асплывшуюся
талию Джек с®ел свою порцию.
     Этой ночью ему  снились  чайки.  Три.  С  победно  широким
размахом  крыла.  Белые  и светящиеся, как ангелы. Они медленно
летели, взмывая и ныряя, смело выписывая петли, но все время на
запад, и он бежал по полям внизу, пытаясь угнаться за ними.  Он
снова мальчик и вытягивал руки, как будто они
- крылья,  взбегал на холмы, сбегал по заросшим травой склонам.
Полевые цветы хлестали его по ногам,  и  он  легко  представлял
себе, что однажды, скоро, взмоет в воздух, свободный от земного
притяжения, и полетит вместе с чайками. Затем поля кончились, и
он глядел вверх на птиц, пока не обнаружил, что крутит ногами в
разряженном  воздухе,  над  краем  кручи  с острыми и торчащими
скалами  в  нескольких  сотнях  футов   внизу;   мощные   волны
взрываются  среди  них,  белые брызги летят высоко в небо, а он
падает, падает...  Он  знал,  что  это  лишь  сон,  но  не  мог
проснуться,  как  ни  старался.  Падает  и  падает, все ближе к
смерти, но еще не в ней. Падает и падает к  иззубренным  черным
утробам  скал, к холодной глубокой глотке жадного моря. Падает,
падает...

     Через  четыре   дня   повышенно   энергичной   терапии   в
Вестсайдской  больнице Джека перевезли в реабилитационный центр
Феникса. Это было одиннадцатого июня. Хотя перелом позвоночника
залечился, он вызвал некоторые повреждения  в  нервах.  Тем  не
менее прогнозы были превосходными.
     Его  комната была, как в мотеле. Ковер вместо линолеумного
пола; полосатые зелено-синие  обои;  мило  обрамленные  оттиски
буколических  ландшафтов; кричащих цветов, но веселые занавески
на окнах. Две больничные  кровати,  однако,  опровергали  образ
Холидей-Инн.
     Комната  физической терапии, куда его привезли на кресле в
первый раз в шесть тридцать утра двенадцатого июня, была хорошо
оборудована  аппаратами  для  тренировок.  Здесь  пахло  больше
больницей,  чем  гимнастическим залом, что было неплохо. Оценив
это так, Джек подумал,  что  обманывает  себя,  что  это  место
гораздо  менее  походит  на  гимнастический  зал, чем на камеру
пыток.
     Его терапевт, Моше Блум, был  лет  чуть  меньше  тридцати,
шести  футов  роста, с телом настолько накачанным и так отлично
вылепленным,  что  представлялось,  будто   он   получил   его,
регулярно  сражаясь  один на один с тяжелым танком. У него были
кудрявые черные волосы,  карие  глаза  с  золотыми  точками,  а
темная   кожа   под   калифорнийским   солнцем   стала   просто
роскошно-бронзовой. В белых тапочках, белых  широких  брюках  и
белой  футболке  он  напоминал  лучащуюся видимость, плывущую в
преломлении  света  в  дюйме  над  полом,  Ангелом,   прибывшим
передать   послание  от  Бога,  которое,  оказалось,  содержало
сообщение: "Без боли нет победы".
     - Не очень-то похоже на доброе предупреждение, так, как вы
это произносите, - сообщил ему Джек.
     - А?
     - Звучит как угроза.
     - Вы будете плакать как младенец после  первых  нескольких
занятий.
     - Если  вы  только  этого  хотите,  я  могу  заплакать как
младенец прямо сейчас, и мы мирно разойдемся по домам.
     - Вы будете бояться боли до начала тренировки.
     - Я проходил терапию в Вестсайдской больнице.
     - Это была просто игра в песочнице! Ничего похожего на тот
ад, в который я вас собираюсь ввести.
     - Вы так милы...
     Блум пожал своими огромными плечами.
     - У  вас  не  должно  быть  иллюзий  о  какой-то  легкости
реабилитации.
     - Я изначально человек без иллюзий.
     - Хорошо.  Вы  будете  сначала бояться боли, ужасаться ее,
избегать,  просить  отправить   вас   домой   полукалекой,   не
заканчивая программы...
     - Вот здорово, я едва могу дождаться начала!
     - ...но  я  научу  вас  ненавидеть боль вместо того, чтобы
бояться ее...
     - Может быть,  я  лучше  пойду  на  уроки  по  шитью,  или
испанским языком займусь?
     - ...а  затем  я  научу  вас  любить  боль, потому что это
единственный явный признак того, что вы делаете прогресс.
