между каждой парой, он напился достаточно.
     Хитер была в  восторге  сверх  всякой  меры  от  умеренных
достижений  своего  мужа.  Как  бы  то ни было, его способность
глотать разведенную жидкость не давясь, возможно, означала, что
паралича  горловых  мышц  нет,  даже  самого  маленького.   Она
подумала,  как  глубоко изменилась их жизнь, если такое простое
действие, как выпивание воды не давясь, является  триумфом,  но
это печальное осознание не уменьшало радости.
     Раз  Джек  был  жив,  у него появилась дорога к той жизни,
которую они знали. Долгая дорога. Один шаг. Маленький-маленький
шаг. Другой... Но дорога была, и  ничто  другое  ее  сейчас  не
волновало.

     Пока  Эмиль  Прокнов  и  Уолтер  Дилани осматривали Джека,
Хитер воспользовалась телефоном на посту  сиделок  и  позвонила
домой. Сначала она поговорила с Мэ Хонг, потом с Тоби и сказала
им,  что  с  Джеком  все  будет  хорошо. Она знала, что придает
реальности розовую окраску, но маленькая  доза  оптимизма  была
нужна им всем.
     - Я могу его навестить? - спросил Тоби.
     - Через несколько дней, милый.
     - Я намного лучше. Весь день улучшение. Я теперь совсем не
болен.
     - Я  сама  об  этом буду судить. Как бы то ни было, твоему
папе нужно несколько дней, чтобы заново набраться сил.
     - Я принесу мороженое из орехового масла с шоколадом.  Это
его любимое. У них нет этого в больнице, а?
     - Нет, ничего такого.
     - Передай папе, что я принесу ему.
     - Хорошо.
     - Я  хочу  сам  купить.  У  меня  есть деньги, я сэкономил
карманные.
     - Ты хороший мальчик, Тоби. Ты знаешь это?
     Его голос стал тише и стеснительней:
     - Когда ты вернешься?
     - Не знаю, милый. Я здесь  еще  побуду.  Наверное,  тогда,
когда ты будешь уже в постели.
     - Ты принесешь мне что-нибудь из комнаты папы?
     - Что ты имеешь в виду?
     - Что-нибудь  из его комнаты. Что угодно. Просто что-то из
его комнаты, так чтобы я мог  хранить  это  и  знать,  что  оно
оттуда, где он сейчас.
     Глубокая  трещина между ненадежностью и страхом, вызванным
просьбой мальчика, стала много шире, чем Хитер  могла  вынести,
не  теряя контроля над эмоциями, который ей удавалось сохранить
до сих пор и так успешно лишь за счет жуткого напряжения  воли.
В груди сдавило, и ей пришлось тяжело сглотнуть, прежде чем она
отважилась сказать:
     - Конечно, хорошо, я тебе что-нибудь принесу.
     - Если я буду спать, разбуди.
     - Ладно.
     - Обещаешь?
     - Обещаю, солнышко. Теперь мне надо идти. Слушайся Мэ.
     - Мы играем в "пятьсот случаев".
     - И какие у вас ставки?
     - Просто соломка.
     - Хорошо.  Я  не  хочу,  чтобы  ты  обанкротил  мою  такую
замечательную подругу, как Мэ, -  сказала  Хитер,  и  хихиканье
мальчика прозвучало для нее сладкой музыкой.

     Чтобы увериться, что она не пересечется с сиделками, Хитер
прислонилась   к   стене   сбоку   от  двери,  которая  вела  в
реанимационную. Она могла видеть оттуда палату Джека. Его дверь
была закрыта, занавески задернуты на огромных окнах наблюдения.
     Воздух в реанимационной пах различными антисептиками.  Она
должна  привыкнуть  к  этим  вяжущим  и металлическим ароматам;
которые  казались  теперь  какими-то  ядовитыми,  и   привнесли
горький привкус в рот.
     Когда,   наконец,   доктора   вышли   из  палаты  Джека  и
направились к  ней,  то  они  разулыбались,  но  у  Хитер  было
беспокоящее  ощущение,  что новости плохие. Их улыбки кончались
на углах ртов: в глазах было нечто похуже  печали  -  возможно,
жалость.
     Доктор  Уолтер  Дилани  был  пятидесяти  лет  и  прекрасно
гляделся бы в роли мудрого  отца  на  телевизионных  посиделках
начала шестидесятых. Каштановые волосы поседели на висках. Лицо
- красивое  мягкостью  черт. Он излучал спокойную уверенность и
был так же расслаблен и умудрен опытом, как  Оззи  Нельсон  или
Роберт Янг.
