тавить   вас   вытащить   кошелек,   если   вы   обеспокоены
разведением.
     - А коров  нет?  -  спросил  Тоби,  когда  они  подошли  к
ступенькам, ведущим к длинной просторной веранде перед домом.
     - Извини,  скаут,  коров  нет,  -  сказал поверенный. - На
многих ранчо вокруг есть фермы, но не у нас. Зато есть  ковбои.
- Он  указал  на  соцветие  огоньков  приблизительно в двухстах
ярдах к западу от дома. - Восемнадцать ковбоев постоянно  живут
на  ранчо  со  своими  женами, если они у них есть. Собственный
маленький город.
     - Ковбои... - повторил Тоби благоговейно, таким же  тоном,
каким  рассуждал  о  кладбище  и  о  перспективе  завести пони.
Монтана оказалась для него настолько же экзотичной, как  другая
планета из комиксов и фантастических фильмов, которые он любил.
- Настоящие ковбои!
     Каролин Янгблад тепло встретила их у дверей и пригласила в
дом. Будучи  матерью  детей  Пола,  она  должна  была  быть его
возраста, лет пятидесяти, но выглядела гораздо моложе.  На  ней
были  узкие  джинсы  и  декоративно  простроченная красно-белая
рубашка-вестерн,  выявляющие  худую,  гибкую   фигуру   сильной
тридцатилетней    женщины.   Белоснежные   волосы   -   коротко
подстриженные в мальчишечьем стиле, не требующем особого ухода,
- не ломались, что обычно бывает с  седыми  волосами,  но  были
толстые,  мягкие  и  пышные. Черты лица - гораздо менее резкие,
чем у Пола, а кожа гладкая, как шелк.
     Хитер решила, что, если жизнь на  ранчо  в  Монтане  может
сделать   такое   с  женщинами,  она  должна  преодолеть  любое
отвращение  к  раздражающе  большим   открытым   пространствам,
необ®ятности  ночи и даже новому ощущению присутствия в дальнем
углу своего двора четырех погребенных мертвецов.

     После ужина, когда Джек и Пол остались одни  на  несколько
минут  в кабинете, каждый со стаканом портвейна, и разглядывали
множество фотографий в рамочках лошадей-призеров, которые почти
полностью закрывали одну из сосновых стен с  кружками-разводами
бывших  сучков,  поверенный  внезапно  забросил тому разведения
модных  породистых  лошадей  и  скакунов-чемпионов   на   ранчо
Квотермесса:
     - Я уверен, что вы, ребята, будете здесь счастливы, Джек.
     - Я тоже так думаю.
     - Это отличное место для мальчишки, как Тоби.
     - Собака, пони - это похоже для него на сон.
     - Прекрасный край.
     - Здесь  так мирно по сравнению с Лос-Анджелесом. Черт, да
даже и сравнивать нельзя.
     Пол открыл рот, чтобы  сказать  что-то,  но  передумал,  и
вместо этого принялся разглядывать фотографию лошади, с которой
он  начал  свой  триумфальный  счет  скакунов с "Желтых Сосен".
Когда поверенный снова заговорил, у Джека было чувство, что это
совсем не то, о чем собирался Пол сообщить, когда открывал рот.
     - И хотя мы не такие уж близкие соседи, Джек,  я  надеюсь,
что мы будем близки в другом смысле.
     - Я бы хотел этого.
     Поверенный снова колебался, потягивая портвейн из стакана,
чтобы скрыть свою нерешительность.
     Пригубив свой, Джек спросил:
     - Что-то не так, Пол?
     - Нет, не то чтобы... просто... А почему ты спросил?
     - Я  был  долгое  время  полицейским.  Я  как будто шестым
чувством чую, когда у людей есть что сказать.
     - Понятно. Ты, вероятно, станешь хорошим бизнесменом, если
решишь, что это дело по тебе.
     - Так что такое?
     Вздохнув, Пол сел на край своего большого стола.
     - Даже не знаю, стоит ли упоминать. Ведь я не хочу,  чтобы
ты  слишком  много  об этом думал; кажется, и повода-то особого
нет.
     - Да?
     - Эд Фернандес действительно умер от разрыва сердца, как я
тебе говорил. Обширный инфаркт повалил его  так  внезапно,  как
пуля  в  голову.  Коронер  не смог ничего другого найти, только
сердце.
     - Коронер? Ты хочешь сказать, что делали вскрытие?
     - Да, конечно, - сказал Пол и глотнул портвейна.