     - Вам нужен новый курс по агитации пациентов.
     - Вы сами должны себя вдохновить, Макгарвей. Моя  основная
задача - это бросить вам вызов.
     - Зовите меня Джек.
     - Терапевт покачал головой.
     - Нет.  Для начала я буду звать вас Макгарвей, а вы зовите
меня Блум. Такие отношения всегда враждебны в начале. Вам нужно
ненавидеть меня, чтобы сфокусировать на мне свою ярость.  Когда
это время придет, будет легче ненавидеть меня, если мы не будем
пользоваться именами.
     - Я уже вас ненавижу.
     Блум улыбнулся:
     - Вы правильно делаете, Макгарвей.


        12

     После   июньской   ночи   десятого  числа  Эдуардо  жил  в
отречении. Впервые за свою жизнь  он  не  желал  встречаться  с
реальностью, хотя и знал, что сейчас это важнее, чем когда-либо
прежде.  Для  него  было  бью  целебней  посетить одно место на
ранчо,  где  нашел  бы  -  или,  наоборот,  не   нашел   бы   -
доказательства,  подтверждающие  его  самые черные подозрения о
природе  "гостя",  который  зашел  в  его  дом,  когда  он  сам
находился   в   конторе   Тревиса   Поттера.  Вместо  этого  он
старательно избегал этого места, даже не глядел в сторону  того
холмика.
     Пил  слишком  много  и  совершенно  об этом не тревожился.
Семьдесят лет жил под девизом "Умеренность  во  всем",  и  этот
рецепт  жизни  довел  его  только  до  состояния  унизительного
одиночества и страха. Он хотел, чтобы пиво - которое  он  время
от  времени  перемежал хорошим бурбоном - оказывало на него еще
большее  анестезирующее  влияние.  Казалось,  приобрел   жуткий
иммунитет  к  алкоголю.  И  даже  когда  заливал  в  себя дозу,
достаточную  для  того,  чтобы   ноги   и   позвоночник   стали
резиновыми, то мозг все еще оставался слишком ясным.
     Теперь Эдуардо читал исключительно тот жанр, к которому он
совсем  недавно  приобрел  такое расположение: Хайнлайн, Кларк,
Брэдбери, Старджон, Бенфорд, Клемент, Уиндем, Кристофер, Нивен,
Желязны. Точно  так  же,  как  когда-то,  обнаружил,  к  своему
удивлению,  что фантастика может быть вызывающей и наводящей на
размышления,  теперь  он  узнал,   что   она   может   быть   и
наркотической,  лучше,  чем  любое  количество  пива, причем, в
меньшей  степени  отражаясь  на  мочевом   пузыре.   Эффект   -
просветление  и  удивление или интеллектуальное и эмоциональное
отупение - зависел  строго  от  желания  читателя.  Космические
корабли,  машины  времени,  кабины  телепортации,  инопланетные
миры, колонизированные луны,  инопланетяне,  мутанты,  разумные
растения,   роботы,   андроиды,  клоны,  компьютеры,  сочащиеся
разумом,  телепатия.   Флот   военных   космических   кораблей,
отправленный   сражаться  далеко  в  другую  галактику,  гибель
вселенной, обратное течение времени, конец всего! Он терялся  в
этом  тумане  фантастики,  в  этом  завтра, которого никогда не
будет, только чтобы не думать о немыслимом.
     Пришелец из двери пребывал в покое, затерявшись в лесу,  и
дни  проходили  без  новых  происшествий.  Эдуардо  не понимал,
неужели тому потребовалось пройти миллиарды  миль  космоса  или
тысячелетия  времени  только  для  того,  чтобы завоевать Землю
черепашьими шагами.
     Конечно,  самой  сутью  любого  настоящего  и   подлинного
пришельца  было  то,  что  его мотивации и поступки должны быть
загадочны  и,  может  быть,  даже  непостижимы  для   человека.
Завоевание  Земли,  возможно,  вообще никак не интересует того,
кто прошел через дверь, а его концепция времени может быть  так
радикально  отличной  от  концепции  Эдуардо,  что дни для него
похожи на минуты.