     - Вы в порядке, Хитер? - спросил Дилани.
     Она кивнула.
     - Я поддерживала связь.
     - Как Тоби?
     - Дети не унывают. Он чувствует себя так хорошо, как будто
увидит отца через пару дней.
     Дилани вздохнул и махнул рукой.
     - Боже. Я ненавижу этот мир, который мы сотворили! - Хитер
никогда  раньше  не видела его таким разозленным. - Когда я был
ребенком, люди не стреляли в друг друга на улицах каждый  день.
Мы  уважали  полицейских,  знали,  что  они  стоят между нами и
варварами. Когда все это переменилось?
     Ни Хитер, ни Прокнов ответа не знали.
     Дилани продолжил:
     - Кажется, я только обернулся и теперь живу уже в какой-то
сточной канаве, в сумасшедшем доме. Мир кишит  людьми,  которые
не  уважают  никого  и ничего, но мы считаем нужным уважать их,
сострадать убийцам, потому что с ними так  плохо  обращались  в
жизни. - Он снова вздохнул и покачал головой.
- Извините.   Сегодняшний  день  я  обычно  провожу  в  детской
больнице, а там у  нас  два  малыша,  которые  попали  в  центр
гангстерской  перестрелки,  -  одному  из них три года, другому
шесть. Младенцы, Боже мой! Теперь Джек.
     - Я не знаю, слышали ли вы  последние  новости,  -  сказал
Эмиль Прокнов,
- но человек, который стрелял на станции автосервиса этим утром
вез кокаин и пентахлорфенол в карманах. Если он использовал оба
наркотика одновременно... тогда у него в душе была каша, точно.
     - Как ядерной бомбой по собственным мозгам, Боже ты мой! -
сказал Дилани с отвращением.
     Хитер знала, что они на самом деле расстроены и разозлены,
но также   подозревала,   что  это  только  оттягивание  плохих
новостей. Она обратилась  к  хирургу:  -  Джек  вынес  все  без
повреждений мозга. Вы тревожились из-за этого, но он вынес.
     - У  него  нет  афазии,  -  сказал  Прокнов.  -  Он  может
говорить, читать,  произносить  по  буквам,  делать  расчеты  в
голове. Умственные способности, кажется, не ухудшились.
     - Это  означает,  что  не  похоже, будто у него какие-либо
физические способности ухудшились в связи с повреждением мозга,
- добавил Уолтер Дилани,  -  но  должны  пройти  еще  день-два,
прежде чем мы сможем быть уверены в этом.
     Эмиль  Прокнов  быстро  провел  худощавой  рукой  по своим
кудрявым черным волосам.
     - Он справился с этим со всем действительно хорошо, миссис
Макгарвей. Это правда.
     - Но?.. - спросила она.
     Врачи поглядели друг на друга.
     - Прямо сейчас, - сказал Дилани, - у  него  паралич  обеих
ног.
     - Все ниже талии, - сказал Прокнов.
     - А выше? - спросила она.
     - Там все отлично, - уверил ее Дилани. - Все действует.
     - Утром,  -  сказал  Прокнов,  -  мы  снова поищем перелом
позвоночника. Если найдем, сделаем гипсовое ложе, подобьем  его
войлоком  и  обездвижим Джека ниже шеи вдоль всего пути нервных
окончаний, ниже ягодиц, и присоединим его ноги к весу.
     - Он сможет снова ходить?
     - Почти наверняка.
     Она перевела взгляд с Прокнова  на  Дилани  и  обратно  на
Прокнова, ожидая продолжения.
     - Это все?
     Врачи снова переглянулись.
     Дилани сказал:
     - Хитер. Я не уверен, что вы представляете себе точно, что
у вас с Джеком впереди.
     - Так расскажите.
     - Он  будет  в  гипсе  от  трех до четырех месяцев. К тому
времени, когда снимут гипс, у него разовьется серьезная атрофия
мускулов ниже талии. Не будет сил  ходить.  Попросту  его  тело
забудет,  как  надо  ходить,  так  что  ему  придется  провести
несколько недель в реабилитационном центре. Это, видимо,  будет
тяжелее   и   болезненней,  чем  все  то,  с  чем  сталкивалось
большинство из нас.
     - Да что такое? - спросила она.
     Прокнов ответил:
     - Сказанного более чем достаточно.
     - Но могло быть и намного хуже, - напомнила она им.

     Снова, наедине с Джеком, она опустила одну сторону  ограды
кровати на постель и погладила его влажные волосы надо лбом.
     - Ты  выглядишь  прекрасно, - сказал он, его голос все еще
был слабым и тихим.
     - Лжец.