     Джек был уверен,  что  в  Монтане,  как  и  в  Калифорнии,
вскрытие  не  делают  каждый  раз,  когда  кто-нибудь  умирает,
особенно если покойник - в возрасте  Эда  Фернандеса  и  вполне
может  окончить жизнь по естественным причинам. Старикам делают
аутопсию только при особых обстоятельствах, в  первую  очередь,
когда  видимое  повреждение  указывает на возможность смерти от
чужих рук.
     - Но ты сказал, что коронер не смог  ничего  найти,  кроме
разрыва сердца, никаких ран.
     Уставившись  на блестящую поверхность портвейна в стакане,
поверенный произнес:
     - Тело Эда было найдено на пороге между  кухней  и  задним
крыльцом,  он  лежал на правом боку, так, что дверь было нельзя
закрыть. И держал обеими руками дробовик.
     - А, это достаточно подозрительно, чтобы дать  санкции  на
вскрытие. А может быть, он просто решил выйти поохотиться?
     - Был не охотничий сезон.
     - Ты   хочешь   сказать,  что  маленькое  браконьерство  -
неслыханное дело в этих краях, особенно, когда человек охотится
не в сезон на своей собственной земле?
     Поверенный покачал головой.
     - Вовсе нет. Но Эд не был охотником. Никогда.
     - Ты уверен?
     - Да. Стэн Квотермесс был охотник, а Эд только унаследовал
оружие. И другая странность - в том дробовике  магазин  был  не
просто  полон.  Он  даже  впихнул  еще один заряд в промежуток.
Никакой  охотник,  даже  полоумный,  не   будет   таскаться   с
заряженным  ружьем.  Он бродит и падает, он может себе в голову
стрельнуть.
     - Да и в доме его держать заряженным тоже нет смысла.
     - Если только, - сказал Пол, - не было какой-то постоянной
угрозы.
     - Ты имеешь в виду, какого-нибудь грабителя?
     - Может быть. Хотя в здешних краях это  бывает  реже,  чем
бифштекс под татарским соусом.
     - Никаких следов ограбления, обыска в доме?
     - Нет. Ничего похожего.
     - Кто нашел тело?
     - Тревис  Поттер, ветеринар из Иглз Руст. Что напоминает о
еще одной странности. Десятого июня, больше чем за  три  недели
до своей смерти, Эд привез мертвых енотов к Тревису, и попросил
их осмотреть.
     Поверенный рассказал Джеку, что знал о енотах из того, что
Эдуардо  доверил  Поттеру,  а  затем и о том, что обнаружил сам
Поттер.
     - Разбухание мозгов? - напряженно спросил Джек.
     - Но никаких следов инфекции, никаких болезней, -  заверил
его  Пол.  - Тревис попросил Эда сообщать о всех необычностях в
поведении  животных.  Затем,  когда  они  беседовали  еще  раз,
семнадцатого июня, у него возникло чувство, что Эд видел что-то
еще, но скрыл это от него.
     - Почему  ему  было нужно скрывать что-то от Поттера? Ведь
Фернандес сам втянул его в это дело.
     Поверенный пожал плечами:
     - Как бы там ни было, но утром шестого  июля  Тревиса  все
еще  мучило  любопытство,  и он отправился на ранчо Квотермесса
чтобы поговорить с Эдом. Вместо него нашел  его  тело.  Коронер
сказал,  что  Эд  умер  не  меньше  чем  за  сутки  до этого и,
вероятно, не больше полутора суток.
     Джек прошелся вдоль стены с фотографиями лошадей  и  вдоль
другой  стены,  с  книжными  полками, а потом обратно, медленно
поворачивая в руке стакан с портвейном:
     - Так  что  вы  думаете?  Фернандес  увидел  в   поведении
животных  что-то  действительно  странное,  что-то  такое,  что
напугало настолько, что он решил зарядить дробовик?
     - Может быть.
     - Возможно,  он  пошел  наружу,  что  бы  пристрелить  это
животное, потому что оно вело себя как-то агрессивно?
     - Так  нам  и  кажется,  точно.  И, вероятно, он был очень
взволнован, взведен, это и вызвало инфаркт.
     Из окна кабинета  Джек  посмотрел  на  огоньки  ковбойских
бунгало,  которые  не  могли отодвинуть густо свернувшуюся ночь
вокруг. Он покончил с портвейном.
     - Мне показалось из всего того, что вы говорили, Фернандес
не был особенно впечатлительным человеком или истериком.
     - Напротив. Эд был не более впечатлителен, чем пень.
     Отвернувшись от окна, Джек спросил:
     - Так что же он  должен  был  увидеть  такое,  отчего  его
сердце заколотилось? Насколько необычно должно было действовать
животное  -  какую угрозу он мог в этом разглядеть - прежде чем
довел себя до инфаркта?