     В   фантастических   рассказах   существовало   три   вида
пришельцев.   Хорошие,  в  общем,  желали  помочь  человечеству
достичь полной реализации своего потенциала как разумного вида,
чтобы тогда уже им  сосуществовать,  как  приятелям,  и  делить
вечные  приключения.  Плохие  хотели  поработить  человечество,
употребить его на обед, отложить в него  яйца,  поохотиться  на
него ради спорта, или уничтожить из-за трагического непонимания
или  же по одной только злобности натуры. Третий - и реже всего
встречающийся - тип пришельцев был ни плохим,  ни  хорошим,  но
настолько  чужим,  что  его  цели  и  предназначение  были  для
человечества так же загадочны, как и существование  Бога.  Этот
тип  обычно  оказывал  человеческой  расе  большую  услугу  или
причинял  жуткое  зло,  просто  проходя  мимо,  по  краю  своей
галактической  трассы.  Как  автобус  проезжает  сквозь колонны
деловитых муравьев на дороге; они даже не  осознавали  встречи,
того что она как-то повлияла на жизни разумных существ.
     Эдуардо   ничего   не   знал   о   дальнейших   намерениях
существа-наблюдателя в лесу, но  инстинктивно  ощущал,  что  на
личном  уровне  тот  не желает ему добра. Оно не искало вечного
товарищества  и  не  желало  делится  приключениями.   Оно   не
пребывало  в блаженном неведении о его существовании, так что к
третьему типу пришельцев не относилось.  Оно  было  странным  и
недоброжелательным и собиралось, рано или поздно, убыть его.
     В  рассказах  добрые пришельцы численно превосходили злых.
Фантастика в основном была литературой надежды.
     Но пока длились июньские  теплые  дни,  надежды  на  ранчо
Квотермесса явно было меньше, чем на страницах этих книг.
     После  полудня  семнадцатого  июня,  когда Эдуардо сидел в
кресле гостиной, потягивая  пиво  и  читая  Уолтера  М.Миллера,
зазвонил  телефон.  Он  отложил  книгу, но не пиво, и прошел на
кухню, чтобы снять трубку.
     Тревис Поттер сказал:
     - Мистер Фернандес, вам не о чем волноваться.
     - Не о чем?
     - Я получил факс из гослаборатории - результаты  тестов  с
образцами ткани этих енотов: они не были инфицированы.
     - Но они точно умерли, - зло сказал Эдуардо.
     - Не  от  бешенства.  И не от чумы. Ни от чего такого, что
можно назвать инфекцией или что передается  через  их  укусы  и
блох.
     - Вы сделали вскрытие?
     - Да, сэр.
     - Так что, их скука убила, что ли?
     Поттер помолчал.
     - Единственное,  что  я смог найти, - воспаление и сильное
разбухание мозга.
     - Хотя, как вы говорите, это не было инфекцией?
     - Не было. Ни ран, ни нарывов или гноя, просто  воспаление
и чрезвычайное увеличение. Чрезвычайное.
     - Может   быть,   гослаборатория   сможет   протестировать
мозговую ткань?
     - Мозговая ткань входила в тот набор, что я  послал  им  в
первый же раз.
     - Понятно.
     - Я никогда не видел ничего подобного, - сообщил Поттер.
     Эдуардо ничего не сказал.
     - Очень  странно,  -  продолжал  ветеринар. - Их больше не
было?
     - Мертвых енотов? Нет. Только три.
     - Я   собираюсь   провести   некоторые   токсикологические
исследования, посмотреть, не имеем ли мы здесь дело с ядом.
     - У меня нет никаких ядов.
     - Это может быть промышленный токсин.
     - Может   быть?   Да   здесь,  черт  возьми,  нет  никакой
промышленности!
     - Ну... тогда природный.
     Эдуардо сказал:
     - Когда вы их вскрыли...
     - Да?
     - ...то открыли череп и увидели воспалившиеся и  распухшие
мозги...
     - Очень  сильное  давление,  даже  после  смерти,  кровь и
спинномозговая жидкость била струей, когда я распилил череп.
     - Живой образ.
     - Извините. Но поэтому у них были выпучены глаза.
     - Так вы просто взяли образцы мозговой ткани или...
     - Да?
     - ...действительно вскрывали мозг?
     - Я действительно провел церебротомию двум из них.
     - Вскрыли целиком им мозги?
     - Да.
     - И ничего не нашли?
     - Только то, о чем я уже вам сказал.
     - И ничего... необычного?
     Озадаченность в  молчании  Поттера  была  почти  слышимой.
Затем он спросил:
     - А что вы думали, я должен был найти, мистер Фернандес?
     Эдуардо не отвечал.
     - Мистер Фернандес?
     - Что   с  их  позвоночником?  -  спросил  Эдуардо.  -  Вы
осматривали их позвоночник, по всей длине?
     - Да, осматривал.