     - Восхитительно.
     - Я выгляжу как дерьмо.
     Джек улыбнулся.
     - Прежде чем отключиться, я подумал, увижу ли тебя снова.
     - От меня так просто не избавишься.
     - Нужно и вправду умереть, а?
     - Даже это не спасет. Я найду тебя где бы то ни было.
     - Я люблю тебя, Хитер.
     - Я тебя люблю, - сказала она, - больше жизни.
     К глазам подошла волна тепла, но она решила не реветь  при
нем. Демонстрировать положительные эмоции. Держаться.
     Его веки задрожали и он сказал:
     - Я так устал.
     - Не могу понять, почему.
     Он снова улыбнулся:
     - Сегодня был тяжелый день.
     - Да? Я думала, вы, полицейские, ничего не делаете часами,
только  сидите  и пончики жуете, да собираете деньги от воротил
наркобизнеса.
     - Иногда мы избиваем невинных граждан.
     - Ну да, это утомляет.
     Его глаза закрылись.
     Хитер продолжала гладить волосы мужа.  Его  руки  все  еще
скрывались  под  рукавами  смирительной  рубахи, и она отчаянно
захотела коснуться их.
     Внезапно его глаза распахнулись, и он спросил:
     - Лютер умер?
     Она поколебалась.
     - Да.
     - Я так и думал, но... надеялся...
     - Ты спас женщину. Миссис Аркадян.
     - Это что-то.
     Его веки  снова  затрепетали,  тяжело  сомкнулись,  и  она
сказала:
     - Тебе лучше отдохнуть, малыш.
     - Ты видела Альму?
     Это была Альма Брайсон. Жена Лютера.
     - Нет  еще,  малыш.  Я  была  как  будто привязана к этому
месту, ты понимаешь.
     - Пойди навести ее, - прошептал он.
     - Схожу.
     - Теперь я в порядке. Она... в тебе нуждается.
     - Хорошо.
     - Так устал, - сказал он и снова соскользнул в сон.

     Группа поддержки в холле реанимационной насчитывала троих,
когда Хитер покинула Джека на ночь - два полицейских  в  форме,
чьих   имен  она  не  знала,  и  Джина  Тендеро,  жена  другого
полицейского. У  них  сразу  поднялось  настроение,  когда  она
сообщила,  что Джек выбирается, а сама узнала, что те несколько
раз связывались с департаментом по внутренней связи. В  отличие
от   врачей,   они  понимали,  почему  она  отказывалась  уныло
сосредоточиться на параличе  и  усилиях,  необходимых  для  его
излечения.
     - Мне  нужен  кто-то,  кто  отвез бы меня домой, - сказала
Хитер. - Чтобы взять свою машину. Я хочу навестить Альму Лютер.
     - Отвезу тебя туда, а потом домой, - сказала  Джина.  -  Я
сама хочу повидать Альму.
     Джина  Тендеро  была  самой  яркой  из  жен полицейского в
отделе и, может быть,  во  всем  департаменте  лос-анджелесской
полиции.   Ей   двадцать   три   года,   но  выглядела  она  на
четырнадцать.  Сегодня  она  надела   туфли   на   пятидюймовых
каблуках,  узкие  черные  кожаные брюки, красный свитер, черный
кожаный  жакет  и   огромный   серебряный   медальон   с   ярко
раскрашенным эмалевым портретом Элвиса в центре. Большие серьги
из  многих колец, настолько сложные и составные, что напоминали
вариацию тех головоломок,  которые,  как  считается,  отвлекают
разоренных бизнесменов, если они полностью сосредоточиваются на
их   разборке.   Ногти   выкрашены  в  неоново-малиновый  цвет,
настоящие тени были намного слабее теней на ее  глазах.  Черные
как  смоль  волосы стекали сплошной массой мелких завитков ниже
плеч: выглядели они как парик, который носила Долли Партон,  но
это были собственные.
     Хотя  Джина  достигала  только  пяти футов трех дюймов без
туфель  и  весила,  может  быть,  сто  пять  фунтов,  если   ее
хорошенько  намочить,  но всегда выглядела больше, чем кто-либо
рядом. Когда она шла по коридору больницы с Хитер, ее шаги были
громче, чем у мужчин вдвое ее больше, и сиделки оборачивались и
неодобрительно хмурились, услышав это  ток-ток-ток  ее  высоких
каблуков по кафельному полу.
     - Ты   в   порядке,  Хит?  -  спросила  Джина,  когда  они
направились к четырехэтажной парковке гаража от больницы.
     - Да.
     - Я имею в виду - на самом деле.
     - Так и есть.