     - Вот тут мы и дошли до главного, - признался  поверенный.
- Звучит бессмысленно.
     - Кажется, что мы имеем дело с какой-то тайной.
     - К счастью, ты ведь был детективом.
     - Не был. Я был патрульным полицейским.
     - Ну,  теперь,  в  связи с обстоятельствами, ты повышен. -
Пол поднялся с угла стола. - Слушай. Я уверен, что здесь  не  о
чем  беспокоиться.  Мы  знаем, что эти еноты не были больны. И,
возможно, существуют какие-то об®яснения, зачем Эду  было  надо
схватиться  за ружье. Это мирный край. Черт меня побери, если я
вижу во всем этом хоть какую-то опасность.
     - Полагаю, ты прав, - согласился Джек.
     - Я завел  об  этом  разговор  только  потому...  ну,  это
показалось  странным.  Я подумал, если ты действительно увидишь
что-то необычное, тебе нужно будет все знать, просто  чтобы  не
пропустить. Звони Тревису. Или мне.
     Джек  поставил  пустой  стакан  на  стол рядом со стаканом
Пола.
     - Так и сделаю. Да, вот  еще...  я  бы  попросил  тебя  не
упоминать обо всем этом при Хитер. У нас был очень скверный год
в  Лос-Анджелесе.  Здесь - новое начало, во многих смыслах, и я
не хочу омрачать его. Мы немного  нервничаем.  Нам  это  нужно,
чтобы работать, чтобы воспринимать все позитивно.
     - Вот почему я улучил время и сказал только тебе.
     - Спасибо, Пол.
     - И ты сам не тревожься об этом.
     - Не буду.
     - Потому  что я уверен, ничего такого тут нет. Просто одна
из  многих  маленьких  тайн  в  человеческой  жизни.  Люди,  не
привыкшие  к  этому  краю,  иногда  нервничают  из-за открытого
пространства, пустоши. Я не имею  в  виду,  что  вас  это  тоже
затронет.
     - Не  волнуйся,  -  заверил его Джек. - После того, как ты
поиграешь в  биллиард  пулями  со  всякой  безумной  падалью  в
Лос-Анджелесе, никакой енот настроения не испортит.


        15

     В  течение  первых  четырех дней на ранчо Квотермесса - со
вторника по пятницу - Хитер, Джек и  Тоби  чистили  дом  сверху
донизу.  Они  мыли  стены и рамы, полировали мебель, пылесосили
все обшивки и ковры, вымывали посуду и кастрюли, ставили  новые
полки  в  кухонный шкаф, раздали одежду Эдуардо через городскую
церковь нуждающимся и, наконец-то, обжили дом.
     Они не собирались записывать Тоби  в  школу  до  следующей
недели,  давая  ему  время  привыкнуть к новой жизни. Он просто
дрожал от счастья быть свободным, когда все другие  ребята  его
возраста уже заловлены в классные комнаты.
     В  среду  прибыл  транспорт  от  компании  по перевозке из
Лос-Анджелеса: остаток их одежды,  книги,  компьютеры  Хитер  и
дополнительное  оборудование  к  ним,  игрушки и игры Тоби, все
другие вещи, которые они не  захотели  выбросить  или  продать.
Присутствие  большого  числа знакомых предметов делало их новый
дом более похожим на что-то родное.
     Хотя дни сделались холоднее  и  мрачнее  за  одну  неделю,
настроение  у  Хитер  оставалось веселым и легким. Ее больше не
беспокоили приступы тревоги, как  тот,  который  она  пережила,
когда Пол Янгблад показывал им их поместье в первый раз вечером
в  понедельник: с каждым днем этот параноидальный эпизод уходил
все дальше из ее мыслей.
     Она смела все паучьи  сети  с  их  высохшими  жертвами  на
задней  лестнице,  вымыла  спиральные  пролеты едкой аммониевой
водой и, таким образом,  избавила  это  место  от  затхлости  и
слабого  запаха  разложения.  Никаких  непривычных ощущений она
больше не испытывала, и теперь было нелегко поверить, что у нее
был какой-то суеверный ужас перед  этой  лестницей,  когда  она
впервые спускалась по ней за Полом и Тоби.