     - Вы нашли что-нибудь... присоединенное?
     - Присоединенное? - повторил Поттер.
     - Да.
     - Что вы имеете в виду?
     - Ну, могло выглядеть... могло выглядеть как опухоль.
     - Выглядеть как опухоль?
     - Скажем так - опухоль... что-то в этом роде?
     - Нет. Ничего похожего. Вообще ничего.
     Эдуардо отнял трубку телефона  от  своего  рта  на  время,
достаточно долгое, чтобы глотнуть немного пива.
     Когда  он  снова поднес ее к уху, то услышал слова Тревиса
Поттера:
     - Знаете что-то, что не сказали мне?
     - Ничего такого, о чем бы я знал, - солгал Эдуардо.
     Ветеринар на время умолк. Может  быть,  он  сам  посасывал
пиво. Затем:
     - Если вы наткнетесь еще на таких животных, то позвоните?
     - Да.
     - Не только енотов.
     - Хорошо.
     - Вообще любых животных.
     - Конечно.
     - Не трогайте их, - сказал Поттер.
     - Не буду.
     - Я  хотел  бы  увидеть  их  "in situ", прямо там, где они
найдутся.
     - Как скажете.
     - Что ж...
     - До свидания, доктор.
     Эдуардо повесил трубку и пошел к раковине. Он поглядел  за
окно  на  лес  вверху  склона  заднего двора, к западу от дома.
Подумал:  как  же  долго  ему  придется  ждать?  У  него   была
смертельная болезнь ожидания.
     - Ну, - сказал он тихо спрятавшемуся в лесу наблюдателю.
     Он был готов. Готов к аду, или небесам, или вечному ничто,
ко всему, что ни явится.
     Он не боялся умереть.
     Его  пугало только, как умрет. Что ему придется выдержать.
Что с ним сделается в последние минуты или часы его жизни.  Что
он может увидеть.

     Утром  двадцать  первого  июня,  когда Эдуардо завтракал и
слушал мировые новости по радио, то поглядел вверх и увидел  на
окне  северной  стены кухни белку. Она сидела на оконной раме и
глядела через стекло на него. Очень спокойно.  Пристально.  Как
еноты.
     Он   смотрел   на   нее   некоторое   время,  затем  снова
сконцентрировался  на  своем  завтраке.  Каждый  раз   поднимая
голову, видел, что белка по-прежнему на своем посту.
     Вымыв  посуду,  он  подошел к окну, пригибаясь, и оказался
лицом к лицу с белкой. Только стекло было  между  ними.  Зверя,
казалось,    не   встревожило   подобное   бесцеремонно-близкое
рассматривание.
     Постучал ногтем по стеклу прямо перед мордой белки.  Зверь
не шелохнулся.
     Поднялся,  открыл  щеколду,  и  начал  приподнимать нижнюю
часть фрамуги.
     Белка соскочила с рамы и перебежала в  боковой  двор,  где
развернулась и снова уставилась на него.
     Эдуардо  закрыл  и запер на задвижку окно и пошел наружу -
сидеть на переднем крыльце. Две белки уже были здесь, в  траве,
ожидая  его.  Когда  Эдуардо  сел в кресло-качалку из орешника,
одна из маленьких тварей осталась в траве, но другая взобралась
на верхнюю ступеньку крыльца и продолжила наблюдение за  ним  с
этого угла.
     Той    ночью,    лежа    в    кровати    в   своей   снова
забаррикадированной комнате, пытаясь заснуть,  он  слышал,  как
белки носятся по крыше. Маленькие коготки царапали кровлю.
     Когда он наконец засунул, ему приснились грызуны.
     Следующий  день, двадцать второго июня, белки оставались с
ним. У окна. Во дворе. На крыльце. Когда он вышел  прогуляться,
они следовали за ним на расстоянии.
     Двадцать  третьего  было  то  же  самое, но утром двадцать
четвертого он нашел мертвую белку на  заднем  крыльце.  Сгустки
крови  на  ушах. Высохшая кровь на ноздрях. Глаза, вывалившиеся
из впадин. Он  нашел  двух  других  на  дворе  и  четвертую  на
ступенях переднего крыльца, всех в таком же состоянии.
     Они выжили под контролем больше, чем еноты.
     Очевидно, что пришелец учился.
     Эдуардо, решил позвонить доктору Поттеру. Но вместо этого,
собрал  четыре  тельца  и  перенес их в центр восточного луга и
бросил в траву, где любители падали  могли  их  легко  найти  и
пожрать.
