся с мужем любой из них - и тоже посещала бы
ее с таким же точно искренним сочувствием и скорбью.
     Департамент был тесно сросшимся  сообществом,  особенно  в
эту  эпоху  социального распада, но каждое общество формируется
из маленьких группок, из семей, об®единенных совместным опытом,
взаимными   нуждами,   сходными   ценностями    и    надеждами.
Безотносительно   тому,   насколько   тесно  переплелась  ткань
сообщества, каждая семья сначала защищала и лелеяла  себя.  Без
глубокой  и всепоглощающей любви жен к мужьям, а мужей к женам,
родителей к детям и детей  к  родителям  не  было  бы  никакого
сочувствия и в большом сообществе, вне дома.
     В  реанимационной  палате с Джеком Хитер восстанавливала в
памяти всю их совместную жизнь, с самого первого дня  до  ночи,
когда  родился  Тоби, до завтрака этим утром. Больше двенадцати
лет.  Но  они  казались  короткими,  как  секунды.  Иногда  она
прислоняла голову к прутьям кровати и говорила с ним, вспоминая
особенные  мгновения,  напоминая, как много смеха их связывало,
сколько радости.
     Незадолго до пяти часов она была оторвана от  воспоминаний
неожиданным осознанием того, что что-то изменилось.
     Встревоженная, она встала и склонилась над кроватью, чтобы
посмотреть,  дышит  ли  еще  Джек.  Затем поняла, что с ним все
должно  быть  в  порядке,  так  как  кардиограф  не   показывал
изменения ритма.
     То,  что  изменилось,  было  звуком  дождя. Он закончился.
Гроза прекратилась.
     Хитер поглядела на светонепроницаемое окно. Город за  ним,
которого она не могла видеть, должно быть, блестел после ливня,
длившегося  целый день. Ее всегда очаровывал Лос-Анджелес после
дождя - искрящиеся капли воды, стекавшие с  кончиков  пальмовых
листьев,  как  будто  из деревьев выделялись драгоценные камни.
Улицы чисто вымыты, воздух так ясен,  что  далекие  горы  снова
являются из обычной мглы смога. Все свежо.
     Если бы окно было прозрачным и можно было бы видеть город,
спросила  себя  она,  показался бы он ей очаровательным на этот
раз? Теперь нет. Этот город больше никогда не засияет для  нее,
даже если дождь будет чистить его сорок дней и сорок ночей.
     В  это  мгновение  Хитер  поняла,  что их будущее - Джека,
Тоби, и ее собственное -  должно  проходить  в  каком-то  месте
далеко отсюда. Больше это не родное. Когда Джек поправится, они
купят дом и уедут... куда-нибудь, куда угодно, к новой жизни, к
новому  началу.  Это  решение  было печально, но давало также и
надежду.
     Когда она отвернулась от окна, то  обнаружила,  что  глаза
Джека открыты и он смотрит на нее.
     Ее сердце запнулось.
     Она  вспомнила  мрачные  слова  Прокнова  - сильная потеря
крови. Глубокий шок. Последствия отразятся на мозге.
     Повреждение мозга.
     Она боялась  говорить  из  страха,  что  его  ответ  будет
невнятным, мучительным, бессмысленным.
     Джек облизнул серые, потрескавшиеся губы.
     Его дыхание было хриплым.
     Наклонившись  сбоку кровати, нагнувшись к нему, собрав все
свое мужество, она сказала:
     - Милый?
     Смущение и страх отразились на его лице, когда он повернул
голову  сначала  чуть-чуть  влево,  потом   вправо,   оглядывая
комнату.
     - Джек? Ты со мной, мальчик мой?
     Он  задержал  взгляд  на мониторе кардиографа и, казалось,
был  заворожен  двигающейся  зеленой  линией,  которая   теперь
рисовала  пики выше и гораздо чаще, чем во все время с тех пор,
как Хитер вошла в палату.
     Ее собственное сердце стучало так сильно, что ее затрясло.
То, что он не отвечал, ужасало.
     - Джек, ты в порядке, ты слышишь меня?
     Медленно он повернул голову к  ней  снова.  Облизал  губы,
лицо исказилось. Его голос был слаб, почти шепот:
     - Извини за это.
     Она сказала испуганно:
     - Извинить?
     - Я  предупреждал  тебя.  Ночью  я  так  предчувствовал. Я
всегда был... именно психованный.
     Смех, который вырвался у Хитер, был опасно близок к плачу.
Она прижалась так сильно к ограде кровати,  что  прутья  больно
вдавились ей в диафрагму, но ей удалось поцеловать мужа в щеку,
его бледную горячечную щеку и затем в уголок серых губ.
     - Да, но ты мой псих, - сказала она.
     - Пить хочется, - произнес он.
     - Конечно,  хорошо.  Я позову сиделку, посмотрим, что тебе
позволят.
     Мария Аликанте уже спешила зайти, встревоженная данными об
изменении в состоянии Джека, выведенными на монитор центральной
панели.
     - Он проснулся, осторожно, и сказал,  что  хочет  пить,  -
сообщила Хитер, составляя слова вместе в спокойном ликовании.
     - Человек  имеет  право немного хотеть пить после тяжелого
дня, не так ли? - сказала Мария Джеку, огибая кровать и подходя
к ночному  столику,  на  котором  стоял  герметичный  графин  с
ледяной водой.
     - Пива, - сказал Джек.
     Постучав по пакету с внутривенным, Мария сказала:
     - А что, вы думаете, мы накачиваем в ваши вены целый день?
     - Не "Хайнекен".
     - А  вы  любите  "Хайнекен",  да?  Ну,  у  нас медицинский
контроль расходов, вы  знаете.  Нельзя  использовать  импортные
товары. - Сестра налила треть стакана воды из графина. - От нас
вы получаете внутривенно "Будвайзер", хотите вы того или нет.
     - Хочу.
     Открыв   шкафчик   ночного  столика  и  выдернув  гнущуюся
пластиковую соломинку, Мария сказала Хитер:
     - Доктор Прокнов вернулся в больницу на вечерний обход,  а
доктор  Дилани  только  что приехал сюда. Как только я заметила
изменения в электроэнцефалограмме Джека, я вызвала их.
     Уолтер Дилани был их семейным врачом. Хотя Прокнов хорош и
явно компетентен, Хитер чувствовала себя  лучше,  зная,  что  в
медицинской  бригаде, занимающейся Джеком, есть кто-то почти из
их семьи.
     - Джек, - сказала Мария, -  я  не  могу  поднять  кровать,
потому  что вы должны лежать горизонтально. И не хочу, чтобы вы
пытались сами поднимать голову, хорошо? Позвольте мне поднимать
ее за вас.
     Мария подложила руку ему  под  шею  и  подняла  голову  на
несколько  дюймов  от  тощей  подушки.  Другой  рукой она взяла
стакан. Хитер протянула руку над  оградой  кровати  и  вставила
соломинку между губ Джека.
     - Маленькими глотками, - предупредила его Мария. - Если не
хотите подавиться.
     После  шести  или  семи  глотков,  делая паузы для дыхания