     Сразу  из  нескольких  окон первого этажа она могла видеть
кладбище на холме. Оно совсем не казалось  ей  чем-то  мрачным,
вероятно,   из-за  об®яснений  Пола,  что  такая  привязанность
фермеров к земле поддерживается в семьях целыми поколениями.  В
разлаженной  семье,  в  которой  она выросла, и в Лос-Анджелесе
оставалось  так  мало  традиций  и  было  так   слабо   чувство
принадлежности  к какому-либо месту, что теперь подобная любовь
к  дому  у  фермеров  казалась  трогательной  -  даже   душевно
возвышенной, - а не жуткой и странной.
     Хитер  вычистила  и холодильник, и они забили его здоровой
пищей для быстрых завтраков и ленчей. Отделение морозилки  было
уже  наполовину  заполнено  пакованными  обедами,  но  она  все
откладывала их инвентаризацию, так как  всегда  ждали  какие-то
более важные дела.
     Четыре  вечера  подряд,  слишком уставшие от трудов, чтобы
готовить, они отправлялись в Иглз  Руст  поесть  в  "Обедах  на
Магистрали"  -  ресторане,  принадлежавшем  Бычку, который умел
водить  машину,  решать   задачки   и   танцевать.   Еда   была
первоклассной для местной кухни.
     Путешествие    в   шестнадцать   миль   не   было   чем-то
значительным. В южной Калифорнии путь измерялся не расстоянием,
а  временем,  которое  затрачивалось  на  него.  Даже  короткая
поездка  на  рынок  в  потоке  городского  транспорта требовала
получаса.  Шестнадцатимильная  поездка  в  Лос-Анджелесе  могла
занять час, два часа, или вечность, в зависимости от движения и
степени  неистовства  других  автомобилистов.  Однако они могли
совершенно спокойно  добраться  до  Иглз  Руст  за  двадцать  -
двадцать  пять минут. Постоянно незагруженное шоссе только глаз
радовало.
     Ночью в пятницу, как и в каждую ночь с тех  пор,  как  они
приехали в Монтану, Хитер заснула без труда. Но в первый раз ее
сон был прерван.
     Во  сне  она  очутилась в каком-то холодном месте: чернее,
чем в безлунную облачную ночь, чернее, чем в комнате без  окон.
Чувствовала,   что   куда-то   движется,  как  будто  оказалась
ослепшей, - странно, но сначала не страшно. Она  даже  поначалу
улыбалась,  потому  что  была  убеждена,  что  ее ожидает нечто
удивительное в теплом, хорошо  освещенном  месте  за  темнотой.
Сокровище.  Удовольствие.  Просветление, покой, радость и некая
трансцендентальность, если только найдет путь.  Сладкий  покой,
свобода  от страха, избавление навсегда, просветление, радость,
удовольствие более сильное, чем она  когда-либо  знала,  -  оно
ждет,  ждет  ее.  Но брела сквозь беспросветную тьму, чувствуя,
как  ее  руки  вытягиваются  перед  ней,  всегда   двигаясь   в
неправильном  направлении,  сворачивая  то в одну сторону, то в
другую, но все время не туда, куда нужно.
     Желание  стало  пересиливать   любопытство.   Она   хотела
получить  то,  что  там  находилось  за стеной ночи, хотела так
горячо, как ничто другое в своей жизни, - больше, чем еду,  или
любовь,  или  богатство  и счастье, потому что это было все эти
вещи сразу. Найти дверь, дверь и свет за ней,  чудесную  дверь!
Прекрасный   свет,  мир  и  радость,  свобода  и  удовольствие,
освобождение от печали, преображение  -  все  так  близко,  так
мучительно   близко,   только  руку  протянуть.  Желание  стало
необходимостью, принуждение - одержимостью. Она должна обладать
тем, что бы ее там ни ожидало, -  радость,  покой,  свобода,  -
так,  что  побежала в пресыщенной черноте, не думая о возможной
опасности.  Нырнула  вперед,  обуянная   жаждой   найти   путь,
тропинку,  истину,  дверь, радость навеки - и больше нет страха
смерти, никакого страха. Рай - искомый с растущим отчаянием, но
всегда убегающий!
     Теперь  ее  позвал  голос,   странный   и   пугающий,   но
побуждающий,  пытающийся  показать  ей  путь, радость и покой и
конец всех печалей. Просто прими. Прими! Этого  можно  достичь,
если  она  только  выберет  нужный  путь,  найдет это, коснется
этого, обнимет.
     Она прекратила бег. Внезапно осознала, что вовсе  не  надо
искать  какого-то  дара,  потому что уже в нем, в доме радости,
дворце  покоя,  царстве  просветления.  Все,  что  она   должна
сделать,  это  открыть, открыть дверь в себе и позволить войти,
впустить  это.   Открыть   себя   для   непостижимой   радости,
блаженства,  рая,  уступить  удовольствию и счастью. Она хотела
этого, она действительно - о, как жадно! - хотела этого, потому
что жизнь была слишком жестока, а ей такой быть не следует.