     Подумал  еще  о  воображаемом  ребенке  на  далеком ранчо,
который мог видеть фары "чероки" две  недели  назад,  когда  он
возвращался  от  ветеринара.  Напомнил себе, что обязался этому
ребенку - или другим детям, которые действительно существуют, -
рассказать Поттеру всю историю.  Он  должен  попытаться  ввести
власти  в  курс  дела,  даже  если для того, чтобы ему кто-либо
поверил,   придется   пережить   бесполезные   и   унизительные
обследования.
     Может  быть,  это  было  от пива, которое все еще глотал с
утра до вечера, но он больше не мог испытать чувство  общности,
которое  пережил  в  ту  ночь:  всю  свою жизнь провел, избегая
людей, и не мог в один миг найти в себе желание слиться с ними.
     Кроме того, все изменилось, когда он вернулся тогда  домой
и  нашел  свидетельства  присутствия "гостя": крошащиеся шмотки
земли, мертвых жуков, земляных червей, полоску голубой ткани на
углу дверцы плиты. Он в ужасе ожидал  следующих  ходов  в  этой
части  игры,  все  еще отказываясь размышлять о ней, немедленно
блокируя любую  запрещенную  мысль,  которая  возникала  в  его
измученном   мозгу.   Когда,   наконец,  эта  страшная  схватка
произойдет, он не сможет разделить  ее  с  незнакомыми  людьми.
Ужас  был  слишком  личным,  предназначенным  для него одного -
ощущать и терпеть.
     Он все еще записывал в дневник происходящее,  и  в  желтом
блокноте  появился  отчет  от  белках.  Но  ни  желания, ни сил
фиксировать свои наблюдения так  же  детально,  как  делал  это
вначале,  у него не осталось: писал так сжато, как возможно, не
отбрасывая ни одной имеющей отношение к делу информации. Считая
всю свою жизнь ведение дневника обременительным, теперь он  был
неспособен прекратить это.
     Пытался  понять пришельца, записывая все это. Пришельца...
и себя.

     В последний день июня он решил  с®ездить  в  Иглз  Руст  -
купить  всякой  бакалеи  и  других  продуктов. Теперь, когда он
считал,   что   живет   глубоко   в   тени    неизвестного    и
фантастического,  ему  казалось, что каждое светское действие -
готовка пищи, заправка постели каждое утро, покупки -  какая-то
бессмысленная,  пустая  трата  времени и сил, абсурдные попытки
приделать фасад  нормальности  к  существованию,  которое  было
искаженным и странным. Но жизнь продолжалась.
     Когда Эдуардо вывел "чероки" из гаража на дорожку, большая
ворона  соскочила  с  перил  переднего  крыльца и пролетела над
капотом машины, широко размахивая крыльями. Он нажал на тормоза
и остановил мотор. Птица парила высоко в серо-пятнистом небе.
     Позже, уже в городе, когда Эдуардо вышел из  супермаркета,
толкая  впереди  себя  тележку  с  покупками,  ворона сидела на
капоте его автомобиля. Он подумал, что это та же  самая  птица,
что встретилась ему меньше двух часов назад.
     Она  оставалась  на капоте, разглядывая его через ветровое
стекло, когда  он  пошел  к  задней  части  "чероки"  и  открыл
багажник.  Пока он запихивал сумки за заднее сиденье, ворона не
спускала с него глаз. Она продолжала смотреть  и  тогда,  когда
Эдуардо  отогнал пустую тележку к супермаркету, вернулся, и сел
за руль. Птица поднялась в воздух, только когда он завел мотор.
     Шестнадцать миль монтанской дороги ворона следовала за ним
в вышине. Он мог держать ее в поле зрения,  нагибаясь  к  рулю,
чтобы   глядеть   сквозь   верх  ветрового  стекла  или  просто
высовываясь через боковое  окно,  в  зависимости  от  положения
птицы,  которое  она  меняла во время своего наблюдения за ним.
Иногда она летала параллельно,  сохраняя  дистанцию,  а  иногда
выбивалась  вперед  так  далеко,  что  превращалась в пятнышко,
почти исчезла в облаках, только затем,  чтобы  совершив  облет,
вернуться  и снова двигаться параллельно его курсу. Ворона была
рядом всю дорогу домой.
     Пока Эдуардо ужинал, птица сидела  на  внешней  раме  окна
северной  стены  кухни,  там  же,  где он видел белку-часового.
Когда он  оторвался  от  еды,  чтобы  поднять  нижнюю  половину
фрамуги, ворона убрала