     В конце коридора они  вышли  через  зеленую  металлическую
дверь  в  гараж.  Он  был  из голого серого бетона: холодный, с
низким  потолком.  Треть  флюоресцентных  ламп  была   разбита,
несмотря  на  проволочные  сетки,  защищавшие  их, и тени среди
машин предлагали неисчислимое множество мест для засады.
     Джина выудила банку с аэрозолем из сумочки, и стиснула  ее
в  руке,  положив  указательный  палец на спусковой механизм, а
Хитер спросила:
     - Что это?
     - Мейс с красным перцем. Ты не носишь?
     - Нет.
     - Ты думаешь, где живешь, девочка, - в Диснейленде?
     Когда   они   поднимались   по   бетонной    рампе    мимо
припаркованных с обеих сторон машин, Хитер сказала:
     - Я, может быть, куплю себе.
     - Не    сможешь.    Эти   ублюдки-политики   признали   их
незаконными. Не хотят, чтобы у бедных насильников была сыпь  на
коже,  так что... Попроси Джека или одного из этих парней - они
еще могут достать его тебе.
     Джина имела недорогой голубой маленький форд, у него  была
сигнализация,  которую  она отключила, не доходя до автомобиля,
дистанционным управлением, висевшим как брелок  на  кольце  для
ключей.  Фары  вспыхнули,  "Аларм"  один  раз  пикнул,  и двери
отворились.
     Поглядев на тени, они забрались внутрь и  тут  же  закрыли
двери снова.
     Джина  завела  мотор  и  немного задержалась перед тем как
тронуть машину с места.
     - Ты знаешь, Хитер, если хочешь поплакать у кого-нибудь на
плече, моя одежда все равно насквозь вымокла.
     - Я в порядке. Правда.
     - Уверена, что не передумаешь?
     - Он жив, Джина. Все остальное я могу перенести.
     - Чуть за тридцать! И Джек в инвалидном кресле?
     - Это не важно. Если так и  произойдет,  теперь,  когда  я
говорила с ним, была с ним ночь, все не важно.
     Джина поглядела на нее долгим взглядом. Затем сказала:
     - Ты  так,  значит.  Знаешь,  что  это  будет, но тебе все
равно. Хорошо. Я всегда  считала,  что  ты  такая,  но  приятно
знать, что я была права.
     - Какая "такая"?
     Отпустив  с  хлопком  ручной  тормоз и начав разворачивать
форд, Джина усмехнулась:
     - Такая упертая чертова сучка.
     Хитер рассмеялась.
     - Кажется, это комплимент?
     - К черту. Да, это комплимент.
     Когда Джина заплатила за  стоянку  в  будке  на  выезде  и
машина   покинула   гараж,  восхитительный  золотисто-оранжевый
восход окрасил золотым пятна облаков на западе.  Однако,  когда
они пересекли центр с его растущими тенями и сумерками, которые
постепенно наполнялись кроваво-красным светом, знакомые улицы и
дома  показались  такими же чужими, как отдаленная планета. Она
прожила всю свою  взрослую  жизнь  в  Лос-Анджелесе.  Но  Хитер
Макгарвей чувствовала себя чужаком на чужой земле.

     Испанский  двухэтажный  дом Брайсонов был в Валлей, с краю
Бурбанка, на улице со счастливым номером 777,  где  на  обочине
росли   платаны.   Ветки  этих  больших  деревьев  без  листьев
придавали им  вид  какого-то  паукообразного,  устремленного  в
грязное  желто-черное  ночное  небо, которое было слишком полно
окружающим светом от городского  движения,  вместо  того  чтобы
быть  совершенно  чернильным.  Машины столпились на дороге и на
тротуаре перед 777-ой, включая одну черно-белую.
     Дом  был  полой  родственниками  и   друзьями   Брайсонов.
Несколько  бывших  и большая часть нынешних полицейских в форме
или  гражданской  одежде.  Черные  испанцы,  белые   и   азиаты
собрались  в  одну компанию, чтобы опереться друг на друга, так
как они редко казались способны сойтись в большом обществе.
     Хитер  почувствовала  себя  будто  дома,  когда  пересекла
порог:  здесь  было  настолько безопасней, чем во внешнем мире.
Проходя через гостиную и столовую, где разыскивала  Альму,  она
несколько   раз  остановилась,  чтобы  быстро  переговорить  со
старыми друзьями, - и обнаружила, что  сообщение  об  улучшении
состояния Джека уже получено по внутренней связи.