     Но  какая-то  упрямая  часть  души  сопротивлялась   дару,
какая-то   ненавистная   и   горделивая  часть  ее  самой.  Она
почувствовала разочарование того, кто хотел дать ей  этот  дар,
Дарителя  из  темноты.  Определила разочарование и, может быть,
злость, потому что сказала: "Извини, извини".
     Теперь дар - радость, покой, любовь,  удовольствие  -  был
заброшен  в  нее  со  страшной  силой  -  грубое  и неудержимое
давление. И она почувствовала, что  ее  скоро  сомнет.  Темнота
вокруг начала приобретать вес, как будто она лежала скованная в
бездонном море, хотя это было гораздо тяжелей и гуще, чем вода:
оно  давило,  плющило,  ломало. Нужно подчиниться, бессмысленно
сопротивляться,  дай  этому  зайти!  Подчинение  было   покоем,
подчинение  было  радостью, раем, раем. Отказ подчиниться будет
значить  боль,  большую  чем  та,  которую  можно  представить,
отчаяние  и  агония,  какие  знают  лишь обитатели преисподней,
поэтому она должна подчиниться, открыть дверь в себя, позволить
войти, принять, быть в покое. Стук по  ее  душе,  по  ней  бьют
тараном,  ее  колотят  изо всех сил, невозможно сопротивляться.
Стучат! Впусти это, впусти, впусти: ДАЙ... ЭТОМУ... ВОЙТИ.
     Внезапно она поняла  секрет  двери  внутри  себя,  пути  к
радости,  ворот  в  вечный  покой.  Она  ухватилась  за  ручку,
повернула, услышала, как лязгнул язычок замка, убираясь внутрь,
и  задрожала  от  нетерпения.  Через  медленно  растущую  щель:
отблеск   Дарителя.   Сверкающий   и   черный.   Скорченный   и
стремительный. Свист триумфа. Холод на пороге. Захлопни  дверь,
захлопни дверь, захлопни дверь, захлопни дверь!
     Хитер  вырвалась  из  сна,  отбросила  одеяло, скатилась с
кровати на ноги одним плавным и безумным движением. Молотящееся
сердце выбивало из нее воздух, когда она пыталась вздохнуть.
     Сон. Только сон. Но ни один сон в ее жизни  не  был  таким
реальным, так ясно ощущаемым.
     Может  быть, то, из-за двери, прошло за ней вслед из сна в
настоящий мир?
     Сумасшедшая мысль. И ее не отбросить.
     Часто  и  тяжело  дыша,   она   нащупала   ночник,   нашла
выключатель.  Свет не выявил никаких кошмарных созданий. Только
Джек, спящий на животе. Голова отвернута от нее, тихо сопит.
     Ей удалось справиться с дыханием, хотя сердце и продолжало
колотиться. Она промокла от пота и не могла прекратить дрожать.
     Боже!
     Не желая будить Джека, Хитер отключила свет  -  и  тут  же
темнота сомкнулась вокруг.
     Она  села  на край кровати, намереваясь бодрствовать, пока
сердце не успокоится и не пройдет нервная дрожь. Затем накинуть
халат поверх пижамы и  пойти  вниз  читать  до  утра.  Согласно
светящемуся  зеленому  числу  на  цифровом будильнике было 3:09
утра, но она не могла вернуться в сон. Ни за что.
     Может быть, не сможет заснуть и завтрашней ночью.
     Вспомнила сверкающее, скорченное, полувидное  существо  на
пороге  и  горький  холод, который шел от него. Прикосновение к
этому  было   все   еще   внутри   нее,   затянувшийся   холод.
Отвратительно.   Она   чувствовала   себя  зараженной,  грязной
изнутри, там, где никогда ничего невозможно вымыть. Решив,  что
ей необходим горячий душ, встала с кровати.
     Отвращение моментально вызрело в тошноту.
     В  темной  ванной ее вывернуло наизнанку, от рвоты остался
горький привкус. Включив свет только на то время,  чтобы  найти
бутылку  с  полосканием  для рта, она смыла всю горечь. Снова в
темноте несколько раз окунула лицо в чашу  из  ладоней,  полных
холодной воды.
     Села  на  край  ванной.  Вытерла  лицо полотенцем. Ожидая,
когда  же  успокоится  и  сможет  вернуться,   Хитер   пыталась
разгадать,  почему  простой  сон  оказал  на  нее