     Более  резко,  чем  когда-либо,  она  осознала,  насколько
сильно свыклась с мыслью о себе как о части семьи  полицейских,
а  не  жительнице  Лос-Анджелеса  или Калифорнии. Это не всегда
было так. Но  слишком  сложно  поддерживать  духовную  связь  с
городом,   погруженным   в  наркотики  и  порнографию,  который
раскалывает насилие  банд,  и  раз®едает  голливудский  цинизм,
которым  управляют  политиканы,  ровно  настолько  продажные  и
демагогичные,  насколько  некомпетентные.  Разрушительные  силы
общества раздирали город - и страну - на кланы, и даже если она
чувствовала   себя  уютно  в  полицейской  семье,  то  понимала
опасность   соскальзывания   в   мировосприятие   сквозь   очки
"мы-против-них".
     Альма  на  кухне  с  сестрой Фэй и двумя другими женщинами
была занята кулинарной беседой. Резали овощи,  очищали  фрукты,
терли  сыр.  Альма  раскатывала  тесто  для пирога на мраморной
плите, и  трудилась  над  ним  с  большим  вдохновением.  Кухня
пропиталась вкусными ароматами готовящихся пирожных.
     Когда  Хитер  коснулась плеча Альмы, та оторвала взгляд от
теста, и ее глаза были так же пусты, как у манекена. Затем  она
мигнула и вытерла свои покрытые мукой руки о фартук.
     - Хитер,  тебе  не  стоило  приходить  -  тебе надо быть с
Джеком.
     Они обнялись, и Хитер сказала:
     - Хотела бы я, чтобы было что-нибудь, что  можно  сделать,
Альма.
     - И я тоже, девочка. И я тоже.
     Они прижались друг к дружке.
     - Что это за кулинария у тебя?
     - Мы   собираемся   устроить   завтра   похороны.  Никаких
отсрочек. С этим тяжко приходится. Много родственников и друзей
будут на панихиде. Надо покормить их.
     - Другие сделают все за тебя.
     - Я лучше обойдусь сама, - сказала Альма, - что  -  еще  я
могу делать? Сидеть и думать? Уверена, что не хочу думать. Если
ничего не делать руками, позволить занять себя мыслями, тогда я
просто с ума сойду. Ты понимаешь, что я имею в виду?
     Хитер кивнула.
     - Да, понимаю.
     - Говорили,  -  сказала Альма, - что Джек должен пробыть в
больнице,  затем  в  реабилитационном   центре,   может   быть,
несколько месяцев, а ты и Тоби будете одни. Ты готова к этому?
     - Мы  будем  видеться  с  ним  каждый  день.  Мы будем там
вместе.
     - Это не то, о чем я говорю.
     - Ну, я знаю, что будет одиноко, но...
     - И это не то. Хорошо, я хочу показать тебе кое-что.
     Хитер прошла за ней в большую  спальню;  и  Альма  закрыла
дверь.
     - Лютер  всегда волновался о том, что будет со мной одной,
если с ним что-то произойдет,  поэтому  он  все  сделал,  чтобы
знать точно: я смогу о себе позаботиться.
     Сидя  на скамейке, Хитер с изумлением наблюдала, как Альма
вытаскивает кучу оружия из  тайника.  Она  достала  дробовик  с
пистолетной рукоятью из-под кровати.
     - Это   лучшее  оружие  для  защиты  дома,  которое  можно
достать. Двенадцатизарядное. Достаточно мощное,  чтобы  свалить
какого-нибудь  кретина  на пентахлорфеноле, который воображает,
что он супермен. Тебе не нужно уметь  хорошо  целиться,  просто
направить  и  нажать  на курок, и он попадет в разброс дроби. -
Она поместила дробовик на бежевую ткань покрывала.  Из  глубины
стенного  шкафа  Альма  вытащила  тяжелую  зловещую  винтовку с
дымовыпускающим дулом, оптическим прицелом и большим магазином.
     - "Геклер и Кох НК-91", штурмовая винтовка, - сказала она.
- Теперь ее нельзя  купить  в  Калифорнии  так  просто.  -  Она
положила  винтовку на кровать рядом с дробовиком. Затем открыла
тумбочку ночного столика и вытянула оттуда громадный  пистолет.
- "Браунинг"  девятимиллиметровый, полуавтоматический. Есть еще
один, похожий, в другой тумбочке.
     Хитер произнесла:
     - Боже мой, да у тебя здесь целый арсенал!
     - Просто разные стволы для разных целей.
     Альма Брайсон была пяти футов восьми  дюймов  ростом,  но,
без  сомнения,  амазонкой:  привлекательная,  гибкая, с нежными
чертами, лебединой шеей и запястьями почти такими  же  тонкими,
как